Глава 33 Взятка как благословенье
Поднял голову Иаков, видит брата пред собой
И четыре сотни с гаком, за него готовых в бой.
Всех детей не для парада по ранжиру разделил:
От рабынь – на баррикаду, от супруг законных – в тыл.
Китель золотопогонный Гитлер-югант в бой ведёт
И семь раз, как заведённый, до земли поклоны бьёт,
Выходя навстречу брату. Тот Иакова – взасос.
Целовались многократно и растрогались до слёз.
Оба плакали, смеялись, обнимались без конца,
В пляс, как водится, пускались, ламца-дрица-гоп-цаца.
Хромоту свою Иаков в пляске той не ощущал
(Зацепил его, однако, тот, кто ночью навещал),
Отрывался до экстаза, раз Исав его простил
И за двадцать лет ни разу не упрятал под настил.
Сам Исав решил всё просто: нынче водочки попью,
Хрен с ним с этим первородством, после как-нибудь убью.
Лишь от брата отлепился, видит женщин и ребят,
Заревел Исав ослицей: «Кто ещё там у тебя?
Как мне помнится, ты ж вроде уходил от нас один,
А вернулся при народе не последний господин».
Отвечал Иаков: «Дети наш с тобой продолжат род.
Бог дождями на рассвете окропил мой огород.
Жить в согласии с Писаньем, край завещанный любить -
Прорастёт наш прах цветами, если Бога не гневить».
К небу взгляд подняв умильный, сам он Бога не гневил,
Про цветы не о могиле – о потомстве говорил.
Две рабыни жмутся к папе, с ними дети подошли,
По законам Хаммурапи поклонились до земли.
Следом Лия, её детки, семь поклонов бьёт Рахиль,
С ней Иосиф с табуретки подаёт отцу костыль.
(Наблюдение проверьте – только выдался успех,
Тот, кто дальше был от смерти, к власти будет ближе всех.)
Задался Исав вопросом: «Что за множество скота
Мне встречалось носом к носу? Я считать его устал».
Так сказал Иаков: «Дабы твою милость обрести,
От меня прими хотя бы то, что встретилось в пути».
«Нет – сказал Исав-братишка, я польщён и поражён.
Для меня и это слишком, что ты сам сюда пришёл,
Жён привёл, рабынь дебелых, Валлу, Зулю, Гюльчатай…»
Сам оставшиеся стрелы в колчане пересчитал,
Свой убыток подытожил и весьма расстроен был.
Стрелы были подороже, чем убитые рабы.
Был Исав во всём конкретен, на охоте одичал,
Каждый раз, кого б ни встретил, он хватался за колчан.
Наседал Иаков ближе, опираясь на костыль.
«Скот возьми, а то обижусь, или я не Израиль?»
Спорили, но как-то слабо. Удалось весь скот всучить.
Принял дар Исав-брат, дабы костылём не получить.
Блеют радостно отары, что отдал Иаков наш
Зверолову, как подарок, проявил подхалимаж.
(Осуждать его не буду, хоть не верю в чудеса,
Сам неведомо откуда различаю голоса,
Что судьбу страны пророчат, нос суют в чужой кисет.
Где особенно из прочих выделяется акцент:
«Что коррупция есть плохо, кто про это вам сказать?
Даже в древняя эпоха целый мир на ней стоять».
Ратуя за справедливость, свой спою я взятке гимн,
Чтоб стократно возвратилось всё, что отдано другим.
Взятку представлял когда-то, как не первородный грех,
Мэр Москвы от демократов взяточник с рожденья, грек
Гавриил, но не архангел. Был за ним один грешок -
Много кушал в одну харю, и сожрал его Лужок.
Видим мы с начала мира: страсть к наживе, круче чем
Все злодейства у Шекспира, главный будет казначей.
Взятку, как благословенье, хоть откатом назови.
В ней я вижу проявленье самой искренней любви,
Избавленье от мытарства, сутолок, очередей…
В коррумпированном царстве нет признания сильней,
Чем в обёрточной бумаге спрятанный аккредитив.
Пьют коньяк Отелло с Яго, Дездемону позабыв.
Над закуской мавр хлопочет, не в крови его рука,
Ведь пришёл гость не с платочком, а с бутылкой коньяка.
В департаменте Джульетта на приём Ромео ждёт,
Когда милый документы к ней на подпись принесёт.
Офис пуст, все в магазине, в кабинете ни души…
Милый в мусорной корзине акт признанья совершит,
Зелень ей подарит лично или спрячет под сукном.
Для влюблённых так привычно за любовь платить добром.
Чувств одних бывает мало. Если вскроется обман,
То закончится кошмаром кабинетный тот роман.
За любовь, как говорится, невозможно не платить…
И покинет поц столицу на три года лес валить.
Лавы*, говорят, не пахнут, только светятся в ночи.
Садануть бы в область паха да в параше замочить
Подлеца, кто эти деньги в ультрафиолет макал,
Милых оторвал от неги, на фуфле упаковал.
К тем безжалостны законы, кто со взяткой сел на мель.
Проколовшимся влюблённым нары – брачная постель,
Да и то по одиночке. А в тюряге в гуще масс
Мусора – ещё цветочки, педик – ягодка у нас.
Под щемящий звук засова тот, любовь кто вымогал,
Нехорошим вспомнит словом тех, кто кодекс принимал
Наш российский уголовный, в просторечии УК.
Мало дали безусловно в Думе той, наверняка.
В час, когда Христос-спаситель призывал всех быть добрей,
Вышел думский небожитель на минутку из дверей,
Пропустил голосованье. Без него ошиблась власть…
Где написано в Писаньях, что нельзя под скатерть класть?
Прокололись депутаты, не ввели откат в закон.
Даже Счётная палата понесёт потом урон.
Что за жизнь, когда оковы ждут за взятку иль тюрьма?
И работают Поповы, извините, задарма.
Тайну страшную открою: кто поел баланды всласть,
Тот копытом землю роет самому во власть попасть.
Там писать свои законы будет он с братвой иной,
Чтоб зелёной пышной кроной крышевать народ блатной,
Из УК убрать статейку, по которой срок тянул
И на лагерной линейке от работы увильнул.
Не с того ли наши стоны, что в согласии с жульём
Мы давно не по закону – по понятиям живём?
Где ответ найти не просто – Книга Книг в подмогу нам)…
Мы же с высоты вопроса возвратимся в Ханаан,
Где сказал Исав: «Всем миром поднимайтесь и за мной».
Словно был он конвоиром иль заведовал тюрьмой.
Что убьют их непременно, знал Иаков и при том
Хромоту свою отменно компенсировал умом.
Отвечал Иаков зрячий: «Мои женщины нежны,
Скот мой мелкий, но родящий – остановки им нужны.
А иначе жёны охнут, мой рассохнется костыль,
Скот уставший передохнет и попадает в кусты».
Не спешил Иаков хромый угодить в чумной барак
И на просьбу гнать до дому говорил Исаву так:
«Сам ты словно скорый литер поспешишь раздуть пары,
Тронешь Лениным на Питер гнать дворян в тартарары,
Вдаль рванёшь, сжигая шины, мёртвого осла добить,
Гнёта старую машину на новейший брэнд сменить.
Я ж с неспешными стадами за тобою, командир,
Через день приду задами в резиденцию Сеир».
Ощутил Исав угрозу – что-то здесь браток финтит.
Ничего, с таким обозом далеко он не свинтит.
– «Дам тебе людей немного, с ними весело идти.
Не собьёшься, брат, с дороги, обойдёт тебя бандит».
– «За заботу, брат, спасибо, для охраны нет нужды.
Мои женщины спесивы, чужаки им не страшны.
Недруг нас не обездолит, за себя мы постоим,
И на всё Господня воля, путь наш неисповедим».
Стоило лишь удалиться от Исава, враз затем
Путь Иакова сменился из Сеира на Сихем.
От Исава укатился Колобок, но между строк
Видно в Книге: откупился от косматого браток.
Может, прав был с мордой гладкой не архангел Гавриил
Грек Попов, когда про взятку с уваженьем говорил?
Вклад в коррупцию огромный внёс… Но был один грешок,
За который, как мы помним, проглотил его Лужок.
Греку не в пример Иаков мог делиться, не пищал,
Не был жаден, как собака… Ничего, не обнищал.
На земле на Ханаанской прикупил он поля часть.
Всё нештяк, когда б не хамской оказалась сына страсть
Самого царя Еммора Евеянина… Маршрут
Приведёт нас в край, где скоро мы услышим: наших бьют.
* Лавы – доллары
Глава 34 Поголовное обрезание и резня в Сихеме
Дина, Лии дочь от Иакова,
От отцовских ушла дверей.
Все доверчивы одинаково,
Что касается дочерей.
Им узнать бы, как одеваются,
Крепдешин в моде, гобелен?
До каких частей прикрываются -
По лодыжки иль сверх колен?
Выйти в маечке обчекрыженной
В город можно иль оплюют?
Не прикроешься – так бесстыжая,
Скроешь лишнее – засмеют.
Помышленья вполне невинные,
За такие в ад не попасть.
То ли дело мужи былинные -
Им бы выпить да что украсть,
А увидев девицу стильную,
В рог бараний скрутить и взять.
Что мужчины – всегда насильники,
Не мешает подружкам знать.
Вызывающе и забористо
Водят скромницы хоровод,
А отбившихся за заборами
Ловит, тискает всякий сброд.
Петь бы Дине свои страдания,
Но увидел её Сихем,
Сын Еммора, бишь Евеянина…
Впрочем, редьки не слаще хрен,
А тем более, хрен не Гамлета,
Даже если наследный принц.
В невеликих совсем летах он был,
Но уже полюбил девиц,
Не страдал половым бессилием,
Не пахал он и не бухал,
С праздной жизни свершил насилие -
Взял он Дину и с нею спал.
Полюбил он её несчастную,
Жар особый зажгла в крови.
(В этой жизни встречал не часто я,
Чтоб насильничать по любви,
Но, похоже, кому что нравится.)
Этой Дины я не пойму -
Прилепилась душой красавица
К обладателю своему.
Счастье двух молодых внебрачное
Отравило другим житьё.
В положенье неоднозначное
Ввергла Дина своих братьёв.
Вряд ли думал Сихем о братиках,
Когда Диною обладал.
Точно знаю – в той акробатике
Он по пальцам их не считал.
Темпераменту его южному,
Страсти жгучей предела нет,
А умел бы считать до дюжины -
Жил бы мирно, как финн иль швед.
Сам Иаков о том бесчестии
До вторых петухов узнал,
Но до срока, хитрющий бестия,
Даже вида не подавал.
Лишь когда сыновья обедали,
Возвратившись с полей к пяти,
О печали отец поведал им,
Чем испортил всем аппетит.
О бесчестии рода вспомнили,
Встрепенулись все как один,
Дулись так, что застёжки лопнули
На могучей братьёв груди:
«Опозорили нас намеренно.
За бесчестие, кровь и боль
Отомстится Сихему всемеро…»
(По количеству актов что ль?)
Обещал Сихем Дине – женится,
К ней в семью засылал сватов.
А иначе, куда он денется,
Слишком много у ней братьёв.
У Сихема отец умнее был,
Сам пришёл, не прислал посла:
«Друг, Иаков, не сделай мерином
Молодого ещё осла.
Прилепился душой он к дочери,
Так отдай ты ему скорей
Свою Дину, забыв про очередь
Из других твоих дочерей.
Породнимся родами славными.
Всех вас примет моя земля,
Распахнутся навстречу ставнями
Золотые её поля.
Заложу вам кусочек родины,
Получу за неё вполне.
Где всё куплено, перепродано,
Не бывать мировой войне.
Обойдут нас её лишения,
Тяжела у всех войн пята.
Власть имущего прегрешения
Индульгирует капитал.
Позабудем про экзекуцию,
Отойдём от привычных схем.
Буржуазную конституцию
Вам подпишет монарх Сихем.
Промышляйте скотом и дичью вы,
В помощь вам лук, колчан и плеть.
Впредь Сихемово неприличие
Мы сумеем преодолеть,
Не допустим раздора лютого,
Извиним молодую кровь.
Как спасательный круг распутному
Окольцованная любовь.
Неужели, держась приличия,
Молодых мы обокрадём,
Отживающему обычаю
В жертву счастье их принесём?
Назначай же большое самое
Отступное, пресечь раздрай,
Перетри все вопросы с мамою,
Но девицу ты нам отдай».
Отвечали сыны Иакова
И лукавили наперёд:
«Дочь не можем отдать за всякого,
Кто бесчестит наш славный род.
Лишь подвергшийся обрезанию
Может наших сестёр того,
А не то, извините – Азия,
Можем мы самого его…»
(Врал Иаков со всей семейкою.
Миллионы и там, и тут
С раскрасавицами еврейками
Необрезанными живут.
Детям их не страдать от шпателя.
Но когда «Лучше всех» припрёт,
Им, евреями став по матери,
Всё равно как продолжить род.
Для расстройства не вижу повода,
Маме я извиню обман,
Если сын юдофоба Свободы
Вдруг окажется Либерман.)
Совершив над собой усилие,
Отойду от любимых тем,
Возвращусь вновь к тому насилию,
Что случилось в земле Сихем,
Когда Дину (хоть ей понравилось)
Принц наследный слегка имел.
Её сродники не бесправные
Учинить хотят беспредел,
Выдвигают царю условия:
«Породниться желаешь коль -
Обрезанию поголовному
Ты подвергнуть тогда изволь
Пол мужской, до писульки с маковку
Проведи через наш обряд»…
(Был бы я хоть на миг Иаковом,
То добавил бы за ребят:
«Если есть феминистки низкие,
Что хотят дочерей моих
Обесчестить полуредисками -
Обрезайте тогда и их.
Ну, а если природа-матушка
Не дала им, что сечь пока,
Отсечение плоти краюшка
Вы начните с их языка».
Впрочем, хватит скабрезных вольностей.
В зоологии я прочёл,
Что язык у гюрзы раздвоенный,
Обрезанье здесь ни при чём.)
Мы ж послушаем, как доходчиво
Без вмешательства сапога
Могут те, кого знать не хочется,
В свою веру склонить врага:
«На великой земле Израиля
Нас завидная доля ждёт,
Породнённые обрезанием
Мы составим один народ.
Не желаете быть едиными
И обрезанными – тогда
Забираем обратно Дину мы,
Покидаем вас навсегда.
А Сихема, мальчишку подлого,
За насилие Аз воздам,
Мы подловим, мешок на голову
И с булыжником в Иордан».
Те Еммору слова понравились.
Охватила Сихема дрожь -
Чтоб с любимой дела поправились,
Самым первым он лёг под нож.
Епитимью, а не возмездие
Выбирает из двух он зол -
Чем в мешке держать равновесие,
Лучше милую за подол.
Сбросив плоть, духом он возвысился,
Встал с Петраркой в одном ряду.
Уважаемым стал немыслимо
За решимость в своём роду.
Царь Еммор вышел перед городом,
Агитирует: «Господа,
Предлагаю с другим народом я
Породниться нам навсегда.
Не враждебен нам по эстетике,
Даже если в любви не ас,
То в финансовой арифметике
Как Магницкий он и Лаплас.
Его дочери не бесстыжие,
По доступности в самый раз.
С виду персики они рыжие,
А распробуешь – ананас.
Не арабы, не фарисеи мы,
Но вблизи Иорданских вод
Бесконечными одиссеями
Обеспечим мы им приплод.
Не для нас ли стада, имения
Их и прочая лабуда?
Провидение им намерило
Жить до Страшного аж Суда.
До явленья судебных приставов,
А набег их неотвратим,
Земли, реки, поля и пристани
Подороже им продадим.
Обещаньями и кадастрами,
Всем, что нищим Господь подаст,
Пусть владеют сыны мордастые,
Не забудут они про нас.
Жить нам дальше одной общиною
И пахать на один общак,
Им мочу продавать ослиную,
Наше дело – растить табак
Да речами сорить помпезными.
Наша карма – пройти обряд.
Быть нам впредь, как они, обрезаны.
Будем делать, что говорят.
То, что клали на всё до этого,
Мы положим теперь под нож,
Жить научимся не приметами,
Во спасение примем ложь,
Медный таз обведём мы кантиком
(Не накрыться, а плыть в грозу),
Мудрецов своих за Атлантику
Отошлём в медном том тазу.
(Три мудреца в одном тазу пустились по морю в грозу.
Будь попрочнее старый таз, длиннее был бы мой рассказ. Самуил Маршак)
Нашпигуют их там премудростью.
Фаршированные грачи
Возвратятся назад – от глупости
Неразумный народ лечить.
Предлагаю сватами, сватьями
С тем народом сойтись в момент.
За спасение ваше ратует
Ваш оранжевый президент».
На Майдан люди выходящие
Поддержали во всём царя
И Сихема его гулящего
(Позже выяснится, что зря).
Обрезание ритуальное
Завернуло всех в букву Зю,
Превратившись не в виртуальную,
А в реальнейшую резню.
Третий день мужики в болезни все,
Не выходит у них пис-пис.
Может лишнее что отрезали -
Каждый думает, глядя вниз.
А два сына-козла Иакова,
Симеон, Левий (не Матвей)
Налетели, мечами брякая,
Как когда-то Батый на Тверь.
На больных обнажили лезвия,
Порубили всех, как кули.
Феминистки, что не обрезаны,
Мало чем здесь помочь смогли.
При мечах отморозки смелые
Взяли тёплыми вожаков
И, как многие после делали,
Перерезали мужиков.
Скотоводу, как конопатому,
Не составит труда убить.
Чтоб на деда пойти с лопатою,
Даже рыжим не надо быть.
Край Сихем как старик преставится.
(Рыжий наш отдохнёт пока,
Ему случай ещё представится
Бить лопатою старика.
Рыжий, рыжий, конопатый убил дедушку лопатой… фольклор)
Дина плакала от бессилия,
Затыкали братья ей рот:
«Не тебя твой Сихем насиловал,
А бесчестил наш славный род».
Хоть кого приведёт в бесчувствие
Тот убойный их аргумент.
Надоело братишкам буйствовать,
Поостыли они в момент,
Совершили свои моления,
Бога вспомнили, а затем
На великое разграбление
Обрекли городок Сихем.
Из домов норовят всё вынести,
Дерзкий свой совершив налёт.
Кто помельче выходит с примусом,
Покрупнее – тот мебель прёт.
Как случилось им смародёрничать?
Обрезанье тому виной…
(Неприлично мне даже ёрничать
Над поруганной той страной.
Не обидеть её – мой умысел,
Есть из миски ей лубяной.
Металлическая посуда вся
До тарелки вплоть жестяной
Вся на пункты уйдёт приёмные
За барышников интерес,
А на новую братья чёрные
Взвинтят цены аж до небес.
Что умеют те братья чёрные,
Олигархи и прочий сброд -
Алюминий красть эшелонами
Да бурдою травить народ.
Лишний раз с той бурды не пукнется.
На просторах родной страны
Чем ещё мужикам аукнется
За приспущенные штаны?
Как они отомстят за подлости,
Счёт кому предъявить должны? -
Говорить о том не приходится
Перебили их пацаны.)
Скот и женщин в поля повывели
И предали сыны костру
Всё, что слышало или видело,
Как бесчестили их сестру.
Над народом глумились, грабили,
Испражнялись в чужих домах.
Но напомнил рассказ про грабли им
Опечаленный патриарх,
Так сказал Симеону с Левием:
«Возмутить вы меня смогли,
Ненавистным вовек вы сделали
Наше семя для всей земли.
Хананеи и ферезеи враз
(Слишком мало у нас людей)
Соберутся здесь и рассеют нас
По просторам чужих полей.
Кто в Америке, кто в Бердищеве -
Обретут беглецы свой дом.
По диаспорам их ищи-свищи,
Собирай всех назад потом
Под единым крылом Израиля…
Нападая на подлеца,
Не насильнику ниже талии
Саданули вы, а в отца
Угодили своим булыжником,
Опозорили род в веках.
Как с жестокостью вашей выжить нам,
Если всем мы внушаем страх?
Не очистимся мы достойными
Представителями. От нас
Люди прятаться за подзорами
Станут, в ужасе под палас
Залезать, убегать с пожитками,
Задыхаясь в густой пыли.
Это всё, что кровавой выходкой
Вы добиться, сыны, смогли.
Вероломство, коварство прочее
И мздоимство – нам будет знак…
Говорить про таких не хочется,
Опозорили род в веках.
Будет время, по вашей подлости
Перепортят нам всех девиц
На погромах в черте осёдлости
В стороне от больших столиц.
Под дождливою непогодою
Зреет ягода в стороне.
Вырастает она Ягодою*
И плодится по всей стране
Пьяной ягодой голубикою.
Под кустом прикорнул народ,
В ежевике Ежовы* сикают,
А народ открывает рот.
Не мочи – крови недержание
Выпадет в том краю росой.
В наказание по державе всей
Смерть пройдётся слепой косой.
Может, если б не ваши мерзости,
На просторах чужой страны,
Не загнулись бы в неизвестности
Богоизбранные сыны.
Пылью лагерною не сгинули б
Те, прославить кто нас смогли,
Под плитой не нашли б могильною
Свой конец на краю земли
Мандельштам, Мейерхольд** и прочие.
Бесконечен убитых ряд.
Кто же выдал вам полномочия
Отнимать жизнь у всех подряд?
Вам монетою стал разменною
Обрезанья святой обряд,
Ритуал с алчностью презренною
Вы поставили в один ряд.
Не избегнет мир наказания,
Не минует оно и нас,
Вы священный акт обрезания
Обратили в кровавый фарс.
Превратили вы в провокацию
То, что свыше досталось нам…»
Вот такую тогда нотацию
Патриарх прочитал сынам.
Со смущёнными братья лицами
Задавали вопрос простой:
«Допустимо ли как с блудницею
Поступать с нашею сестрой?»
Вот пойми теперь, чему учит нас
Сей библейский апофеоз -
Век живи, век терпи и мучайся
Иль, не думая, сразу в нос?
* Ягода и Ежов стояли во главе репрессивного аппарата НКВД. Оба казнены.
** Мандельштам, Мейерхольд – репрессированные деятели русской советской культуры.
Глава 35 Женщину иметь чужую – что взломать закрытый сайт
Бог сказал Иакову: «Встань, пойди в Вефиль.
Здесь с аферой паховой ты поджёг фитиль.
Быть везде гонимыми жребий наш теперь.
В эту Палестину нам впредь закрыта дверь
(В дом войти по случаю можно сквозь окно.
Впрочем тем, кто лучше всех, это всё равно).
Тех, кто норм этических выдержать не смог,
От проблем этнических не спасает Бог.
Акт святой, дарованный в знак моей любви,
Со своим народом ты вымазал в крови.
Приобрёл известности сей Сихемский шлях,
Вызревает ненависть на его полях.
Многим поколениям жать её плоды.
Уводи немедленно племя от беды,
А потом торжественно, Яков-Израиль,
Ты построй мне жертвенник в городе Вефиль».
***
От иных шагов неверных впредь домашних уберечь,
Сам Иаков благоверный перед ними держит речь:
«Слуги вы мои и дети, наломали же вы дров,
Приносите же, не медля, вы ко мне чужих богов,
Что в неведенье незрячем вы награбили тогда,
И от мерзости смердящей очищайтесь, господа».
Дети малые покорно возвращали свой улов
Тот, что спёрли мародёры из разграбленных домов,
Что предметом поклоненья почитал абориген.
Как мадонн изображенья – бабы, груди до колен.
Облик женский извращённый лучших чувств не возбудит.
Идол, в вепре воплощённый, вере правильной вредит.
Если древние тотемы вызывали мерзость, страх,
То с чего тогда на ведьм тех ополчился патриарх?
Нет иным богам прощенья – так Иаков говорил.
В деле веры очищенья в глубине души он был
Инквизитором отменным, как Лойола, брат Игнат*,
Тот, что ложь возвёл с изменой в охранительный догмат.
Цель оправдывает средства у любых, похоже, вод.
Нету высшего блаженства, чем врага пустить в расход.
Дух сроднил хромцов суровых, а не только хромота.
Чтил Иаков Иегову, а Игнатий за Христа
Столько всем доставил муки, стольких вдов довёл до слёз,
Что с досады только руки на кресте развёл Христос.
Патриарх Иаков древний не сжигал и не травил,
Но Сихемские деревни от икон освободил.
Как знамёна на параде над поверженным врагом,
Доски ценные в окладах отправляются на слом.
На чужие убежденья у отца душа горит.
Мест нездешних уроженец контрофакт бульдозерит,
Собирает в кучу грубо сей безбожия тотем,
Предаёт земле под дубом рядом с городом Сихем.
Недобиток от народа, пережившего налёт,
В стороне стоит поодаль, наказанья свыше ждёт.
«Над иконами глумиться, святотатствовать нельзя,
Разом может расступиться под безбожником земля.
За крушение святыни, дорогой для этих мест,
Ждёт Иакова отныне ужасающая месть.
Не кончаются беспечно Валтасаровы пиры,
И лететь ему, конечно, вниз башкой в тартарары» -
Думают аборигены, видя фетишей своих.
Кровь не движется по венам у оставшихся в живых
После местной Холокосты, что Израиль учинил,
А теперь ещё их доски, символ веры, осквернил.
Сорвалась луна с орбиты, застучал её шатун -
То сихемцев недобитых бьёт от страха колотун,
Ждут, как патриарха скрючит резь от колики в боку.
Из земли восстанут крючья, в ад отца поволокут.
Не в припадках эпилепсий организм его даст сбой,
То Иакова за пейсы чёрт потянет за собой.
А сумеет зацепиться он подтяжкой за алтарь,
За подмогой обратится, как не раз бывало встарь,
К Иегове, Саваофу, или как Его зовут -
Тоже будет катастрофа, мир погибнет в пять минут.
Духи предков возмущённых, свой устроят катаклизм.
Ну, не нравится им тёмным светлый тоталитаризм.
Не желают духи что-то всей роднёй идти в гарем.
На единый высший тотал свой кладут они тотем.
Бог на наглость возмутится, всемогущ Он и суров,
И как следствие случится на земле война богов.
Крестоносцы, паладины к ним придут, коля, рубя…
(Я ж для полноты картины чуть добавлю от себя.
Духи – это наши страсти, что на части сердце рвут.
Снимет боль Христос причастьем, самого его распнут.
Каждый день кто не покойник поднимает мощи в бой,
Даже ночью нет покоя от войны с самим собой.
Слаб душою и недужен, знать, что он не одинок -
Человеку фетиш нужен, благоденствия залог.
Помогает символ веры нас ввергать в самообман:
На Луне флаг Тамплиеров, Чёрный камень мусульман,
Профиль, выбитый на скалах, с головы любимой прядь
И другие причиндалы – смысла нет перечислять
Фетишизма отголоски, даже в нас они сильны.
Ждём, давно уж не подростки, окончания войны
Той, что сердце рвёт на части, разгоняет нашу кровь.
Снимет боль Христос причастьем, в край, где царствует любовь
Пропуск выпишет страданьем, всех несчастных в суете
Обнадёжит, в назиданье сам повиснет на кресте.)
А пока тех лет невежи, суть языческий народ,
В страхе пестуют надежду, как Иакова припрёт.
По понятиям житейским подошли ему кранты…
Но свернул бивак армейский, и опять прогнал понты
Патриарх, умён однако, просто восхищаюсь им -
Как никто умел Иаков выйти из воды сухим.
Споро выстроил в колонны жён, детей, рабов, стада.
Маршем двинулся Будённый** на другие города.
Перед ним в великом страхе расступились все окрест,
И ушёл в своей папахе патриарх из этих мест.
Страх Господень средь бегоний так сковал Сихемский шлях -
Самый дерзкий о погони даже и не помышлял.
Патриарх своих бандитов в Ханаан – ура, гип-гип…
За убитых сихемитов не один баран погиб.
Над жаровней дым клубился, в небо уходил винтом.
Бог к Иакову явился депрессивный снять синдром.
Основанья были вески, чтобы горькую запить,
Ведь кормилица Ревекки приказала долго жить.
Уважали люди старость и ведуний вместе с ней,
А кому пожить осталось с гулькин нос – ещё сильней.
Птицы бабушку любили и печалились из дупл.
Где её похоронили, Дубом Плача назван дуб.
Там Иаков пил и плакал, так кормилицу любил,
Вспоминал её Иаков и ещё сильнее пил,
Проклинал чужие роли – он актёр, а мир театр.
Здесь ему на место ролик вправил Высший психиатр,
Дал ему благословенье, обещал всему приплод -
И скоту, и поколенью, что из чресл его придёт,
Жить до смерти напророчил. Как старуха Изергиль***
Снял с Иакова Бог порчу – стал он зваться Израиль.
Богу памятник воздвиг он – возлияние, елей…
Гонят прочь, как скот на выгон, обстоятельства людей.
Всем семейством из Вефили уходили с той земли.
Приключились у Рахили схватки, знали бы – не шли.
Роды проходили тяжко, крупным оказался плод.
Вся измучилась бедняжка, знать, сказался переход.
Нелегко сидеть натужись, когда всё болит, горит,
На седле трястись верблюжьем том, где идолы внутри
Те, что скрыла от папаши, предварительно украв,
Собственному мужу даже ничего не рассказав.
Повивальная бабуля спеленала молодца,
Что причиной стал мамули наступившего конца.
(Будь сегодня – подлечили б, на другом конце земли
К чему надо подключили б, но несчастную б спасли.
Мир не знал ещё скрижалей, бормашиной не дрожал,
В муках женщины рожали, как Господь им обещал.
В медицине ни бельмеса не рубил ещё народ.
Где-то всемогущий кесарь сёк, но только не живот.
Не вредить – не знали клятвы, не родился Гиппократ.
В консультации бесплатно обращались все подряд
Кроме женщин, что носили глубоко под сердцем плод.
Так инструкции гласили, что Минздрав наш издаёт.
Гнали пришлых за ворота те, кто правила сложил -
Эксминистр и сын аборта, с ним другие типажи.)
За Сихем тот, не иначе, духи отомстить смогли,
И попала под раздачу манекенщица Рахиль.
Чем она-то виновата за козлов ответ держать?
Может, просто узковаты были бёдра, чтоб рожать?
Бедная в предсмертном стоне в радости, что вышел сын,
Нарекла его Бенони, а отец – Вениамин.
Поминай Рахиль как звали. Принимает душу Бог.
Свой Иаков, бишь Израиль, оплатил последний долг:
Отпевание, молебен, над могилою гранит…
И доныне в Вифлееме этот памятник стоит.
(Экскурсанты бродят сонно, фотографии уж нет -
Кто-то для аукциона спёр священный раритет.)
А Иаков вновь в дороге, неслучайно – вечный жид.
То ли волка кормят ноги, то ли от кого бежит
Неусидчивый Изра`иль. (Израи`ль он, может быть.
Как его в то время звали, Горбачёва что ль спросить?
В ударениях ударник, преподобный Михаил
Так по мы`шленью ударил, что державу развалил.
Видом мягок, человечен, провидением ведом,
Неслучайно он помечен мозго-черепным пятном,
Но внушаем, чем отчасти поживился Люцифер,
Объявившись в ипостасях ЦРУ и ФБР.)
А в то время небывалый вышел случай (иль случа`й) -
Побывал Рувим у Валлы разделить её печаль
По потерянной хозяйке, по Рахили. Ведь была
Безупречною служанкой, помогала чем могла,
Сыновей рожала даже по приказу госпожи,
А иначе как прикажешь благосклонность заслужить
Мужа – только сыном, внуком… (Род Иакова храним)…
А теперь к её услугам обращается Рувим.
Кровь горячая взыграла, как отцовская точь-в-точь,
И с наложницею Валлой согрешил сын в эту ночь.
Брать наложницу на чресла можно, сколько хватит сил,
Если ты срамное место в полной мере оплатил.
Но наложница та Валла не Рувима, а отца.
Зрела почва для скандала и изгнанья молодца.
Посмотреть иначе можно. Срок приходит всё отдать -
Начинай, отец, с наложниц. Извини, подвинься, бать.
Донесли в момент папаше, как проштрафился сынок.
(То, что там случилось дальше, я читаю между строк.
Не убил отец балбеса, уступил сынку кровать.
Не должно святое место слишком долго пустовать.
Осуждая, не сужу я, но одно могу сказать:
Женщину иметь чужую – что взломать закрытый сайт,
Инфицированным мерзко спан в компьютер занести
И лечиться у Касперских, вирус выловив в сети.
Своей мерзости хватает, чтобы ждать с чужих земель.
Потому не открываю в паутине свой E-mail.
Непоследователен очень – вышел в сеть за пять минут,
И теперь всяк, кто захочет, мой курочит тяжкий труд.
Я печалиться не стану, у меня претензий нет.
Всем на свете графоманам графоманский шлю привет.
Из писателей Елена ясно мне дала понять:
Графоман с меня отменный, ни прибавить, ни отнять.
Я ж ничуть не огорошен, ведь талант её велик.
Из-за пазухи не брошу камень я в её цветник.
Вам, Елена, жизнь богемы, почитатели, стихи.
Ваше дело – хризантемы, наше дело – сорняки.
На поля моей державы гербициды вам не лить -
Всех сортов бывают травы, не всем лютики любить.
Патриархам не по вере воздаю я – по делам,
Хоть от ваших в полной мере получаю по мордам.
Графоман с меня отменный, ни прибавить, ни отнять.
Гнать таких под зад коленом… Ну, да нам не привыкать.)
А тем временем в Хевроне вновь братьёв судьба свела,
Где Иаков той порою оказался по делам.
Испустил дух общий предок Исаак, при нём добра…
Случай, вам скажу, не редок – сыновей вокруг собрать.
Смерть оплакать Исаака все примчались на парах.
Лет сто восемьдесят с гаком прожил этот патриарх.
По тем меркам даже хило, до двухсот бы мог пожить.
На две жизни нам хватило б, если срок тот разделить.
(Задаюсь вопросом вздорным: На что жили господа
И на пенсию как скоро уходили в те года?
Лет, наверно, с девяноста, если жили до двухсот.
Ждать прибавки до погоста не любому повезёт.)
Жизнью в меру насладился, жил достойно по уму
Исаак и приложился он к народу своему.
В пломбированном вагоне груз ушёл на небеса.
Погребли его в Хевроне сын Иаков, сын Исав.
Отпевали батю в Мамре… (При сегодняшних делах
В Киево-Печерской лавре оказался б патриарх.
Люди вышли бы на площадь, охраняли б в Раде гроб,
Чтоб не получили мощи апельсином прямо в лоб.
Москали до дому тягу дали бы в один момент.
Принял бы свою присягу щербоватый президент,
Поцелуем приложился б до оранжевых мощей
И в момент освободился б от навязчивых прыщей.
Не о те он тёрся доски, потому не помогло.
Зря, выходит, Березовский на него извёл бабло.
Пацаны в любом подвале (президент здесь ни при чём)
Заусенцы на металле удаляют кирпичом.
Как ребята чистят лица, не дождёшься от врача.
Не случайно говорится, морда просит кирпича.
Знаменье я вижу свыше, православный атеист:
Путь укажет, как всем выжить, только тот, кто ликом чист).
Мы ж политикой не станем беспокоить мёртвых прах.
Где-то там за небесами спи спокойно, патриарх.