Очень высокие горы. Восхождение

Парни им сварили борщ, хотя портерам еды не хватает. В первый день путешественники возмутились, зачем столько им наготовили? Они же столько не съедят! Но уже на следующий день поняли – всё, что они не доедают, доедают портеры.

…Шесть утра. Ох. Ну хоть бы ещё полчасика! Ну хоть бы ещё четверть часика… Юра повернулся на другой бок и закрыл глаза, сосредоточившись… Один, два, три… десять… пятнадцать… Да хоть двадцать пять! Не получится! Организм требует своё.

Кряхтя и постанывая (голова продолжала умеренно болеть), Юра выбрался из спальника, оделся и вышел, прихватив фотоаппарат.

Хочешь сделать эксклюзивный кадр, без фотоаппарата не выходи – гласит народная мудрость. Про походы по потребностям в ней ничего не говорится, поэтому Юра давно уже решил: место – не помеха для эксклюзивных кадров. Выходишь, а тут он, кадр эксклюзивный – сам пришёл!

На востоке вовсю полыхала заря нового дня, близился восход. Серов вздохнул и поёжился, скорее бы уж – а то холодно, как в Сибири! Африка тут у них, понимаешь… Он пощёлкал фотоаппаратом на восток, обошёл домик и вдруг встал как вкопанный. На Килиманджаро – нет-нет, на Кибо! – накрыв вершину ладонью, лежало облако. Юра расстроился. А как же там восходители? В облаке-то? В тумане? «Ё-о-о-о-ожик…» Им бы так не свезло… А то посмотрят они на Африку с высоты шести километров, ага…

– Что снаружи? – спросила из спальника Аня, когда Серов воротился.

– Облако на Кибо… Представляешь? Как ладонь лежит! Иди глянь.

– Мутит меня, Палыч… – она вынула из спальника страдальческое лицо и заставила его (лицо) улыбнуться. – «Скафандр» мой мутит…

– Здрасьте-приехали! Ночь же прошла… Должно было полегчать…

– Полегчает… Когда-нибудь… Когда-нибудь нам всем полегчает… И ещё… – Аню передёрнуло. – Он грязный!

– Кто?

– «Скафандр»!

И, отвернувшись к стене, она застонала…

Юра смотрел на напарницу с сочувствием. Аня – человек, конечно, тренированный: марафонец… ну и вообще! Но в горах, как это ни странно, – и это совсем нехорошо! – у тренированных людей акклиматизация затягивается. Юра читал об этом. Организм у них до последнего верит, что все мучения, все издевательства, все эти тяжеленные нагрузки – всего лишь интенсивная тренировка. И не запускает механизм горной адаптации… Плохо, если у Ани такое… Времени и так в обрез. Хорошо хоть сегодня есть ещё один день акклиматизации. Сходят к Зебре Рок – два километра туда, два обратно, а потом отдыхать. Может, наладится?

В дверь стукнули, Юра выглянул: принесли воду.

– Холодова, поднимайся! Пошли твой «скафандр» мыть…

Анна присела и отчётливо хмыкнула:

– И как ты это себе представляешь?

– Давай-давай-давай… Уйдём к реке, ты разденешься, а я тебя оболью водой: и твоей, и моей.

С минуту Холодова сидела молча, прикрыв глаза, обдумывая «нескромное» предложение. Но потом желание хоть сколько-нибудь очистить тело пересилило, и она решительно поднялась:

– Айда. Только ты не подглядывай!

Но на завтрак Аня всё равно ничего не съела…

…На акклиматизацию Александер и Джама взяли одного из портеров. На всякий случай. А ещё потому что у Юры снова (так некстати!) зашкаливал пульс. Сам Юра дискомфорта не ощущал, лишь немного побаливала голова. Но Алекс явно тревожился. «Не за того тревожишься», – глядя на Анну, думал Юра. Цвет лица Анны имел характерный оттенок…

Подъём начали не спеша, торопиться было некуда. Тропа на Зебру – тропа в сторону Мавензи: пока идёшь к Скалам, острая вершина всё время маячит перед глазами. Добирались около часа. По дороге их временами накрывало облако, превращая всё вокруг в густое парное молоко, но в целом погода по-прежнему вела себя прилично. Александер третий день как мантру повторял про хороших русских и хорошую погоду.

На скалах повстречали скандинавов, они ползали по огромным камням и фотографировались. Скалы Зебры – уникальное природное явление: выходы белых кварцевых пород, по которым сотни лет (со времён последнего извержения) стекают тонкие струйки воды, насыщенной чёрным оксилом железа. Они и сформировали на вертикальной поверхности скал полосатый, как шкура зебры, рисунок. Красиво и аутентично для Африки. Наши путешественники тоже устроили фотосессию, а потом Александер предложил подняться выше, тысяч до четырёх – для лучшей, так сказать, акклиматизации. Юра вопросительно глянул на Аню, та одобрительно кивнула. На переходе её немного отпустило, не зря говорят, горную болезнь переживать надо в движении. У Юры даже от сердца отлегло…

За эти несколько дней он как-то незаметно для себя проникся к Ане симпатией. В самом начале она его раздражала. Жутко! И не только потому что женщина, а ещё – что упёртая, несговорчивая, рогатая… Потому что всегда и на всё имела своё особое мнение: по любому вопросу, по любому делу – ну, то есть абсолютно по любому! Хотелось ей сказать… В общем, много чего хотелось выговорить… Но её целеустремлённость, терпение и неожиданная эрудированность вызвали у Юры уважение и интерес. А ещё в последние дни она явно сбавила обороты и больше прислушивалась к чёрным парням и к Юре.

А сегодня, как он ни старался, совсем вслепую поливать водой не получилось, и Юра мельком увидал Аню голой… И, о чёрт! Она взволновала ему сердце! Аня, несмотря на своё сумеречное состояние, внимание Серова заметила, но – то ли было ей всё равно, то ли Юра её совсем не интересовал, то ли действительно всё было так плохо – виду не подала.

Обо всём этом Юра думал, пока поднимались. Теперь они сидели на вершине Зибра Рок, отдыхали и осматривали окрестности.

По седловине Кибо, Мавензи и безымянного холма тянулась жёлтая дорога к высокогорной базе Кибо-Хат – последнему форпосту перед штурмом вершины. По дороге туда-сюда сновали крохотные человечки: туда портеры с грузами (восходители ушли раньше), оттуда портеры с большими рюкзаками и те, кто сегодня ночью на штурм не пошёл. Те, кто штурмует, пойдут позже, часов в двенадцать.

Разлили термос с чаем, поделили шоколадку: африканцам нравится русский шоколад. Пока чай остывал, Юра снова взялся фотографировать: скандинавов, гидов, Аню, Мавензи, дорогу, (всё время отвлекаясь на небольшую серую птичку, что юрко сновала между людьми и камнями, однако стоило Юре на неё навести объектив, та тут же исчезала).

Вот скажите, чего это животные так боятся фотографироваться? Коты и собаки, стоит только на них навести объектив, тут же находят кучу «дел» и считают за благо свалить куда подальше. Может, правы представители диких племён, полагающие: сделал фотографию – забрал душу? Ведь предрассудки же. Язычество же. Но факт остаётся фактом, скотина от объектива прячется…

Со скал вернулись к четырём. Погуляли хорошо, но ужин снова прошёл без энтузиазма… А ещё с горы вернулись очередные русские и рассказали, что этой ночью на восхождении на высоте 5200 умер американец… Шёл себе такой… И вдруг умер. А тоже, наверное, готовился, мечтал… Хотя, если философски отнестись, «так лучше, чем от водки и от простуд». Правда, тот же автор утверждал, что «в гости к Богу не бывает опозданий», а уж он-то знал об этом не понаслышке. Но американец не торопился: взял и успел. У некоторых от таких историй пропали последние остатки аппетита. Более того, некоторые капризничали и желали жареной говядины с картошкой…

Где же их в горах взять-то, урезонивал Юра Холодову, на 3720-то? Даже вода на такой высоте кипит при восьмидесяти восьми градусах. Варится и жарится всё невыносимо долго – поэтому обычно только разогревают. Но чёрные парни расстарались для своей Энн и таки раздобыли говядину. Но принцесса и её есть отказалась… Совсем хреново!

Медосмотр, тем не менее, продемонстрировал в целом неплохие объективные показатели. Доктор Килиманджаро уверял путешественников, что кислород у них в норме, сердце тоже, лёгкие… Да, в общем, всё в норме: всё хорошо, даже замечательно! При этом Александер с энтузиазмом улыбался, сверкая чистыми белыми зубами (чем они их чистят?). Но восходители о себе думали по-другому. Анна страдала, Юра пытался притворяться, что всё нормально, хотя получалось плохо. И ещё он нервничал – времени для акклиматизации, даже с учётом сегодняшнего дня, выходило отчаянно мало. Но деваться некуда. Назвались груздём…

Собрав рюкзаки, приготовив снаряжение на завтрашний переход, получив грелки, наши путешественники забрались в спальники и молча, без разговоров на абстрактные темы, вырубились…

…На Килиманджаро Юру напутствовали оба его учителя: и Ванька Дьяков, и Кот.

– Палыч, ты близко ко мне не садись, у меня скандинавская трёхдневная рвотная болезнь… – заботливо предупредил Юру Дьяков уже в аэроэкспрессе на Шереметьево. За две недели до экспедиции в Танзанию Серов поехал провожать Дьякова в Стокгольм.

«Да на хрена, Вань, ты меня позвал, если знал, что у тебя эта рвотная болезнь?» – думал Юра. Болезнь у него…

– …Но ты не боись, Палыч, эт-та только на три дня… Когда, говоришь, едешь?

– Через две недели.

– Ещё есть время… И это… Палыч, не рви жопу. Хотя вроде я уже прошлый раз говорил…

– Ага, Вань, помогло… Сильно. – Юра помолчал. – Вань, а я с женщиной иду… Мне Перов её подсунул. У неё опыта с гулькин… В общем, совсем нет… И у меня нет… Сам знаешь. Что скажешь Вань?

Ничего Ванька не сказал и улетел в свою Скандинавию, родину рвотной болезни.

Надёжный, как альпинистский крюк, эльбруский товарищ майор (он и затащил Юрку на Эльбрус!), десантник, афганец, сослуживец Полковника, Игорь Котов, известный всему миру под прозвищем «Кот»³⁵, за неделю до отъезда всучил Юре штурмовой рюкзак, поилку, камеру «GoPro» и аккумуляторную батарею с подзарядкой от солнца…

– Держи, Палыч! Там Африка, солнце! Должно работать…

«Должно, Кот мой разлюбезный… Только когда солнце – мы на маршруте, а когда маршрут заканчиваем – заряжать уже темно. Нет белых ночей в этой Африке, так её и растак…» – вздыхал Юра, засовывая в рюкзак поилку.

– И ещё… – Кот говорил, глядя на Юру как-то искоса, – не нравится мне твоя напарница… Какая-то она… Офисная, что ли…

– Херр майор! Да какая офисная? Она двадцатку бегает! Легко!

– И что? Офисные не могут бегать двадцатку?

– Ну, спасибо, Кот. Поддержал! Напутствовал.

От обоих Юра получил напутствия, от обоих наставления, но советов про неопытную женщину – никаких.

А он же их обоих звал… Но у них имелись свои большие и важные дела. И теперь он сам: один, неопытный, с неопытной женщиной – «в жёлтой жаркой Африке, в центральной её части…»! И дай Бог здоровья обоим его учителям! Хотя, конечно, врёт Серов. Не один он. Александер и Джама не дадут пропасть. И уж если станет совсем невмоготу, Юра отдаст им эту глупую белую женщину, что не от великого ума увязалась за ним. Авось вытащат чёрные братья за такой-то куш. А что? Ничего личного…

Хотя… Конечно, нет. Не отдаст. Уже свыкся. Куда ему теперь без неё? Да, Вань?

Молчит Ванька…

Да, Котяра?

Молчи, Котяра, молчи, по инерции тебя спросили, по глупости!..

…Десятикилометровая дорога до Кибо-Хат показалась им выпуклой, яркой и какой-то сюрреалистичной, особенно после ручья в седловине трёхгорья. Там, в этой рыжей каменной альпийской пустыне, (где нет растительности, воды, снега – ничего нет! И где одиноко, холодно и сухо: так сухо, что от одного вида рыжей каменистости постоянно хочется пить!), брели они вчетвером, «поле-поле» набирая высоту.

Сюрреализм ли, волшебство ли – путешественники и не заметили, как пустынная дорога обернулась дорогой в Изумрудный город. И они, четверо друзей, шли к Волшебнику за смелостью, добротой, умом и ещё (только это шёпотом) чтобы вернул добрый Гудвин белых путешественников домой. О последнем, как маленькая девочка Элли в сказке – беззвучно, но настойчиво мечтала большая девочка Энни. Она снова утром ничего не ела и чувствовала себя прескверно, хотя вида и не подавала.

«Молодец, девочка!» – одобрительно поглядывал на неё Юра. Помнится, дорога в Изумрудный город тоже была нелегка.

Аня никуда не поглядывала: смотрела исключительно под ноги, на жёлтую дорогу. На марафонах привыкла: когда организм отключается, когда «вырубается» и само сознание – нужно сосредоточиться на ногах.

Александер с Джамой тоже видели, что Ане нехорошо, и готовы были в любой момент подстраховать, но она упорно шагала, (даже рюкзак свой не отдавала!).

Особенно трудно восходителям стало после поворота на север, когда вдруг неожиданно налетел холодный цепной ветер Злой Волшебницы Бастинды и вмиг обветрил губы до сухой растрескавшейся корки. И сколько бы они их ни мазали гигиенической помадой, ничего не помогало. И талая вода в поилке жажды и сухости в организме не утоляла, оставляя после себя лишь гадкий горький дистиллированный привкус.

К часу дня остановились на ланч. До базы оставалось чуть больше километра, и особого смысла в такой остановке Юра не видел, но они достали сандвичи, кексы, шоколад (основной ланч ждал их в Кибо-Хат) и, запивая чаем, принялись жевать – вяло и избирательно.

Пока делали вид, что едят, пришла несчастная полосатая крыса и принялась горько жаловаться: и холодно ей в пустыне, и ничего тут не растёт, и есть нечего, и перебивается она только подачками, а нужно кормить несчастных полосатых крысят, (чей отец – мерзавец! – шляется неизвестно где). Что интересно, говорила крыса по-русски. Путешественники накормили её сандвичем и крошками от кекса – а пока она ела, Юра мысленно общался с духами гор, прося их быть благосклонными. Стихийный христианин, чего же хотеть-то? Язычник! Он и крысе мог бы помолиться…

Ближе к двум подошли к Кибо-Хат. На подъёме к базе Джама нашёл кривую палку (палку в пустыне!) и во всеуслышание объявил, что это волшебный посох Мозеса, и теперь, с ним, они легко дойдут до вершины. Даже не дойдут – долетят! Шутит Джама. Что шутит – хорошо, лишь бы сорок лет не водил. А ещё, помнится, в песне были слова: «Go down, Moses» («Сойди, Моисей»), и это вроде не вверх, как шли они, а совсем-совсем в другую сторону. А ещё Джама – местный язычник-анималист, и «посох Моисея» для него простая кривая палка! Но худо-бедно до Кибо-Хат как-то доковыляли…

В солнечном и холодном Кибо сноровисто суетились портеры. Вороны с белыми воротниками в надежде поживиться на дармовщинку бойко перескакивали с места на место. Изредка на предельной скорости пробегала крыса или крыс (не тот ли самый блудный отец крысят?). И только белые офисные туристы вяло переползали с места на место между двумя большими одноэтажными бараками, пытаясь поудобнее пристроить свои уставшие и измученные «скафандры». А на площадке под баннером, завёрнутый в палатку, лежал «скафандр» несчастного американца. Многие не догадывались, «кто» или «что» тут лежит – проходили мимо, не обращая внимания. Но наши догадались. Обратили внимание. Memento mori! Точно «так лучше уж, чем от водки и от простуд»?

Заселились в барак. Настоящий, взаправдашний каменный барак. Две большие спальные комнаты, по шесть двухъярусных лежанок с поролоновыми матрацами и подушками, большая кухня с печкой-буржуйкой. (Камнями, что ли, они её здесь топят?) По бараку, хлопая дверями, разгуливали сквозняки с Мавензи, устраивая восходителям позднюю осень Крайнего Севера Западной Сибири, того самого Очень Крайнего Севера³⁶, где Серов прожил семнадцать лет.

Юре и Ане достались две верхние лежанки у дальней стены. Хорошо бы, если верхняя и нижняя, но и так ладно: хотя бы вместе. Они разложили спальники, забросили наверх вещи и… присели передохнуть. Здесь теперь всё так: сделал… сел… передохнул. С кислородом – швах, не разбегаешься.

Ввиду большой людности и ложной скромности пошли переодеться на улицу, а заодно разыскали туалет. В очередной раз были уязвлены. Кафельный туалет блистал нереальной чистотой и гигиеной, и это при том, что в Кибо нет ни единой лишней капли воды! А всё – дешёвая рабочая сила. Портеры и уборщики буквально за гроши выполняют свои обязанности! Другое дело, что выполняют их образцово.

На обед Аня снова ничего не ела, только попила чай с печением. Сплошное расстройство с ней. «Не бережёт „скафандр“, зараза!» – ругался Серов.

– Вот что с ней делать на Горе, если возьмётся помирать от истощения?! – дёргал он Алекса. – В палатку заворачивать? Так нет там никакой палатки!

После обеда, экономя силы и калории, путешественники забрались в спальники, но поспать не получилось – сначала пошёл дождь, громко барабаня по тонкой металлической крыше. Потом дождь передумал быть водой и выпал снегом, отчего в комнате захолодало до полной невыносимости. Дверь при этом закрываться перестала совсем, и в неё теперь как к себе домой заходил тот самый ледяной ветер с Мавензи: шевеля целлофановые пакеты, газеты, (невесть как сюда попавшие – какой чудак сюда носит газеты?), обёртки от конфет и печений; выхолаживая спальники и окончательно замораживая вялых, как зимние мухи, восходителей. Ко всему прочему очередные скандинавы развели шумный восточный базар. Говорили громко, не по-русски, хохотали вызывающе, нагло… Юра с Аней терпели-терпели, а потом Аня вдруг не выдержала и рявкнула: «Shut up!». Юра хотел добавить что-нибудь про «fuck…», но передумал: русские – люди культурные, не то что скандинавы, рвотной болезни на них нет… В итоге за три часа до ужина они не только не выспались, но изнервничались, издёргались и промёрзли как цуцики…

И тогда они решили, что с них хватит! Хватит мучится и терпеть!

И стали утепляться!

Африка у них…

Экватор, блин!

Лето вечное!

Ага…

Они паковались в термобельё, натягивали шерстяные носки, доставали тёплые жилеты, перчатки, шапки. Стало теплее уже от того, что интенсивно двигались, хоть снова задохнулись… Теплее-то стало, но всё равно хотелось шуб, пуховиков и тёплых батарей центрального отопления.

А ещё на ужин Аня уже привычно ничего не съела. На неё накатила какая-то отрешённость – даже, может быть, обречённость. «Ночью же штурм, чёрт побери! – снова ругался Серов. – Холодно, чёрт побери! Надо силы откуда-то брать…» Но «по чесноку», есть и ему тоже не было никакой возможности: тонко и пронзительно тошнило. И Юра тоже не стал ужинать.

А хитрый Доктор Килиманджаро снова по приборам рассказывал сказки: и чувствуют они себя неплохо, и пульс хороший, и насыщение крови кислородом нормальное… Всё, одним словом, неплохо.

Нет, брат, врёшь! Всё плохо! Всё! Да только отступать некуда…

После заката Юра скандинавским немцам продемонстрировал «один русский хитрость»: как через обыкновенную тряпку можно закрыть дверь, чтобы не дуло. Как истинно разумные существа, изумлённые европейцы быстро переняли опыт русского варвара. А то всю дверь ботинками заваливали, чисто дети! А ещё Юра, (видно, вспомнив древнюю мудрость: «если лежат двое, то тепло им; а одному не согреться»³⁷), предложил Ане распустить по замкам спальники, лечь на одну лежанку, укрыться и так пережить холода. А тут и чёрные братья, дай им Бог здоровья, принесли грелки! И всё сошлось и по закону диалектики³⁸ дало желаемый результат. Потеплело, отпустило… И потянуло в сон.

Уже сквозь тёплую уютную дрёму Юра слышал, как пожилой иностранец, у которого прохудился «скафандр», всё кряхтел, всё копошился, всё ходил, шаркая и хлопая дверью… Ходил, ходил… Кряхтел, кряхтел… Хлопал, хло… пал…

Проснулся Серов толчком. Соседи в спальниках негромко сопели. Аня, отвернувшись, спала беззвучно. Юра прислушался: полностью прогрелся «скафандр»! Он потянулся… Хорошо! И голова вроде болит не так сильно… Юра глянул на светящийся циферблат наручных часов – «23:03». Пора!

Он тронул Аню за плечо. Та вздрогнула, повернулась к Юре и тоже сладко потянулась:

– Эх, Серов… Если бы не был ты женат… – начала она, но, не докончив, вдруг разозлившись, ткнула Юру кулаком. – Вставай давай. Разлёгся…

Допаковались во всё тёплое: штаны, куртки, варежки, ботинки с носками… А ещё противоснежные (здесь – противопыльные) гамаши, балаклавы, вязаные шапки. Взяли термосы, воду, шоколад, фотоаппараты и в половине первого вышли на восхождение.

– Холодова, ты молилась?

– Три раза «Отче наш». А ты?

– Не могу… – Юра поморщился. – Сбиваюсь. Высота, наверное.

– Береги «скафандр», Палыч!

– И ты, Ань…

(Лирическое отступление)

– …Палыт'ч, ты женат? – Александер дождался, когда Анна отошла, и взялся пытать Серова.

– Да.

– А Энни тебе кто?

– Друг.

– Просто друг?! (Just so friend?)

Анна и Юра нравятся своим чёрным гидам, они не раз говорили, что русские – «хорошие парни». А ещё в африканцах чувствуется некоторая наивность, как у наших бабушек и дедушек, которые верили, что если два артиста в кино играют красивую, счастливую супружескую пару, то и в жизни они муж с женой и всё у них хорошо.

– Да, Алекс. Просто друг.

– Палыт'ч, но она хорошая женщина!

– Да, она хорошая женщина…

– И всё же только друг?

Юра вспомнил белоснежную кожу Анны и вздохнул.

– Только друг, Алекс.

– Может быть, позже, Палыт'ч?..

«Если бы раньше, Алекс…»

…Мёрзлый гравий хрустел под ногами. Впереди (выше) и сзади (ниже) прыгали лучи фонариков: на восхождение шло человек тридцать. Луна, так щедро светившая все предыдущие ночи, скрылась за облаками и оставила восходителей в темноте. Холодно и ветрено. И с каждой сотней метров всё холоднее и ветренее.

Александер, Аня, Юра, Джама шли молча, изредка перебрасываясь короткими фразами. Шагали размеренно, неторопливо и, хоть двигались медленно, через час обогнали двух туристов и гида. К трём вышли на ровную площадку, прикрытую валунами от ветра. Александер огляделся и объявил привал. Аня, прислонившись к камню, глотнула воды из шланга поилки и, тяжело дыша, шепнула: «Сколько?». «Половина», – ответил Александер, снял перчатку и показательно высморкался. Мол, плёвое дело! Но у Ани глаза затосковали… Ах, как затосковали… Её продолжало мутить, «скафандр» по-прежнему игнорировал акклиматизацию. Юра ковырялся в темноте, пытался развязать шнурок – нужно снять правый ботинок и размять ногу: подмерзать стала.

Ещё в Хоромбо он думал, как будет злить Аньку, если та начнёт сдаваться. И решил – будет жёстко троллить! Ведь нет другого способа. Не бывает. Уговаривать – бесполезно. Миндальничать – без толку. Только злить и давить на самолюбие. На гордость. Необоснованно, вызывающе, нецензурно… Он вспомнил, как в 14-м на Эльбрусе поднимали Роберта³⁹. По-всякому поднимали. И матом, и уговорами… Ничего не помогало, пока Василий Фёдорович что-то не шепнул тому на ухо. Потом узнали, он сказал: «На тебя смотрит весь род!» С Северного Кавказа был Роберт. Но Ане, понятное дело, такого не скажешь.

И он решил, что скажет Ане про цвет помады. Не идёт ей этот цвет… Не идёт-с! Да-с! Слишком яркий-с…

Но сейчас глядя на Аню и грея ладонью ногу, он понимал: плевала она на ту помаду. И на мат плевала. Можно даже не начинать. Глаза у Ани тосковали, но сдаваться она не собиралась. Да, настоящий марафонец Аня! Она настроила себя на победу. На результат! На вершину!

 
Я спросил тебя: «Зачем идёте в горы вы? —
А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой. —
– Ведь Эльбрус и с самолёта видно здорово…»
Рассмеялась ты и взяла с собой.⁴⁰
 

Всё! Кончился перекур. Сидеть долго нельзя – «скафандры» не запустят шаговый автомат. Поднялись и снова захрустели.

А гравий, увеличиваясь в размерах, становился щебнем, потом галькой, потом крупной галькой, ещё выше – валунами… Идти стало труднее, дышать тоже. У Юры снова начал мёрзнуть средний палец, только теперь на левой ноге… И вот же пакость какая! Вот не мёрзнут ноги целиком, только по частям! Он шевелил пальцами в ботинке и вдруг забывал про это. Пытался сосредоточиться на молитве, но слова не складывались. Начинал… И ловил себя, что снова думает о замёрзшем пальце. Шевелил пальцами и отвлекался на молитву. И так по кругу… Второму… Третьему… Юра нервничал, злился: что же он, и помолиться не может, что ли?!! На Эльбрусе помогало. Он это хорошо помнил. А тут не мог… Не мог, и всё тут! Но шёл… И Аня – тоже.

Аня шла за Александером, временами оборачиваясь и поглядывая на Серова. Юра ловил взгляд, улыбался через силу и кивал: всё нормально, Ань, всё хорошо.

Несколько раз останавливались пить чай, но от него начинало тошнить, слишком крепко заварили гиды. Нужно было Юре самому. Лимонной кислоты побольше, сахара побольше, чая поменьше… Косяк… Личный Серова косяк!

К пяти часам выбрались на точку выхода на край кальдеры. Гилман-Пойнт: 5681 метров. Перевалили и уселись на странные, неуместные на вершине вулкана дощечки. Юра достал плитку шоколада, разломил на четыре части и раздал. Мёрзлый шоколад жевался плохо, превращался в безвкусную кашицу, не таял во рту, был противен, отвратителен, но это было единственное сладкое, что взяли с собой. Юра забыл аскорбинку. Совсем забыл. Снова косяк! Сплошные косяки… Дышалось трудно, с хрипом и свистом, сердце колошматило, наматывая круги в глазах. По высоте они уже были выше Эльбруса.

А у Ани тоже замёрзли ноги, непослушными пальцами она взялась расшнуровывать ботинки, чтобы положить в них химические стельки-грелки, но только путала длиннющие шнурки. Александер присел помогать, а Джама как ни в чём не бывало сидел и вдохновенно врал, что дальше они легко пойдут… Мол, как по проспекту… Якобы дальше и подъёма-то почти нет! Юра слушал, кивал… и не верил! Хотел запить мерзкий шоколад из поилки, но со странным безразличием обнаружил, что вода в шланге замёрзла. И поилка – косяк. Александер, который наконец справился с холодовскими ботинками, подал бутыль с водой. В бутылке плавал лёд, но пить ещё было можно. Так дело пойдёт – снег есть будем. Если найдём…

Вдохнули-выдохнули, стиснули зубы, поднялись и двинулись ко второй контрольной точке, Стелла-Пойнт, 5730 метров. Тропу, как пьяную, кидало из стороны в сторону. Кое-где приходилось протискиваться в узкие расщелины. Под ногами проскальзывали оледенелые валуны. Мысли в голове остановились. Замёрзли. Застыли. И только одна тихо и обречённо скулила: «Рассвет! Скорее бы рассвет! Солнце бы… Скорее уже!»

В утреннем предрассветном сумраке русские бледные лица приобрели синюшный оттенок, губы – тёмно-вишнёвый. Они бы и в нормальном освещении сейчас выглядели ненамного краше. Нехватка кислорода. Удушье.

Джама, что от Гилман-Пойнта забрал у Ани рюкзак, что-то тихо бормотал. Молился? Пел? Разговаривал с собой? Юра свой пока нёс. Трудно… Кажется, труднее, чем на Эльбрусе, а брата нет… Обещал помогать. «Где ты, Слава?» – шептал Юра. Ах, как не хватило акклиматизации! Пятитысячники берутся за неделю, а они пошли на штурм на пятый день… Хотя многие идут и на четвёртый.

Стелла-Пойнт сфокусировалась из тумана, но, не оставив следа в памяти, канула в небытие. Даже передохнуть не встали. После Стеллы Александер и у Серова забрал рюкзак («Палыт’ч, тут традиция, тут у всех забираем…»), и теперь Юра с Аней плечо к плечу, каждый шаг за три вздоха. Горизонт у них за спиной розовел, светлел, растекался в предчувствии близкого рассвета, вот-вот сквозь серую вечность из-под облаков медленно, словно кит из пучины, всплывёт солнце, вот-вот… Вот… Вот он, Ухуру! Вот!

Аня остановилась и повисла на палках, задохнувшись. И Юра повис… Чтобы отдышаться. Последний рывок. Последние метры! Всё! 5895! Пик Ухуру. Гора Кибо вулкана Килиманджаро. Высшая точка Чёрного континента! Вторая вершина в недолгой альпинистской карьере Юры (альпинистской ли?) и первая – у Анны. «Аня, – шептал Юра, – девочка моя, ты – молодец, ты – герой! Аня!» Аня не слышала, она испуганно озиралась, будто всё ещё не понимала, куда она попала. Чёрные гиды хлопали, пели и приплясывали. Юра поймал Александера, притянул, хлопнул по спине, обнял…

Свет! Солнце вырвалось из облачного плена, высветив всё вокруг: деревянный баннер пика Ухуру, восхищённых и измученных восходителей, танцующих чёрных гидов, снег и лёд теперь уже совсем близких глетчеров… Свет мгновенно затемнил Юре стёкла очков, успев выбить слезу. «Спасибо, – по-русски бормотал Юра и по очереди обнимал Александера и Джаму. – Спасибо, парни, спасибо!»

А потом он обнимался с Аней, очнувшейся и вдруг осознавшей, где она.

А потом они вспомнили про флаг Компании и, растянув его навстречу солнцу и ветру, фотографировались с ним.

А потом – с флагом России…

А вокруг простиралась сказочная, совершенно нереальная страна африканских глетчеров, тысячелетних ледников. «Ах, как грустно, – распереживался вдруг Юра, – становится их всё меньше! И, может, скоро от них не останется и следа!» Там, внизу, ещё в Москве, Юра твёрдо решил сходить к ним. И в Моши об этом договаривался – в «Альтезе».

«Заплатите сотню, и парни отведут», – советовал Сергей. Даже ещё вчера Юра думал: схожу, обязательно схожу… Но тут, на вершине, вдруг не оказалось сил даже поменять объектив… Вниз. Только вниз. Go down, Alexander! Go down!

В ста метрах от Ухуру они встретили поднимающуюся пару: китаянку и беспокойного старика с прохудившимся «скафандром». «Герой!» – отметил про себя Юра, но мысль эта мгновенно вылетела из головы: пора было настраиваться на возвращение. И тут палец на ноге снова напомнил о себе. Пока обнимались, целовались, фотографировались, он опять подмёрз.

– Отморожу я себе здесь палец, – равнодушно, ни к кому конкретному не обращаясь, проворчал Юра.

Аня обернулась:

– Чего отморозишь? Палец? До Гилман-Пойнта дотянешь?

– Дотяну…

…На Гилман-Пойнте Юра снял ботинок и стал интенсивно растирать пальцы. Вот только на Килиманджаро, в Африке, не хватало отморозить ноги. Смеяться же будут… Палец нехотя отогревался, болел, ломил. Один носок, второй, ботинок, гамаша. Ну вот, теперь замёрзли руки! Александер присел рядом и принялся растирать и дышать на них.

– Everything OK, Palytch… – бормотал он. – Everything OK…

– Thanks, Alex. Thanks. Let’s go down. Let’s go…

Когда поднимаешься ночью, ничего не видно… Да и некогда. И это хорошо! Просто замечательно! Только на спуске путешественники увидели, где они восходили, и им вдруг стало страшно. Валуны, огромные, совсем ненадёжные – они пробирались меж них, рискуя соскользнуть, споткнуться, толкнуть друг друга… И это выматывало больше, чем сам спуск. Временами они бессильно садились между этими клятыми булыганами, а им всё не было конца.

Но всё когда-нибудь кончается. Кончились и валуны. Вот площадка, где Александер сказал Ане: «Half a way of mount». Вот валун, за которым прятались от ветра. Отсюда до Кибо – час-полтора от силы.

Солнце наконец прогрело воздух, Юра сменил шапку, снял перчатки, поменял очки… Путешественники с облегчением вздохнули. И дышать стало легче…

И тут случилась новая напасть – сыпу́ха!

Пока шли наверх, подмораживало, и смёрзшийся гравий был плотный, как асфальт. Теперь он оттаял, стал рыхлым и сыпучим. Джама (он шёл первым, а Александер теперь замыкал группу) стал выводить их теми же галсами, что и наверх. Юра сделал пару петель, а потом встал, раскрутил ещё на десяток сантиметров палки – себе и Ане – и направился напрямик, съезжая и увязая по щиколотку… Ходить так нельзя, но сейчас так было проще.