Те, кто уже читал эту заметку, почти в один голос заявляли, что всё это очень мило, но где же анализ текстов Хармса? Если бы сказанное подтвердилось подобным анализом – всё было бы на месте, а так… А так этим может заняться каждый для собственного удовольствия и Освобождения.
О Сущности
Сама по себе сущность непрерывна. Всякое нарушение этой непрерывности абсолютно произвольно в онтологическом смысле, ибо форма не способ существования сущности, а способ её обнаружения; форма – способ существования сущности для кого-то, способ её описания. Цельность оформленной сущности существует только в том смысле, что она представляет единство способов обнаружения и того, что с их помощью обнаруживается. Именно в этом смысле "сущность формальна, а форма – сущностна": здесь схвачен момент единства онтологического и гносеологического, речь идёт не о сущности, а об оформленной сущности.
Коль скоро мы о чём-то говорим, мы говорим, естественно, об оформленной сущности. Всякое достижение человеческой мысли, между прочим, является оформлением чего-то такого, что раньше было неоформлено, глобально, сущностно.
Конечно, всякая форма выступает в оформленной ею сущности (в результате) и в качестве содержательного момента, поскольку нарушает присущую ей глобальность, "сдвигает" её, вырывает из целого и вносит в неё онтологически произвольные характеристики. И мы получаем неразложимую на форму и сущность "оформленную сущность" – результат познания.
Любая система объективации мира (оформления) в принципе может охватывать только какую-то незначительную часть и при экспансии, естественно и закономерно, впадает в абсурд, исчерпав область своего применения. "Принципиально статистический мир", "элементарная длина" и – с другой стороны – "расширяющаяся вселенная", "первичный взрыв". Где же был мир до первичного взрыва? Получается так, что его вроде бы вообще не было. В лучшем случае можно услышать глубокомысленное заявление: "Этот вопрос не имеет смысла". И это даже верно, если мы говорим "изнутри" способа объективации, хотя, разумеется, можно говорить только о том, что объективируется. Но можно говорить об ограниченности любой объективации и её онтологической произвольности. И когда мир на каком-то рубеже "заканчивается", "исчезает", то это вовсе не пресловутое "исчезновение материи", а выход за границы принятой системы объективации. <…>
Познание углубляется не только в природу, но и в самоё себя. На каждом следующем шаге познания доля онтологического уменьшается, возрастающие трудности всё более оказываются связанными с внутренними проблемами самого познания и его аппарата. Диалектика познания здесь в том, что, уменьшаясь в каждом следующем шаге, доля онтологического в нём стремится к нулю, т.е. в том, что, в конце концов, познание приходит к своему пределу, концу – к своему отрицанию.
О ШАХМАТАХ
В этот день я уже успел прилично выпить и находился в том приподнятом настроении, когда чувствуешь необычайную уверенность в себе и когда совершенно естественно влезаешь в какие-то дурацкие истории, которые, как правило, плохо кончаются.
Была еще только средина дня, передо мной стояла почти полная бутылка "Симбела", следующий день был тоже нерабочим, – в общем, все обстояло самым прекрасным образом. Я уже собрался прикинуть одну композицию, – была у меня неплохая идейка и даже достал шахматы, но тут оказалось, что у меня кончились папиросы. Я выпил еще рюмку и вышел. Перед магазином толстая баба громко выступала на потрёпанного мужичка лет сорока пяти. Мужичок зло огрызался, но его почти не было слышно. Насколько я понял, чем-то он там торговал. Проходя мимо, я положил руку мужичку на плечо и, находясь в состоянии вполне благодушном, сказал ему что-то вроде того, чтобы шел он потихонечку домой. Он согласно кивнул. Возвращаясь уже с папиросами я его нагнал. "Чем торгуешь, мужик?"– спросил я довольно участливо. "Уже все продал", – ответил он. Но поскольку я продолжал идти с ним рядом, он, видимо, из вежливости, решил продолжить разговор и стал однообразно поносить бабу, которая на него кричала. И тут мне пришло в голову очередная идея. "Тебе, мужик, может, опохмелиться?" Он остановился и сказал: "Ну. Где ж теперь достанешь". Вид у него был прекрасный: старый до крайности измызганный пиджак, грязные рабочие брюки и стертое красное лицо без мимики и вообще без выражения. "Ну, вот что, мужик, – сказал я, – если хочешь опохмелиться, пошли. Я показал ему свой дом, сказал как найти квартиру. "Теперь ты здесь постой минут пять. Там соседи всякие…" "Да-да, я понимаю", – закивал он.
Я уже переоделся, пропустил рюмочку, а его все не было. Я решил, что он не придет, опасаясь какого-нибудь подвоха, но еще минуты через две он позвонил. "Ну, вот что, мужик" – сказал я, открывая,– ты проходи, раздевайся, но учти. Стечение обстоятельств. Сюда больше никогда не приходи. Будут неприятности." "Я понимаю. Никогда. Ты что", – согласно закивал он. Я сделал еще несколько пассажей в том же роде, пока мне не показалось, что он достаточно этой мыслью проникся. Мы прошли в комнату. Взгляд его остановился на "Симбеле." "Подойдет?" – спросил я. "О. Конечно. Десятирублевая". По контексту, во фразе должно было звучать уважение, но его интонации были также стерты как и лицо. Потом он увидел шахматы и сказал: "Сыграем?" Это было забавно. Играл я, правда, небрежно, в полглаза, все время его о чем-нибудь расспрашивал и больше слушал ответы, чем смотрел на доску, но когда проиграл, то искренне восхитился и поднял тост за его таланты. "Там я всё на это, – он показал сначала за спину, а потом на доску, – выигрывал". "И сколько?"– спросил я. "Восемь с половиной". "Как у Феллини". "Что?" "Нет, это я так, многовато, говорю". "Не все сразу. Три раза побывал". "И за что?" "Вот за это" – он показал кулак. Я пожал плечами. "Что ж ты думаешь, я драться не умею?"– в первый раз у него прорезалось нечто вроде интонации. "Умеешь, умеешь",– миролюбиво согласился я и предложил ему вторую партию. Он продолжал рассказывать, что живет последние лет десять с какой-то бабой, сейчас там что-то у них не слава богу, ночует в подвале на подстилке, получает сто шестьдесят рублей, так что и на выпить не хватает, что по пятницам он весь вечер у магазина. если мне вдруг что надо, выпить там или что-то, он разобьется, ну и так далее. Вторую партию я выиграл, хотя мне было довольно трудно не отставать от его темпа. Когда он проиграл третью и я предложил еще одну, он отказался и стал собираться на свою подстилку в подвале, хотя "Симбела" осталось еще прилично. В дверях он меня всячески поблагодарил и ушел отказавшись даже от рюмочки на дорогу.
Закрыв за ним дверь, я достал большой фужер и выпил остатки залпом. Я думаю, он никогда не проигрывал.
Конслаев Ю.
Юрий Власенко
БРОДСКИЙ
Можно, конечно, отдаться языку и следовать за ним. И, разумеется, в результате могут быть записаны образы и мысли как бы превосходящие наше наличное самосознание. И результат этот, полученный вроде бы с нашим участием, может потребовать от нас же достаточно больших усилий и времени для его усвоения, понимания. Здесь Бродский прав. Но есть ведь и совсем другое мышление, которое как бы заранее знает, какой язык, какое выражение, формулировка ему нужны. Но знает отрицательно и поэтому как только язык отклоняется, его останавливают, возвращаются и начинают сначала. Есть простой и всем известный частный случай такого мышления: вспоминание стихотворной строчки, фамилии, слова – забытого, но не совсем: нам точно известно, что предлагаемые слова – “не те”. И если в первом случае язык как бы сам изобретает, то во втором идут поиски такого языка, который был бы “то” т.е. в первом случае “поиск языка” /язык ищет/, а во втором случае “поиск языка” /ищется подходящий язык/: С позиции поиска языка – поиск языка часто /пожалуй, что и всегда/ выглядит как нечто непрофессиональное, по крайней мере – предварительное. Поиск языка заканчивается /если заканчивается вообще/ его обретением, формулированием того, что до этого было внеязыковым, – предмет мысли и ее результат /формулировка/ совпадают. Поиск языка предполагает наличие размытого, до конца не уясненного предмета мысли, а ее результатом оказывается множество приближающихся, но всегда неточных формулировок; реальный результат – это их общее, которое так и осталось несформулированным. Поэтому поиск языка заканчивается лапидарной формулировкой, а поиски языка, в сущности, вообще не оканчиваются, они могут быть продолжены как угодно долго; мысль путается, кружится, возвращается, но никогда не способна обнаружить свой идеальный образ.
“Думай о смысле, а слова придут сами”. Это Кэррол, даром, что он – самый знаменитый игрок словами. Бродский придерживается прямо противоположной философии /:”Думай о словах, а смысл придет сам”?/ и, видимо, полагает, что тот, кто думает о смысле – это, по меньшей мере, – не художник, а может и вообще никто, поскольку думать могут только слова.
И о Бродском можно сказать хорошее. И, может быть, самое хорошее, что можно сказать о писателе, тем более – о поэте: он конченный человек. Но и самое плохое: тоже можно сказать сейчас: конченный поэт. А ведь и человеком теперь не станешь.
Я могу легко себе представить, что Бродский со всем вышеизложенным согласится и грустно отметит, что опять его не поняли. А если сказанное в самом деле верно, то тем грустнее, что автор этих справедливых соображений ничего не понял…
Освещенная вещь обрастает чертами лица
Иосифа Бродского,
Который ее освещает…
Здравствуй! Получил два твоих письма почти одновременно. Но хоть их и два, а написал ты мало. Хотя, правда, хоть и мало, а я всё равно не понял, какой это я посылал «гроссбух с фундаментальностями»? В связи с эти прошу тебя на отдельном листочке написать названия (или первую строчку) всех моих опусов, которые у тебя есть. Я уже не ориентируюсь и, пожалуй, послал бы когда что, но ведь не хочется посылать что-то, м.б. (может быть), в третий-четвёртый раз. К следующему письму я и со своей стороны составлю список всего, что ты присылал мне. (Особенно мне любопыно, что же я послал в последний раз с Фаиной?).
«Роман воспитания» включили в предварительный список на премию Букера (Букуров – на Букера!). Даже если всё для них на этом и кончится – понапишут о них много, – чуть ли не каждое издание считает своим долгом высказаться об этом списке и расставить свои оценки. Можно сказать – бесспорная всероссийская известность.
Приезжала в Пермь на несколько дней из своей украинской заграницы Люда В. Заграница её сильно утомила и она прикидывает, как бы перебраться в Пермь. С Катковым я её познакомил, он ведь у нас проректор, возможно что и получится (за границей она тоже в вузе работает).
Мои извинения жене. Пить-то мне пришлось одному, а в результате я только на следующий день вспомнил, что обещал ей донести книжки до подъезда, а сам это, того… Глуховато и не очень ясно… Прости меня, Христа ради. А всё спонтанность…
11/VI-96
Здравствуй! Получил твоё письмо. Пытаюсь, вот, отвечать. Только что вычитал из «Книжного оборзения» (1995, №49) такую вот фразу: «Женщина может и должна быть прекрасной – об этом, кстати {sic!}, написал для нас рас-з замечательный писатель из Кургана Виктор Потанин» Вот! А ты говоришь, в том смысле, что не говоришь. (А пишет это лит. редактор журнала «Мир женщины» – б/у «Советская женщина»).
Зря ты заканчиваешь письмо в том смысле, что де всего не опишешь. М.б. это и верно в некоторых отношениях, но ведь надо и стремиться.
«Урал» всё-таки, хоть и через пень колоду, продолжает выходить: вышел 5-й (это после того, как забуксовал надолго на 4-м) и 7-й; ожидаются 6-й и 8-й. Мой отрывок из «Снов» с да Винчи и евонным обратным письмом долго валялся то в одной пермской газете, то в другой. К нему было послесловие Каткова – как психолога и проректора, которое его время от времени просили б.-м. (более-менее) целиком переписать. Накопилось по крайней мере 3 варианта с последовательно меняющей строгостью и солидностью. На днях «Мвр»-таки напечатало. Что и присовокупляю. В своём тексте, как ты увидишь, я поленился хоть что-нибудь исправить и доводить (как здесь, так и для «Урала»). Хотя и делаю иногда заметки для 2-й части «Снов».
По поводу «Эрона» (которого я тоже не прочёл по причине длины и утомительности), тоже в каком-то «КО» («Книжном обозрении») за 95 год поэт не без дарования О. Хлебников (хотя и без дарования однофамильца) к моему удивлению писал довольно бодро в защиту оного и даже посетовал, что не понимают вот люди, что такое настоящий постмодернизм. Видимо «Эрон» – он и есть (постмод.).
Хотя поведение моё по конституции (по моей) спонтанное, я всё время что-то делаю – хотя, как ты понимаешь, не понятно кому или куда (от фундаментальных философских работ – до составления антологий, – это если только о лит-ре говорить). Ну и, мысли тут всякие фундаментальные иногда в голову приходят, и менее фундаментальные – и – увеличивают «основной список необходимых трудов», каковые перевалили уже, кажись, за 50 штук. Не то что бы это сильно меня угнетало, но какой-то оттенок глупости в этом есть, даже если предположить, что я в самом деле могу начать и закончить в предполагаемом виде любой из означенных там трудов.
К Каткову приехала мать, тут ей стало совсем нехорошо, – что-то с сосудами, – лежит в реанимации. Катков третий день на работу не ходит. Я-то надеялся, что с Новым годом подобные флюктуации прекратятся, – так вот нет. Будем надеяться, обойдётся. Но пока не обойдётся – это письмо я тебе не смогу отослать: надо же вложить вышеуказанные обрывки из «Снов» с Катковской статьёй, а вего на работе отсутствие я не имею, увы, возможности, воспользоваться XEROXом.
Так что я, пока, буду переодически это письмо продолжать.
Вот! – Опубликовали ещё и рецензию на журнал Кальпиди в «ПН» («Пермских новостях»). Что-то я тебе о нём писал, но ты не отреагировал, видимо по той причине, что очень спешно в письме своём закруглился. А вот мне, может, скучно? Может, я тоскую, а? – Теперь вот надо делать копию и с этой статьи. Я, конечно, лез из кожи, чтобы написать хоть что-то обнадёживающее (кое что – касательно Бруштейна – сократили), а посему читать особо нечего. А журнал, вобщем, неважный.
Ещё вот странная книжка, изданная в Кургане: Веснин Ф. С. «45 запрограммированных частуше о треугольнике», Курган, 1995, 40 с., 4 т. экз.
= Сейчас вот дозвонился до Каткова домой. Мать у него всё ещё в реанимации, но завтра он будет у себя в конторе с утра. Попытаюсь отксерить что собирался, присовокупить и выслать. Опять же и родителям деньги завтра принесут (надо же и платить там чего-то, чего сейчас, если я ничего не забыл, «-355 тысяч»). Искренне сочувствую вам в связи с проблемой цветной печати. У нас, насколько я знаю, самый дешёвый лист (формата машинописного) стоит 10 т., – да и то, если места знаешь.
Там же, где «Бабочка» (которую ты никак не охарактеризовал, между прочим), только в № 11 – ещё один р-з Лёни. Совокупность приёмов та же, только сделано гораздо грубее и откровеннее. Читал ли ты его «Повелителя пустыни» и «Так в посольских обычаях ведётся…»? (о детективах его не спрашивая, это нечто заведомо необязательное). А ещё наш Гашев (я, правда знаю только его жену, – работала в Пермском издательстве, царство ему небесное!), кажется, за 94 год получил премию журнала «Юность» за опубликованные в нём же ст-ия. И, как не удивительно, – поделом.
На всякий случай закругляюсь. Если ничего не случится, – завтра отшлю. Передай мои наилучшие пожелания жене и всякие приветы Веселову (так?) – надеюсь, что хоть он выздоровел. Ю.Вл. 28/1-96 г.
Привет,
Я совсем запутался, что посылал тебе, о чём писал, о чём нет. Но, кажется, опять затянул с ответом, в чём и каюсь искренне. Не обессудь, если, в связи с вышеизложенным, буду повторяться.
Итак: получил я ксерокс из КиКа и несколько страниц «Анадема». Электронный адрес я дал тебе правильный, повторяю: <…@...>
Хорошо бы получить хотя бы один экз. «Академа» натурель. Кажется, можно устроить получасовую (или чуть больше) передачу по альманаху на пермском радио, а если так случится, то скорей всего автором и ведущим буду я сам. Передача, как водится, пройдёт несколько раз. Если нужно, можно будет её и записать.Наверное, у тебя будут пожелания к передаче. Но, поскольку передача пермская, то она неизбежно будет с уклоном в пермских авторов. Но поскольку альманах курганский, то я думаю, то и курганское радио не откажется прокрутить эту передачу, м.б. прокомментировать, м.б. – ввести в передачу больше курганских авторов /тут тебе и карты в руки/. Рассмотри сиё.
В своём рассуждении о Илье Муромце ты, почему-то, не обратил внимания на то, что искомый богатырь сиднем сидел тридцать лет и три года – возраст Христа, время подвига (Влияние Евангелия бесспорно).
Что с отдельными изданиями при журнале? Надо ли мне подсуетиться по этому поводу (например, привести в Божеский вид «Сны»? или мечты эти переносятся на неопределённое время?
Поскольку я, кажется, заработаю вскоре небольшую сумму, то «Пермский период полураспада» я думаю всё-таки выйдет. Пожелания и тексты принимаются.
«Бродского» для №2 «Академа» могу выслать по первому требованию.
Какие ещё мечты и перспективы?
Жду напряжённо.
Всех благ.
Привет жене.
19/3-99 ЮВ
Привет тебе, Валера!
Разучился ты писать в последние – годы? – пожалуй что и годы уже! Положим, ты можешь сослаться на то, что я сам виноват (а я виноват), но ведь знал же ты, не мог не знать, что не по дурным каким-то умозаключениям я молчу, знал даже, что такого и быть не может, что просто дурно мне и нехорошо. Нормальное твоё письмо, пожалуй даже сократило бы мою дурь. Или – не дай Бог – я тут всё о себе и о себе, а у тебя там тоже черти что творится? – Поделись…
Тут в Перми стал вдруг выходить журнал «Пермский пресс-центр». В смысле полиграфии – образцовый, даже в сравнении с западными журналами. И вообще вся изопродукция на высоком уровне, фотографии хороши не только технически. Прочее – хуже, но вовсе не так плохо, как в предыдущих попытках пермских журналов. Так вот, в №4 за 99 год в этом журнале появилась и моя статья о Нине Горлановой, заказанная одним из деятелейю Возможно (скорей всего), этот журнал можно обнаружить и у вас, если не в библиотеке, то в продажею Стоит он, правда, 35 р., но покупать ведь необязательно, можно посмотреть и не подходя к кассе. Если захочешь, сделаю xerox, но, думаю, это необязательно. Любопытно, что в этот же журнал умудрилась попасть и моя Наталья, правда только в виде изображения: в статье «Главред Лобанов» есть маленькая (и, увы, самая неудачная) фотография редакции «Нового компаньона» (там они не все, нет, напр., моей б. жены) и в центре, видимо в качестве наиболее яркого пятна – Наталья.
Недавно позвонил один деятель – Гейман (sic!) – и сказал, что поместил часть моих стихов в одном интернетовском журнале («Лимб»), а другую часть – в другом (забыл название). Если не сможешь сам найти, и если заинтересуешься, оговори особо, а то я просто забуду. Пока я, правда, и сам этих журналов не видел.
В №4 (кажется) журнала «Арион» (Москва; это, кажется, единств. журнал, посвящённый исключительно поэзии) должна появиться подборка моих ст-ий (правда, не помню сейчас под моей фамилией или под псевдонимом). Возможно, он тоже есть в Интернете.
Катков сказал, что по тому адресу, который ты дал (www.Kurgan…>) ничего нет. <…> я так и не добрадся до твоего журнала, что очень жаль. Напиши ещё раз, как там с ним и что.
У тебя там было ещё какое-то приложение к альманаху, где ты собирался опубликовать моё «Бродский: творческое поведение» – так публикуй в том виде, в каком тебе нравится, уточнения подождут до, скажем, отдельного издания.
Что там у вас с продолжением вашего «Академа»? Какие ещё события имеют место быть?
Я уж толком не знаю, о чём писал – о чём нет. Что я стал членом СРП (это тот, где Евтушенко) писал?. Билет мой видел, правда, только один Катков, потом я его неизвестно куда дел. Это устройство предложил мне (и провернул) Беликов. Поэт, но ты вряд ли знаешь о его существовании. У вас ведь там, в Кургане, тоже, наверное, есть своё отделение СРП? Почему бы – не? Вместе со мной – с одной, т.с., подачи, были приняты ещё 6-ть человек, которые все вместе не опубликовали даже той малости, что я, но приняли – всех. Хорошая организация.
Я тут начал писать нечто очень длинное, под названием «Расследование» (название рабочее, но, м.б., такое и останется): нечто вроде автобиографии, с прямыми упоминаниями если не фамилий, то имён и, естественно, честное изложение некоторых событий, с этими именами связанных. Правда, тут присутствует некое довольно резкое допущение, которое и позволяет, собственно, б.-м. бесстрастно и естественно организовывать материал, который бы иначе просто не поддавался бы изложению. Я написал уже страниц 70-т (правда, ещё недоорганизованных), но явно ещё даже и не развернулся. Ты знаешь, что я принципиальный противник всякой пространности, так что всё, вроде, в деле, – глядишь, получится что-нибудь на самом деле основательное. Этот роман меня сейчас и спасает – пишу каждый день по 5-6 часов, не меньше, даже если дело идёт плохо, всё равно не могу заняться ничем другим. Это тоже говорит в пользу задуманного.
А ты там что у себя развиваешь?
Давай попытаемся восстановить нашу переписку в прежних масштабах? ЮВ 29/1-2000г.
Дорогой ты мой!
Опять я что-то подзапутался в своей странной жизни. Я тут на днях написал тебе письмо и присовокупил к нему рассках на 3х стр-ах неизвестного достоинства. Отец утверждает, что я его отправил, но я, убей Бог, почти уверен, что нет. Я перевернул квартиру три рахза, по ходу этого ещё что-то потерялось, но письма не нашёл. К тому же, я зачем-то успел выбросить черновик рассказа, хотя он отличался от беловика только тем, что был написан от руки. Если найдётся, я дошлю, а если ты его получишь, то не забудь сообщить мне это. А пока, в виду отсутствия его, приходится повторяться. Ты что-то очень много пишешь о пресловутом союзе РП (российских писателе) и, со всем присущим тебе смирением, целую страницу посвящаешь тому, что ты вот, например, недостоин столь высокой участи. Если бы ты высказался покороче, я, м.б., решил что-нибудь другое, а так меня просто подмывает извиняться и извиняться, хотя, честное слово, я пока ни вчём не виноват. Юрий Беликов, наличный тепершний глава СРП, решил во что бы то ни стало расшириться, поскольку за сим могут последовать некие блага для союза (помещение, телефон, даже какая-то ставка, кажется) и упорно начал организовывать семь человек для этого совершенно необходимого дела. Причём сильно беспокоился, что примут только меня, не потому, что я такой гениальный или, хотя бы талантливый, а потому, что только у меня есть что-то отдалённо (не более того) похожее на публикации. Публикаций у всех остальных гораздо меньше, чем у тебя и – не будем уж совсем говорить о качестве – и в местах совсем уж неизвестных, где, можно сказать, не ступала нога человека (если не считать за таковых самих публикующихся). Так что юмор твой по поводу СРП до меня полностью не дошёл. У меня вообще большая коллекция документов, которыми я не пользовался уже десятилетиями – диплом там, трудовая книжка, наверняка ещё ч-нибудь. Ну и пусть себе лежат?
Катков сказал, что адреса www.kyrgan…> вовсе не существует в природе. Врёт, наверно? Я об этом спрашиваю тебя не только уж который раз, а ты упорно забываешь ответить. Что же там у вас с журналом и как до него добраться? Ответь уж, ради Бога!
Дома, надеюсь, всё хорошо. Привет жене. Думаю, что и её и твое тв-во непременно развивается в разные стороны. Прислал бы что-нибудь?
Тут – в Перми – выходит высокополиграфический (это в самом деле!) журнал «Пермский прессцентр» с разделом «Парк Пермского периода». Кажется, они собираются переименоваться в просто «Пермский период». Странным образом воплощаются мои мечты. В №4 (кажется) за 99 год есть моя очередная статья о Горлановой-Букуре, можно сказать заказная (Ю. Беликовым).
Тебя, как обычно, ждёт растущая пачка книг.
Как там с философскими и культурологическими проблемами?
С уважением ЮВ 8апр2000г
ЛАНДАУН – КОНСЛАЕВУ
Что с журналом? С журналом всё нормально. Он не выходит. Все материалы в папке, вот она, лежит передо мной.
Что с электронной почтой? С электронной почтой всё отлично. У тех, у кого есть выход в интернет, выходят, общаются. У меня выхода нет. Знакомый компьютерщик, который отсылал тебе моё сообщение, мог что-нибудь перепутать, а я проверить не могу, только спросить у него по телефону. Так что жди простого бумажного письма.
КОНСЛАЕВ – ЛАНДАУНУ
Привет, тебе, привет!
Кажется, я тебе говорил, что роман пишу? Сейчас стр-ц 50-т напечатано /первый беловик/ и стр-ц 200-ти заметок и заготовок. Это автобиография и мемуары. Но для меня было невозможно сделать это напрямую, буквально /тебе это должно быть понятно/, даже если сменить имена, сделать неузнаваемым город и проч. – Натолкнулся я на такую отстраняющую конструкцию: автор воспоминаний /я/ попадает в передрягу, ему пробивают череп, делают трепанацию и, очнувшись через несколько-то там дней, он обнаруживает, что сохранив, кажется, свои знания и способности, он ничего не помнит о своей жизни. Не знает как выглядит его мать, отец, не знает, что у него была жена, есть ребёнок и т.д. Он не знает даже как он выглядит сам и как его зовут. Постепенно выясняется, что он, некоторым образом литератор, и обнаруживаются многочисленные дневники, записные книжки, по которым он и пытается восстановить свою предыдущую жизнь. Ну, разумеется, он снова знакомится со своими друзьями и знакомыми /и родственниками/, которые тоже что-то ему рассказывают о его /прошлой/ жизни. И он пытается восстановить свою жизнь как чужую.
Такая конструкция оказалась крайне удобной, чтобы говорить о всём для меня важном и всё это друг с другом как-то соотнести. Но из неё же почти с неизбежностью возникают следствия, ставящие меня как реального человека в затруднительное /местами/ положение. Использовать такую конструкцию можно только как абсолютно реальную, как документальную истину. Это можно сделать единственным способом: называть себя и всех окружающих настоящими именами, рассказывать о них истинные истории и, вообще, говорить о них то, что думаешь /или, если по роману: что думал о них протогонист в предыдущей жизни/.
Здесь не должны возникнуть какие-то сложности с теми, с кем я сейчас поддерживаю отношения. Даже если что-то и возникнет, то всегда можно утрясти к обоюдному удовлетворению. Сложнее с теми, кто занимал какое-то место в моей жизни и с кем, по каким-то причинам, я давно не поддерживаю отношений. Юзефович, например, или Никулин. С Юзефовичем ты мне вряд ли поможешь, а по Никулину, может быть, и дашь некоторые советы, если не буквальные, то хотя бы такие, чтобы я мог ориентироваться в ситуации и решать что-то с открытыми, так сказать, глазами.
Ты мне пытался рассказывать что-то о Ни-лине, – что я что-то ему написал /что? Это тем более интересно, что я – не писал/ и что он что-то там в связи с этим хотел узнать /что?/. Мог бы ты – по возможности внятно – всё это изложить? И, конечно, меня интересует, как он сейчас вообще ориентирован в действительности и какие реакции от него можно ждать в том или /в особенности/ в другом случае.
Вообще говоря, если бы не эти твои последние о нём /Ни-лине/ упоминания, то я, скорей всего, не стал бы тебя на эту тему беспокоить. В конце концов я к нему несколько раз обращался /в том числе за каким-то мелким вспоможением/, но он не посчитал нужным мне даже ответить. Так что руки у меня были развязаны. Но теперь меня опять начинают одолевать интеллигентские комплексы /хотя я о них и не высокого мнения, но куда денешься! – физиология!/
Надеюсь, что мои дурные планы не приведут тебя в ужас.
Избранная конструкция позволяет мне рассмотреть «внешним образом» и свои опусы. Некоторые из них включаются в ту или иную линию «романа». Что касается «Снов», то их прийлётся рассыпать и использовать в «романе» наравне с другими «источниками» и «свидетельствами». А такие вещи как «Истину», «Из жизни писателей», «Стихот-ие Поливанова», «Шесть листков» /»Посещение»/, может быть, – несколько стихотворений и ещё что-то – присовокупить к «роману» в качестве «Приложений» /на которые будут ссылки в основном тексте/. Возможно, что на то, что я пытаюсь сейчас делать, в некоторых отношениях похожа книга Юнга «Воспоминания. Сновидения. Размышления». Но пока это мои домыслы, книгу эту я всё ещё не прочёл /хотя, полагаю, прийдётся, даже если прийдётся читать её в читалке Горьковки/.
Размеры этого романа века представляются мне достаточно грандиозными, 25-30 печ. /печатных/ листов по крайней мере. Тем не менее, я рассчитываю к лету его закончить. Пока я не вышел на настоящий рабочий ритм, но и сейчас в среднем получается больше 2-х маш. страниц беловых /условно, предварительно/ в день.
Сложности с названием. Пока рабочее название «Расследование», но это пойдёт врядли, а ничего лучше в голову пока не приходит. М.б. у тебя возникнут к.-н. идеи?
Посылаю тебе опусы из «Лабиринта». Одновременно «Вид на вечность» должен был появиться в «Пермском пресс-центре» с рисунками Серёжи Аксёнова, но в последнюю секунду его из номера сняли /из-за необходимости рекламы/ и теперь, боюсь, могут не напечатать, хотя пока просто переставили в следующий номер. Узнают, что «В. на В.» уже вышел в «Лабиринте» и не напечатают. Мне-то это уже почти всё равно /хотя и не совсем/какие ни какие – а какие-то деньги/, а Серёжу жалко, тем более, они его заставили сделать рисунки ещё раз заново. Путаница эта вышла не по моей вине, я мог бы дать в «Лабиринт» и что-то другое, а Серёжа пострадает всё равно как бы из-за меня.
Продолжаю после большой паузы – отправить письмо не мог за отсутствием денег. За это время в одной пермской газетке появились три мои статейки – о Махатме Г. / у нас была прекрасная выставка в салоне «Сударушка», о книге Чарного об общении и о книге Андрейчикова /под псевд. С. Имис/ «Игра и сцена». Написал ему же рекомендацию в Союз Рос. писат. В декабре в Томском ежемесячнике «Культура» должна появиться статья о книге ст-ий Св. Ашировой. Стихи мне не очень нравятся, но баба она хорошая. Я закончил рецензию двумя сильно отредактированными четверостишиями, настолько, что одно четверостишие она не смогла даже распознать – из какого оно её стихотворения. Я уже делал с ней нечто подобное в другой статье о ней года два назад. и ещё тогда у меня появилась идея, которую я даже отчасти выполнил: отредактировать таким образом 20-30 её стихотворений – мне любопытно, будет ли результат похож на что-то стоящее. В той же «Культуре», возможно, появится и «Бродский».