Неокантианство. Десятый том. Сборник эссе, статей, текстов книг

Социологические и социально-психологические исследования Зиммеля общепризнанны. Он отстаивает независимость социологии. По его мнению, социология – это чисто формальная дисциплина, наука «о формах социализации, о способах отношения людей друг к другу». Она полностью игнорирует содержание социальной жизни. С этой точки зрения ее развивал и сам Зиммель в своей «Социологии». В эссе «Фундаментальные вопросы социологии» рассматривается прежде всего вопрос о действительной задаче социологии и ее отношении к другим наукам. – Философия денег» также не дает народнохозяйственного изложения, а стремится сначала сделать понятными фактико-исторические явления, которые предлагают деньги, «из чувства ценности, практики по отношению к вещам и взаимных отношений людей как их предпосылок», а затем проследить их влияние на внутренний мир, на жизнеощущение отдельных людей, на сплетение их судеб, на общую культуру.

Психологическая трансформация критики. В то время как основные течения современного неокантианства решительно антипсихологичны и демонстративно логичны, ряд других мыслителей подчеркивают неопровержимость более психологической интерпретации и дальнейшего развития. Это, с одной стороны, Корнелиус, чей образ мышления близок к эмпиризму, а с другой – Нельсон, который развил интерпретацию Канта, предложенную Фризом. Он основал так называемую Новую фризовскую школу. В последнее время он обратил свое внимание на этику и философию права, также следуя в этом направлении за Фризом.

Ганс Корнелиус, начиная с Кирхгофа, также находился под влиянием Маха, Авенариуса, Канта и Хейнриха Гертца. Родившийся в Мюнхене в 1863 г., Корнелиус сначала занимался естественными науками, два года работал ассистентом химика, но затем обратился к философии, особенно к эпистемологии и искусству. 1894 г. – приват-доцент в Мюнхене, 1903 г. – доцент там же, 1910 г. – полный профессор во Франкфурте. Все понятия основаны на опыте. Основой философии является психология, поскольку наш опыт – это конечная основа всех знаний. Корнелиус разделяет взгляд Маха на науку как на свободное от метафизики, экономное описание явлений. Вслед за Кантом он рассматривает понятие вещи как правило для явлений, которое выражает закономерную связь явлений и служит лишь для их обобщения.

Корнелиус отвергает не только вещь-в-себе, но и объективное существование содержаний ощущений вне сознания; для него это понятие – лишь выразительная аббревиатура, обозначающая ожидание возможности определенных восприятий. Корнелиус, как и Мах, не признает изначального различия между внешним и внутренним миром; «я» – это связь между непосредственными содержаниями сознания, которая существенно обусловлена памятью. В своей последней работе «Трансцендентальная систематика» Корнелиус, несмотря на весьма резкую критику Канта, все же заметно сближается с новым кантианством в его форме, отвергающей вещь-в-себе, и берет направление, которое может быть рассмотрено как психогенетическая интерпретация критицизма. Таким образом, Корнелиус занимает своего рода среднее положение между позитивизмом и неокантианством. По его мнению, Кант совершил ошибку, предположив, что все эмпирическое знание неполноценно. С одной стороны, точный эксперимент в естественных науках давал достоверное знание на все будущее, а с другой – сама философия Канта была основана на психологическом анализе. Кроме того, его предположение о воздействии на вещи-в-себе приводит к всевозможным несоответствиям и т. д. Реальным исходным пунктом трансцендентальных методов должно быть не математическое знание или так называемые синтетические суждения, априорно содержащиеся в предложениях чистого естествознания, а лишь наиболее общие определения нашего познания в единстве контекста нашего опыта. Эта связность данного является конечной предпосылкой трансцендентального процесса. Единство личного сознания само по себе является непосредственно данным фактом. Условия этого единства должны быть определены в психологическом анализе. Согласно Корнелиусу, из этого следует, что никакая множественность переживаний вообще не может быть осмыслена в контексте сознания без того, чтобы в этом процессе, который мы склонны описывать как познание мира вещей, независимых от нашего восприятия, не происходило образование понятий. Однако эти вещи не являются непознаваемыми вещами в себе, а тождественны эмпирическим вещам нашего окружения, вещам естествознания. О непостижимом явлении, стоящем вне общих законов, для нас не может быть и речи, поскольку все, что вообще входит в контекст нашего сознания, подчиняется этим условиям единства сознания. – В психологии Корнелиус борется против ассоциативного и атомистического построения жизни души из элементов; отчасти он ближе к Юму и Джемсу. – По мнению Корнелиуса, все ценности сводятся к чувству удовольствия. Мы приписываем ценность вещи или человеку, если ожидаем от них в плане опыта определенного приятного эмоционального впечатления. Этическое удовлетворение является частным случаем эстетического удовлетворения. Корнелиус особенно ярко проявил себя как эстетик изобразительного искусства. Объект эстетичен, если глаз воспринимает его существование равномерно и без дискомфорта, а скорее с легким удовольствием.

К взглядам Корнелиуса вплотную подошел ученик Теодора Липпс, Эрнст фон Астер (доцент в Мюнхене, полный профессор в Гиссене в 1920 г.). «Versuch zu einer Neubegründung des Nominalismus», Leipzig 1913, «Einführung in die Psychologie», Leipzig 1915 и др.

Леонард Нельсон (род. в 1882 г. в Берлине, с 1909 г. сначала приват-доцент, затем доцент в Геттингене), лидер и основатель так называемой школы Нойфриса, выступал за психологическую интерпретацию Канта в тесной связи с Фризом и Апельтом, в отличие почти от всех современных неокантианцев.

Нельсон выступает против всей теории познания. Вопрос об объективной истинности нашего знания оказался неразрешимым. «Для того чтобы решить поставленную проблему, мы должны были бы иметь критерий, на основании которого мы могли бы решить, является ли познание истинным или нет (эпистемологический критерий) … Таким критерием может быть либо само познание, либо нет. Если бы это было познание, то оно относилось бы как раз к области проблематического, истинность которого может быть определена только с помощью эпистемологического критерия… Но если эпистемологический критерий не является познанием, то для того, чтобы быть применимым, он должен быть известен, т.е. мы должны быть в состоянии признать, что он является критерием истины. Но для того чтобы получить это знание о критерии, мы уже должны были бы его применить. Таким образом, в обоих случаях мы приходим к противоречию. Эпистемологический критерий, следовательно, невозможен, а значит, не может быть и эпистемологии». Наиболее глубокую ошибку всех предшествующих теорий науки Нельсон находит в том, что он требует обоснования каждого познания и предполагает, что каждое познание должно состоять из суждений. По мнению Нельсона, существуют познания, которые не являются суждениями, например, чувственные восприятия. Они являются «непосредственным познанием», так что возможность познания – это не проблема, а факт. Суждения являются познанием лишь постольку, поскольку они повторяют такое непосредственное познание. Только обратившись к нему, можно выполнить требование обоснования суждения, не попадая в бесконечный регресс. Не всякое непосредственное познание должно быть также непосредственно осознанным; оно может стать осознанным для нас только через психологическое «отражение». К ним, по мнению Нельсона, относятся прежде всего метафизические пропозиции, например, пропозиция причинности. Поэтому путь к решению проблемы Юма-Канта – это психология, самонаблюдение, которое находит эти пропозиции в сознании.

Нельсон характеризует принятый им метод этики как «регрессивный». Метод математики невозможен. Математика сначала создает свои понятия по определению, в то время как этические понятия уже даны нам с самого начала. Кроме того, в отличие от математики, этика не имеет аксиом. Эпистемологическое обоснование этики также невозможно, поскольку если бы мы искали критерий истинности этического знания, то никогда не дошли бы до конца, так как всегда могли бы спросить об истинности этого критерия. Скорее, следует исходить из «принципа уверенности разума в истинности непосредственного знания». Если бы не было непосредственного рационального этического знания, то никакое научное обоснование этики было бы невозможно. Однако это непосредственное знание должно быть «темным». Оно не является ни суждением, ни восприятием. Этические принципы должны быть прослежены до него. Если математическое обоснование путем наблюдения называется «демонстрацией», то этическое обоснование Нельсон называет «дедукцией» [умозаключение от общего к частному – wp] Оно должно лишь показать «непосредственное рациональное этическое знание» и имеет «психологическую природу». Объектом этических суждений «могут быть только поступки». Это зависит не только от самих решений, но и от мотивов. Действие, которое абсолютно необходимо, называется долгом. Действие является моральным только в том случае, если оно выполняет долг. Таким образом, Нельсон полностью стоит на кантовских позициях. Он также согласен с ним в признании принципа автономии морали.

«Гетерономная этика не выходит за рамки гипотетических императивов и скрытых правил благоразумия. Поэтому претензии на обязательную силу, которые она предъявляет к своим предписаниям, всегда лишь притворны». Однако отличие от Канта в том, что Нельсон требует не постоянного побуждения к действию из долга, а лишь постоянной «готовности» следовать долгу. Именно люди, занимающие высшие должности, менее всего склонны к нравственным поступкам, поскольку их склонность редко приводит их в противоречие с долгом. Нельсон также отвергает единообразие послушного поведения для всех индивидов; существуют индивидуальные обязанности. Содержание морального закона не носит позитивного характера, он не предписывает конкретных целей – скорее, это лишь «правило ограничения наших позитивных целей», «ограничение наших интересов противоречащими интересами других». По Нельсону, это правило звучит так: «Каждый человек как таковой обладает таким же достоинством, как и любой другой человек». Мы должны оценивать свои действия не только с собственной точки зрения, но и с точки зрения всех других людей, чьи интересы они затрагивают. Мы можем отдавать приоритет собственным интересам только в том случае, если они являются главенствующими, но мы не обязаны это делать; мы обязаны лишь отставить собственные интересы от главенствующих интересов других. Здесь действуют закон равновесия и закон возмездия. Они гласят: «Никогда не поступай так, что ты не мог бы также согласиться со своим поведением, если бы интересы тех, кого оно затрагивает, были бы также и твоими собственными» и «Ты должен согласиться с таким же пренебрежением к своим интересам, какое ты проявляешь по отношению к другим». Все обязанности в конечном итоге вытекают из «заповеди справедливости». Слово «интерес» понимается Нельсоном в самом широком смысле, например, в смысле «интереса к чему-либо».

От этики Нельсон перешел к философии права. По мнению Нельсона, философия права последнего времени оказалась «грязной жрицей права» и проявила себя в угоду дореволюционным правителям, «погрузившись в пыль перед этим идолом в головокружении от пляски вокруг золотого тельца суверенитета (государства)» и вообще отказавшись от понятия права. Вслед за своей критической книгой «Die Rechtswissenschaft ohne Recht» Нельсон написал «Систему теоретической теории права» (System der theoretischen Rechtslehre), максимально соответствующую изложению Фриза, которое он также считал образцовым в этом отношении. «Ведь у меня не было другой исторической точки отсчета». Помимо более резкого разграничения учения о праве и учения о добродетели, более строгого и полного выведения «формул субсуммации», а также своего нового учения о естественном праве, он видит свою заслугу, например, в «аксиоматически строгом проведении» и в «отделении аналитической системы от синтетической». По строгости метод не уступает математическому.

Нельсон характеризует свою современную точку зрения, которую он называет юридическим эмпиризмом, мистицизмом, эстетизмом и логицизмом. Юридический критицизм характеризуется тем, что он основывает учение о праве на априорном принципе, который не зависит от всякого опыта и находится «не через какое-либо высшее откровение, не через сверхчувственное представление о природе права, которое дается только посвященным, а исключительно через собственное размышление». Это невозможно путем простого расчленения понятий, а требует синтетических суждений a priori, т.е. «метафизики права». Если этика занимается обязанностями человека, то учение о праве разрабатывает требования, которые должны предъявляться к состоянию общества, чтобы оно заслуживало названия правового государства («правовой идеал»). Учение о праве подразделяется на формальную и материальную части. Формальная часть абстрагируется от всякого содержания и исследует требования к правовому государству, которые должны быть выведены из самого его понятия. Материальное учение о праве концентрируется на содержании и основывается на том, что Нельсон называет «юридическим правом». Право необоснованно определяется Нельсоном как «практическая необходимость взаимного ограничения сфер свободы при взаимодействии лиц». «Права, следовательно, определяются только обязанностями». Закон права, в свою очередь, определяется как «практический закон, посредством которого ограничение, мыслимое нами в понятии права, становится практически необходимым». Четырьмя постулатами материальной доктрины права являются: 1. договорное право: разумные существа должны регулировать форму своих взаимоотношений договорами; 2. позитивное право: общество должно подчиняться позитивному праву, посредством которого регулируется распределение собственности в нем; 3. распределение собственности в соответствии с принципом личного равенства: посредством публичного права собственность должна распределяться в обществе в соответствии с принципом личного равенства; 4. уголовное право: публичное право должно быть связано с уголовным правом, принципом которого является право возмездия. Этими постулатами поле философской юриспруденции исчерпывается, так как для выведения конкретных правовых принципов, «кодекса права», недостаточно закона. Эти постулаты являются лишь критериями для суждения о позитивном праве. – Среди других постулатов, выдвинутых Нельсоном, заслуживают упоминания постулаты естественного права: «Все разумные существа имеют право на одинаковую внешнюю возможность достижения самоопределения» и «Публичное право должно обеспечивать всем одинаковую внешнюю возможность достижения образования и защищать интеллектуальную свободу каждого от искусственного патернализма». Иными словами, требования, которые Нельсон предъявляет к обществу, чтобы признать его порядок правовым, настолько радикальны, что ни одно государство не может удовлетворить их даже в какой-то степени. – К убеждениям Нельсона близки математик Герхард Хессенберг, Курт Грёллинг, Отто Майерхоф и другие.

Органом новой фризовской школы является «Abhandlungen der Fries’schen Schule», Neue Folge.

Неофризовская школа теперь оказывала определенное влияние и на психиатрию, после того как Отто Майерхоф уже обсуждал проблемы психиатрии: «Beiträge zur psychologischen Theorie der Geistesstörungen», Göttingen 1910 г. Но прежде всего к Нельсону-Фризу присоединился Артур Кронфельд (Arthur Kronfeld). В своей важной работе «Das Wesen der psychiatrischen Erkenntnis», т. 1, Берлин, 1920, он попытался создать теоретическую основу психиатрии, «логику психиатрии, ее науку и эпистемологию». Цель – порвать со всем догматизмом разделения, а также с некритическим сбором наблюдательных случаев в психиатрии. Кроме того, психиатрия должна быть освобождена от «почти рабской зависимости» от вспомогательных гетерологических наук и полностью поставлена на собственные ноги.

Среди богословов, близких к неофризской школе, можно назвать Вильгельма Буссе (родился в 1865 г. в Любеке, профессор в Геттингене, «Das Wesen der Religion», Halle 1903 и др. и Рудольфа Отто (родился в 1869 г. в Пейне, профессор теологии в Марбурге) «Das Heilige», Breslau 1917. Отто дает тонкий психологический анализ религиозного опыта, основанный на повышенной способности к сопереживанию, и стремится установить в нем ряд новых качеств, например, numinosum, tremendum, fascinosum и т. д. Отто принимает учение Фриза о предчувствии.

Теодор Эльзенханс также углубленно изучал Фриза. Эльзенханс (родился в Штутгарте в 1862 г., сначала был пастором, затем частным преподавателем в Гейдельберге, наконец, профессором Технического университета в Дрездене) отстаивал этический идеализм. Философия рассматривает предпосылки отдельных наук – ни одна наука не может быть полностью лишена предпосылок – и стремится исследовать контекст всего мира опыта путем обработки результатов отдельных наук. Сам Эльзенханс представляет реалистическую точку зрения, предполагающую взаимодействие между телом и душой. Отвергая актуалистическую точку зрения, он близок к монадологической точке зрения. Механическая концепция причинности неприменима к причинности личности («относительный индетерминизм»). Основой самосознания является чувство собственного достоинства. Все уровни сознания могут быть отнесены к психическим процессам – от полной неосознанности (бессознательности) до ясного сознания. – Эльзенганс проявляет некоторое родство с Фризом. Психология познания – необходимая предварительная работа эпистемологии. Собственно теория познания начинается с проблемы трансцендентного. Она не является, по замыслу Фриза, психологическим исследованием, а представляет собой «научное исследование реально существующего познания». В том числе и недоказуемых предпосылок, таких как вера в универсальность форм мышления. Эльзенганс занимался разработкой областей психологии, не поддающихся эксперименту. Наряду с теорией интерпретации в гуманитарных науках он особенно активно развивал психологию совести, борясь со всяким натурализмом. Ядро совести составляют «своеобразные чувства удовольствия и неудовольствия, наиболее характерной чертой которых является притязание на безусловное внимание, с которым они обращаются к воле». При этом должны быть предположены определенные первичные диспозиции. – Он отрицает независимость феноменологии от психологии.²

Артур Кронфельд

Природа психического познания [Продолжение]

Эпистемология или критика разума?

I.

Следующие замечания основаны на работе моего друга и философского наставника Леонарда Нельсона: «Über das sogenannte Erkenntnisproblem», Göttingen 1908.

В этом обширном труде Нельсон дает систематическое расширение того, что он изложил – так сказать, программно – в своей работе «Критический метод».³ Его новая работа не выходит за рамки основ первой работы, но содержит подробное выведение источников ошибок, которые привели к ошибочному мнению о правильности этого метода в новейшей философской мысли и к тому расхождению взглядов, точек зрения и методов, которое в результате этого преобладает в современной философии.

Корень спора, который постоянно возобновлялся в ходе истории со времен Канта и до сих пор остается неразрешенным между трансцендентализмом и психологизмом, Нельсон видит в перегибании рационально-критической проблемы в «эпистемологическую». Вместо того чтобы спрашивать: какими критериями мы располагаем для определения того, является ли суждение правильным познанием или нет, – оба лагеря тех, кто занимается философией, задаются вопросом: существует ли вообще объективно правильное познание или нет. Эта проблематизация объективности нашего знания не может быть решена научными средствами. В чем должен заключаться критерий объективности знания? В познании? Формальная логика не позволяет этого сделать, поскольку объективная достоверность этого знания также является проблемой. В некотором данном факте, который не является знанием? Но ведь для того, чтобы использовать этот факт в качестве критерия, его тоже надо знать. Хотя ex definitione он не может быть содержанием, но для того, чтобы служить критерием, он должен стать объектом познания. Познание – это опять-таки вводит в применение критерия проблему его обоснованности. Ведь для того, чтобы принять решение об истинности нашего познания критерия, мы должны были бы снова применить сам критерий и т. д.

Но тот, кто захотел бы из неразрешимости эпистемологической проблемы сделать вывод об отсутствии объективной достоверности в нашем знании вообще, преждевременно навязал бы отрицательное решение проблеме, которую он признал неразрешимой. И, с другой стороны, тот, кто постулировал объективную достоверность хотя бы этого знания из утверждения этого отрицательного решения: я знаю, что я ничего не знаю, – в соответствии с законом противоречия, – или кто представил это утверждение как ложное и тем самым вывел знание, – в обоих случаях также поспешил бы с выводами. Здесь, несомненно, есть противоречие, а именно в утверждении знания о незнании. Из этого следует только определенная ложность этого утверждения, но не факт незнания. Ибо это было бы синтетическим суждением, а логика допускает лишь выведение аналитических суждений из предложения противоречия. Тем самым доказывается принципиальная невозможность эпистемологии.

Это фундаментальное опровержение возможности эпистемологии может быть применено и доказано на примере всех разновидностей эпистемологии, отстаиваемых сегодня.

Все возможные эпистемологические теоремы должны устанавливать критерий объективной истинности знания, по которому они проверяют знание. Этот критерий может быть либо познаваемым, либо нет.

Если это познание, то, с одной стороны, оно может появиться в сознании в результате рефлексии – такой точки зрения придерживаются Наторп и Маркус. С другой стороны, оно может быть дано в непосредственном осознании, очевидно – по мнению Мейнонга.

Если критерий лежит вне познания, это практический, нормативный критерий – то опять же, с одной стороны, этот критерий ценности может лежать опосредованно в полезности содержания познания – этого придерживаются Мах и представители «биологического преимущества»; с другой стороны, однако, он может характеризоваться непосредственной ценностью, опираться на категорическое требование – в принятии этой точки зрения объединяются такие противники, как Риккерт и Липпс.

Проследим эти различные возможности более подробно.

Наторп,⁴ как и все эпистемологи, видит проблему в соотношении между познанием и предметом познания. Действительно, объект познания дан нам только в познании, но познание, тем не менее, представляет объект независимо от всех отношений к познающему субъекту. Эта независимость достигается путем абстрагирования от субъективности, от факта познания. Какие причины делают это абстрагирование необходимым и гарантируют достоверность его результата? Отвечает Наторп: субъективность познания означает непосредственное отношение предмета познания к самому себе. Эта субъективность может быть позитивно определена как явление.⁵ Однако в отличие от субъективности» явления» его закономерное возникновение рассматривается как объективно истинное.⁶ Таким образом, закономерное возникновение общего из индивидуального явления есть в принципе объективация, овеществление наших субъективных познавательных содержаний, а «отношение явления к закону должно объяснять исходное отношение к предмету во всяком познании».⁷ Таким образом, закон становится эпистемологическим критерием.

Безусловно, при всем этом познающий подчиняет данные своего внешнего и внутреннего опыта общему, закону. Он не выстраивает свои перцептивные содержания в случайном порядке, а стремится уловить в них закон. Поэтому он предполагает закономерность в объектах своей эмпирии, которая становится критерием лишения объективной реальности не соответствующих ей явлений. Но только для этого! Только в качестве такого негативного, элиминативного критерия можно применить к явлениям предполагаемую закономерность: она не позволяет позитивно вывести индивидуальное из предполагаемого общего. Только восприятие является позитивным критерием реальности. Оно придает соответствующим содержаниям субъективно непосредственную утверждаемость [Behauptung – wp], и эта утверждаемость справедливо существует до тех пор, пока в перцептивном содержании не проявляется противоречие независимо полученным законам, ставящее под сомнение его реальность.

Как известно, Эрнст Маркус ⁸попытался в точности выполнить неудачное трансцендентальное доказательство принципов Канта, о котором речь пойдет ниже: прекрасный, но, как известно, безнадежный замысел с самого начала. Маркус косвенно доказывает положение о том, что действительность подчиняется всем без исключения правилам (а именно аналогиям опыта Канта), и обобщает эти правила в виде «закона сохранения динамического характера».⁹ Если предположить, что этот закон не действует в природе, то никакой опыт (в понимании Канта) невозможен; это можно осознать априори. В самом деле, если заменить определения Маркуса его же словами, то получится следующая посылка: «Если бы реальности не подчинялись правилам без исключений» – то никаких общих правил о реальностях установить было бы невозможно.¹⁰ Однако это положение (как аналитическое) может быть признано априорным! Теперь Маркус продолжает: «Следовательно, можно видеть, что нет такой природы, которая опровергала бы наши априорные предположения. Следовательно, они всегда подтверждаются, либо вообще ничего не признается. Это понимание лежит в основе нашего представления об их необходимости».¹¹ Конечно, в той мере, в какой что-то признается! Эта посылка неявно присутствует в силлогизме в качестве невысказанного подчиненного положения. Познаваемо ли нечто? То есть: можно ли делать утверждения общей достоверности? Да: при условии справедливости «закона сохранения динамического характера». Но какой закон должен быть обоснован! Здесь кроется petitio principii [предполагается то, что сначала должно быть доказано – wp] аргументации Маркуса.

Мейнонг,¹² отрицающий возможность познания, «которое не является… не было бы сначала суждением»,¹³ занимается критерием истинности или ложности суждений. Истинность некоторых суждений гарантируется ему психологическим фактом очевидности их содержания. Эти очевидные суждения не могут быть ложными, им свойственно быть истинными, а их истинность определяется как фактичность того, что в них предицируется, «объективное». Здесь также отчетливо проявляется petitio principii, вызванная эпистемологической проблемой. Как я хочу узнать, является ли объективное фактом, т.е. истинным ли суждением, если объективное доступно мне только в суждении? «Нужно было бы знать, – говорит Нельсон,¹⁴ – что суждение истинно, чтобы иметь возможность сравнивать его с объектом». У Мейнонга действительно есть очевидные суждения: по его мнению, очевидные суждения не могут быть ложными. Ведь суждение: очевидные суждения не могут быть ложными – это очевидное суждение. Но если предположить, что это странное последнее предложение истинно, то из него отнюдь не следует, что очевидное суждение не может быть ложным. Для этого необходима вторая посылка, а она должна быть такой: очевидное суждение не может быть ложным. А это как раз то, что необходимо доказать. – Кроме того, есть и менее важный факт: произвольное клеймение доказательств как критерия истины должно иметь своеобразные психологические последствия – и в случае с Мейнонгом это так: например, отсутствие доказательств снов и галлюцинаций; мнение, не соответствующее фактам внутреннего опыта.

Далее Нельсон обсуждает принцип всех эпистемологов-биологистов, которые, увлекаясь не до конца разработанными гипотезами развития, видят в разуме не что иное, как форму адаптации к биологической среде, в законах – не что иное, как условность; которые, таким образом, видят критерий истинности знания в чем-то (биологическом или ином), способствующем ему. То, чему прагматики Авенариус, Мах, Пойнкаре, Джемс, Шиллер учат здесь, более или менее скрыто и развернуто, Зиммель ¹⁵свел к ясной формуле; и хотя этот биологический абсурд вряд ли характерен для других работ этого богатого ума, тем не менее, Нельсон совершенно прав, указывая на фундаментальную ошибку в очень отчетливой и очевидной аргументации Зиммеля.

Формулировка этой эпистемологической теоремы имеет два варианта. Один из них таков: Истинное как таковое есть полезное. Затем второй: Критерий истинного есть полезное. Если принять первое утверждение, то это означает, что полезно предположить, что истинное есть полезное; а это, в свою очередь, означает, что полезно предположить, что полезно предположить, что истинное есть полезное. И так далее. Регресс идет бесконечно, и перед биологом или прагматиком стоит непосильная задача завершить его, чтобы получить понятие истины.

То же самое верно и для второго предположения: если критерием истины является полезность, то это предположение может быть утверждено только в той мере, в какой мы знаем, что его предположение полезно; а предположение о том, что полезно предполагать, как критерий истины – полезность, также верно только при условии, что полезно предполагать, как критерий истины – полезность. Но и здесь обращение к этому критерию оказывается бесконечным, его разрешение невозможно, следовательно, невозможна и полезность как критерий истины.¹⁶

Все остальные возражения, выдвигаемые против биологов, можно вывести из этого возражения против точного логического теста. Это опровергает биологизм и прагматизм как теорию познания.

Но особенно важным мне представляется то, что Нельсон говорит против самого яркого представителя эпистемологической проблематики, против Риккерта. Согласно Риккерту,¹⁷ принцип, который приписывает утверждение [Versicherung – wp], претензию на истинность, соединению идей в суждении, – это, как известно, категорическое принуждение к осуществлению этого (и только этого) соединения идей. В требовании вынести суждение, в этом суждении дается критерий обоснованности, истинности, ценности знания. «Экзистенция или действительность – это лишь обобщающие названия для того, о чем судят как о таком-то или таком-то».; ¹⁸и «Истина есть не что иное, как признание должного». ¹⁹– таковы основополагающие тезисы Риккерта. Если же спросить, к какому предмету, мыслимому как действующему, обращено это требование суждения, поскольку, согласно Риккерту, бытие также является лишь предикатом суждения, то он отвечает: «К сознанию вообще», ибо это «то, что ни с какой точки зрения не может стать предметом». ²⁰А на дальнейший вопрос, как же он может сделать это определенное таким образом «сознание вообще» объектом эпистемологического исследования, он указывает, что, во-первых, объектом познания здесь становится не сознание вообще, а только его понятие, и, во-вторых, само «сознание вообще» не имеет сущности, а является понятийной абстракцией. Тогда мы говорили бы о понятии понятия, могли бы делать утверждения о его сфере, характеристиках и т. д. Но когда Риккерт говорит, что это сознание есть судящее, а не просто воображающее сознание, он говорит что-то о самом «сознании вообще», а не о понятии «сознание вообще», но это противоречит объяснению самого Риккерта, что «сознание вообще» никогда не может стать объектом.