Перстень с рубином
Нынешний год объявлен международной общественностью годом памяти последнего русского монарха Николая Второго. В доме купца Ипатьева (Екатеринбург) в кровавой расправе с царем, отрекшимся от престола, и его семьей принял посильное участие и революционер из Керчи Петр Лазаревич Войков (настоящая фамилия Пинхус Вайнер). По утверждению Владимира Солоухина, крымчанин помогал там в качестве химика (хотя и недоучки) ликвидировать трупы расстрелянных. Именно Войков выписал десять пудов серной кислоты, а также необходимое для кремации количество керосина. В шахте, куда сбросили тела казненных, обнаружены некоторые вещи убитых, найден палец, отрезанный с явной целью снять перстень («Москва», 1990, №6, стр. 133).
Первый в истории нашего века храм в честь Мученика Николая II, его семьи и всех русских людей, богоборческой властью в смуте убиенных, был воздвигнут в Брюсселе (Бельгия) стараниями Русской Православной Церкви Заграницей. Этот храм-памятник освящен во имя святого и праведного Иова Многострадального, в день празднования которого 6 мая родился будущий император. Осенью 1929 г. Архиерейский Синод Зарубежной Церкви призвал все подведомственные ему приходы произвести кружечные сборы на постройку памятника. Было выпущено архипастырское послание ко всем православным людям в диаспоре; в нем говорилось, что «антихристова безбожная власть ведет жестокую брань с Церковью Христовой на Святой Руси. Потоками крови залита наша Родина. Засевшие в Кремле разбойники гонят веру Христову. Но чем сильнее гонение, тем больше стойкости в вере в подлинного мученичества являют собою верные сыны Церкви. Паче солнца просияла Церковь Христова в России бесчисленным сонмом священномучеников: тут и император Николай II и Великие Князья, и митрополиты, и епископы, иноки, рабочие и крестьяне. Многие из них лишены христианского погребения, часто неизвестно даже где покоятся их останки, иногда совершенно уничтоженные.
Священный христианский долг обязывает нас молиться и неизменно памятовать о них, героях духа, в их подвигах почерпая силу для борьбы с врагами Церкви Христовой.
Пройдут годы, прийдет нам на смену новое поколение, которое не было свидетелем современных нам ужасных событий, и всесокрушающее ее время сгладит память о них. И падут на нас укоры потомков, если мы не увековечим память современных нам мучеников и не выразим своего благоговейного отношения к ним».
Комитет из духовенства и мирян по сооружению памятника решил придать проектируемому дому Божию архитектурный облик в чисто русском национальном духе, взяв за образец одну из наиболее характерных, красивых и сохранившихся без переделок древних русских церквей. Побуждало к этому то обстоятельство, что не только последний государь, но и вся династия Романовых высоко ценили церковное зодчество предков. Николай II, члены императорской фамилии покровительствовали, например, крупнейшему представителю университетской и академической науки о древнерусской живописи Н.П. Кондакову, автору таких фундаментальных работ, как «Иконография Иисуса Христа» и двухтомной «Иконографии Богоматери», который после октябрьского переворота закончил свои дни в эмиграции среди беспросветной нужды и унижений. Предыстория интереса к иконописи со стороны Романовых восходит к середине XVII века, когда во дворце Московского Кремля была учреждена Образная палата – хранилище икон, лицевого шитья и других предметов церковного назначения. Уже тогда там имелось не менее двух, трех тысяч икон, написанных лучшими мастерами. Позднее царский двор протежировал Русскому археологическому обществу. Возрождение византийской и национальной старины соответствовало государственной политике Николая I и Александра II, в результате чего на Руси распахнул двери музей православного иконописания. Николай I периодически посещал Киев и лично наблюдал за ходом реставрации фресок в Софийском соборе. «Именно при нем и при его непосредственном участии началась активная фаза открытий и первых исследований древнерусской живописи» (Г.И. Вздорнов, «История открытия и изучения русской средневековой живописи», М., 1986, стр.27).
При комитете по сооружению храма в Брюсселе была организована художественно-техническая комиссия из академиков архитектуры и живописи, профессоров истории искусств православных славян и Византии; в их числе находился и видный русский художник И.Я. Билибин, чьи рисунки к сказкам Пушкина известны нам с детских лет и чьи полотна в картинных галереях России являются национальным достоянием.
Закладка храма-памятника состоялась зимой 1936 года в канун самого зверского периода сталинщины: 1937 года. Памятные каменные доски на внутренних стенах храма с именами убитых в борьбе с большевиками, умученных ими и погибших во время их владычества от эпидемий и голода бросали вызов крепнущей коммунистической диктатуре. Вся поднятая на дыбу, окровавленная Русь проходила в этом страшном перечне. Здесь были не только венценосцы, архипастыри, офицеры, монахи – тут все приявшие мученическую кончину от сатанократии, дорогие близкие и просто знакомые эмигрантов. Через огромные время и пространство эти жертвы протягивали руки к защитникам Родины 1812 года, чьи фамилии были высечены на мраморных скрижалях в храме Христа Спасителя в Москве, взорванного коммунистами. Зверства ленинской партии отбросили Россию в пещерную эру. «В Москве не выставке, устроенной большевиками в 1920-1921 гг., демонстрировались «перчатки», снятые с человеческой руки» (С.П. Мельгунов, «Красный террор в России», М.,1990, стр. 139). При жизни Ленина концентрационные лагеря превратились в места дикой расправы, очаги небывалых эпидемий, массового вымирания. Арестованных чекисты раздевали донага на морозе, обливали водой, пока человек не покрывался слоем льда. Единичные случаи? «К ужасу человечества – нет. Превращение людей в ледяные столбы широко практиковалось в Орловской губернии при взыскании чрезвычайного революционного налога» (С.П. Мельгунов, там же, стр.130). Формы издевательств и пыток неисчислимы. В Киеве противника нового режима клали в ящик с разлагающимися трупами, над ним стреляли, потом ящик зарывали, через полчаса извлекали из могилы, вытаскивали жертву, и производили допрос. И так неоднократно. Люди сходили с ума от троглодитских манипуляций. Изобретение абажуров из татуированной человеческой кожи и автомашин-душегубок советская пропаганда приписывала фашистам. Однако газовые душегубки – порождение НКВД, задолго до печей Освенцима освоенные карательной системой коммунистической власти (Евгения Альбац, «Мина замедленного действия, Политический портрет КГБ», М., 1992, стр.86). Большевики первыми применили удушливый газ против соотечественников, вышибая восставших крестьян из тамбовских лесов, о чем сообщил в январе 1993 года еженедельник «Аргументы и факты». Руководил расправой на Тамбовщине любитель скрипичной музыки, будущий номенклатурщик, не поделивший со Сталиным власть маршал Тухачевский. Другой поклонник Моцарта большевистский дипломат Чичерин в 1922 г. Лгал в прессе, будто дочери Николая II обитают в Америке.
После взятия красными Крыма полуостров стал всероссийским кладбищем. До сих пор никому из демократов Верховного Совета Крыма не стыдно, что одна из центральных улиц Симферополя украшена псевдонимом мокрушника Бела Куна, палача сотен тысяч россиян, солдат и офицеров Белой гвардии, которые сдались в плен большевикам, джентльмены в буденовках жестоко обманули побежденных, посулив им жизнь взамен капитуляции. Но ведь и белые изощрялись в терроре, возразят объективные оппоненты. И пули в полпреда СССР в Польше Войкова всадил 19-летний русский гимназист Борис Коверда! «Никто однако не перещеголяет большевиков в их кровавом угаре», ‒ констатирует летописец гражданской войны (С.П. Мельгунов, там же, стр. 103).
Пусть не обольщает нас с экрана телевизора нынешний лидер коммунистов, будто критика коммунизма касается лишь практики, а не идей марксизма-ленинизма. Справедливость и братство в человеческих отношениях нельзя построить на атеизме, который является сущностью коммунистического мировоззрения. Вопреки фальшивому заявлению, что диктатура пролетариата всего только средство на пути к власти, мы превосходно знаем, что человеконенавистническая деспотия верных ленинцев – это диктатура не только в политике и экономике, но и диктатура над духом, совестью, мыслью, личной жизнью. Как бы не менялась, не эволюционировала сейчас коммунистическая идеократия, в корне, в своих истоках она глубоко порочна, и должна быть запрещена как партия, которая принесла человечеству больше несчастья, чем гитлеровский нацизм» (Г.П. Федотов, «Судьбы и грехи России», Спб., 1992, т.2, стр. 135).
…В брюссельском храме покоятся Библия, подаренная императрицей наследнику цесаревичу, крест, найденный в екатеринбургской шахте с нательными иконками и кольцами, образ св. Иоанна Предтечи, находившийся с царской семьей под арестом, погон государя, его полушубок-шинель.
А в Керчи, словно в пику бельгийскому обелиску, по сей день стоит монумент Войкову. Памятник как памятник, не лучше и не хуже других поделок коммунистической пропаганды. Галстучек, актуальные бумаги в деснице, пиджак застегнут на пуговицы – все изобразил скульптор как полагается по законам искусства соцреализма. Опустил лишь одну деталь: перстень с рубином, который Петр Лазаревич носил на своей руке, сняв его с одной из жертв после убийства в доме Ипатьева.
Какая Церковь нужна интеллигенции?
Под заголовком «Интеллигенция нужна Православной Церкви» «Российская газета» 24 октября 2011 года опубликовала на целую полосу интервью, взятое у председателя ОВЦС МП митрополита Иллариона (Алфеева). Из этого текста мы прежде всего узнали, что Его Высокопреосвященство «относит себя к представителям интеллигенции», поскольку «бабушка его была партийным работником». Тот, кто полагал, что монах (а монашествует Иларион не первое десятилетие) по преимуществу всю жизнь занят молитвенным стяжанием Духа Святаго, будет слегка озадачен заявлением митрополита о том, как он «всю жизнь занимался преимущественно интеллектуальным трудом»
«Интеллигенция, -‒ по мнению Владыки, ‒ очень важная составляющая нашего церковного организма. Ведь это люди, которые производят идеи и оказывают решающее влияние на мировоззренческую составляющую нашего бытия. В этом смысле интеллигенция (следовательно, и сам Владыка Илларион) всегда ‒ на передовой».
Какие плодотворные, да еще и «свежие» идеи продуцирует интеллигенция или может их внедрять в церковный организм ‒ это еще более загадочный пассаж в речах архипастыря, ибо (как нам, худоумным, до сих пор казалось), для священнослужителя все идеи сконцентрированы в Символе веры, таинствах и канонах Церкви.
В качестве «парадигмы» новых идей, питающих организм Церкви, Его Высокопреосвященство вскользь касается творчества Чайковского, Достоевского, Шостаковича. Он, как бы сожалеет, что «Литургия» Чайковского в свое время «не была Церковью принята» Но что такое Литургия? Это икона в музыке. Как работали иконописцы? Не хуже монахов (а порой и сами были, как Андрей Рублев, монахами) постились, молились, избегали похоти плоти… Петр Ильич был человек нетрадиционной секс-ориентации. Браться за сочинение «Литургии» ему было негоже. Даже, если хотел ее созданием искупить грех мужеложства. Впрочем, времена меняются, и в МП ее теперь исполняют.
В романах Достоевского, безусловно, много христианского. Не стоит, впрочем, забывать, что оптинские старцы посмеивались над псевдо-уникальной духовностью образа старца Зосимы в «Братьях Карамазовых», а Константин Леонтьев ‒ открыто бичевал в своих статьях «розовое христианство Достоевского и Толстого.
Слушая 4,5,6,8 симфонии Шостаковича, попадаешь в духовный застенок сталинщины. Совершенно непонятно, невероятно, как после показа Гулага. в музыке, Дмитрий Шостакович вывел на сцену «1905 год», затем «1917» в жанре симфонии. В угоду атеистическому террору или себе на потеху великий композитор смастерил ехидно-саркастическую музыку на текст Пушкина «О попе и его работнике Балде»? Агитпроп растиражировал её по стране чёрными грампластинками с подзаголовком «Шествие мракобесов»; в опере «Катерина Измайлова» один из таких мракобесов – пошловатый поп, который, пританцовывая, балагурит над умирающим купцом и т.п. «Да, ‒ скорбит митрополит, ‒ в современной музыке как будто не просматривается фигура, по масштабу, хоть сколько-нибудь подобная Шостаковичу. Но придут времена и великие люди редко, признаваемые при жизни, по-настоящему оцениваются после смерти». Мы далеки от мысли, что интеллигентнейший архипастырь нескромно намекает здесь на самого себя и свои триумфально-грандиозные не то оратории, не то мистерии.
Не можем не заметить, что коли митрополит Илларион и впрямь против сталинщины (что неоднократно подчеркивал и в других интервью), почему не предаст Сталина анафеме, как это сделала Русская Православная Церковь Заграницей в нынешнем году в праздник Торжества Православия в Подмосковье, в Истре ‒ мистическом центре отечественного Православия (см. Новую газету», 4 мая 2011г.)? Его Высокопреосвященство патетически восклицает: «Как можно почитать святых новомучеников и при этом уважительно относиться к Сталину?». А как может МП., причислив к лику святых царя Николая II и его семью, молчать, набрав воды в рот, вместо того, чтобы возвысить глас народа перед правительством Крыма о демонтаже красующегося в Керчи много десятилетий памятника палачу государя императора П.Л. Войкову? Кишка тонка? Нет команды свыше?
В понятие дезинформации входит сокрытие от читателя полной информации о том или другом факте, выдача дозированных известий. Митрополит Иларион утверждает, будто «в синодальный период» Церковь находилась «в подчинении у государства» и должна была не влиять на жизнь общества, не заниматься каким-либо общественно значимым делом, а только крестить, венчать, отпевать и т.д. Не говоря о том, что такой режим скорее характерен для советского периода, Его Высокопреосвященство забывает, какое ощутимое присутствие духовенства наблюдалось в Думе России при Николае П. И работу этих батюшек в Думе нельзя сравнить с прозябанием в Верховном Совете СССР двух народных депутатов митрополита Алексия (будущего Патриарха) и митрополита Питирима. Оба беспокоились о том, чтобы в зале заседаний было больше микрофонов для выступлений, но палец об палец не ударили, чтобы хоть как-то помочь, откликнуться на челобитные верующих, которые в провинции или близ столицы добивались возвращение в лоно МП поруганных сталинщиной православных храмов.
Не договаривает правды Владыка Илларион и тогда, когда рассуждает о том, какая община имеет право легитимно называть себя Церковью. Преемственность рукоположений, безусловно, должна соблюдаться. Однако, если кто-либо: диакон, пресвитер, епископ рукоположен с санкции внецерковных властей, он должен на основании Правил св. апостолов и Вселенских соборов быть извержен из священного чина. Его Высокопреосвященство предпочитает об этом не упоминать, поскольку вся верхушка МП и он сам получили священный сан с согласия гражданских властей, то бишь КГБ через институт уполномоченных Совета по делам религии при Совмине СССР.
«Я думаю, ‒ считает архипастырь, ‒ что нам сегодня, как воздух, необходимо образованное духовенство». Мы думаем, что России, в первую очередь, нужны не образованные, а духовно крепкие священники. Ни преп. Сергий Радонежский, ни преп. Серафим Саровский не учились ни в общецерковной аспирантуре, ни в докторантуре, созданные недавно в МП (наподобие ВПШ-высшей партийной школы), где под бдительным присмотром будут выращивать оранжерейных архиереев.
«Я думаю, ‒ итожит митрополит, ‒ что общая задача интеллигенции и Церкви как раз заключается в том, чтобы создать сегодня полноценную культуру, искусство высокого эстетического уровня, … несущее в себе мощный позитивный нравственный заряд». Не поймешь: сие кредо секуляризованного культуртрегера или откровение маститого иерарха? Ведь Господь наш Иисус Христос призывает искать прежде всего Царство Божие, а не культуру самого высшего ранга.
Интеллигенция нужна православной Церкви. Нужна ли интеллигенции та Церковь, к которой принадлежит митрополит Иларион?
Красоты сей хитрец
«Бог не художник».
Ж.-П.Сартр
Подобно великому немецкому поэту, который на склоне лет влюбился в молоденькую девушку, дряхлеющий Иммануил Кант решил «отвоевать у своей усиливающейся старости» сущность прекрасного, взявшись за выяснение основ эстетики в «Критике способности суждения».
Кант нашел, что предмет прекрасен, когда он целесообразен; способность судить об этом он определил как вкус.
Принцип целесообразности стал одной из главных идей философии искусства кенигсбергского мудреца. «Это было новым словом в эстетике. Открытие Канта поразило умы современников»152, оно привело в восторг Гете, проглядевшего за обличием Фауста лик Христа.
Между тем Господь наш Иисус Христос задолго до «коперниканского переворота» в философии, произведенного автором «Критик», применял принцип целесообразности, не делая из него эстетического фетиша. В Евангелии от Луки Ходатай Нового Завета говорит, что человек, желая соорудить башню, должен прежде вычислить издержки, взвесить, имеет ли он внутри и вне себя все необходимое, дабы, когда заложит фундамент и не сможет совершить постройку, над ним не принялись смеяться видящие его неудачу.
Не намекал ли здесь Христос прикровенно на Домостроительство Божие?
Сын Человеческий вместе с учениками рассматривал многие здания Иерусалимского храма, гробницы пророков, памятники праведникам. Он называл Свое тело храмом.
Что делает дом красивым, что превращает его в храм?
«Красотой вообще (все равно будет ли она красотой в природе или красотой в искусстве) можно назвать выражение эстетических идей», ‒ писал Кант.
Если мысленно отделить камни, крышу, двери, сооруженное здание есть не что иное как внутренняя идея, раздробленная внешней материальной массой.
Красота здания – нетелесный свет творческого духа. Этот свет – тот очаг, который как бы согревает не только архитектурное произведение, но и всякое жилище, придавая завершенность каждой детали дома, словно просвещая ее и всякого человека, приходящего в мир как в Дом Господень.
Свет идеи высекает из тьмы неподатливо грубой материи новую форму, извлекая ее, по выражению поэта, «из дрожи тел и хаоса зачатий». При созидании архитектурного шедевра, как и любого художественного произведения, идет борьба между материей и духом, рабством и свободой, без чего немыслимо Домостроительство Божие.
Здание (ничто не мешает предположить, что в Евангелии от Луки Господь говорит именно о таком здании) ‒ это единство художественного многообразия. «Непостижимое для нас, но тем не менее… закономерное единство при связывании… многообразного содержания» делает для человека возможным эстетический опыт, ‒ считает Кант. В здании находятся главные и подсобные помещения; потолок парит над фундаментом, а над ними, если есть, купол. Организованность в распределении структурных частей дома – как бы зеркало «священного мирообъемлющего порядка, …образ богоначальной красоты»153.
«Вы от нижних, Я от вышних»: «много званных, но мало избранных», «не вы Меня избрали, а Я вас», ‒ наставлял иерархичности божественного Домостроя Испытующий сердца и утробы. Только куча строительного мусора может быть лишена иерархии, ‒ откликался ему Николай Бердяев, много размышлявший, как и Кант, над проблемами свободы, рабства, красоты.
«Рабство есть наивысшее зло в человеческой природе», ‒ сетовал родоначальник классической европейской философии, вскормившей, по мнению Энгельса, марксизм.
Христа по сей день упрекают в том, что Он не упразднил рабства.
Но ведь «только рабство… создало условия для расцвета культуры древнего мира; без него «не было бы современной Европы»154.
Если для марксизма античное рабство – прогресс и для самих рабов, то для раба в эпоху Христа или примкнувшего к христианству позже уже тогда открывалась перспектива выхода из рабства, освобождения не столь социального, сколь духовного. Первыми гвардейцами новой религии, идущей на смену распадающемуся язычеству, стали рабы и угнетенные.
Раб, учил Спаситель, не больше господина. Невольник превращается в друга Божия, слыша глаголы вечной жизни, которые Сын Божий воспринял от Бога Отца.
Это не значит, что став своим Богу, homo Dei должен настолько ронять себя как человека, чтобы бесстыдно отбросив всякие приличия, ломая все иерархические границы, врываться прямо с улицы в царские чертоги; он потеряет в данном случае больше, чем царь. Человек в христианстве преобразуется в личность (личность, по Канту, ‒ свобода и независимость от механизма всей природы) не потому, что «избавлен от мук, горя и парадокса, но именно благодаря горю, мукам и парадоксу»155, посылаемым ему, как всем великим, для подъема ввысь.
«В любой критике вкуса, ‒ чеканил Кант, ‒ в высшей степени важно решить вопрос: действительно ли красота растворима в понятии совершенства?».
Совершенство, к которому призывал Мессия, достигается в суверенитете от того, что отбрасывает тварь от Творца. Чрезмерный акцент на трудолюбии отвлекает потомка Адама от Бога, вытравливает религиозные инстинкты (что хорошо известно теперешним атеистам). Подлинная религиозность, проницательно подметил Ницше, нуждается в некоторой праздности.
Христос указывал ученикам на полевые лилии: они не сеют, не прядут и не собирают в житницы, а одеваются так, как не облачался царь Соломон во всей своей красе.
Канту нравились цветы. Философ находил, что цветы – это проявление свободы и красоты в природе. Воспринимая, например, тюльпан, как некую целесообразность, мы в своем суждении о ней не соотносим ее ни с какой эмпирической целью (типа забот о пропитании). Более того: белый цвет лилий располагает нас не только к идее невинности, но и к идее возвышенного, смелости, прямодушию, приветливости, скромности, непоколебимости, нежности.
Евангельская беспечность полевых лилий напоминает нам слова Христа о том, что душа человека не определятся размером его имения. Жизнь во Христе, согласно патристике, это, по преимуществу, не занятие ремеслом, а художество из художеств, где «все волнует нежный ум»: и высокие идеи, и простые растения («сестры-замарашки»), которые «в качестве убранства природы стали прообразом всех украшений» искусства156, в частности, коринфского ордена.
Для достижения прекрасного необходимо отказаться от царства и власти над землей, покинув и презрев их в порыве к Богу. Господь отринул искушение дьявола, сулившего Ему тотальное владычество над миром. Он удивлялся тому, как люди, имеющие глаза, не видят в сиюминутности западни для вечного. «Надо отбросить все здешнее и не смотреть на него, но, закрыв глаза, изменить телесное зрение на новое и пробудить это новое зрение, которое хотя и имеют все, но которым пользуются немногие», ‒ восклицал в трактате «О прекрасном» корифей неоплатонизма Плотин.
В «Критике способности суждения» «наш философский праотец» уверял: «каждый должен согласиться, что суждение о красоте, к которому примешивается малейший интерес, очень пристрастно и не есть чистое суждение вкуса». Разумеется, приятное удовольствие от прекрасного связано с интересом, но сей интерес за горами за долами от удовольствия, получаемого от эмпирического удовлетворения предметом.
Прекрасное на страницах Евангелия мчится вскачь от голого утилитаризма.
Когда Христос возлежал в доме Симона, грешница возлила Ему на голову драгоценное миро из алавастрового сосуда, озадачив апостолов, соображающих, как подороже продать миро и вырученные деньги раздать нищим.
«Как будто их, расчетлив и жесток,
Железом пеленал корыстной Пользы бог»157
«Их высокомерная тенденция помогать бедным, их продуманное решение, разумность, внимание и добродетель в сочетании с рассудочностью не что иное, как душевная грубость. Они не только не сумели воспринять красоту ситуации, но и оскорбили излияние любящей души»158.
Христос остановил апостолов, укоряющих Марию, благословив тем самым красоту, как высшее наслаждение вне практицизма.
Гегель настаивал, что поступок Марии – единственное прекрасное место в Новом Завете. Но разве менее прекрасен призыв к творчеству – притча о талантах159, о которой в среде художественной интеллигенции осведомлены лучше, чем о «выходке» грешницы, и где до сих пор ломают копья над тем, что такое красота в человеке?160
Неужели менее прекрасна молитва «Отче наш», не уступающая лучшим псалмам Давида?
Кант не верил в силу молитвы, отрицал, что молитва в состоянии отклонить неизбежное зло. Молитва для рационалиста до мозга костей – варварство, колдовство. Если она и может быть чем-то оправдана, так только привнесением в нее моральной настроенности, хотя сама «мораль отнюдь не нуждается в религии». Христианство вообще, потеряв моральные ценности, вызовет к себе антипатию и отвращение.
Сидя за ширмой морали и пытаясь переодеть религию в то, чем она не является, «кенигсбергский китаец», понимал, что церковные празднества, исповедание веры, все формы таинств и обрядов «в основе своей… морально-безразличные действия». Он «путался», с одной стороны рекламируя автономность морали, независимость ее от веры в Абсолют, а с другой тут же утверждая, что моральные императивы без Бога и загробной жизни лишь химеры. И на Христа Кант смотрел не как на Сына Божия, а как на Человека, Который покорил соплеменников великой нравственностию.
Но Церкви, по словам о. П. Флоренского, «вообще в высочайшей степени чужда мораль»161. «Иисус Христос был проповедником нравственности – да; был филантроп – да; был духовный наставник – да; был общественный деятель – да. Но… все это» – не главное, поскольку Христос останется Христом, если все перечисленное исчезнет. Оно, несомненно, важно, однако не относится «непосредственно к миссии Спасителя»162. Молитва – это не выклянчивание моральных подачек у дальнего богатого родича, а искусство сохранять в пекле житейских тягот созерцание высшей Красоты.
Только враг эстетической неряшливости мог опрокинуть столы меновщиков денег и бичом изгнать их вместе с продавцами голубей из храма. Ревность по Дому Божию снедала Христа. Храм предназначен для молитв. Торгаши превращают святилище в окрашенный снаружи гроб, который кажется красивым, но внутри полон гнили и костей.
В этот Дом надо приходить в брачной одежде.
Если же в него нельзя проникнуть по какой-либо причине, например, из-за скопления людей, жаждущих встречи с Прекрасным, попускается даже разобрать крышу, как бы прорваться сквозь тенеты материи и дерзновенно припасть к запыленным стопам божественной Красоты, Которая исцеляет расслабленную душу, поднимает ее так, как в очерке одного русского писателя прошлого века Она духовно «выпрямляет» заскорузлого, придавленного обывателя, увидевшего в музее беломраморную Венеру.
Кому паче всех открыт доступ в Дом Божий?
Детям.
«Дети… в целом красивее взрослых: в них частные особенности еще дремлют, как в нераскрытом зародыше, ограниченные страсти еще не волновали их и ни один из многообразных человеческих интересов, сопровождаемый выражением их нужд, еще не запечатлелся прочно в изменчивых чертах их лиц»163.
Христос слушал исполняемые детворой на свирелях незамысловатые грустные мелодии, приглядывался к играм малышей на улицах. В играх детей действует творческое сознание, конгруэнтное эстетическому.
Иисус запрещал препятствовать детям приходить к Нему. Сколько раз Он обнимал их, с радостью благословляя, собирая вокруг Себя сорванцов, как птица птенцов под своими крыльями!
Византийские отцы Церкви, В. Соловьев, К. Леонтьев, П. Флоренский, С. Булгаков, Н. Бердяев, Вяч. Иванов, А. Блок вплотную приблизились к пониманию актуальности красоты в богопознании, но «в гранитных венах сумрачных церквей» все еще по старинке пробавляются в основном этическими нормами Евангелия164. Не исключая моральные императивы из аксиологической шкалы, можно ли, впрочем, исчерпать ими Благовестие?
Люди, слабо ориентирующиеся в возникновении эстетических ценностей, склонны оспаривать или преуменьшать причастность Христа к тому, что составляет ядро Красоты и искусства.
Кант, рефлектируя над сущностью прекрасного, алкал единства двух взаимообособленных миров (эмпирического и идеального, необходимости и свободы). Профессору и в голову не приходило, что искомый им синтез антиномий, теории и практики заложен в глубине христианства, поскольку во Христе наличествуют две природы: божественная и человеческая.
Прекрасное – богочеловечно!
Иным оно быть не может.
Прекрасное – идеально и реально, чувственно и интеллигибельно, априорно и апостериорно. Воплощаясь в гигантском разнообразии форм, прекрасное, будучи материальным, в тот же миг не является материальным до конца, ибо знаменует собою нечто высшее, чем материя, из которой оно соткано и с которой дух борется, как ангел с Иаковом. Дух как бы дематерилизует, превращает в ирреальность материал искусства. Прекрасное – синергийно, и в этой синергийности оно свободно.
Христос – не абстракция, а живой во плоти Бог. Но если бы можно было принять Христа за принцип, мы бы обнаружили этот конститутивный принцип в качестве единства формы и содержания в любом способе бытия и структуре эстетического предмета, в любом искусстве, будь то музыка, архитектура, живопись, литература, балет, джаз165. Как ни парадоксально, указанный принцип имплицитно существовал еще до появления самого христианства. «Прежде нежели был Авраам, Я был». Сочетание двух борющихся начал (Апполон – Дионис) ‒ стержень, как считает Ницше, древнегреческого искусства, стремящегося к единству Бога и человека. Борьба этих начал порождает трагедию.
Принцип богочеловечности прекрасного опоясывает не только чресла муз, но и стан природы.
Партитура мироздания написана Богом, поэтому космос прекрасен.
В архитектонике вселенной, как в архитектурном и музыкальном произведениях, звучит не индивидуальная судьба и перипетии земного бытия, а душа человека, склоненного над бездной полной звезд, которая даже у такого сухаря, как Кант, вызывала восхищение.
Во всех учебниках по эстетике присутствует, точно гормон, контролирующий уровень сахара в крови, уподобление архитектуры музыке. В отрыве от этого проскальзывает информация о древней теории музыки небесных сфер.
И хотя в роду Христа были музыканты (Давид), и Сам Он пророчествовал, что о Его Втором Пришествии возвестит Архангел громогласной трубой, некоторые отцы Церкви находили музыку небесных сфер галиматьей.