Лёнька оставался в отряде до прихода советских войск. К началу лета 1943 года фашисты блокировали Брянские леса, перебросив с фронта 4 танковых и 10 моторизованных дивизий и стали теснить партизан, уничтожая на своем пути мирные деревни и гражданское население. Однако, в ночь с 31 мая на 1 июня партизаны прорвали кольцо блокады и, выйдя из окружения, начали наносить удары по тылам отступающей германской армии, а в сентябре была освобождена вся территория Брянщины.

Советские партизаны, боровшиеся против немцев в тылу врага, после освобождения оккупированных территорий рассчитывали на особый статус в рядах Красной Армии. Однако их надеждам не суждено было сбыться. Они надеялись продолжить борьбу с Гитлером в прежнем составе, но такое право получили немногие. Основную же часть партизанских отрядов расформировали. Их личный состав получил возможность немного передохнуть, после чего должен был влиться в ряды Красной Армии. Так произошло и с отрядом, где служил Лёня. В тринадцать лет он получил медаль за боевые заслуги и был зачислен в отряд на правах молодого бойца. При расформировании отряда его отправили в военное училище, которое он окончил с отличием после войны. Став офицером, он, как только выпадала возможность, старался добыть сведения о сестре через Красный Крест. Так он узнал про «Лебенсборн» , одну из структур нацистской Германии, которая занималась изъятием у родителей детей, которые имели светлые волосы и голубые глаза.

Хотя немцы вели войну в России на полное истребление нации, тем не менее, имели место кражи младенцев и детей школьного возраста на оккупированных немцами советских территориях. Офицеры СС отдавали преимущество ребятишкам в возрасте до пяти лет, потому что они достаточно быстро забывали свой родной язык и о том, откуда они родом. .

Для славянских детей, попавших в приюты «Лебенсборна», перевоспитание начиналось с ритуала получения нового германского имени. В окружении факелов, свастик и портретов Гитлера ребенка брал на руки офицер СС, который произносил клятву и нарекал младенца древнегерманскими именами. Данные о рождении детей менялись и их регистрировали как сирот, чьи родители погибли в битве за фюрера и великую Германию. Обычно «германизация» длилась три-четыре месяца, после этого ребёнок считался готовым для усыновления. Как правило, славянское происхождение детей держалось в секрете, и мало кому из приёмных родителей сообщали национальность «сирот».

Шли годы, поиски Ани не давали никаких результатов. Леонид дослужился до полковника, последнее время работал в Генеральном штабе ВС РФ. Они с женой вырастили двоих сыновей, которые тоже выбрали карьеру военных. Леонид никогда не забывал сестру, иногда накатывала щемящая боль, напоминавшая о том, что по его вине пропала Аня.

Леонид продолжал искать сестру. И через много лет, случайно разговорился с человеком, который занимался поиском вывезенных советских детей. Он собрал кучу документов и фотографий и показал их Леониду. Листая альбом, Леонид неожиданно увидел фото маленькой девочки, подписанное Анна-Мари –Вебер. С фотографии на него смотрела Аня.

Непонятное чувство сумасшедшего восторга и радости перекрыло горло. Задыхаясь от волнения, он закричал:

–Да вот же моя сестра! Это же Анна, моя Аня, Анечка, – и как в далеком детстве заплакал.

Теперь к делу подключились военные, поднимали архивы, стараясь найти девочку, хотя ей уже было далеко за тридцать лет. Несмотря на то, что многие документы «Лебенсборна» были уничтожены, ниточка, которая вела к Ане, нашлась. Вскоре, совместно с немецкими друзьями, было установлено, где она находится и как с ней связаться.

Анна жила в Западной Германии. Узнав, что с ней хотят встретиться родственники из СССР, Анна не очень то обрадовалась. Информация о России в 70-е годы на Западе была очень негативной. Многие немцы считали себя пострадавшими от СССР. С самого дня окончания войны Германия оказалась разделённой на две части, контролируемые двумя принципиально различными политэкономическими системами: три западные зоны оккупации под управлением Англии, Франции и Соединённых Штатов Америки; Восточная зона оккупации под управлением советской администрации. Когда в 1949 году был принят закон Федеративной Республики Германии, восточная часть Германии заявила о том, что она его не признает, и у нее будет своя республика – Германская Демократическая. Главным предметом спора был Западный Берлин, по понятным причинам пребывавший целиком на территории ГДР. В 1945 году, по мере приближения советских войск, многие дети были эвакуированы вместе со своими усыновителями в Гамбург, Ганновер и Мюнхен. В результате после Победы сотни тысяч малышей из славянских стран оказались в американской зоне оккупации Германии. В руки к американцам попали и остатки досье «Лебенсборна». Еще в 1947 году следователи армии США провели ряд допросов детей, увезённых из СССР , с целью проверить: хотят ли те вернуться домой? Оказалось, что одни малыши, забывшие свой язык, считали себя немцами и боялись уезжать, другие были запуганы германизацией» – «Лебенсборн» вбил им в голову, что на этом свете лучше быть арийцем.

Анна давно вычеркнула из памяти свое трудное детство, и всеми силами старалась забыть, где родилась, да и в документах было написано иначе. В сознании остались воспоминания страха и отчаяния, когда одна осталась с чужим дядькой в избе, который сначала что-то бормотал, а потом затих. Как ушла в лес искать брата и вышла к дороге, где остановилась машина, и ее забрали незнакомые люди в военной форме – немцы. Как долго ехала в поезде, потом на машине. Как плакала и хотела домой, но ее сильно ругали и наказывали за это. Потом вместе с другими детьми попала в пансион, где их учили и рассказывали, что им удивительно повезло, что они стали арийцами. А через два года в пансион пришли ее приемные родители – немцы, фрау Вебер и ее муж, вернувшийся с фронта по ранению. Конечно, жизнь в семье стала лучше, но правильный немецкий порядок, строгость и отсутствие любви, полностью поменяли менталитет Анны. Ей повезло, в семье ее не били и не сажали в холодный подвал. Фрау Вебер сразу понравилась девочка, она отметила, что в Анне воплотились самые лучшие черты арийской расы, и природная красота лишь усиливала их . Тем более она попала к ним после муштры и идеологической обработки послушной и вышколенной фройляйн. Ее муж во всем полагался на свою жену, но оставался верен учению Гитлера до самого конца.

Родные гены проявились лишь при выборе профессии учителя, Анна преподавала немецкий язык в школе. Русский она почти полностью забыла, под запретом было говорить на нем.

Такой увидел Анну Леонид. Их встречу организовали в Берлине, в нашем Посольстве, куда набились репортеры из разных стран. Леонид , как и Анна, был очень взволнован. Когда она вошла, он сначала оторопел, Анна была очень похожа на мать, которая осталась в его памяти такой же молодой. Через мгновение Леонид пришел в себя и бросился к ней, прижимая к себе, целуя голову, щеки, руки:

–Анечка! Наконец-то я нашел тебя! Как же долго я ждал этого дня. Ты не представляешь, как ты похожа на свою маму –

Анна тоже не предполагала увидеть солидного, седеющего мужчину, нисколько не похожего на того брата, которого помнила. Из глаз Леонида текли слезы, а Анна оцепенела от нахлынувших чувств. Впервые за долгое время она почувствовала, что прикоснулась к чему-то теплому и родному. Внутри что-то защемило, и не понятно было, что она вдруг почувствовала к этому чужому, казалось, человеку.

Их обступили люди, присутствующие при встрече брата и сестры, и начали хлопать в ладоши. Потом их отвели в комнату и оставили одних. Разговаривали на немецком. Аня рассказала, как попала к немцам, а потом в Германию, как жила в приемной семье. Сейчас живет одна с сыном, с бывшим мужем не общается, приемных родителей давно нет. Однако, она счастлива и ни о чем не жалеет, у нее все хорошо , хорошая квартира, работа.

Леонид предложил ей приехать с сыном в Россию, встретиться с племянниками он все устроит, ее восстановят в гражданстве, она вернется домой. Анна покачала головой:

–Мой дом здесь. Я ничего не хочу менять в своей жизни. Потом у нас очень много негативного говорят о России –

– Приедешь, сама все увидишь и сделаешь выводы. Я так долго искал тебя, я расскажу тебе про родителей, какими я их запомнил. Мы же родная кровь, у меня никого нет, роднее тебя. А у твоего сына появятся братья, как и у моих сыновей – брат. Подумай… -

Они простились, надолго ли, никто не знал. Каждый уехал домой со своими мыслями. Леонид, что, наконец, увидел сестру живой, а Анна – с незнакомым чувством удивления, что она кому-то нужна, за нее переживают и любят ее , просто потому, что она жива.

Анна с сыном приехала в Россию лишь в 1991 году, когда судьбу самого знаменитого символа холодной войны Берлинской Стены решили демократические перемены. Между немцами и русскими всегда существовали особые, очень эмоциональные отношения. Как бы абсурдно это ни выглядело, мировая война немцев и русских не отдалила их друг от друга, а связала вплоть до семейных историй. Никакая другая нация не приветствовала прорыв при Горбачеве в последние годы Советского Союза с таким энтузиазмом, как немецкая. Возможно, поэтому сейчас особенно велико разочарование из-за роста отчуждения.

Господи, как всё знакомо. Ведь ещё не прошло даже полувека со времени падения Стены, а людям уже приходит в голову крамольная мысль: а стоило ли её вообще разрушать? Ведь она никуда не делась.

БЛОКАДА – КАК ЭТО БЫЛО

«Не знаю, чего во мне больше – ненависти к немцам или раздражения, бешеного, щемящего, смешанного с дикой жалостью, – к нашему правительству", – писала в дневнике Ольга Берггольц.

На 21 июня 1941 года на ленинградских складах имелось муки на 52 дня, крупы – на 89 дней, мяса – на 38 дней, масла животного – на 47 дней, масла растительного – на 29 дней. В день начала блокады город нещадно бомбили, пожары пылали повсюду. Самый большой пожар в этот день возник на продовольственных складах им. Бадаева, где сгорела значительная часть имевшегося в городе продовольствия: запасы города на 1-3 дня, по действовавшим нормам. Советская версия о том, что именно этот пожар был главной причиной голода 1941-1942-го, не соответствует действительности, так как запасов продовольствия в них к тому времени оставалось максимум на десять дней по довоенным нормам потребления. Поскольку к сентябрю уже действовала карточная система распределения продуктов, оставшиеся запасы растянули на месяц. Никакого НЗ вопреки всем правилам обеспечения жизнедеятельности мегаполиса до войны в Ленинграде не было.

Есть документ: докладная записка начальника Ленинградского территориального управления государственных материальных резервов Горчакова от 5 января 1942 года. Накануне войны на складах и базах Госрезерва в Ленинградской области хранилось 146 тысяч тонн хлебофуража., кроме овса и муки, там было 37 тысяч тонн сахара. Было огромное количество концентрированной высококалорийной еды на 195 миллионов тогдашних советских рублей. При жестком ограничении потребления на этих запасах Ленинград мог прожить 3-4 месяца. Но практически все это вывезли. На момент, когда прекратилось железнодорожное сообщение, оставалось всего 20 тысяч тонн муки.

За последующие два с лишним месяца можно было завезти ещё немало продовольствия. Однако продукты в город не завозились, а, напротив, вывозились. Упомянутая выше докладная записка начальника Ленинградского управления госрезерва заканчивается следующими фразами: «Весь хлебофураж, хранившийся на базах Управления, разбронирован и частично эвакуирован в течение первых трёх месяцев войны… Накопленные резервы и текущие запасы могли бы обеспечить более длительный срок, если бы с начала военных действий было установлено строжайшее нормирование в отпуске продовольствия, материалов и топлива и задержана из Ленинграда эвакуация части фондов.

Перед началом войны мы посылали в Германию эшелон за эшелоном с продовольствием. Когда началась война, Микоян остановил эти эшелоны и предложил завернуть их в Ленинград. Жданов сообщил Сталину, что он отказывается от этих эшелонов, потому что якобы в Ленинграде не хватает складских помещений. (Известна телеграмма Жданова Сталину: «Все склады забиты продовольствием, принимать больше некуда»). И Микоян завернул эти эшелоны куда-то в район Вологды.

Это было связано с личными, довольно напряжёнными взаимоотношениями между Ждановым и Микояном. И Жданов сумел убедить Сталина, который сказал: «Хорошо, нет у них складских помещений – заворачивайте эшелоны в другие районы». Так эти эшелоны с продуктами и не попали в Ленинград, который скоро стал умирать от голода…

Нетрудно догадаться, какие прогнозы строила ставка. Есть документ: 23 октября Сталин направляет в Военный совет Ленинградского фронта телеграмму, она заканчивается словами: «Либо вы в эти два-три дня прорвете фронт и дадите возможность нашим войскам отойти на восток в случае невозможности удержать Ленинград, либо вы все попадете в плен. Сосредоточьте дивизий восемь или десять и прорвитесь на восток. Это необходимо и на тот случай, если Ленинград будет удержан, и на случай сдачи Ленинграда. Для нас армия важней». И кто же в такой ситуации стал бы завозить в Ленинград продовольствие?

Почему Ленинград не был занят немцами – это приказ Гитлера, запрещавший войскам входить в город (кстати, существовал аналогичный приказ в отношении Москвы). Практически, после установления линии блокады, немцы отказались от всяких действий по дальнейшему захвату территории.

Немцы не хотели заморить население Ленинграда голодом. В Смольном велись сепаратные переговоры с немецким командованием. Немцы предлагали снятие блокады в обмен на уничтожение Балтийского флота, вернее подводных лодок.

Жданов предлагал сдачу города со всем населением в обмен на вывод войск вместе с оружием. В одностороннем порядке немцы предлагали беспрепятственный вывод из города всего мирного населения, а также разрешали свободный провоз продовольствия в город.

Сталин не любил Ленинград за его оппозиционность, не любил, наверное, со времён убийства Кирова… Своё негативное отношение к Ленинграду Сталин показал уже после войны, когда был варварски разгромлен созданный в городе его жителями уникальный Музей обороны Ленинграда. Прибывшая в 1949 году из Москвы бригада во главе с Маленковым уничтожила все экспонаты, сожгла документы. Директора музея Льва Ракова арестовали, обвинив в «сборе оружия с целью проведения терактов, когда Сталин приедет в Ленинград». Вслед за этим последовало знаменитое (сфабрикованное, как выяснилось впоследствии) «Ленинградское дело», в результате которого руководство Ленинграда тоже было уничтожено.

Немцы знали, что продовольствия в Ленинграде мало. Однако, плана как такового не было. Было сказано: останавливаемся на Пулковских высотах и ждём, пока город капитулирует. Они не ожидали, что Ленинград будет держаться так долго. Они были уверены, что уж зимой-то всё закончится, город вымрет. Они знали, что есть нечего, что люди едят крыс – это ,если крысу поймаешь. Они знали, что есть каннибализм.

– Каннибализм был: 600 человек были осуждены. В основном в самую страшную зиму 1941 – 1942 года. Может быть, на самом деле было больше, всё выявить невозможно. Немцы не могли понять, почему Ленинград не сдаётся, просто люди были уверены в победе, и считали, что сдаваться нельзя.

Были поразительные, беспощадные откровения. У матери умирает ребёнок. Ему три года. Мать кладет труп между окон, это зима. И каждый день отрезает по кусочку, чтобы кормить дочь и спасти хотя бы её. Дочь не знала подробности. Ей было 12 лет. А мать не позволила себе умереть и сойти с ума. Дочь эта выросла и узнала об этом, спустя годы. Таких примеров можно много привести.

Однако, Городское и областное руководство проблем с продовольствием не испытывало: "В правительственной столовой было абсолютно все, без ограничений, как в Кремле. Фрукты, овощи, икра, пирожные. Молоко и яйца доставляли из подсобного хозяйства во Всеволожском районе. Пекарня выпекала разные торты и булочки", – это дневник сотрудника столовой Смольного. Из воспоминаний ленинградского инженера-гидролога: "Был у Жданова по делам водоснабжения. Еле пришел, шатался от голода… Шла весна 1942 года. Если бы я увидел там много хлеба и даже колбасу, я бы не удивился. Но там в вазе лежали пирожные".

А вот фрагмент (запись от 9 декабря 1941 года) дневников сотрудника Смольного, инструктора отдела кадров горкома ВКП(б) Николая Рибковского: "С питанием теперь особой нужды не чувствую. Утром завтрак – макароны или лапша, или каша с маслом и два стакана сладкого чая. Днем обед – первое щи или суп, второе мясное каждый день. Вчера, например, я скушал на первое зеленые щи со сметаной, второе – котлету с вермишелью, а сегодня на первое суп с вермишелью, второе – свинина с тушеной капустой". Весной 1942 года Рибковский был отправлен "для поправки здоровья" в партийный санаторий, где продолжил вести дневник. Еще один отрывок, запись от 5 марта: "Вот уже три дня я в стационаре горкома партии. Это семидневный дом отдыха в Мельничном ручье (курортная окраина города. – Ю.К.). С мороза, несколько усталый, вваливаешься в дом, с теплыми уютными комнатами, блаженно вытягиваешь ноги… Каждый день мясное – баранина, ветчина, кура, гусь, индюшка, колбаса; рыбное – лещ, салака, корюшка, и жареная, и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки, какао, кофе, чай, 300 грамм белого и столько же черного хлеба на день… и ко всему этому по 50 грамм виноградного вина, хорошего портвейна к обеду и ужину… Я и еще двое товарищей получаем дополнительный завтрак: пару бутербродов или булочку и стакан сладкого чая… Война почти не чувствуется. О ней напоминает лишь громыхание орудий…". Данные о количестве продуктов, ежедневно доставлявшихся в Ленинградские обком и горком ВКП(б) в военное время, недоступны исследователям до сих пор. Как и информация о содержании спецпайков партийной номенклатуры и меню столовой Смольного.

Смертельная блокада была, в конце концов прорвана, а город освобождён. Жители Ленинграда не только спасли его от уничтожения – они отстояли честь своей Родины.

УКРАДЕННОЕ ДЕТСТВО

Моя сознательная жизнь началась с неполных четырех лет. В один миг мое детство закончилось, когда мою мать обвинили в растрате и приговорили к тюремному сроку на целых десять лет. Спустя годы, я поняла, что мы жили в то время, когда считали, что ни за что не сажают, и никакие обстоятельства не могут оправдать преступление. Однако, можно понять и простить ее, узнав все подробности этой истории.

Мои родители познакомились на танцах. Раньше в клубах, которые находились в ведомстве больших предприятий, устраивали вечера рабочей молодежи. Вот там мамина подружка и познакомила ее с моим отцом. Думаю, что с этой встречи все и началось. Мой отец – статный, русый красавец, был предметом обожания девиц, которые стремились его заполучить любыми путями. Моя мама было полной противоположностью. Копна черных волос, карие глаза и правильные черты лица выделяли ее на фоне безликих и навязчивых женщин. Мой дед, ее отец, всегда шутил, что бабушка родила ее от цыгана, наградив не только их внешностью, но и строптивостью. Не знаю, была ли доля правды в его словах, но мы с братом тоже похожи на мать, хотя имеем русские корни. Не знаю, откуда в нас влилось это незаурядное обличье и прочно закрепилось в потомках.

Однако, отец очень быстро поладил с мамой, они поженились, в результате чего родилась я, а через три года брат. Все это время мамина подруга, видимо , не унималась от ревности, хотя ничем себя не проявляла. Когда родился брат, мама ушла в декретный отпуск. Хотя какой это был отпуск? 56 дней до родов и 56 дней после, правда давали еще три месяца за свой счет, вот и весь отпуск. Детей с трех месяцев отдавали в ясли. Первым звонком была анонимка на работу отца, где он трудился начальником цеха. Якобы он ведет аморальный образ жизни, а кроме того, выносит с предприятия все, что плохо лежит. Действительно перед этим был удивительный случай, когда отец принес на завод стамеску для резьбы по дереву, чтобы заточить ее на станке. Дома он мастерил из деревянных отходов необычно красивые изделия, из коряги мог сделать змею, а из пня царевну-лягушку. Весь дом был забит его поделками, многие он дарил родственникам и друзьям. Так вот, когда он шел после смены с работы, его вдруг остановил охранник и смущенно попросил показать, что он несет в кармане. Отец вытащил стамеску и сказал, что это его вещь. Однако, ее отобрали, составили акт и отдали в администрацию, после чего отца обсудили на собрании и понизили в должности, переведя в помощники мастера. Кроме унижения, которые он испытал, резко уменьшилась и зарплата. Отец с горя стал выпивать. Мама была вынуждена отдать двухмесячного брата в ясли и выйти на работу. Она работала продавцом в магазине. Дефицит на одежду и обувь в стране был большой. Работая в магазине, мама при случае, покупала нам одежду и обувь на вырост, что потом сыграло совсем другую роль.

В один из дней, прямо перед закрытием магазина к ней заглянула ее подруга. Стала просить денег взаймы буквально до следующего утра, чтобы купить в мебельном магазине шкаф за 150 рублей, за которым она долго охотилась. Это действительно было удачей, и не так просто было купить даже стул, не то, что шкаф. Сейчас при обилии товаров в магазинах, вряд ли кто сможет понять, что это такое «достать» шкаф. Со слезами и причитаниями подруга объяснила, что снять деньги с книжки не успевает, сберегательная касса закрыта, а завтра к открытию магазина деньги обязательно принесет. Своих денег у мамы не было. Соседка умоляла дать ей денег из кассы до завтрашнего утра, ну что случится за ночь. Мама долго не соглашалась. Но… Та все-таки уговорила, всего на 12 часов в кассе будет недостача, а утром все образуется. Нет, не получилось!. Видимо, это был сговор с сотрудниками ОБХСС, была такая организация по борьбе с расхитителями социалистической собственности, которая карала работников торговли. Сотрудники уже с утра стояли перед входом в магазин и сразу же приступили к проверке. Напрасно мать ждала свою подругу, та так и не появилась. Для тех времен сумма в 150 рублей была достаточно крупной. В доме тоже провели обыск, и нашли новые детские вещи от двух до семи лет, аккуратно сложенные в коробку. К недостаче приписали статью о спекуляции, хотя никаких подтверждений этому не было.

После ревизии родители собрали последние деньги, что были в доме и внесли в кассу. Подруга так и не появилась. Только после ареста матери, она пришла к отцу и принесла деньги, объяснив это тем, что испугалась принести их раньше. Я помню, как забирали мою мать. К дому подъехал «черный воронок», так называлась милицейская машина, в которой возили преступников. Мы с братом уже спали, когда я проснулась от шума. Отец работал в ночную смену, и мы были дома одни. В нашей комнате коммунальной квартиры была открыта дверь в коридор, где собрались соседи, молча смотревшие на происходящее. Два сотрудника милиции следили за тем, как мама одевается и что берет с собой. Я бросилась к ней, брат проснулся и заплакал. Меня резко схватил один из них и отшвырнул в сторону стоящих у двери людей. Соседка, тетя Таня подхватила меня и хотела увести к себе. Но я еще громче заревела. Мама просила дать ей покормить грудного ребенка перед уходом. Мужчины стали уговаривать милиционеров разрешить матери взять ребенка с собой, а женщины заплакали. Оперативники стали кричать, чтобы все разошлись, кроме понятых, а за мной скоро приедут из органов опеки. Конечно, дословно я не помню, как все происходило. Лишь отдельные воспоминания ярко всплывают и режут мою память о том событии, после которого моя жизнь разделилась на – до и после. Я помню, что мама взяла брата, он успокоился, когда она его кормила. А дальше его хотели отнять и стали отрывать его от нее, но она намертво уцепилась за край его рубашки зубами и никак не хотела отпустить. Оперативники заломили ей руки за спину и, с издевкой сказали: « Пусть так и едет, сука!» Маму посадили в воронок и увезли. Больше я ее не видела. А меня забрали в детский дом. Мое детство кончилось.

Глава 2

Через несколько дней к нам домой пришли две женщины из опеки. Я тогда не понимала, кто они и зачем здесь. Они осмотрели комнату, о чем-то спрашивали соседей, а потом что-то долго писали на бумаге и отдали отцу, настаивая на его подписи. Он долго не соглашался и спорил с ними, но женщины стали его уговаривать, а после слова «временно», все подписал. Потом он собрал мои вещи и сказал, что я должна недолго пожить в хорошем доме, где много игрушек, а когда вернется мама меня возьмут назад. Я не хотела в дом с игрушками, у меня была одна кукла и потрепанный мишка, с которыми я играла. Папа тогда спросил: « Ты хочешь вернуть маму?»

Я сразу согласилась, только попросила разрешить взять с собой мишку и мою маленькую пуховую подушку с вышивкой, которую сшила мне мама. Так я отправилась в детский дом.

Старый, отдельно стоящий дом за глухим забором, мне не понравился. Я до сих пор помню приторный запах ветхих застиранных детских пеленок, смешанный с запахом молока, который ударил в нос, когда мы вошли. Мне показали кровать, в которой я буду спать. Это высокая маленькая кроватка, похожая на колыбель, что стояли тогда в родильных домах, только чуть больше и рассчитана на рост детей до трех лет. Верх сделан из железных прутьев, которые не дают ребенку упасть во время сна. Около кровати стоял стул, чтобы я могла залезть в нее. Кровать мне была мала, потому мои ноги всегда торчали между этими прутками. Меня сначала отправили в «дом ребенка» , так как мне не было четырех лет, откуда потом переводят в детские дома для старшего возраста.

Я была не капризным ребенком, но очень упертым. Еда, а это была, в основном, каша и жидкий молочный суп, мне совсем не нравилась. Я плохо ела и не играла с другими детьми. Я везде таскала своего мишку, и только подушка оставалась в моей кровати. Однажды днем, когда нас отправили спать, я не нашла в кровати своей подушки и отправилась ее искать. Я пересмотрела все кровати, но ее нигде не было. Пришедшая воспитательница стала ругать меня за то, что я не сплю. Я разрыдалась и сказала, что спать не буду, пока не найду свою подушку.

– Я тебе принесу новую подушку, посмотри какая она мягкая, – сказала она и показала новую подушку, сделанную из ваты. Я тогда не понимала разницы между пухом и ватой, но не это было причиной моих слез.

– Эту подушку мне подарила мама, и я буду на ней спать, пока она не приедет за мной-

– Да, твоя мама умерла, и ты ее никогда не увидишь – зло сказала воспитательница и силком уложила меня в кровать.

К вечеру у меня поднялась температура, я лежала и думала о том, как мне умереть, чтобы увидеть маму. Я видимо видела то ли в кино, то ли еще где-то , как хоронят людей. Я представляла, как меня кладут в гроб и опускают в землю.

К вечеру вокруг меня собрался персонал и думал, что со мной делать, отправлять в больницу или лечить здесь. Диагноза не было. Только температура и слезы. Поздним вечер пришла ночная няня. Она всегда очень тепло относилась ко мне, жалела. Я тоже тянулась к ней.

– Моя мама в ямке и я хочу к ней, только пусть отдадут мою подушечку, и я умру-

Услышав это, няня стала креститься и крестить меня, а потом шепнула:

– А ты верь, верь, что мама жива, а завтра случится чудо, вот увидишь, поспи, а когда проснешься, хорошо покушаешь и будешь ждать маму, пройдет время и она приедет, ты только надейся -

Я уснула. А утром моя подушка действительно лежала рядом со мной. Думаю, что няня знала, кто ее взял, и потребовала вернуть. Я сразу поправилась и даже съела все, что дали на завтрак. Правда, дальше была другая история, после которой стали как-то по- взрослому относиться ко мне.

Та воспитательница, что позарилась на подушку, настолько ненавидела меня, что решила меня «пожалеть». Как-то она подошла ко мне:

– Ну, где твоя мама? В ямке? Нет, она жива, живет- не тужит, далеко-далеко. Сиротка ты моя! -

Протянув руку, стала гладить меня по голове, а потом скользнула вниз по щеке. И в это время я тяпнула ее за палец. Надо сказать, зубы у меня были острые, настолько, что я прокусила ей кожу. Как она визжала и размахивала своей рукой, показывая всем окровавленный палец и говоря, какая я сволочь, вся в мать, которая никогда не выйдет из тюрьмы, так там и сгинет. Я молча смотрела на нее и думала, какая она злая и ни за что не хотела верить ее словам.

Глава 3

К отцу приехала старшая сестра моей матери, которая жила в деревне. Узнав, что я в доме ребенка, они решили навестить меня. Однако, когда они пришли туда, их пригласила заведующая, которая поведала, что скоро меня переведут в другое детское учреждение. Но сейчас, они временно могут забрать меня и если успеют оформить опеку, то меня оставят у опекуна. Она также посоветовала отцу уехать подальше отсюда, так как дело матери могут переквалифицировать на статью 58 прим, а это билет в один конец. Вот такой оказалась заведующая, которая, конечно, рисковала, принимая участие к моей маленькой жизни и моему будущему. Тетка решила отвезти меня в деревню, там было все проще оформить и скрыть меня от властей. А это было действительно опасно.

Дети репрессированных родителей рассматривались как потенциальные «враги народа», они попадали под жесточайший психологический прессинг, как со стороны сотрудников детских учреждений, так и сверстников. В такой обстановке в первую очередь страдала психика ребенка.

Закон допускал передачу детей под опеку не репрессированных родственников. «Практика была такая: чтобы исключить у ребенка любую возможность воспоминаний, ему давали другую фамилию. Имя, скорее всего, оставляли, ребенок, хоть и маленький, но к имени уже привык, а фамилию давали другую. Меняли все, что можно изменить. Главная цель у власти, забиравшей детей арестованных, заключалась в том, чтобы они вообще ничего не знали о родителях и не думали о них. Чтобы, не дай бог, не выросли из них потенциальные противники власти, мстители за смерть родителей».