Мистерия Штейнера
«Сущности не следует
умножать без необходимости».
«Бритва» Оккама.
По воспоминаниям благодарных биографов, Рудольф Штейнер питался какой-то вареной травкой со сладкой подливой.
Он произнес тысячи лекций.
И написал много любопытных книг.
Под утомленным горлом у него сидел пышный бант, нос был обручен с пенсне.
Одно время выдающийся человек жил в браке с состоятельной дамой; поначалу столовался у нее как учитель четырех детей, оставшихся у женщины от предыдущего замужества.
Для Штейнера эти дети, вероятно, играли ту же роль, что и духовные системы Востока и Запада, которые он использовал в своем многогранном творчестве: воспитатель помогал им лучше разобраться в себе, уяснить собственную сущность, способствовал их становлению в качестве полезных членов общества.
Ментор был туговат на одно ухо.
Разумеется, данное обстоятельство не мешало ему, как он полагал, правильно ориентироваться, скажем, в христианстве. Не говоря уже о буддизме, оккультизме, теософии, науке, искусстве, философии. Штейнер вдоль и поперек изучил Августина, Паскаля, Канта, Ницше, Вл. Соловьева, а также иных заслуживающих внимания мыслителей и ведал их сильные и уязвимые места.
Когда дети подросли, педагог волею Провидения соединил свою жизнь с другой представительницей прекрасного пола. У нее было необыкновенное имя: Антропософия.
С нею медитант провел немало чудесных лет. Супруги даже чуть не обзавелись фамильным замком – Гетеанумом, храмом, который Штейнер по недостатку средств сооружал в Швейцарии с помощью доброхотов из разных стран, привлеченных стройностью и миловидностью его изысканной подруги. Это капище, сожженное ничего не понимающими обывателями, проектировалось главным архитектором как центр, призванный заменить все до сих пор созидаемые пагоды, мечети, ступы, церкви, где учат не тому, чему нужно.
В возведении стен Гетеанума принимали участие неугомонные русские интеллигенты. Мережковский, Белый, Волошин, Минский лично знали Генерального секретаря германской секции теософов. В литературном наследии доктора Штейнера сохранилось несколько лекций, прочитанных специально для русских искателей Истины. «Благо России, ‒ подчеркивал вегетарианствующий автор, ‒ существует, и имя, этого спасительного блага – антропософия».
В изданном в 1935 г. сборнике «Переселение душ» Бердяев, Булгаков, Франк, Зеньковский, Вышеславцев отклонили радужную сотериологию штейнерианства, но совсем недавно в СССР на русском языке мелькнуло исследование, виновник которого патетически воскликнул: «Разве не под куполом Гетеанума был сотворен отныне и навеки светлый обряд человекомудрия: соединения Антропоса и Софии!»92.
Особенные мистические переживания и чувства, несомненно, бурлили внутри Штейнера, но действительно ли он – указатель пути для России, и, как ликовал Андрей Белый, ‒ «реставратор основ христианства»?
Андрей Белый коллекционировал открытия Штейнера, точно обгорелые спички, которые он собирал, связывал в пучки и прятал под кроватью на тот случай, если в Москве зимой не окажется дров. По свидетельству Н. Бердяева, поэт «был штейнерианцем, но в известный момент стал смертоносным врагом Штейнера и писал о нем ужасные вещи, потом опять вернулся в лоно штейнерианства»93.
Можно ли доверять увлечению этого символиста?
Утверждая, что глубоко проникнуть в область теософии и ее значение для современной духовной жизни допустимо прежде всего на примере Христа, Штейнер высказал ряд положений, не идущих вразрез с церковным пониманием миссии Спасителя. «Сила христианства», ‒ консолидировался изобретатель антропософии с патристикой, ‒ именно в том, чтобы сохранять самым тщательным образом человеческое достоинство и человеческую ценность». «Любовь… нечто божественное. Поэтому каждый может понять ее в той мере, в какой он сам причастен божественному».
Штейнер однако считает, что до него христианство не могло достичь познания высших миров, сподобиться ясновидящего прозрения того, что такое мистерия Голгофы.
Критикуя догматическое христианство, доктор, вероятно, мнил, что (выражаясь его языком) подобно крапиве берет на себя разгрузку почвы, заполненной неусваяемыми остатками. Он без обиняков заявил, что дошедшие до нас Евангелия искажают сущность Христа. Исковеркал текст Благовестия, в частности, переводчик Священного Писания бл. Иероним.
Предлагая дешифрировать Новый Завет оккультным методом, алхимик двадцатого века перво-наперво сообщил о найденной им истине о двух мальчиках. Оказывается, было два Иисуса: один из дома Давидова, другой из дома Соломонова94.
Простейшие теософические постулаты сводятся к тому, что человек состоит из физического, эфирного, астрального тела и «Я». В древние времена физическое тело развивалось на Сатурне, эфирное на Солнце, астральное на Луне. Все это, утверждает Штейнер, исследовано исторически, на космическом уровне. Земнородные обитатели на других планетах приобрели облик сообразно с тамошними условиями и такими пришли на землю. Затем они сбросили с себя материю небесных светил, как платье. И стали перевоплощаться, живя, умирая и шагая из одной жизни в другую.
Внешнее экзотерическое учение христианства не обладало, по Штейнеру, тем, что гнездится в сердце теософии, питающейся соками буддизма. Христианство не доросло до доктрины о перевоплощении и Кармы – теории о повторяющихся земных жизнях, как результате ошибок, допущенных в предыдущем бытии.
В мальчика Иисуса вселилась индивидуальность Будды (куда делся другой отпрыск, непонятно) и пребывала в нем до 12 лет, а затем освободила место для индивидуальности Заратустры. Штейнер не уточняет, вкраплен ли был в тело Иисуса Магомет, кабы вдохновитель ислама воинствовал не после Христа, а до Него.
Тот человек, который ютился в теле Иисуса до тридцатого года его жизни, покинул тело выходца из Назарета. Христос снизошел в физическое, эфирное и астральное тело на Иордане, не участвуя с детства в построении психосоматической оболочки сына Девы Марии.
До крещения Иоаннова Христос обитал на Солнце95, – настаивает тайновидец, пряча от профанов секрет, на какой горячей звезде находился Христос: на той, что греет нашу планету, или на одной из тех, что рассеяны в иных галактиках. В начале христианской эры людские души собрались в пределах солнца вокруг архангела Михаила, который вместе с этими служащими ему душами прял Нить Переживаний по поводу ухода Христа с Солнца.
Позволительно ли воспринимать рассуждения антропософа о Христе и солнце как адекват церковного гимна во славу Христа – духовного Солнца? Для Церкви Христос – «Свет во откровение языков» не с крещения во Иордане, а с вифлеемских пеленок!
По Штейнеру, Христос владеет физическим, эфирным и астральным телом, но в Нем отсутствует человеческое «Я». «Я» заменено в Иисусе «сущностью Христа».
Это не означает, будто доктор аннулирует вообще человеческое «Я», как поступает буддизм. Он отрицает наличие «я» только у Мессии, что является гарантом того, что Спаситель впредь не будет воплощаться.
Штейнер выделяет земной период жизни Христа в узкий отрезок времени – от Иордана до Голгофы. Указанный период – «суть события жизни Бога Христа, но не события человеческого» бытия. «Здесь мы не имеем дело с человеком». Кто же в таком случае пил вино на браке в Кане Галилейской, Господь или человек?
В двадцатом веке, оракульствует оккультист, произойдет нечто идентичное по своей значимости мистерии Голгофы или как бы второму пришествию. Во-первых, Христос станет внутренним достоянием всех без исключения людей. Во-вторых, Он преобразится в Господина Кармы, в высших мирах на Него будут возложены функции «кармического бухгалтера», чем раньше занимался Моисей96.
Ясновидящий Штейнер словно забывает, что Христос сомневался, обрящет ли Он, когда вернется на землю, хотя бы одного верующего в Него. Если доктор считает эти слова Спасителя интерполяцией или досадным искажением, чем руководствуется «оккультно тренированный взор» при оценке других выражений Христа, принимаемых им за истину? Статистика конца текущего столетия опровергает прогноз строителя Гетеанума: количество людей, для которых Христос становится смыслом жизни, отнюдь не увеличивается; сейчас наименьшее число христиан – в Азии (в Китае и Японии всего лишь полпроцента, в Индии немногим больше двух процентов), свыше половины африканцев – мусульмане.
«Никогда нельзя касаться грубыми руками того, что является внутренней святыней человека», ‒ учит Штейнер. Такой святыней для человека выступает Христос, в котором нераздельно и неслиянно присутствуют Бог и Человек. Штейнер рассекает надвое Богочеловека, протаскивая идею, будто «сущность Христа» приняла человеческое тело не во чреве девы Марии, а лишь тогда, когда Иисус вышел на общественное служение, причем, человек в Нем тут же испарился.
Манихействующий мистик кладет клеймо язычества на Воскресение Христа: Христос, дескать, воскрес не Сам, Его воскресил Отец Небесный. Прообраз важных событий Евангелия мы должны, по Штейнеру, искать в обрядах посвящения древних мистерий (Озирис, Орфей, Будда, Заратустра, Аполлоний Тианский…)97. Действительно, «фигуры Ветхого Завета являются отдаленными знаками Воплощения и Искупления»98. Но что общего у
Воскресения Христа с тем, что Зевс сделал Геракла бессмертным, ‒ взяв его из погребального костра на Олимп, или с тем, что Громовержец воскресил своего сына, растерзанного Диониса – Загрея, сердце которого спасла Афина? Воскресение Христа, как и схождение Христа на землю, ‒ дело не только Сына Божия или только Бога Отца, но всей полноты Пресвятой Троицы. Во гробе, в аде душою как Бог, в раю с разбойником и на престоле Христос, свидетельствует литургия св.Иоанна Златоуста, был «со Отцем и Духом».
Штейнер порой отождествляет Дух с сознанием, Сына – с бессознательным компонентом в психике человека, Отца – с природой. Ему «совершенно непонятно страстное утверждение о равенстве Сына и Отца», то, что Лица Пресвятой Троицы «оба из вечности, богоедины». «Понимать здесь нечего, ‒ бурчит доктор, ‒ в это надо верить». Это и есть как раз то, чем он недоволен, поскольку вера в единосущие Троицы – «декрет» Церкви, а не размазня оккультистской логики.
Антропософский туз склоняется даже к реабилитации арианства. Почему Штейнер возмущен анафемой по адресу Ария? Ответ читаем у Вл.Соловьева: «В смутной идее ариан Христос является каким-то гибридным существом, более, чем человеком и менее чем Бог»99.
Христианство отвергает переселение душ. Св.Григорий Нисский в «Трактате «Душа и Воскресение» называет «нелепостью», «бреднями» передислокацию души из тела человека в растения, деревья, организмы плотоядных. «Душа не существует прежде тела»100. Пятый Вселенский собор осудил тех, кто заявляет о фантастическом прозябании души до рождения твари.
Для мистагога подобные свидетельства Церкви не что иное, как заблуждение. Оккультизм находится в абсолютном согласии с настоящим христианством, ‒ уверяет «Акаша-хроника», ‒ нужно лишь воссоздать синоптические Евангелия в их подлинном виде.
В Евангелии, ворожит Штейнер, вскрывается учение о повторности земных жизней101.
Где, когда, в каком пункте?
Карма – естественный закон духовной эволюции, страж справедливости; для антропософии порядки природы и нравственности совпадают. Кошмар безысходно мрачной перспективы бесконечных кармических перевоплощений – благо космического и божественного возмездия.
И это поистине было бы так, если бы мы не знали о милосердии Господа. В тайне Искупления, подчеркивал в «Философии свободного духа» Н.Бердяев, преодолевается кармическая подзаконность, которой не подвластен разбойник на кресте. Он будет с Христом в раю, не нуждаясь ни в каких инкарнациях безблагодатной теософии.
Считая христианство религией для всех людей, Штейнер без необходимости усложняет, запутывает понимание Нового Завета. Изощренное «ясновидение» загромождает доступ к Христу, если не всем, то очень многим, стремясь прельстить даже не «малых сих», а «избранных». Что привносит в постижение бессеменного зачатия от Духа Свята и Марии Девы миф (имагинация) о двух мальчиках Иисусах или внедрение в одного из них на тридцатом году жизни «сущности Христа»?
Объекты, которые не могут быть предметом знания в непосредственном человеческом опыте, встречаются в современной микрофизике и космологии, но запредельные приобретения швейцарского кандидата в Аполлонии Тианские не могут быть подтверждены никаким опытом и должны приниматься лишь в надежде и вере на то, что Штейнер, авось, не ошибается в своих априорных расчетах, когда кладет в их основу эмпирические данные, делая, по выражению Канта, шаг в метафизику через заднюю дверь.
Ничего удивительного тут нет, поскольку Штейнер не располагал критерием того, кто кем был или будет в метампсихозе.
Церковное сознание «изнемогает» (С. Булгаков), пытаясь постичь Тайны Божии. Соборный разум Церкви с помощью богословского вкуса оберегает себя от соблазнов широкого проникновения в потустороннее, вовремя полагая на уста печать молчания, дабы не скатиться в молитвенную фельетонность.
Вл. Соловьев (Штейнер благоговел перед ним) верил в загробную жизнь, но отказывался обсуждать вопрос, в каких формах она существует. Русский мыслитель вел себя в данной ситуации как осторожный кантианец. Автор же «Познания сверхчувственных миров», поглядывал на Канта свысока. Памфлет Канта «Грезы духовидца», нацеленный против Сведенборга – «кумира» Штейнера и Вл. Соловьева, – до сих пор не утратил своей актуальности как суровый критик «диких химер и причудливых гримас, длинными вереницами мелькающих перед обманутыми чувствами, хотя, быть может, имеющих своим источником действительное духовное воздействие»102.
Штейнер плавает в христианстве, как лист лотоса в озере: покоясь на воде, он не смачивается ею. «Наша истинная реальность зависит от нашей моральной ценности», ‒ начертал доктор в одной их своих книг, может, вообразив, что отпустил комплимент Ницше, чья философия вроде импонировала ему. В три последующие тысячелетия, пророчествовал поклонник розенкрейцеров, человечество должно как бы пропитаться моралью, иначе оно не пересеет собственного развития, лишь злоупотребив эволюцией.
Но «христианство шире морали»103.
«Христология Штейнера есть своеобразное модернизированное восстановление древних ересей», ‒ констатировал Н. Бердяев104. В антропософии разверзаются бездны сатанинские. «Истинный образ Люцифера стоит перед нами в недосягаемой красоте, которую он сохранил с древней Луны», ‒ восторгалась антропософская оса, цитируя затхлую, очевидно, гностистическую максиму: «Христос – истинный Люцифер!» «Никогда не следовало бы говорить, что люциферический элемент… нечто при всех обстоятельствах злое», – выступал в роли адвоката дьявола руководитель дорнахской общины105.
Однако демоны, как учил св. Исаак Сирианин, «обладают скоростью, но не светом»106.
«Нет более подходящего способа изучения черта, чем посещение материалистических и монистических собраний», – иронизировал Штейнер. Думается, что не менее подходящим вариантом для знакомства с нечистой силой являются и научные сочинения «очищенного и просветленного оккультизма».
Эклектическая и наукообразная система внеконфессиональной мистики – на распутье между логосом и дьяволом. Это ясно всякому христианину, если ему хотя бы поверхностно известны антропософские труды.
Штейнер умер, как и жил: у подножия Христа и Аримана – двух незавершенных скульптур, над которыми он с резцом в руках долго радел, желая украсить новый Гетеанум.
Победительница
Во имя Отца и Сына и Св. Духа!
Певучую и чистую душу Богоматери впервые, согласно Преданию, запечатлел красками на доске евангелист Лука. Пред иконой Приснодевы Марии и Ее Сына, ‒ писал один священник, ‒ человек открывает свою душу и эта икона отворяет каждому иные миры. Лик Божией Матери овален, причем овал удлинен и поразительно плавен, девственно чист по своим линиям. Особенно юны и девственны губы ‒ деталь, которая прежде всего выдает всякую внутреннюю несвежесть. Нижняя часть лица Богородицы дышит органическим благородством, глубочайшим аристократизмом тела и духа. Большие глаза Невесты Неневестной устремлены на нас и в то же время смотрят во внутрь себя, и от этих святых очей веет не только молодостью, но и умудренной зрелостью, величавым достоинством мысли, знающей жизнь не в одних мечтах, а в ее растленности и порче. Эти тихие глаза хранят бодрую надежду. Легкий нежный наклон головы Богоматери Младенцу Христу подчеркивает смирение и покорность высшему, что ласково сочетается с внутренней силой и вечной женственностью.
«Икона, ‒ утверждает св. Иоанн Дамаскин, ‒ есть триумф… и подпись в память победы отличившихся и одержавших верх ‒ и стыда побеждённых и поверженных демонов.»
Православная церковь именует Матерь Иисуса Христа Воеводой Победительной, имущей державу непобедимую, которая не раз освобождала нашу родину от всяких бед. Вспомним как по приказу Петра Великого икону Казанской Богоматери носили перед русскими полками накануне Полтавской битвы!
Не забудем и крымскую баталию 1856 года. Когда вертеп Христов на Святой Земле был поруган снятием звезды на месте Рождества Спасителя, самодержец Николай Первый встал на защиту святыни, объявив врагам Православия беспощадную войну. Крымская компания вспыхнула из-за ключей Вифлеемского храма: кому они должны принадлежать ‒ православным или католикам? Римо-протестантско-магометанская коалиция превратилась в крестовый поход против России. Без сомнения, то была война религиозная.
В начале ее друг сердечный убогого Серафима Саровского (Н.А. Мотовилов) прислал Государю для отправки в действующую армию копию иконы Богородицы «Умиление», пред Чьим Ликом, почти всю жизнь, теплилась неугасимой лампадой светлая душа преп. Серафима. Список с этой благодатной иконы украшает и наш Феодосийский храм. Царь передал сей образ в Севастополь, но тамошний главнокомандующий не обратил на него должного внимания, пока император сам не запросил, где икона? Разыскали и поставили на северной стороне, и ту сторону не смог одолеть неприятель!
Говорят, что в гражданскую войну русское духовенство сражалось с тьмой большевицкой нечисти в «Полку Пресвятой Богородицы».
Сказывают, будто Сталин сквозь пальцы смотрел на то, как во время битвы с Гитлером уцелевшие непонятно по какой причине православные попы (только в 1919 году их уничтожили 320 тысяч ‒ «Комсомольская правда», 12 сентября 1929 года) совершили крестный ход с иконой Богоматери вокруг осажденного Ленинграда, Москвы, Сталинграда. Немцы не взяли эти города, разумеется, не благодаря Заступнице Усердной, а исключительно потому, что их отстоял полководческий гений Иосифа Виссарионовича, которому Германия неоднократно устраивала «Сталинград», окружая и беря в плен десятки дивизий советских бойцов, подавляя такие героические операции как керченско-феодосийский десант.
В канун праздника Введения Пресвятой Богородицы во храм, Церковь впервые поет «Христос рождается…» И это понятно. Ведь Входящая ныне в храм юница ‒ будущая Родительница Бога нашего, Взбранная Воевода: Победительница, рождшая от Духа Свята Господа нашего Иисуса Христа ‒ Победителя смерти!
Она заслоняет рабов Своих в здешней жизни и, встречая каждого после смерти, ведет брань за них с духами злобы поднебесной.
Пресвятая Богородице, спаси нас! Аминь.
Маяковский застрелился так
«Лучше самая иссохшая материнская
грудь, чем тот ад, который у
взрослых называется жизнью».
Л.Шестов, «Великие кануны».
Как-то весной П. Лавут выступал перед студентами ЛГУ. Докладчик был неплохо экипирован: привез кинопленку «Барышня и хулиган», цитаты, самоуважение… Подозревая, что аудитория не успела еще в школе вызубрить вирши Маяковского, экс-импресарио зашелестел стоптанным голосом стихи о смерти «агитатора и главаря»; какой-то верзила не выдержал, поднялся с места, громко, угрюмо брякнул: «Маяковский застрелился потому, что рядом с ним были такие, как Вы», ‒ и потопал в подкованных ботинках к двери. Первокурсники заволновались, замоторелые бабушки, приковылявшие на встречу, стали сочувственно вздыхать, забыв, что в свое время вежливо кусали «вдохновенного громилу».
Почтительно ссылаясь на педагогическую ложь, я довожу до сведения всех «не понимающих» Маяковского, что великий поэт пал от руки современной культуры.
Краткий психоанализ жизни и творчества этого «большевика искусства» вскрывает конфликт между человеком «от мяса бешеным», который сам «себя смирял, становясь на горло собственной песне», и обществом – «рукой миллионопалой, сжатой в один громящий кулак».
…Я рассматриваю интровертированную экзистенцию Маяковского, как органически целое, сцементированное сексуально-агрессивным инстинктом и разъеденное моралином. («Это хитрая тема. Нырнет под событие в тайниках инстинктов, готовясь к прыжку…»).
Я не ставлю точного диагноза недуга; ограничиваюсь констатацией невроза, указываю на отчаянную схватку между «Я» и «ОНО» в душе «героя и жертвы революции». Определить клинически, чем именно страдал «ассенизатор и водовоз» ‒ удел лейб-медиков, которые, вероятно, знали и знают истинную пружину этого банального самоубийства, но лицемерно прячут концы в воду, деля лавры скромности с литературоведами, писателями и философами107.
…Истоки трагедии Маяковского лежат в раннем детстве.
Каждый ребенок к четырем-шести годам психосексуально сформирован и в будущем только шлифует либо невроз, либо норму. Под нормой подразумевается порабощение принципа удовольствия принципом реальности, умение индивидуума присосаться к действительности. Нынешний потомок обезьяны в своем «культурном развитии» наверстывает (в чрезвычайно концентрированной форме) крестный путь, который отмахало человечество за несколько тысячелетий. Ребенком любой из нас ощущает напор свежих, сильных желаний «из древнейшей древности, где самку клыком добывали люди еще…»; под кнутом воспитания они воспринимаются нами в процессе врастания в социальный организм, как низменные поползновения, удручающе принижающие, якобы, нашу личностную ценность в рамках здравого конформизма.
Плацдарм инфантильной агрессивности и эгоизма – либидо, половое влечение, психическая энергия ребенка. Первый бессознательный выбор секс-объекта: отец и мать.
Бултыхнулись в лету слащавые иллюзии хотя бы того же Льва Толстого о стерильной чистоте духа и плоти детей. Права оказалась христианская церковь, догматически утверждающая изначальную греховность каждого человека, независимо от того, сколько лет или дней он прожил на земле до наступления «весны небытия».
Чадо сексуально извращено, автоэротично. Оно удовлетворяет магистральные потребности при помощи эрогенных зон (главные из них: анальная, оральная, уретральная, носовая – выстланы слизистой оболочкой, как шоколадная конфета бумажкой из фольги).
Стало трафаретом то, что отпрыск млеет от секс-наслаждения, когда сосет грудь матери, ковыряет в носу или сидит на горшочке. Судя по тому, например, как много Маяковский курил, нетрудно догадаться, что в детстве он вовсю эксплуатировал свой рот. («Нам остается от старого мира только папиросы «Ира»).
Ребенок любит лишь самого себя, ему совершенно неведома идиосинкразия общественности (чувство долга, вины, взаимовыручки). Он орет со слезами, если запрещают держать палец во рту, подглядывать как мочится сестра, обижать сверстников.
Отношение мальчика к отцу (девочки к матер)/ амбивалентно, дуалистично.
«Больше чем можно
Больше чем надо –
Будто
Поэтовым бредом во сне навис –
Комок сердечный разросся громадой:
Громада любовь;
Громада ненависть».
Диалектика секса заставляет чтить отца, как высокий идеал, как сверх-я, каким сын мечтает быть, и одновременно вынуждает ненавидеть папашу, в глубине души желать ему смерти за то, что взрослый соперник мешает мальчику утонуть в неге инцеста – завладеть матерью, «сделать ее своей женой» (по признанию, например, малолетнего Ж.-П.Сартра). Наследник боится, что грозный глава семьи кастрирует его. Пенис – предмет биологического чванства, расового превосходства, одного пола над другим. Смутно светит надежда на coitus с матерью.
Под укрощающим натиском «культурной среды» первобытные инстинкты не уничтожаются и не капитулируют, а эластично отступают в область вытесненного, забытого, бессознательного (оно). Человек в коротких штанишках начинает сознавать себя как «Я»; насупившись букой, вкушает азы цивильной нивелировки. Он дисквалифицируется в социально полезную единицу, в дрессированное стадное животное. Это животное, впрочем, показывает зубы, когда изгнанные цензурой воспитания, ходячего образования, нравственности распивочно и на вынос, ‒ сексуально-агрессивные стремления рвутся наружу.
Если варварский потенциал двуного существа не сломлен в пеленках, попадая в людской муравейник, где мыслят и двигаются по расписанию, такое созданьице гибнет физически или психически.
Сей же вариант ожидает того, кто еще в детстве задавлен преувеличенно строгой ролью матери или отца, освобождение из-под которой (которого) ‒ стержень всей жизни.
В половом аспекте «мыслящий тростник» созревает на юге раньше, чем на севере. Владимир Маяковский родился в горячей Грузии. Он был самым младшим ребенком в семье. Смерть брата избавила его от лишнего конкурента по отношению к матери («Я люблю смотреть как умирают дети»). Малыш рос под скурпулезно заботливой опекой Александры Алексеевны и сестёр, которые питали к нему симпатию уже потому, что были старше. Мать Маяковского – это «огромная воля и выдержка», домашняя работяга.
Отец – натура вспыльчивая, неуравновешенная; служил лесничим; ремесло опасное.
Интеллект развивается параллельно либидо. С четырех лет Володя полюбил книги. Ему нравилось, когда мать читала ему сказки и стихи. Она выучила сына азбуке; два-три стиха будущий поэт навязал на память. Одно из них принадлежит А. Майкову:
«Был суров король дон Педро,
Трепетал его народ,
А придворные дрожали,
Только усом поведет…»
Если подвергнуть дешифровке, почему больше всего «кроха» декламировал именно эти строчки, станет ясно, насколько «будетлянин» боялся Владимира Константиновича, своего отца, носившего черную бороду и усы.
Инфантильная страсть к подглядыванию, к выявлению топографии материнских половых органов исподволь вылилась у мальчика в оригинальную манеру горланить стихи, нырнув в полость больших кувшинов для вина. Десанты в пустые чури бессознательно имитировали coitus, а вокальная чеканка «Был суров король дон Педро»… ‒ издевку над отцом.
Разрушению авторитета отца, которое затем привело к поверхностному атеизму, способствовало празднование «рождение Володи и отца в один день». Можно представить, как волновался долговязый мальчуган: «В доме пекли пироги, обсуждали, как лучше убрать юбилейный стол, кого пригласить». Возникновение радостных хлопот, которые в основном возникали из-за даты отца, носившего черную бороду и усы.
Благоприятный климат для расцвета комплекса Эдипа и в том, что в семье часто не хватало отца, «ему пришлось одному жить в лесничестве».
Желание смерти папаши («А мы не Корнеля с Расином, отца родного обольем керосином…») нашло себе осуждение в мистическом страхе поэта перед всеми колющими вещами после того, как Владимир Константинович, проколов палец шилом, отправился, от заражения крови, в лучший мир. Рычаг более поздней «преступности» Маяковского – в неприязни к покойному. Летальный исход главы семьи – важнейшее событие в жизни сына. Как сухо, как телеграфно, как посторонний говорит он об этом драматическом факте в «Автобиографии» – «Распоряжался на похоронах, обо всем хлопотал, не растерялся, сразу почувствовал себя мужчиной…».
Вскоре почил в Бозе брат отца – Михаил Константинович, и мать веско сказала любимому Володе: «Теперь ты наследник фамилии Маяковских».
Наследник был заласкан в детстве. Отсюда: сверхчувственность, капризность Маяковского из-за «черствых булок вчерашней ласки», получаемых им от женщин, с которыми он пытался впоследствии сойтись. Ни одна из них не виновата.
Наш пострел свысока подчас относился к сестрам, возможно подозревая, их в какой-то неполноценности, в «кастрации». Одной из сестер брат заявил, что ему нравится маяк, он-де жалеет, что не посмотрел на сестру с вершины маяка. Он щеголял в матроске.
Ему льстило, когда школьные товарищи звали его сокращенно «Володя Маяк». Он сочинил книжечку «Про моря и про маяк».
Маяк внешне похож на фаллос108.
Психическое не всегда есть сознательное.
При жизни отца Володя получал четверки по закону Божию, хотя и тогда на уроках дерзил попу. Ранняя смерть папаши развязала отроку язык и руки, обернулась еще в гимназии карикатурами на учителей, контактом с революционерами. С однокурсниками ему скучно. В 12 лет интересуется политикой, а несколько позже почитывает Энгельса, очевидно, многое не понимая. Во всем этом сквозит тенденция стать взрослым, заменить отца, причаститься к власти, которой лесничий владел в семье, не случайно партийная кличка юноши – отчество отца – «товарищ Константин».
В 1907 году штурмует вскользь «темного Гегеля», а в 1909 году тяготеет к полифоническим романам Достоевского, где свирепствуют отцеубийство, разврат, «духовная поножовщина», «покаяния двери отверзи ми», комплексы Наполеона, розовый гуманизм. Напористость, энергичность с уклоном в садизм почерпнута Маяковским у Ницше, которого он ценил наряду с Достоевским, величая себе то «крикогубым Заратустрой», то «Раскольниковым». Сравните строки из «Флейты-позвоночника»: «Я душу над пропастью протянул канатом, жонглируя словами, закачался над ней…» ‒ и сцену из «Так говорил Заратустра» ярмарки, над которой разбивается канатный плясун. Заратустра – канат к сверхчеловеку.
«Пощечина общественному вкусу» выдержана в сугубо вульгарно-ницшеанском тоне. Любимчик Маяковского «Витя Хлебников» завел в «зоопарке» моржа с «усами Ницше».
При составлении протокола в полицейской части четырнадцатилетний дворянин плоско каламбурит («части», «отчасти»). Каламбур позаимствован из книги Достоевского.
Уже тогда, в 1908 году при первом аресте от следователя не ускользнула предрасположенность революционера к неврозу. Маяковский был освидетельствован психиатром, который пока счел, что «в психиатрическом отношении все в порядке». В 1909 году в заявлении на имя московского градоначальника Маяковский сам констатирует появление у него «неврастении». В дальнейшем боязнь сойти с ума щедро просвечивает в его творчестве («Пришла в голову отчаяньем завесила мысль о сумасшедших домах», «на мне ж с ума сошла анатомия», «Да здравствует снова мое сумасшествие», «Я обвенчаюсь с моим безумием», «уже наполовину сумасшедший», «в кровавом поте тело безумием качало» и т.д. и т.п.).