Валаам
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
По преданию: вышел сеятель сеять на Русскую землю. Имя ему было св. Андрей Первозванный. И когда стал бросать зёрна, одно из них упало на камень. Камнем же был Валаам – скалистый остров на Ладожском озере.
И возник на Валааме один из первых на нашей родине, сначала небольшой, а затем разросшийся, мощный монастырь.
Кто выпестовал его? Что за люди?
«Строгая дисциплина и самодисциплина, умение анализировать и прогнозировать обстановку – вот отличительные черты «отшельников». Они умели переносить трудности, связанные с освоением новых мест, умели переносить голод и холод, не впадая в уныние, они, наконец, не чурались физического труда и, когда это было нужно, валили лес и пахали землю, рубили кельи и часовни, ставили амбары и рыли колодцы», – пишет о чёрном духовенстве один атеистический автор.
Монахи решили превратить угрюмый Валаам в цветущий вертоград.
Навозили баржами земли с материка, засадили её деревьями, травами, кустарниками, собрав со всех концов света различные породы яблонь, лип, сирени, кедра…
Так на Валааме остались плоды деяний многих поколений старателей духа. Преображённый ими участок суши теперь объявлен заповедной зоной: на нём чудом сохранились, наряду с уникальными храмами, экземпляры редкостных деревьев и растений, в тех краях более нигде не встречаемых. Они включены в Красную книгу СССР.
Что же происходит? Как получается, что люди, наиболее оторванные от земли, являются её благоукрасителями? Не становимся ли мы ещё раз свидетелями того, что «идеализм не может утверждаться на моменте исключительно только теории» (Шеллинг, «Система трансцедентального идеализма», М., 1936)? Как могли созерцатели вечного броситься в поток изменчивого времени, реконструируя его в соответствии со своим внутренним окоёмом? Почему экспроприаторы монастырских ценностей, унесшие на свои нужды чётки, усеянные бриллиантами, и многопудовую серебряную раку над мощами основателей валаамской обители свв. Сергия и Германа, не сумели ни на одном острове разбить такой же сад? Ведь по заверению поэта, «в стране» есть «люди», чтобы такому «саду цвесть». И где же? Не в солнечном Крыму или в субтропиках Кавказа, а на студёном севере, на острых утёсах, где жить можно лишь в тепле, подле печки, которую не топят в году один-два месяца. Нет и сегодня недостатка в стёртых обвинениях в том, что христианство-де – «трусливое бегство от жизни», что «мир монастыря подавляет человеческую личность», что «истинное спасение души – в последовательном уходе от реальных жизненных ценностей. На это направлен весь строй монастыря, скита, монашеских поучений и дисциплинарных упражнений».
Конечно, «личность есть несводимость человека к природе» (В. Лосский, «Богословское понятие человеческой личности», БТ, №14, М., 1975). Но не видим ли мы, что насельники Валаамского Афона желали насколько возможно пресуществить окружающий их суровый ландшафт как бы в образ и подобие Божие?
Кто рискнул бы этим заняться? Только тот, чья душа весьма восприимчива к красоте. А «церковность есть красота новой жизни в Безусловной Красоте – в Духе Святом» (П. Флоренский, «Столп и утверждение Истины», М., 1914).
– Хорошо, нечего сказать, хорошо, – говаривали паломники с Валаама, бывая в других монастырях, когда приезжали на материк, – а всё не то, что на Валааме; там возьмёшь краюшку хлеба за пазуху, и хоть три дня оставайся в лесу: ни дикого зверя, ни лихого человека. Бог да ты, ты да Бог!
Человек и Бог (позволим здесь употребить общее место патристики) – реальности, не переживаемые независимо одна от другой, они навеки взаимосвязаны, как Церковь и Христос. Всякая личность, живя в церкви, пребывает одновременно в двух природах: Божественной и человеческой, поскольку Церковь – Тело Богочеловека, а мы Его члены кость от кости, плоть от плоти.
Именно поэтому Церкви есть непременное дело до всего происходящего под небом. Она смело выходит, выплескивается (если вспомнить любимый образ, используемый в философии от Плотина до Гегеля) из переполненной чаши духа, где пенится бесконечность, за край церковной ограды, творчески преображая казённую среду, лежащую во сне и косности.
Монастырь – остров духа. Он отрезан от континента материи. Но материя не может пульсировать без духа. Идеальное и реальное стремятся навстречу друг другу, и тут уже, как выражается не одно атеистическое перо, «монашество «своего» не упускает. Оно становится крупнейшим землевладельцем, прибирающим к рукам окрестное население – крестьян, ремесленников, и нещадно выжимает пот из трудового народа».
Впрочем, не тогда ли, как отмечал К. Маркс, идея воплощается в материальную силу, когда она овладевает массами? Не тогда ли можно украсить Валаам, когда многих людей удаётся вдохновить идеей Бога, и пойти ради Господа на любые жертвы?
Сейчас на Валааме начинают реставрировать знаменитые залы, аптекарский огород с лекарственными растениями, аллеи дивных деревьев, которые, как хоругви, осеняют крёстный ход храмов – весь историко-архитектурный и природный ансамбль. Недаром победитель Наполеона царь Александр Благословенный, пленённый красотой ософиенного острова, «где поздних, бледных роз дыханьем декабрьский воздух разогрет» (Ф. Тютчев), при посещении Валаама не позволял подвижникам целовать у него руку или становиться перед ним на колени, но сам лобзал у рядовых иноков и схимников их натруженные длани («Описание Валаамского монастыря», СПб., 1904)…
Давно упало семя христианства на русское раздолье. Одно из зёрен угодило на камень. Однако не погибло, а возросло и принесло богатые плоды.
Потому что Камнем для валаамских братьев был Христос.
Аминь.
Жертва вечерняя
Вчера на вечернем богослужении незаметно для многих совершилось знаменательное событие. Оно случилось в тот момент, когда по Уставу Церкви был приглушён, погашен свет. Наступившая темнота напоминала об изгнании из рая, о грехопадении, которое, как чёрная ночь, надвинулось на людей.
«И никакая сила огня не могла озарить, ни яркий блеск звёзд не в состоянии был осветить этой мрачной ночи» («Премудрость Соломона», 17, 5).
Мгла говорила также о глубокой ночи, в которую родился Спаситель. О Его Воплощении возвещало ангельское пение, прозвучавшее в конце вечерни: «Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение».
Сумрак в храме символизировал ночь, в которую Христос явится вторично: судить живых и мёртвых, «узников тьмы и пленников долгой ночи».
Царские врата в этот момент богослужения закрыты, отождествляя собою двери рая, замкнутые для греха.
Срединная часть храма называется кораблём. И поистине: земля – это корабль с мирянами в пучине житейского моря; он борется с волнами отчаяния и страстей, захлёстываемый покаянной печалью, подавая гудки звуками шестопсалмия.
Шесть псалмов, соединяющих и отделяющих вечерню от утрени, являются гранью между Ветхим и Новым Заветом, водоразделом между днём прошедшим и днём наступающим. Шестопсалмие сочетает вечерню и утреню, словно человеческое и божественное, как две природы во Христе, но сочетать человеческое и божественное в нашем восприятии можно лишь через покаяние перед Богом.
Поэтому шестопсалмие носит трагический, великопостный, страстной оттенок. Псалмы не поют, а читают, как в Четыредесятницу. История всенощного бдения ведёт свою родословную от богослужений Страстной и Пасхальной седмиц.
Шестопсалмие – «наиболее минорная часть бдения» (М. Скабаланович), это «мука глубинная, интимнейшая рана души и её боль». «Невыразимость скорбной и необычной таинственности этого часа пугает. В этот час, когда всё зыбко, неясно, неустойчиво, приближается утро, но ещё ночь. Это самый скорбный и мистический час, час провала времени» (Л. Выготский), который переживает каждая душа, трепетно ожидающая рассвета.
Человек – блудный сын – словно положен в рове преисподнем, «в тёмных и сени смертней». Для него во время шестопсалмия ещё не засияла утреня – вечный свет Царства Небесного.
Если вторично воспользоваться символом житейского моря (ведь каждый символ многозначен), «то шестопсалмие представляет собою то море, которое преодолели израильтане во главе с пророком Моисеем, спасаясь от рабства в Египте. Переход через Чермное море был для людей прообразом будущего крещения их духа в «Свет во откровение языков».
Крещение – погружение в воды купели – означает, прежде всего, покаяние, сбрасывание в могилу прежнего, ветхого образа человека. Покаянный характер шестопсалмия роднит человека с таинством не только Крещения, но и исповеди, ибо исповедь также совлечение с себя бремени неудобоносимого греха.
Моисей взмахнул жезлом, и воды моря расступились перед народом, бегущим из плена. Мрак, сгустившийся над нашей душой, рассекает жезл шестопсалмия, помогая нам через пучины суетного бытия стремиться к берегу Нового Завета.
Священник, выходя из алтаря к царским вратам во время чтения самого жуткого, наполненного смертной горечью восемьдесят седьмого псалма, изображает собою Христа, Который услышал скорбь падшего человечества и не только сошёл, но и до конца разделил его страдания, став за нас Ходатаем перед Богом.
О чём же молится священник, что шепчет с благоговейным вниманием и страхом?
Он говорит о духовной духоте земли, благодарит Бога за дуновение прохлады, за наступающий рассвет. Ведь Бог создал свет, да просветит Он каждую тварь и сохранит её светом ума Своего, соделав нас сынами Света и дня, освободит от вероломных врагов, научит искренне молиться, благословит наши деяния на всяк час, Он хвалит, поёт, благодарит! А что делает в этот миг мирянин в храме? Нередко устраивает не то дрёму, не то перекур, не то передышку в богослужении, не чувствуя, что шестопсалмие – момент великой жертвенной сосредоточенности духа. Нежелательно в этот момент ни креститься, ни совершать лишние движения, ни тем паче выходить из храма. Устав предписывает: внимать словам псаломщика, руки держать прижатыми к груди, головы преклонить, сердечными очами смотреть на восток, молясь о грехах наших, вспоминать смерть, будущую муку и жизнь вечную.
Шестопсалмие в кратком сосредоточенном виде – это как бы вся Псалтирь. Начинается оно и проходит под знаком покаяния, разлучения со старым и заканчивается ожиданием, принятием нового Истинного Света – Иисуса Христа.
Аминь.
Радуга
Землянину, который кружится в бездне суеты, трудно представить нечто пребывающее вне времени. Когда тварное создание хочет выразить своё понимание Бога, оно обычно говорит: Христос, подразумевая под этим благословенным Именем всю совокупность мнений о том, как мы можем видеть Бога. Сын Божий ходил по земле, с Ним можно было разговаривать, к краю Его запылённой ризы можно было прикоснуться, словом, Начальник будущего века был вовлечён в круговорот бытия, и потому человеку легче всего в постижении Бога не залетать мыслию в заоблачные выси, а попросту остановиться на Личности любимого Иисуса, считая, что Бог есть не Кто иной, как только Христос.
Думающий так допускает ошибку. Он рассекает, разрубает Бога, забывая, что Бог Сын не может быть мыслим без Бога Отца и Бога Святаго Духа. Когда мы говорим: «Христос», надо помнить, что это выражение неразрывно сочетается со всей Пресвятой Троицей!
Всякое действие Христа совершалось с благоволения Бога Отца в присутствии Духа Святаго. Дух предшествовал рождению Иисуса в яслях Вифлеема, осенив Деву Марию, Дух неотлучен от Христа при крещении в Иордане. Христос изгонял бесов силою Духа. Дух не оставил Иисуса во гробе. Дух вместе со Христом управляет Церковью.
Божественная Сущность выше всех человеческих представлений и терминов. Она не может быть никогда окончательно исчерпана формулами, которыми скудельный сосуд пытается увязать в собственном опыте взаимоотношения Отца, Сына, Святаго Духа и их природу.
Чёткое понимание единства и различий во внутритроичной жизни Творца есть «историко-догматическое деяние и подвиг великих каппадокийцев» (Г. Флоровский, «Восточные отцы 4 века», Париж, 1931) Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста – «троицы, славившей Троицу». С четвёртого века, с той поры, когда жили приснопоминаемые великие учители, входит и утверждается в церковном употреблении точное определение троической веры: Бог есть единое Существо в трёх Ипостасях. Что же такое в Троице Сущность и Ипостась?
«Сущность», – писал св. Василий Великий, – относится к Ипостаси, как общее к частному». Общее в Пресвятой Троице – единство, равночестность Трёх Лиц, частное – Их различие Друг от Друга. Особенности Трёх Ипостасей в том, что Отец безначален, не рождён, Сын – рождён от Отца, Дух – исходит от Отца. Ипостаси служат не разобщением, но бесконечным различением Трёх Лиц внутри бесконечно единой природы Бога.
Учение о Пречистой, Непостижимой, Непобедимой Троице, тщательно разработанное святыми каппадокийцами, – факт не только евангельский, новозаветный. Господь открывал Себя как Троицу и в ветхозаветную эру. Библия излагает множество тому доказательств; в числе их небольшой сто девятый псалом, сочинённый дальним родственником Иисуса иерусалимским царём Давидом.
«Сказал Господь Господу моему: сиди одесную Мене», – так начинает Давид песнь Богу, словно чеканя Символ православной веры, где говорится, что Христос взошёл на небеса и как Сын Божий сидит одесную Отца. Давид поёт о предвечной рождённости Бога Сына: «из чрева прежде денницы (раньше ангелов) родил Тебя».
Два Лица Пресвятой Троицы сразу предстают перед нами в этом псалме, где же Третье, Дух Святый?
«Жезл силы Твоей пошлёт Господь», – продолжает вдохновенно Давид. Христос обещал апостолам послать на них Духа Святаго. Посланничество – характерная черта ипостаси Бога Духа. Что может быть жезлом силы Вседержителя, как не действие Святаго Духа? В Ветхом Завете Дух открывается ещё не как Лицо, но как Сила.
Сила – действие Бога, Его энергия, присущая всем Трём Лицам как вечный волевой акт. Всякая благостыня от Отца исходит, через Сына простирается и совершается во Святом Духе. Лучи у Троичной Радуги разные, но вместе составляют одно явление, единый Лик небесной красоты. Созерцание Пребезначальной Троицы сквозь призму краеугольного догмата Церкви – предел и средоточие всей жизни христианина. Как в Боге не сливаются неразличимо три Лица, так и в Церкви всякий верующий имеет своё лицо, не сливаемое с другими, отличающееся от иных и в то же время неразрывно соединённое с ближними общей любовью, общей природой, общим Телом Иисуса Христа, в Которого облекаются все крещённые во благоуханное Имя Живоначальной Троицы, Ей же подобает Слава, Честь и Поклонение во веки веков!
Аминь.
Св. Василий Великий
Отец Церкви св. Василий Великий, архиепископ Кесарии Каппадокийской, мог бы сказать о себе словами библейского пророка: «Ты влек меня, Господи, и я увлечен; Ты сильнее меня, и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мной. Ибо лишь только начну говорить я – кричу о насилии, вопию о разорении, потому что слово Господне обратилось в поношение мне и в повседневное посмеяние. И подумал я: не буду я напоминать о Нём, и не буду более говорить Имя Его: но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог» (Иер., ХХ, 7-10).
В гнетущую годину арианской смуты, когда на Православие ополчились христиане, искажающие в еретическом рвении подлинное учение о богочеловеческой личности Иисуса Христа, Василий Кесарийский не побоялся возвысить голос в защиту меньшинства, право правящего слово Истины. Он отправился к императору в Константинополь и в мягкой почтительной форме попросил вернуть православным кафедральный собор г. Никеи, который был отдан арианам.
Государь долго в упор, молча рассматривал челобитчика. Монарх вспоминал то, что ему нашептал один сановник, тайком побывавший в храме, где служил обедню великий каппадокиец. Бородатый, сосредоточенный, одетый в тяжёлые, затканные золотом одежды, жрец взял в руки треугольный нож и, прочитав, не торопясь, молитву, одним ударом рассёк голову младенцу, который тихо лежал на большом блюде. Через некоторое время из алтаря вынесли чашу с тёплой кровью, чтобы причащать народ.
Так увидел неверующий во Христа иудей, как христианский архипастырь совершает жертвоприношение Богу, как не гнилым хлебом утоляет алкание страждущих. Агнец, вырезанный из крупной просфоры для насыщения верных, предстал воспалённому взору иудея, как заколаемый малыш.
Император отказался удовлетворить прошение. Тогда архиепископ предложил решить спор следующим образом: закрыть храм и дать возможность православным и их противникам в течение трёх суток молиться о ниспослании знамения свыше, которое бы определило, кому должен принадлежать грандиозный храм.
Три дня и три ночи скреблась пылкая молитва ариан в двери собора. Но осталась их душа ни с чем, как забытая озябшая собака, что в непогоду царапает когтями обшитую кожей или железом дверь.
И вошёл тогда в один из небольших храмов Никеи св. Василий и сотворил при стечении огромного количества людей, стоящих внутри церкви и вне её, всенощное бдение и, воздвигнув над толпой хоругви, как мачты с парусами, на которых начертан солнечный лик Спасителя, двинулся вместе с народом к запечатанному собору, хрипло от волнения запев:
«Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!»
Народ подхватил священную песнь, и тот, кто ещё не знал её текста и мотива, тут же выучивал их, прислушиваясь к другим.
То была молитва, которую мы изо дня в день повторяем теперь, точно выражая, славя, исповедуя, что Бог, вопреки мнению ариан всех времён и толков, Триедин, Крепок, Бессмертен, Свят! Впервые в истории Церкви этот гимн встречается в житии именно св. Василия Великого (Н. Успенский, «Византийская литургия», БТ, – №21, М., 1980).
Земля гудела под шествием людей. Хмурилось небо. Неожиданно налетали резкие удары ветра, едва не вырывая хоругви из рук. Раздавались где-то неподалёку голоса грома. Падучая подрезала ноги у нескольких больных.
Тоскливо кричали птицы.
Подойдя к вратам собора, святитель горячо прочитал молитву. Велел народу умолкнуть. Приблизился к запертым дверям. Медленно перекрестил их и воскликнул: «Благословен Бог наш…». Толпа выдохнула едиными устами и единым сердцем: «Аминь!».
В этот момент земля дрогнула. С карниза над входом в храм сорвался камень и врезался наземь рядом с архиепископом, обдав парчовую ризу пылью и штукатуркой. Заскрипело, заныло железо в дверных петлях. Створки распахнулись, с размаха ударились о стены. Началось землетрясение.
Люди с воплями в панике бросились врассыпную.
Побледнев, св. Василий запел: «Возьмите врата ваша,… и внидет Царь Славы».
Архиерей шагнул в сотрясающийся от земных толчков храм. И тут же в присутствии тех, кто не сбежал, стал совершать литургию.
То был пир православной веры во время разбушевавшейся подземной чумы, когда клокотали колокола, валились здания, напрягались, чудилось, все силы преисподней, стонала разверстая земля, и мертвецы, казалось, вот-вот выползут наружу, «как саранча из треснувших могил»…
Сегодня, в праздник св. Василия Великого, мы восклицаем: «Восстань, о честная глава, от гроба Твоего! Восстань, отряси сон. Ты не умер, но спишь до общего всем восстания. Восстань, ты не умер. Не можешь умереть ты, веровавший во Христа, Жизнь всего мира. Отряси сон, возведи очи и смотри, какой чести тебя сподобил Господь и на земле не без памяти о тебе оставил твоих сынов! Возрадуйся и возвеселись!» (Митр. Илларион, «Слово о законе и благодати»). Грянь голосом своим, распахни молитвой врата душ всех живущих, чтобы Русь вошла в храмы и запела: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!»
Аминь.
Апостол языков
«Имел ли ап. Павел должность?
Зарабатывал ли он в таком случае большие деньги
каким-либо другим образом?
Но был ли он, по крайней мере, женат?
Но в таком случае Павел не серьёзный человек!»
С. Кьеркегор
Традиционный портрет христианина, ставшего святым, складывается из двух деталей: борода до пояса и глаза без ресниц – выпали от плача.
Апостол Павел не похож на этот образ. Бывший гонитель христиан не обладал внушительной внешностью. Многие художники изображали наставника народов лысым, с небольшой бородой. Глаза у благовестника горели нервным, лихорадочным огнём. Вероятно, он чем-то тяжело болел, но распространяться на эту тему не любил. Болтали, что Павел зол, и потому лишь стал последышем Христа, что не смог жениться на дочери иерусалимского первосвященника. Глуховатый и в то же время энергичный, гибкий голос этого человека мы слышим на богослужениях, когда звучат вдохновенные слова его апостольских посланий, адресованных нам, евреям и коринфянам, галатам и римлянам двадцатого века.
Апостол Павел – первый христианский богослов в подлинном смысле. Из найденных им христианских принципов он, как отец и учитель Церкви, вывел все теоретические следствия и сумел их гениально применить на практике, построив здание христианства.
В наше время, как и в старое, есть немало охотников утверждать, будто идеи апостола Павла – комбинация древних начал, вытекающих из иудаизма, философии александрийского мистика Филона и миросозерцания эллинизма.
Апостол Павел был еврей, ревностный законник, фарисей «с крепким лбом и железным сердцем». До поры до времени он опустошал Церковь Христа. Люди, радостно умирающие под его мечом, полные веры и Духа, лишь распаляли к преследованию. Они видели в распятом Иисусе Мессию, Того Мессию, Которого ждал и сам Павел, но пришествие Которого представлял иначе.
Переворот наступил на пути в Дамаск, когда Павлу предстал чудесным образом Христос, обратив его оружие на врагов новой веры. С этого часа «вся жизнь благовестника была непрерывной борьбой с иудейством и направлялась к его подрыву» (Н. Глубоковский, «Благовестие ап. Павла по его происхождению и существу», т.1, СПб., 1905).
Отныне для Павла Христос был Сыном Божиим и спасение было во Христе.
Евреи спасение только через Мессию отрицали. Мессия в понятиях раввинов – потомок Давида, вполне земной человек, отнюдь не Сын Божий, но просвещённый Богом судия, который спасает, возрождает мир, основывает Царство Божие. Спастись можно и без Мессии, через закон, Моисеевы скрижали. Еврей собственной энергией способен достичь желаемой высоты праведности. Отсюда ненависть к христианам, причина гонений на тех лиц, которые не видели заслона от греха в соблюдении субботы, любви к ближнему. Ожидание Мессии было живо, остро в Израиле, но носило подчинённый характер. Спасение-де в покаянии и добрых делах. Тут центр, а не в Мессии. Сам народ Божий – Мессия, за которым пойдут другие нации. Материализм и политика в мессианских чаяниях евреев стали поперёк души великого мыслителя и миссионера Павла.
Своим спасением иудей, как наш современник, желал быть обязанным только самому себе и на земле, и на небе. Он не нуждался ни в примирении, ни в посреднике. Павел же писал: всё от Бога, примиряющего нас с Собой Иисусом Христом. Иудейская догматика не содержит ни спасительных страстей, ни живоносной смерти, ни искупления Мессии. Для Павла крест – венец подвига Мессии, для фарисеев и саддукеев – чушь. Для спасения у каждого потомка Авраама достаточно национальных заслуг, чтобы расплатиться за грехи по счёту, предъявленному Богом.
Только израильтяне суть дети Божии. Без них вселенная не просуществовала бы даже часа, ибо весь мир получает благословения лишь благодаря заслугам Израиля.
Ангелы говорят сугубо по-еврейски, сообщаясь только с иудеями. Ангелы, допускали евреи, созданы обрезанными. «На пятом небе», – откровенничает Талмуд, – «ангелы поют Богу только по ночам, днём помалкивают, не мешая молитвам Израиля лететь к Богу».
Ничего подобного в богословии апостола Павла нет.
«Фарисейская доктрина бессмертия обязана своим развитием преимущественно житейским удручениям, была результатом плача, рыдания и горя всей израильской истории» (Н. Глубоковский, там же). Иудаизм в вопросе воскресения форсирует чисто человеческую потребность восстановления благочестивых натур помимо Христа.
Для христиан же воскресение немыслимо без Мессии; всё только через Воскресение Иисуса от гроба, независимо от наших тщетных заслуг. Если бы Христос не воскрес, даже жившие по вере во Христа не воскресли бы!
Мессия, Искупитель был для евреев, по замечанию одного богослова, красной ниткой в канате их религиозности; если нитку вытащить, канат от этого не лопнет.
Филон, египетский еврей, между книгами которого и работами апостола Павла не перевелись по сей день любители натягивать параллели, верил не во Христа, а в Иегову. Для Филона глашатай истины – Моисей, а не Христос. Внешние аналогии в терминах ничуть не свидетельствуют о родстве духа Павла и Филона, поскольку воплощение Бога для Филона – абсурд, а для Павла – стержень христианства.
Утверждают, будто Павел позаимствовал у Филона учение о логосе.
Что такое Логос?
Ум, слово.
У Филона Логос отождествляется с умением жить по Богу. Логосами могут быть, например, ангелы или иудейский первосвященник. Логос – образ, тень, подобие Бога. «Туманный и вечно изменяющийся Логос Филона есть умственное достояние иудействующих философов; но он бесконечно далёк от Божественного Искупителя, Спасителя всего мира» (Фаррар, «Первые дни христианства», СПб., 1888). Евангелист Иоанн под словом «Логос» понимает Бога, пришедшего к нам во плоти. И ап. Павел подразумевает именно данную веру, будучи совершенно свободным от недостатков и слабостей Филона, пытавшегося втиснуть мысли Платона в Библию.
Нелепо также привязывать апостола Павла к греко-восточной культуре, которая затронула Израиль. Судьба – главный козырь стоиков, рыцарей эллинизма. Самоубийство – выход из накуренной комнаты на свежий воздух. Что тут общего с христианством?
Между богословием ап. Павла, учениями и исторической обстановкой, в которую он жил, лежит пропасть. «Христианство,… будучи окончательным отходом от иудейства, где оно возникло,… основано на совершенно новом принципе и произвело полную революцию в вероучении» (И. Кант) и спасении народов.
Аминь.