Мы, дети середины 20 века, получили советское воспитание – материалисты. Не знали о гороскопах, не придавали значения имени и фамилии, не думали об их влиянии на характер и судьбу. Слово «гороскоп» услышала впервые, будучи студенткой мединститута. Знакомство с ним очень удивляло. Как могут быть похожи все, родившиеся в одно число, или с одним именем.

По медицинской генетике главное – наследственность. Полученный генетический материал от родителей определяет развитие человека и формирует черты характера своего рода. Огромно значение среды, в которой растет и живет человек, он не существует вне социума.

Теперь, подробнее познакомившись с вопросом, я не отрицаю, что время и место рождения, имя, отчество, фамилия влияют на формирование и судьбу человека.

Мое имя Валентина латинского происхождения, в переводе означает «сильная, здоровая». Нередко у русских, украинцев, белорусов. В нашем детстве имя было широко распространено, Валентин было много. В классе у нас было две Вали, а подруг несколько с таким именем.

Родители затруднялись в выборе имени для меня. Выручил сосед Дмитрий Иванович, у которого папа квартировал в начале учительской деятельности. Именины Валентины пятого мая, я родилась близко к этой дате, все согласились, и стала я Валей. Похожие имена есть на многих языках, с отличающимся произношением, звучат красиво. Мне нравится мое имя. Помню, в детстве были мысли, что имя дано навсегда, а если надоест, что делать. Но не надоело, позднее таких мыслей не было.

Считаю, что соответствую имени, для него характерно быть неравнодушным к чужой беде, делиться последним, помогать людям. Привлекают Валентину профессии, где нужно помогать людям. Я не мыслила себя вне медицины, работала всегда с радостью, умела выслушать, давала пациентам выговориться – это важно для человека. Посвятить себя семье и детям – это тоже про меня. Гостеприимство, характерное для женщин с именем Валентина, не отнимешь у меня.

Фамилия родная Шарова не объясняется в доступных источниках. Везде говорят о фамилии с ударение на «а», от слова шар, круглый, с большими глазами. А наша фамилия с ударением на «о». Происходит род из Суксунского района Пермского края, где много носителей этой фамилии, в том числе близких и дальних наших родственников. Шаровка – это палка для игры в лапту, городки, которой бьют по мячу, городкам. Нас в детстве обзывали шаровками и шариками.

Для Шаровых характерны лидерские качества, требовательность к себе и окружающим. Не любят медлительность, несобранность. Умеют ставить цель и достигать ее. Умеют стойко выносить жизненные испытания, не проявлять слабость. Вобрала в себя многое из этих качеств, они есть у всех братьев и сестер.

Папа был типичный Шаров. Непререкаемый авторитет у всех школьников и жителей села – бывших учеников нашей школы. Я горжусь своим родом, семьей, единственной в селе с такой фамилией. Представляясь, говоришь девичью фамилию, сразу все понимают, о ком речь, какой семье принадлежу.

При замужестве вопрос фамилии не обсуждался, традицией было брать фамилию мужа. Факт смены фамилии на Тутынину особого влияния не оказал на меня, в душе я оставалась Шаровой.

Тутынины – распространенная фамилия в нашей местности, происходит от черкесов, выращивающих и курящих табак. Мы с мужем искали историю фамилии на всех просторах интернета. А считали, что от слова «тын» – забор. На формирование человека влияет много факторов. Не считаю, что имя, фамилия являются решающими.

Горе – помощница

Нас воспитывали в труде, все делали по хозяйству вместе. Помню, однажды всей семьей копали картошку. Мне тогда года три было. Погода была очень хорошая, солнечная. С левой стороны огорода была поляна, папа ее косил за лето два раза, получалось две копны сена. На этой поляне подсушивали картофель после копки. Ссыпали в кучу под березу, чтобы на следующий день сгрузить на телегу и отвезти домой на хранение в погреб и голбец. Я была в знаменитом плюшевом красном пальто с капюшоном. Оно мне досталось от старшей сестры, а потом передавалось всем младшим по очереди. Старший брат, первоклассник Мишутка, негромко подозвал меня:

– Валюшка, иди сюда.

Я подошла к нему.

– Поворачивайся, – и руками за плечи быстро развернул меня спиной к рядочку картошки. Недолго думая, ловко собрал плоды, нагрузил мне полный капюшон.

– Побежали, – командовал брат, и мы бежали к березке. Мне очень понравилось таскать картошку в капюшоне. «Вот и мне дело нашлось», – радовалась я веселому занятию. Подбегали, я вставала спиной к куче, брат вытряхивал картошку из капюшона. Нам было очень весело. Успели сделать несколько рейсов, пока мама не увидела.

– Мишутка, ты чего это выдумал? Картошка же грязная, ты будешь стирать пальто? – сердито проговорила мама. Брат опустил голову и медленно побрел собирать картошку в ведро. Мне было очень жалко Мишутку, наругали его, а выдумка была веселой.

Я обиделась: «Не нужна здесь, пойду домой, что-нибудь помогу там». Когда я пришла домой, бабушка в дальней комнате укачивала младшую сестру Любашку. А у меня на сапоги земля прилипла, я и наследила, насыпала земли на пол. И подумала: «А помою-ка я пол, маме меньше работы». Подошла к ведру: «Нет, большое. А вот горшок наш подойдет». На дне было немного мочи, выплеснула ее в помойное ведро, налила ковшик воды, взяла тряпку и со всем усердием начала мыть пол. Тряпка не хотела слушаться моих маленьких ручек. Выжимать силенок не хватало. Не очень чисто получалось. Запах от горшка по всему дому – хоть нос затыкай. Наделала я работы маме, за что и получила. А я так старалась… Эх, мама, мама, отбила дочке на всю жизнь любовь к мытью полов…

Проклятая дифтерия

В 1961 году в селе случилась беда – разразилась вспышка дифтерии. Старших, Мишу и Нину, отправили в районную больницу на стационарное лечение, как и многих детей из села. На дом наложили карантин, к нам каждый день приходила фельдшер, измеряла температуру, смотрела горло. Нельзя было никому ходить в школу.

У нас жила Тоня, двоюродная сестра из Харино. На выходные ей не разрешили ехать домой. Она плакала постоянно. Мне ее было жалко. Фельдшер проверила, что у нее сделаны прививки все по срокам и разрешила ей переселиться к соседям, у них не было детей.

Через несколько дней тяжело заболела четырехлетняя сестренка Люба, ее увезли в больницу с бабушкой. Дома остались вчетвером, родители и мы с двухгодовалой Людой.

– Тебе придется водиться с Людой. Мне надо на работу. Кормить ее, укладывать спать, на горшок садить, менять ползунки. Ты же все видала, как я делаю, сумеешь, – давала наказ мама с вечера.

Так стало страшно и пусто на душе без ребят, особенно без любимой Любашки, с которой были очень дружны, близки по возрасту. По бабушке тоже сразу заскучала. Я, девочка шести лет, растревожилась не по-детски, что не могла уснуть до утра. Плакала и боялась разбудить родителей. Я до сих пор помню мои мысли и чувства, тот страх и ужас, что ребята и бабушка не вернутся.

На меня легла ответственность за младшую сестру. Мама оставляла готовую кашу, суп, я разогревала на плите очага, мы с сестренкой ели, пили молоко. Я ей читала книжки, рассматривали картинки, играли в прятки, догонялки, надували шары. К приходу мамы на обед Люда уже спала после еды и активных игр.

Маме за обеденный перерыв надо было напоить корову, подоить её, напоить теленка, дать всем сена. Самой поесть. Я старалась хорошо помогать, чтобы маме было меньше работы. Папа приходил из школы вскоре после обеда, сразу становилось легче, тревога уходила. Мы много разговаривали, с ним было интересно.

Дней через десять вернулись Миша и Нина. Мы все втроем прыгали от радости. Они тоже соскучились по дому, по нам, по родителям. Были еще небольшие: Нине – девять лет, Мише – одиннадцать.

Любу выписали только через месяц, привезли их с бабушкой на машине прямо до дома. Я не выдержала, накинула шаль, пальто, валенки на босу ногу и побежала встречать. Папа не дал мне выйти из сеней:

– Еще тебе не хватало заболеть! Быстро обратно домой! – строго сказал он.

Я забежала в дом и сразу к окну. Папа взял Любу на руки. Мама помогла бабушке выйти из машины. И они зашли в ограду. Я побежала к дверям, чтобы встретить их сразу у входа. Миша с Ниной вышли из соседней комнаты, услышав подходящую к дому машину.

Наконец-то мы всей семьей дома. Я не могла на них насмотреться. Как будто боялась, что они снова исчезнут. Медики переживали за здоровье Любы, но все обошлось.

Через месяц приехали врачи в нашу участковую больницу для осмотра переболевших дифтерией детей. Мама показала им Любу.

Дома был веселый разговор.

– Люба, тебя какой врач смотрел? Детский или хирург?

– Да сируль, – ответила девочка с серьезным видом.

– А он кто, женщина или мужчина?

– Муржина, – продолжает отвечать радостно. И весь дом заполнился веселым смехом: все дома, все хорошо.

Слышала разговор родителей о том, что Люба оказалась не привитой от дифтерии. Это случилось по невниманию фельдшера – нечаянно пропустили. А ребенок мог умереть. Мама ругала медиков.

Вот когда во мне начал зарождаться медицинский работник.

Наш солнечный любимый дом

По приезду в село на работу учителем папу поселили к хорошим старичкам Леонтьевне и Дмитрию Ивановичу. Это было в 1947 году. Дом их был в центре села, небольшой, на два окна. Через два года они поженились с мамой, тоже сначала жили у них. Затем их поселили в казенную квартиру рядом с магазином. Но семья росла, и они переехали в более просторную квартиру, к колхозному складу.

В 1956 году, когда мне был один год, мы переехали в свой новый дом. Папа начал строить его год назад. Дом был маленький, с перспективой увеличения на растущую семью. На следующее лето дом стал пятистенком. Было теперь две комнаты и кухня. В дальней комнате сложили круглый очаг, обитый железом, во всех домах тогда такие делали. За печкой стояла бабушкина койка. В дальнем правом углу стояла койка родителей. Прямо напротив входа, у окна, стояла большая оттоманка – это вид дивана. Спинкой были отдельные подушки, а с боков два круглых валика. Нам очень нравилось с ними возиться. Спали на диване по три, четыре человека, он был почти квадратный. Окно выходило на дом Леонтьевны. Зимой с этой стороны дома наметало много снега, мы наблюдали, как сугроб рос, и, наконец, закрывал окно полностью.

Кухня небольшая, там только готовили пищу, а обеденный стол был в комнате рядом. Большой деревянный старинный стол с красивыми точеными ножками, столешница одной плоскостью. Стол был всегда покрыт клеенкой. Убирали её, только когда стряпали пельмени. Днем ели в разное время, как приходили из школы, или перед уходом ко второй смене. А вечером обязательно все вместе садились ужинать. Однажды я увидела в супе «черемуху», быстро зачерпнула ложкой и разжевала. Этот горошек оказался черным перцем, с тех пор я всегда осторожно жую перец. Папа видел, но не успел меня остановить, подал кружку с молоком, я быстро запила и горечь исчезла. Старшие посмеялись надо мной.

Стены в доме были замазаны глиняным раствором, думаю, с добавкой коровьего навоза. Рядом с печью был очаг с плитой. На нем варили еду, грели воду. Близко ставили табуретки, на них большой продолговатый таз и купали маленьких. Особенно помню Павлика. Он был очень интересный ребенок, мама его купает, мы все вокруг обступим и с умилением смотрим на маленького братика. Он что-то лопочет на своем языке, только ему понятном. Задаем вопросы, он ответит, мы захохочем, и он смеется с нами. Было очень мило, любили его, столько времени ждали сына, а все рождались дочки. Все друг к другу относились с любовью и нежностью.

Для маленьких детишек в комнате была зыбка, ее подвешивали на очеп. Это достаточно толстая жердь, вставленная в кольцо, закрепленное в потолок на полатях. А зыбка закреплялась за свободный конец очепа. Мы любили играть на полатях. Нина с Мишей «выдуривали», как говорили старшие, пнули в край очепа и он вылетел из кольца, зыбка с грохотом упала на пол, ребенок напугался и заревел. Не помню, кто это был: Люба, Люда или Павлик. Ребятам крепко попало от мамы, но они не хотели сделать плохо…

Помню, спряталась под столом и отколупывала от стены кусочки замазки и ела их, так было вкусно. И от печки кусочки были тоже вкусными. Позднее я узнала, что это признаки анемии. Понятно, я любила молоко, почти не ела рыбу и мясо. Мои крестные, Сивковы, держали пчел. Приносили нам мед в конце лета, когда качали его. Я мед не любила. Мне бабушка давала повидло в чашечке.

Однажды папа принес большие рыбины, это были щуки, положил их поперек стола. Мы с любопытством разглядывали их, трогали руками, Люба взяла и затолкала в рот щуке пальчик, а зубы-то у нее вовнутрь направлены. Обратно пальчик не идет. Папа с Мишей осторожно раскрыли рот ложкой и палец медленно освободили. Обошлось небольшими царапинами, намазали палец зеленкой, получилось очень красиво.

По нашей стороне улицы часто потухал свет, иногда уроки были еще не сделаны, я сердилась на себя, можно же было успеть. Папа зажигал керосиновую лампу. Дом наполнялся особым запахом. И умудрялись при таком освещении доделать домашнее задание. Этими темными вечерами разговаривали, слушали рассказы родителей и бабушки про жизнь, о пережитом за годы Гражданской и Отечественной войн.

Дом построили «от солнышка», оно попадало в дом рано утром и поздно вечером длинными, летними днями. Мы не понимали, а родителям и бабушке не хватало солнечного света. При первой возможности переехали на противоположную сторону улицы, купили дом у моих крестных. Они уехали к родственникам жить. Переезд был в 1965 году, мне было десять лет. И все время разделились на до и после. События вспоминаю и связываю с тем, в каком доме жила, значит, меньше 10 лет или больше. Очень счастливым было время в этом доме.

Переехали в солнечный дом. Весь день по нему гуляло солнце с восхода до заката. Дом был большой, состоял из двух половин, одна из них – двухэтажная. Раньше там был магазин прежних хозяев-купцов, думаю, их раскулачили и выселили из села. Вход из сеней был на кухню, неудобно, но …как было.

После кухни комната, где стоял стол, у печки бабушкина койка. Обязательным был в каждом доме комод, он стоял в правом углу, над ним папа повесил самодельную полку для радиолы. Помню, что Павлик очень любил руководить радиолой, сидит на комоде и ждет, что закажут включить. Он не знал еще буквы, не умел читать, но по виду знал, какая песня на пластинке. Это нас удивляло и умиляло. Папа часто просил включить песню «Милая мама», слушая, иногда плакал. Мы знали, что он вырос без родителей, какое тяжелое детство выпало на его долю. Он очень любил и уважал бабушку, звал ее мамашей.

Вторая комната была в другом уровне, туда вела лестница из двух ступенек и порога. Мы часто сидели на них, играли в куклы, читали книжки, было удобно. В верхней комнате направо стояла этажерка, модная тогда мебель, полностью заставленная книгами. Налево перед круглой печкой стоял книжный шкаф. Он был забит книгами, на одной полке был выделен угол для чистых школьных тетрадей. Главной ценностью и интересом моим были энциклопедии, детская и географическая. Я использовала их в подготовке к урокам, даже если не требовалось дополнительного материала. Они тянули меня к себе. На шкафу лежали журналы и газеты, подписные издания за много лет. Приходилось к ним нередко обращаться, интернета же не было.

В дальнем углу слева стояла койка родителей, на стене висел яркий голубой ковер с крупными цветами, хорошо помню рисунок. Большая оттоманка тоже переехала с нами, поставили её на почетное место напротив входа, она занимала простенок и окно.

Была тайна в этом доме, через вторую комнату имелся выход в другие сени – наше любимое место для игр, чтения и сна. Задние сени состояли из двух помещений, в дальнем чуланчике стояла старинная кровать с высоким пружинным матрасом, занимала всё помещение. Спинка у нее была очень красивая, стойки заканчивались фигурными набалдашниками, по углам крупными, в середине мельче – наше любимое место для сна в летние месяцы. Во второй половине был деревянный топчан. Над ним полка с книгами. Крыльцо было убрано, дверь выходила в воздух, было удобно хлопать половики, коврики, покрывала. Эту часть усадьбы называли «прогал», это участок до соседей, он не использовался под огород, сюда редко попадало солнце, часто мы там играли с подружками в свои девчоночьи игры.

Сам переезд мне запомнился интересным событием. В десять лет я была полноценной нянькой младшим, все умела делать, доверие было полное. Павлику было три года, я понесла его на руках через речку по мосту в новый дом. Он был крупным карапузом, нелегко мне было с ним возиться. Речку уже прошли, у меня, видимо, закружилась голова, и мы упали с моста на берег рядом с водой. Мост был высокий, но сильно не ушиблись, добрались до дома, я легла на раскладушку и уснула. Вспоминая этот случай, говорила брату: «У тебя была такая большая умная голова, она перетянула, и мы упали». В ответ получала от него благодарный взгляд и улыбку.

Бабушка была для нас солнышком, которое всех обогревало. Вспоминая любой дом, перед глазами она, хлопочущая на кухне, чтобы нам в любое время было что поесть. Рядом с ней было тепло и уютно. У нее была парализована правая сторона, рука и нога. Ей трудно было делать некоторые дела. Мы помогали чистить картошку. Она чистила очень аккуратно, кожурку снимала тонкую, думаю, это эхо голодных лет – беречь каждую крошечку. Бабушка не могла открыть трубу, чтобы затопить печь, из-за пораженной ноги не могла встать на табуретку, нужен был помощник. Легче других просыпалась я, мгновенно вскакивала и, не успев открыть глаза, бежала на кухню.

От прежних хозяев нам много осталось старинной мебели: два залавка, один у печки на кухне, высотой он вровень с шестком, другой – в сенях, тот был повыше. На низком залавке был прикреплен болтами намертво сепаратор, его не убирали никогда. Молоко сепарировали в летнее время, когда удои у коровы были большими. Любили мы покрутить сепаратор – это большая ответственность. Если быстро крутить, сливки будут жидкие, их больше. Мама или бабушка подсказывали, прибавить или убавить «скорость». Просепарированное молоко называлось обрат, им поили телят и поросят. Мы иногда путали банки и наливали себе обрата вместо молока, мама смеялась над нами. А теперь вот ищу в магазине это обезжиренное молоко, не всегда еще есть мой любимый обрат.

На кухне стоял буфет, крепкий толстостенный, на широких ножках. От него был особый запах старины. Позднее папа перекрасил его в голубой цвет, но родной его цвет был коричневый – цвет старого дерева. Мне было жалко, что изменился его вид.

В верхней комнате стоял старинный диван, несколько лет им пользовались, он был неудобный, сиденье было выпуклым. Однажды он подвел нас: утром собирались все в школу, никак не могли найти Любин портфель. Она в школу не ушла, как без портфеля? После обеда мама пошла на работу, мы зашли в магазин, что-то мне надо было. Там увидели Марию Павловну, Любину учительницу.

– Люба заболела? – спросила она с заботой.

– Да нет, – засмеялась мама, сдержаться было трудно, – портфель всей семьей не могли найти, а он оказался на окне за диваном.

Мария Павловна посмеялась с нами. Все в порядке, ученица здорова. Как он туда попал, кто решил пошутить или повредничать, сейчас не помню.

Долго потом диван ещё служил нам в предбаннике.

Стены в новом доме по бревнам были покрыты обоями в три слоя, держались они на канцелярских кнопках. Нас забавляло, что за обоями бегали мыши, места им там хватало. Я очень боялась мышей, как все девчонки. Кошка бесилась, что не может их достать. Мы с Мишей пошли ей помогать. Взяли вилки и стали караулить. Я не насмелилась, а брату удавалось нашпиливать несколько мышек, охотились не один раз. Доставали мышку через дырку и угощали кошку, ей нравилось. Обои через две недели охоты стали сплошь дырявыми. Родители не ругались, их надо было срочно убирать и замазывать пазы между бревнами раствором, ликвидировать пустоты – ходы для грызунов. Так и сделали во второе лето проживания.

С печи можно было забраться на полати, в этом доме они были меньше, но нам хватало. От большого буфета до полатей, над входными дверями, висели плетеницы лука. В верхнее бревно были вбиты старинные кованые гвозди, на них весили лук. Однажды к нам зашли рабочие, командированные с завода на уборку в колхоз. Стали просить продать им лука. Мама отказала, сославшись на большую семью. Мне было их жалко, так хотелось отдать им одну плетеницу, нам бы хватило и девяти.

Красивым было крыльцо. Десять крутых лестниц, крепкие удобные перила. Зимой было скользко, трудно носить воду на коромысле, подниматься по ним с водой. Справлялись. Сени были светлыми с большим окном и тремя дверьми: в дом, в чулан – темную кладовку и на крыльцо. В потолке сеней был лаз на дом – пятра, куда вела надежная лестница с удобными широкими ступенями. Помещение под крышей использовалось для сушки белья.

Интересным был двор: большая ограда, над ней сеновал. Пол в ограде был деревянный. Пространство до ворот вдоль всего дома было без крыши и без пола. От входных дверей, ведущих с улицы, до крыльца был выложен тротуар крупными камнями. Самые большие камни у колодца, который находился справа от дверей.

Из нашего колодца носили воду многие в околотке. Копали колодцы в складчину. Жили небогато, не могли позволить себе иметь колодцы во дворах. Помню, меняли сруб, нанимали двоих работников, которые жили у нас, все соседи приносили по пять рублей, мама расплачивалась с рабочими. Интересно было наблюдать за ходом работы. Когда мы жили напротив, тоже носили воду из этого колодца, история его вместе с домом уходит в дореволюционные годы.

В крытой ограде был погреб для хранения овощей, в летнее время это было единственное прохладное помещение. Туда наметывали снег, образовывался ледник, где хранили мясо, сметану, масло. Беда была с ним, весной туда попадали талые воды. Папа с Мишей копали канавы вокруг, это редко помогало. Однажды в весеннее время бурного таяния снега увидели, что вода близко к погребу. Родители дали задание отвести воду метлой, я подхожу, захватила воду, проводила ее по доске, и увидела, что вода бежит уже из погреба. Пришлось ведром ее вычерпывать, папа привязал его на веревку, к одному ушку прикрепил груз, иначе не почерпнуть. Такая процедура сохранения овощей была почти каждую весну.

Вместе с домом нам Сивковы оставили пчел, куда их в городе. Бабушка и мама имели опыт и смело занялись пчеловодством. На зиму их ставили в нижнее помещение двухэтажной половины, где был магазин у прежних хозяев. Нелегко это было: вставали рано утром и на веревочных носилках, как муравьи, таскали ульи весной на улицу в сад, а осенью в дом. Один улей-колода был очень тяжелый, он был разделен на две половины, в каждой размещена семья.

Мы подключались к работе: в период роения караулили выход роя из улья, один кто-то срочно бежал за мамой в правление. А старшие бегали с ведром воды и вениками махали водой на пчел, сгоняли рой обратно в сад, где была пасека.

Для такого случая был приготовлен привой из веток пихты с приманкой – запахом котовника. Пчелы прививались, мама собирала их в роевник, помещала в прохладный погреб. Утром пересаживала к слабой семье или в пустой улей, так рождалась новая пчелиная семья.

Однажды в каникулы, в студенческом возрасте, мы уже собирались в клуб на танцы, пошел рой. Загоняли его с улицы, бегали по речке, я была в босоножках на каблучке, это мне мешало.

Не всегда пчелкам нравились наши брызги, одна из них спикировала мне на лицо и ужалила в верхнюю губу. Все-таки рой удалось направить к привою, я намазала место укуса луком – такая первая помощь, и сделала холодные примочки. Минут через двадцать я стала силиконовой красавицей: заплыл один глаз и губы превратились в вареники. Постепенно опухоль спала, конечно, не полностью, но танцы я не пропустила, все весело улыбались, глядя на меня. Обстановка доброты, понимания царила на дискотеках, спортплощадке, майданах, посиделках. На август много студентов съезжалось. Каникулы длились один месяц, обязательным был третий трудовой семестр – строительный отряд. Я очень скучала по подружкам и друзьям, искренне радовалась встрече.

Отличался наш дом еще тем, что в саду была желтая малина. Всех это удивляло, но не просили для развода. Собирали лесную малину. На вечере встречи в тридцать пять лет окончания школы одноклассник, в соседи к которому мы переехали, сознался, что воровал малину в нашем саду. Оправдывался: «А че, у всех красная, а у вас – желтая». Недавно они с внуком приезжали в гости. Я шутя сказала Матвею: «Если дедушка будет тебя ругать, ты ему скажи: «А сам-то, а сам-то малину у тети Вали воровал…». Вот так я покусилась на авторитет деда.

Как переехали, папа расширил палисадник перед домом, появилось место под цветы. Раньше были только кусты: сирень, акация, черемуха. Помню, акация разрослась, стала затенять окна. Папа с мамой решили вырубить её, чтобы в доме было больше солнца. А бабушке было жалко деревья, она вооружилась ухватом, открыла окно и пригрозила: «Если будете пилить, я ловну (стукну) ухватом». Этим спасла кусты. Новый штакетник палисадника покрасили в синий цвет.

Дом был для всех открыт. У каждого были друзья и подружки, любой мог прийти, почитать энциклопедии, таких книг ни у кого не было, готовить домашнее задание, если что-то не получалось. Иногда папа помогал решать сложные задачи и примеры по всем предметам, когда мы никак не могли справиться.

С подружками любили играть в клетки. Строили жилища, ограничивали территорию досками на камнях или кирпичах, низкие лавочки играли роль стен. Обязательно в поселении были магазин, школа, больница. Интересно было собирать «чечки» – это осколки фарфоровой или глиняной посуды. Находили везде: в огородах, на улице, во дворах – мыли на речке, это служило посудой в наших клетках. Стряпали шаньги, калачи из глины, сушили и продавали их в магазине. Виделись в нас будущие хозяйки.

Дом был самый красивый, высокий. Ворота из досок, но карниз крыши над ними оформлен узорчатой резьбой по дереву.

Пострадал дом в ураган 1969 года, который пронесся вдоль всего села. Оторвало карнизы и раскрыло часть крыши. Много беды наделал вихрь по селу. Наш любимый дом после ремонта стал еще лучше – под железной коричневой крышей. Это очень его украсило.

В доме давно живут чужие люди. Я заходила однажды посмотреть: чужая мебель, русская печь переделана в очаг с плитой, чужие шторы и занавески. Снаружи милее. Перед глазами все так, как было раньше.

«Ты для меня живой. Мы часто с тобой видимся. Знаю, ты помнишь нас. Спасибо тебе, наш солнечный любимый дом».