Она как человек, анализирующий общественные явления, никогда бы не стала навязывать свое общество. У нее был ласковый, понимающий взгляд, как у любящей женщины, и утрата трона ее не больше волновала, чем ее семья. За все время супружеской жизни Мария Анжуйская научилась приспосабливаться к мужу, что позволило ей иметь большое влияние на него.
– Все в порядке, дорогая, – ответил он, скрывая свое колебание.
Она помогла ему надеть халат. В комнату для помывки вошли двое слуг и вынесли ванну. Остальные, взяв одежду дофина и банные принадлежности, последовали за первыми.
– Плохо мне верится, что Франция станет поверх Плантагенета, – говорил дофин, сам ненавидя свою сомневающуюся натуру.
Когда он вроде бы не при деле – его персона является главной фигурой в стратегическом формировании, в данном случае, этой формой являлось государство. Все казалось ему двухсвойственно.
Предсказания об Орлеанской деве изначально принимались дофином как отчуждение, как все, что, по мнению людей, было необъяснимо связано с мистификацией. Когда, по мнению Карла, суждения эти принимались за естественность явлений, и лишь втайне от других внутри себя, не найдя малоизученному факту иных доказательств, отдавал право мистицизму, сомневаясь отчасти в естественных проявлениях природы. Мысль о малочисленном войске, частью укомплектованном из крестоносных ветвей, не укладывалась в голове.
Посмотрев на жену и скривившись от того, что она оказалась в его помывочное время, вслух он не придал этому значения.
– Я просто не могу сдаться, я должен остаться, – говорил он, глядя на жену.
Он обнял ее и уткнулся в ее шею, желая найти в том утешение, запах лаванды ударил в нос, он отстранился.
– Жена моя, – не сразу сказал он, – я же просил не пользоваться этим ароматом, вы же знаете, что он действует на меня плохо.
Скандал был неизбежен, принцесса Анжуйская слыла упрямством, от желания иметь признание не желала позволять в отношениях вмешиваться другим в ее личные запросы. Карлу она могла дать понять, что будет пользоваться ароматами, какие предпочитает она. Ее мужу оставалось только махнуть рукой, дабы не распылять гнев супруги.
6 марта 1429 года небольшая дворовая площадь замка Шинон была оживленной. Дополнялась расположенными напротив друг друга лавками торговцев продуктами и двумя выездными лавками с домашней бытовой утварью. Тут толпился народ, состоящий из горожан и переодетой охраны двора. Простой люд, крестьяне пришли посмотреть на случайно услышанное мероприятие, как и несколько цеховых людей, среди которых был зевака Журбен, состоящий на производстве среди кузнецов. Он пришел в свободное от дела времени, потому что спрос на оковку лат поубавился. Также тут была часть поселенцев округа, которые не имели всей исторической значимости, а замеченный дополнительный вояж провоза к замку, заинтересовавшись поступлением товара, дополнился словно для очередной массовки. Здесь были люди из не столь важной знати, а также люди, нанятые для мероприятия и переодетые в монахов. Все выглядело повседневным. Только родовитый крестьянин мог заметить несхожесть дня с повседневностью города.
Жанна появилась на дворе замка, которую поодаль сопровождал сам зачинщик мероприятия, Жиль де Ре, стараясь соблюдать повседневность. Девушка была одета в простой крестьянский рабочий фартук изо льна, укрытый туникой, с льняным чепцом на голове.
На дорогу в сопровождении графа Монморенси по прибытии в крайнюю часть Франции ушло почти неделю, когда в первые дни пути с ними случилось весьма неприятное происшествие. Жанна сама вступила в бой с бургундским кавалеристом, по виду герба, расшитого на сюрко, можно было предположить, что он из Дижона, если это был не обычный разбойник, приветствовавшийся как подданный графства, но она показала необычное проворство для девушки своих лет.
Слуга вассала, Пьер, воспользовавшись занятостью попутчика Жиля, как и его соратника Жана, по возвращении из Нарбона или Кревана на родину в северную часть Франции, Париж, решился на небольшое вероломство по отношению к хранителям Валуа.
В те времена верноподданные своих королей не вступали в бой с врагами своих господ, но со временем поменявшие свое мнение в пользу Англии люди некогда независимого феода Шампани и Бургундии теперь не считали своих правил и в последнее время придерживались своих господ, как прикрытия.
Бургиньон имел боевой настрой. Заметив спину врага, Жанна, воспользовавшись стратегическим моментом, примерила небольшой палицей из толстой сухой ветки место для удара.
И то ли не приняв еще за допустимого врага или же не посчитав девушку последующим перевесом для своей храбрости, после победы господа вряд ли примут такой дар судьбы, как простолюдинку, посчитал Пьер. Но, вскоре не успев принять своего окончательного плана, он был сражен тупым предметом от рук этой девушки. Жанне хватило одного оглушительного удара по неприятелю, чтобы Жан донес разбойнику окончательный удар, успев сразить того мечом наповал. Жанна перебросила взгляд на своих вожатых. Жиль закончил со вторым бургундским рыцарем, вероятно, господином разбойников. Когда четвертый, вероятно, слуга наемника, свалился в кювет под толчком Жана, другой чей-то сюзерен рухнул на землю от вновь нанесенного по нему удара де Ре, лошадь поверженного поспешила на окраину леса.
Наконец Жиль, ощутив безопасность, подошел к девушке. Он долго всматривался в юное лицо теперь уже боевой спутницы. Барон натянул улыбку на усталом лице в знак благодарности за услугу, оказанную в бою, показав тем самым свое расположение, и, не сказав ни слова, хотел вернуться к своей лошади, но повернулся к подошедшему к нему беррийскому виконту.
– Ты видел, Жиль, что может эта девчушка? – улыбаясь, сказал Жан, искренне удивляясь.
– Что произошло, то произошло, – сказал Ре, поправляя лат на правом плече.
– Жиль де Ре, барон Монморенси, – представился Жиль Жанне, снова повернувшись к ней, – а это мои спутники, – представил барон еще четверых человек, – мы сбились с пути, направляясь в Шинон чествовать дофина на престол Франции.
Поправив свои доспехи, де Ре перешел к обмундированию лошади, искоса подсматривая за поведением девушки, затем конспиративно обратил внимание на одного из сопровождавших ее людей, выданных капитаном города Вокулер.
– Посмотри на слугу этого рыцаря, – сказал Жан, обращаясь к напарнику.
Де Ре не ответил, лишь посмотрел на растянувшегося в нестандартной позе разбойника Пьера. На миг он даже перестал поправляться.
– То, что надо, Жан – заметил Ре.
Сложив в сторону девять тел, патриоты продолжили путь из недавно покинутого Домреми туда, где недалеко находился дом Берри и графа Монморенси. Дальше путники шли, таясь в лесу, подальше от наемников. Свет проникал сквозь деревья, редкость лесного массива позволяла им знать, что происходит вне леса.
Тепло начавшейся весенней оттепели чем-то влияло на горожан. Веяло ветром перемен, казалось, что что-то должно измениться, но чем может запомниться им эта весна. Либо надеждой на новую жизнь и сниженную пошлину, либо полным крахом государства, и вопрос в целом, чем это может повлиять на повседневную жизнь крестьян. Менее всех была заметна особа, которая шествовала среди пяти мужчин, одетых в латы, различавшихся структурой доспехов и гербовой окраской плащей, одного из которых можно бы было узнать по узору наплечника графства де Берри, потенциального Беррийского графа.
До оправления на встречу с Карлом Жанна прибыла в Вокулер, попав к капитану Бодрикуру лишь на второй раз после Валентина дня. Робер де Бодрикур, уже не колеблясь после посещения его франтом из Шинона, отправил девушку с письменным дозволением к дофину. Он выделил ей двоих служителей, несмотря на категорические протесты Жанны в том, что она может справиться и одна и направляется к наследнику Франции лишь для того, чтобы набрать отряд и выступить в Орлеан как можно скорей.
По договору же де Ре все участники плана по прибытии в Шинон должны были попасть во двор, где находился дофин, и встретиться на пути к входу, ведущему в тронный зал замка.
Жанна продвигалась сквозь толпу. Внезапно она остановилась перед одним из монахов, молившимся стоя возле продуктовой лавки, сложив к покаянию ладони, взором обратившись к небесам, о здравии людей, находящихся здесь. Сориентировала для себя к вступлению в разговор со стоявшим рядом с ним другим служителем церкви, одетым в рясу с опущенным капюшоном, притворно высматривавшим фрукты.
– Ваше величество, – произнесла девушка в сторону монаха.
Жанна полностью доверяла лесному «посланнику».
Карл не ожидал быстрой отдачи будущего символа Франции. Серые глаза девушки смотрели на него снизу-вверх, такого отчетливо преданного взгляда он еще не видел. Девушка ему сразу понравилась. Ему захотелось протиснуть ладонь в ее чепец, который скрывал ее щеки, но этого нельзя было делать, девушка не принадлежала ему, она принадлежала народу или даже всему королевству. Он скинул капуцин. Некоторые из знати, находившиеся рядом, были готовы к сведущей встрече. Большинство из народа в действительности знали, что в рясе монаха скрывается дофин. Удивление показалось только на лицах тех горожан, которые в действительности гадали, что же может произойти, когда почти безлюдное место замка вдруг заполнилось товаром. Увиденным был обескуражен и ремесленник Журбен, случаем попавший на открытую распродажу.
Голова Карла не отличалась от стриженых причесок настоящих служителей церкви. Его удивление было неподдельным. Среди столпившихся людей присутствовало несколько вельмож и представителей простого люда, находившихся случайно по пути к главному входу в замок. Возникла тишина. Лишь где-то пролегла волна шепота об удивительном моменте, о том, что наместник Франции воочию представлял себя среди обывателей. Тем самым весть, что девственница прибыла в город, вскоре облетела все края королевского поместья.
Стоя неподвижно, дофин молчаливым и неподвижным взглядом смотрел на девушку, она отвечала ему тем же. Что-то пробежало между ними, какая-то благая волна. Волна казалась забвением без неприязни, но, скорей, это был излом двух сошедших сторон, одна действовала фанатичными побуждениями, другая – вынужденными. Воробушек и сокол – два разных единомышленника, и каждому из них суждено войти в историю под разным исходом. Одному из них парить, как Жанна, и высматривать себе добычу, которая живет в норах своей жизнью, другому – отвечать на зло или добро лишь по повиновению другого разума.
Карл подумал тогда: «Эта девушка… Пусть сыграет свою роль…» На в то время уже считая ее героиней.
Осада Орлеана была очередной провокацией дома Ланкастеров.
Вся история глубокого прошлого тем и хороша, что человеку, познавшему произошедшее событие, свойственно докрашивать, естественно, опираясь на изученный первоисточник, внося свой осмысленный пересказ, представляя огромное поле для рассуждений и гипотез со стороны создания собственного портрета биографической линии того или иного персонажа.