7 октября Сегодня утром рано выехали в соседние деревни на машыне промышлять чего небудь надо заработать. Одной тетке дров отвезли за водку ну а потом ездили до тех пор пока подшипник не поплавили за это я думаю кому небудь з нас влетить».
– Испугались мы на этот раз не на шутку. Потому что в кузове своего «студебеккера» должны были везти «виллис», а на прицепе тащить «додж». На три машины у нас был только один водитель. Но, к счастью, тогда мы ошиблись. Подшипник остался цел, была другая неисправность.
«8 октября Сегодня утром нагрузились зерном капустой всякой дряню и двинулись на запад через Кревин Острог Ожени где в 41 г. я служил тех казарм нету где мы жыли и прызнаку был у Стадниках где заходил к своему знакомому деду паромщику он меня узнал и видел свою знакомую Оксану я ей обратно пообещал что скоро война кончится и я прыеду. Ехали дальше через Ровно и много деревень но я уснул в кабине от выпитой самогонки. Остановились ночевать в поле потому что бандеровцы мост взорвали я взял два диска к автомату и лег спать под машыной пускай попробуют нарваться на колону все катуковцы готовые к встречи
9 октября Когда проснулся все моторы уже работали и колона стала выстраиваться по дороге. Сегодня ехали целый день через Броды, и ночевал я сегодня у молодыци которая нуждалась в мужчине а я как бутто мужчина
10 октября продолжали ехать дальше но только мне было не так скучно, у нас в кузове было много девок пасажыров вот я с ними и воевал всю дорогу. Во Львове выпили крепко за пасажыров набрали еще больше пасажыров в Яворов но к нашему счастю мы заночевали на дороге за Львовом кое кто из девчат за проезд расплатился натурой. Я исполняю обязаности касира и нач. станции за что меня майор здорово ругал что пасажыров беру а выпить чорт до Грыши бегит
11 октября рано отдали концы со Львова и взяли курс на Яворов до города доехали без проишествий от Яворова поехали через Немиров на ст. Башня где нам с Жорой адски повезло первые сдали свой груз и подработали машыной на водку поехали через Любачев. Заехали в свой лагерь получил писем со всех концов света и поехали сдавать машыну но дорогой остановились. Засветили переноску и читали до утра письма которые получили за месяц
12 октября утром здали машыны а вилис Жора получил ком. полка будет возыть так я кнему присобачился на машыну и поехали в свою часть. Прыехал был у бане хорошо грехы вымыл которые набрал за дорогу Много ребят новых прышли в пополнения на место погибшых у меня в отделении 12 чел. все руские с этими дадим дрозда».
В Галиции
«13 октября утром ходил по делам где я узнал что друг мой Шуралев разведчик в госпитале Жаль-жаль такого друга Я один остался Амос Шытиков в госпитале не скем и почудить
14 октября Читаю книги газеты журналы чего попадет. На занятия не хожу преставился что раны болят На ногах правда не говоря худого слова немного побалевають. Вечером до паночкы в клуню».
– Почти всё время чувствовал штыковое ранение, которое получил ещё в 41-м на Западной Украине. Был в сарае, когда началась стрельба. Выскакиваю, вижу: идут танки и бьют по домам, в которых мы тогда были расквартированы. И вдруг, из-за сарая выбегает немец. Поднял над головой винтовку со штыком так, будто, как мне показалось, хочет бешеную собаку заколоть. Ведь я его мог застрелить, пока он бежал ко мне. Но тогда немцы были наглые, думали, что русских можно переколоть, как собак.
Так близко я видел немца впервые и никак не мог решиться выстрелить в него. Хоть и враг, но живой же человек. У нас, у русских, наверное, в крови зла нет: пока тебя не тронут, первым не ударишь и не выстрелишь…
Он целил мне штыком в грудь, а я своим карабином как палкой ударил по его винтовке сверху и после моего удара штык пришёлся в мою правую ногу, чуть ниже паха. В этот момент мой карабин стволом упёрся немцу в живот. Я инстинктивно хотел немца оттолкнуть и совершенно случайно нажал на спусковой крючок. После выстрела немец повалился на спину, потянул за собой винтовку, и штык вышел из моей ноги. У меня закружилась голова, я сел.
Подскакивает Лях: «Вот ты его здорово!». Тут же, не мешкая, моей обмоткой перетянул мне ногу. Никаких индивидуальных пакетов у нас тогда не было, о бинтах и не помышляли. Надо было срочно отсюда уходить. Кровь перестала хлестать, но нога задеревенела, я ею двинуть не могу. Пытаюсь встать. Лях начал было мне помогать, но неожиданно бросает меня, хватает мой карабин и – трах…
Неподалеку, в молодом вишняке, стояла, как мы её называли, «катенька-катюша» – полуторка, в кузове которой установлен счетверённый «Максим». Шофёр в это время ручкой пытался запустить мотор, а немец подошёл сзади и два раза выстрелил ему в спину из пистолета. Он, наверное, ещё стрелял бы, но Лях его уложил. Немец упал сверху на нашего шофёра.
Между селом и лесом росла рожь. В тот год она такой удалась, что чуть пригнёшься – и тебя не видно. Все наши солдаты бросились в эту рожь. Она просто волнами ходила. Немецкие танкисты это заметили и стали бить по ржаному полю шрапнельными. Но деваться больше некуда. И мы тоже пошкандыбали в эту рожь. Там наткнулись ещё на троих раненых. Ляху пришлось помогать им по-очереди. А я то полз, то ковылял, опираясь на свой карабин.
Долго у меня болела не только нога, но и голова. Второе ранение было в голову. Случилось это уже в сорок четвёртом на Сандомирском плацдарме. Мы атаковали. И уже перед немецкими окопами у меня за спиной разорвалась граната. Кожу на затылке снесло, а череп остался цел.
От госпиталя я тогда отказался, потому что знал: назад, в свою часть, уже не вернусь. Госпиталь мог на какое-то время укрыть тебя от пуль и осколков, но его проклятье заключалось в том, что все выписывающиеся получали новое назначение. А на фронте друзьями дорожили, может быть, больше, чем своей жизнью. Именно поэтому раненые, кто мог держаться на ногах, в основной своей массе отказывались от госпиталей.
Что плохого в этой правде? Почему о ней не говорили, а, как правило, в военных фильмах преподносили такие факты как чисто патриотический акт.
«15 октября Сегодня Воскрисения Собралось много цивильных до моего хозяина вот я им и заливаю. А они лазять со смеху. А смеются сами же с себя только они тупицы но я не жалею красноречивости что у меня здорово получается. «Шкода гадаты» ихнее выражение
16 октября целый день проспал в клуне на сене А то ночю тактика была с паняночкой, а сейчас записываю в дневник и паняночка прышла Глаза вытаращила. Но по руски читать она не может Она и не подумывае что я за нее тоже записываю все Хатя? Это!!!
17 октября С утра слонялся там где мне обсолютно нечего делать. А под вечер хотел сам залатать свой сапог, но разорвал еще больше. Поругал всех святых на том и ограничился».
– Обувка наша – кирзовые сапоги – подлая была. Весной и осенью по слякоти в них холодно и мокро. Летом отставала подошва и протирались голенища. Об одёжке и говорить нечего. Ватники как будто специально были придуманы для мучения солдат. Намокнув, они потом долго не высыхали и, конечно, не грели. Но главное, если тебя ранят в ватнике, пуля или осколок заносили в рану вату. Раны потом гноились и долго не заживали. Это я испытал на себе, когда меня ранило третий раз в спину.
«18 октября С утра был в бане а вечером прышол мой друг Лях удрал с лесу прынес кальсоны пропить Это я сразу оформил, и водку выпили. По его словам что эти кальсоны ему давно уже надоели но он не мог удрать с лагеря ко мне а сейчас под самым носом пролез у часового».
– Расположение дивизиона, откуда нельзя было отлучаться, мы и называли «лагерем». Если не воюем, весь день в дивизионе идут занятия. Заставляли, в основном, зубрить БУП – боевой устав пехоты. Делалось это не ради действительно подготовки, а только для того, чтобы солдата чем-то занять. Ночью же за пределы дивизиона не выпускали часовые.
«19 октября Сегодня целый день слонялся по своих делах которых у меня собралось много Вечером помогал хозяину колоть дрова. Панянке вчера показал пистолет и прыказал чтобы не встречалась иначе синий огонь и капут Продала зараза Стала такой противной что я не могу даже и думать».
– Панянка рассказала соседке, у которой квартировал Чернуха, что я променял ей кальсоны на водку. Майор вызвал меня и ладно бы отругал, а то с таким сочувствием спрашивает: «Ты что, последние кальсоны пропил?..». Мне ужасно стыдно было…
«20 октября до обед получал продукты на свой шалман. А вечером карты, и водка Хотя я в карты не охотник гулять но от нечего делать играл. Выиграл зажигалку которую сразу же и закинул, а проиграл часы швейцарские».
– Играли тогда в карты: в простого дурака, в рамс, в муху… На кон ставили, как правило, самое дорогое – табак, паёк водки. Денег, когда мы воевали на своей территории, не получали. В день получки приходил начфин вместе с парторгом, предлагали подписываться на государственный заем, который всё равно шёл в счёт обороны.
Как правило, все соглашались. И не только из патриотических чувств. Нам деньги на фронте просто были не нужны. О послевоенном времени тогда никто не думал. А за границей стали платить, как теперь можно было бы сказать, валютой. К примеру, в Германии у меня оклад был где-то 350-400 марок.
Откуда швейцарские часы? На фронте было принято меняться не глядя. Случалось, выменивать хорошие вещи, или, к примеру, те же самые часы, только без стрелок…
«21 октября у меня сегодня хоз – день и больше… Ходил военторг купил два флакона одеколона для личного употребления но прышол мой друг Лях увидел и предложыл выпить Так мы выпили его и пошли в кино. Картина шла "Пролог" белоруская которой нечего не понял».
– Когда мы выходили на отдых, военторг обязательно работал. Но солдату, кроме подворотничков и одеколона, там купить было нечего. Хотя и одеколон появлялся очень редко. В тот раз мы с Ляхом попробовали его в первый и последний раз.
«22 октября Жызнь так идет своим руслом однообразная уже надоело на фронт уже хочется Там веселей. А здесь одно и тоже то хозяину помогаю вот и сегодня помогал, и познакомился с его сестрой правда не молода лет 38. Но нечего пройдет не выписывать же мне лутшей с Америкы А Бог увидит лутшу даст.
23 октября Сегодня целый день шол дождь, и я весь день провел у соседа цыгана повара. Играли в шашки шахматы домино А вечором до своей новой знакомой».
Из оперативной сводки Совинформбюро за 23 октября 1944 года:
«Войска 3-го Белорусского фронта перешли в наступление… Преодолевая ожесточённое сопротивление противника и его долговременные укрепления, наши войска переправились через реку Шешупа и после упорного боя овладели населённым пунктом Наумиестис (Владиславов). Развивая наступление, наши пехотинцы пересекли советско-германскую границу, вторглись в Восточную Пруссию и ворвались в немецкий город Ширвиндт…
Прорвав первую мощную полосу обороны немцев вдоль границы Восточной Пруссии, наши войска вышли ко второму поясу обороны, состоящему из нескольких линий траншей, большого числа железобетонных дотов, среди которых много двух-, трёх- и даже шестиамбразурных, из широких минных полей и проволочных заграждений. Через некоторые из этих заграждений немцы пропустили электрический ток. Советские войска прорвали и вторую укреплённую линию обороны немцев.
23 октября войска 3-го Белорусского фронта вторглись в пределы Восточной Пруссии на 30 километров в глубину и 140 километров по фронту и заняли на территории Восточной Пруссии более 400 населённых пунктов». (т. 7, с. 220-221)
«24 октября С утра был на склади где получил большую неприятность от капитана, и за такую чепуху Эх ты курва пожалел патрон "Гадюка" Это зату паночку сейчас она уехала во Львов Но это лутше а то сегодня была бы война и мой верный 6768 поработал. А то в нем за отдых паутина у стволу засела!!!».
– «Мой верный 6768» – этой мой ППШ. А история тогда приключилась постыдная. Заместитель командира полка по тылу капитан Шабаев обратился к нам: «Если погрузите на машину свиней, ставлю котелок спирта». Ну, мы с этой задачей справились быстро. А когда в хате у той паночки выпили спирт, из-за чего-то начали ссориться. Такие пьяные споры и драки нередко заканчивались стрельбой. Паночка, видимо, это уже знала и, испугавшись, побежала к Шабаеву, выдала нас. Тут мы и вовсе рассвирепели. Если бы не Шабаев, мы бы её, наверное, избили.
«25 октября Сегодня нашему полку вручали кто чего заработал в последних боях. Но и мне досталась медаль "За Отвагу" в честь этого вручения гуляли. Напились пяные кто то начал смеятся с меня т.е. с моих знакомых а именно стой паночкы и с этой 38 летней с которой я сейчас проливаю пот. Кто то в виде шутя сказал что за это мне бы надо в штрафную Но за друга мол постоим противные ихние рожи в друзя лезут Я знаю кто у меня друг. И как розошолся Я выхватил с кармана гранату поставил на боевой звод а турки эти как сыпонули с землянкы Я только поспел человекам пяти по затылку дать гранатой не выпуская з рук. До утра я спал один все боялись заходить а я спал спокойно А утром вызывал К.П. (командир полка.-Г.Л.) сказал Больше так не делай но а в общем молодец Такими говорить только и должны быть мои разведчики».
– Как солдаты относились к наградам?
– Наградами солдаты дорожили. Потому что зря солдату награду не давали. Нам очень обидно было, когда, выйдя на отдых, видим, что у штабистов заблестели на груди новые ордена и медали. Награждали-то как…
Взяли, скажем, какой-то город или важный плацдарм. Идёт команда сверху: представить к награждению из каждой роты по десять человек. Почему по десять? А не по двадцать? Или по пять? Это было никому не известно. Список, как правило, составлял политрук. Потом его утверждал командир роты. Наш политрук Воробьёв в этот список первым делом вносил тех, кто ему задницу лизал, а для настоящих героев – оставшиеся клетки. Тот, кто, может, больше других достоин орденов и медалей, но всегда требовал от политрука правдивых ответов на свои вопросы, кто справедливости добивался, тот у нас ходил без наград.
Всегда обойдёнными оказывались тяжелораненые. Ведь их сразу отправляли в госпиталь, а после лечения – и это хорошо все знали – они уже не вернутся в свою часть. Поэтому их в списки и не включали. Так же было и с убитыми. Зато шофёр командира полка имел… семь медалей «За отвагу». Ребята по этому поводу шутили: «Если бы награды давали ещё и за половые натуги, то у Жорки Шишлакова их было бы больше…». Хотя, честно сказать, парень отчаянный был, под любым огнём гонял. А поскольку всегда рядом с командиром полка, то уже никакой политрук помешать не мог.
«26 октября Занимаюсь хозяйственными делами А их у меня на сегодняшний день много вечером был в своей пройдохи старой
27 октября Сегодня я ходил искал козырька лакированного его здесь трудно найти здесь носят все шляпы соломяные К вечеру нашол и здал портному».
– Это майор Чернуха, который всегда был одет аккуратно и даже франтовато, захотел носить свою форменную фуражку непременно с лакированным козырьком. А такие козырьки могли быть только у тех местных жителей, кто служил на почте или на железной дороге. Вот у них-то я и попросил. А кто откажет русскому солдату?
«28 октября С утра помогаю повару он больной. Зарезал гуся и сижу щыпаю а он проклятый крепкый ка бы знал не брался Лутше я ходил бы голодный тры дня Ну посмотрим какой у нас обед получится
29 октября Хоз-день готовлюсь к предстоящым торжествам нашего полка. Завтра должны вручать ордена. Блестяще завоеваны в последних боях форсировали тры реки Буг, Сан, и Вислу где удержали плацдарм. Как фрицы не старались нас столкнуть в Вислу и перетопить но катуковцы стояли на смерть И фрицы получили "Хуй… та хуй…"
30 октября Сегодня вручают нашему полку ордена "Богдана Хмельницкого" и орден "Красного знамени" вручает член воен-совета 1-й гвардейской танковой армии гвардии генерал полковник Попель. Этот день празнуем и не верится что это нами завоевано и специально с Москвы прыехали вручать ордена. Да месяц назад Москва салютовала нам за взятые города».
– Такой наградой все мы, конечно, гордились. Это же было признанием наших заслуг. Но свою медаль «За отвагу» я носил в кармане, как и другие ребята. Только те, кто находился подальше от передка, цепляли награды на грудь. И мы поцепили бы… Но как под обстрелом поползёшь, если у тебя на гимнастёрке медали?
Из оперативной сводки Совинформбюро за 29 октября 1944 года:
«На территории Чехословакии южнее города Ужгород наши войска в результате упорных боёв овладели городом и крупным железнодорожным узлом Чоп.
В Венгрии, западнее города Сату-Маре, наши войска вели наступательные бои…
На других участках фронта – поиски разведчиков и в ряде пунктов бои местного значения…
Огромные потери немецких войск на советско-германском фронте вынуждают гитлеровцев идти на самые крайние меры. Немецкое командование закрывает авиационные школы, а курсантов направляют на фронт, в пехоту… Пленные солдаты 407-го полка 121-й немецкой пехотной дивизии Гейнц Шприк, Руди Блошке и Гельмут Шуман рассказали: «Мы учились в лётной школе. В июле, когда до выпуска осталось всего лишь три недели, нашу школу закрыли. Всех недоучившихся лётчиков направили в лагерь и заставили проходить пехотную подготовку… Зачисление такого большого количества лётчиков в пехоту произвело на нас потрясающее впечатление. Мы поняли всю безнадёжность положения немецкой армии и бессмысленность дальнейшей борьбы». (т. 7, с. 230-231)
«31 октября Загорелся дом в нашей суседкы т.е. в моей знакомой Я бегал тушыть обгорел как хуй руки пожег фуфайка брюкы погорели. Но кое чего спасли Дом, сарай, и даже забор все сгорело до тла, и суседка выходить жыть на другой конец деревни. Туда трудно пробраться там патрули ходят но она пообещала ходить сама до суседкы т.е. где я жыву, а во избежании того чтобы ее не поймали патрули будет оставатся здесь ночевать чего мне и нужно Алло!!!».
– После отбоя наступал комендантский час и всякое передвижение по населённому пункту запрещалось как нам, так и местным жителям. Требовался специальный пропуск или знание пароля на эту ночь. И правильно. Тогда особенно свирепствовали бандеровцы – можно было запросто нарваться на выстрел из-за угла, на нож или на вилы.
Под Гданьском случилась такая трагедия и в нашем полку. Ребята поехали рыбачить на озеро за несколько километров от села, в котором стоял полк. Задержались до комендантского часа, а пароля не знали и пропусков не имели, поэтому решили заночевать в ближайшем от озера доме. Утром в полк вернулся один старшина. Он и рассказал, как всё было.
Ночью старшина вышел из дома по нужде. Вышел по глупости без оружия. А тут бандеровцы. Старшина упал в яму и затаился. Бандеровцы дом подожгли и уже никого живым из него не выпустили.
Повезло при этом не только старшине, но и мне. Накануне, узнав, что я профессиональный рыбак, эти ребята заезжали за мной. Но меня на месте не оказалось. Они немного подождали и уехали.
Из оперативной сводки Совинформбюро за 29 ноября 1944 года:
«Перебежчик солдат 349-й немецкой пехотной дивизии Казимир П. заявил: «Я житель города Познань… Девятнадцатого октября этого года немецкая полиция устроила в городе массовую облаву. Полицейские врывались в дома и хватали всех мужчин. Когда меня привели во двор полицейского участка, там уже было около трёхсот человек. Ночью нас под конвоем увезли в Кенигсберг и разместили в казармах. Через несколько дней в казармы пришёл немецкий полковник и обратился к нам с речью. Он сказал, что отныне мы являемся солдатами немецкой армии и должны защищать Восточную Пруссию. Я слушал полковника и думал: неужели немцы полагают, что мы, поляки, забыли их злодеяния в Польше, забыли, что Германия была и остаётся самым злейшим врагом польского народа? Неужели тупые фрицы в самом деле думают, что мы, поляки, будем воевать за немцев? При первой же возможности я перешёл на сторону русских войск. Польское население с надеждой смотрит на Восток. Поляки знают, что Красная Армия скоро освободит их от фашистского рабства». (т. 7, с. 269)
«1 ноября после вчерашнего пожара ходил сегодня в баню. Выстирал свое обмундирования и сам помылся а то был как чорт в саже. Покуда постирал то я все пальцы постирал. Как они те бабы стирают? Но зато выстирал всем на дыво все удивлялись чистой работой.
2 ноября Сегодня так кое какие делишки а остальное время читал сочинения Никитина».
– Да, жестокая фронтовая действительность была такой, в которой солдат мог превратиться в дикое, озверевшее существо. Мог, но не превратился. Мы любили петь. И любили читать. А читали всё подряд. Потому что достать хоть какую-то книгу было очень трудно. Но если уж книга попадала нам в руки, зачитывали до дыр.
К примеру, я долго не расставался с толстым сборником рассказов Михаила Зощенко. Его читали и перечитывали все ребята из нашего отделения. Книгу часто давал и миномётчикам в дивизион, где служил Лях. И Лях знал, что отвечает за неё головой. Книги мы берегли, как оружие.
Из оперативной сводки Совинформбюро за 1 ноября 1944 года:
«Ещё в начале войны 8-го июля 1941 года Советское Информбюро опубликовало показание немецкого офицера, который сообщил, что задолго до нападения Германии на Советский Союз гестапо заготовило большой ассортимент «описаний зверств большевиков». В ходе войны все эти фальшивки пускали в ход… Ефрейтор 43-го пехотного полка 1-й восточно-прусской дивизии Фенбонт сообщил: «В середине октября гестаповцы начали снимать кинофильм о зверствах русских войск в Восточной Пруссии. Переодетые в русскую форму немцы бьют стёкла, ломают мебель, режут скот и поджигают дома… Этот фильм скоро будет готов. Говорили, что Геббельс очень торопит и требует, чтобы фильм был выпущен на экран как можно быстрее». (т. 7, с. 235)
«3 ноября Читаю Никитина а вечером был в своих ребят в лесу которых давно не видел (во 2-м дивизионе миномётного полка, в отделении, которым командует Лях.-Г.Л.). Они жывут как хомякы».
– Почему «как хомяки»?
– Мы, разведчики, всегда располагались поблизости от штаба полка, а точнее – от дома или блиндажа, в котором находился командир полка. В своём расположении мы являлись как бы личной охраной комполка. Он нам очень доверял и следил за тем, чтобы разведчики были всегда рядом. Поэтому мы жили, как правило, в лучших условиях, чем миномётчики в дивизионах, которым часто приходилось ночевать в землянках или даже просто в траншеях.
Из оперативной сводки Совинформбюро за 3 ноября 1944 года:
«Пленный ефрейтор 390-го немецкого полка Алоиз Штольц рассказал: «21 октября подполковник Хармс зачитал нам перед строем приказ по полку: …каждый командир отделения обязан расстреливать на месте солдат, оставляющих свои позиции. Если командир отделения нарушит этот приказ, то он должен быть расстрелян командиром роты. Командирам батальонов предоставляется право расстреливать командиров рот, которые попустительствуют солдатам. Солдаты, задержанные за пределами своего подразделения, будут немедленно доставляться в штаб полка. Там каждый пятый будет расстрелян. После этого Хармс огласил фамилии первой группы расстрелянных солдат в количестве двадцати человек». (т. 7, с. 238)
«4 ноября Сегодня услыхал плохое сообщение а вечером ходил в лес смотрел картину «Борьба за Россию».
– Если я не записал, какое именно сообщение, значит, скорее всего, оно связано с тем, что кто-то угодил в лапы особиста. Чаще всего это заканчивалось штрафной ротой. А в штрафных воевали до первой крови – пока ранят или убьют. Из госпиталя после ранения штрафники направлялись уже в обычные подразделения.
Вообще, НКВД мы ненавидели. Энкавэдэшники всегда рыскали по тылам и как кого поймают без соответственно оформленных документов, сразу «записывают» в предатели. Потом поди, отмойся. Да ещё если за тебя некому из командиров похлопотать…
Бывалые солдаты загадывали молодым такую загадку: «Что за род войск: фуражка зелёная, а морда красная-красная?..». Это потому, что кормили их хорошо – пайки у них особые были. Тех из наших, кто побывал в немецком плену не по своей, конечно, воле, мы считали лучшими, самыми надёжными солдатами. Но эти подлюги им жизни не давали – цеплялись за каждую мелочь, выдумывали всякую чушь. Из-за них ребята ходили словно клеймённые пленом – им это вспоминалось на каждом шагу. И никакой кровью, как, скажем, штрафники, они уже не могли смыть своё клеймо.
В некоторых случаях энкавэдэшники действовали просто иезуитски. Помню, было это в районе Вешенской, когда мы отступали за Дон. Послали группу разведчиков найти проходы из окружения. Они из какой-то хаты выбили итальянцев и взяли там итальянские консервы. Мы тогда постоянно голодали и сразу набросились на эту еду. Но тут же появились особисты: если, мол, разведчики пришли с итальянскими консервами, значит, итальянцы за что-то дали им эти консервы…
Все понимали, что это – просто дикий абсурд, но никто ничего поделать не мог. Над разведчиками нависло тяжёлое подозрение. А после разбирательства, которое-таки состоялось, в разведку уже некому было идти. Да и незачем. Немцы так жиманули нас, что мы бросились через Дон вплавь. И живыми остались только те, кто умел хорошо плавать.
Видя и зная всё это, некоторые окруженцы, конечно, задумывались над тем, стоит ли пробиваться к своим, чтобы тебя без суда и следствия вывели на «последний парад»?.. Или лучше остаться где-нибудь в «приймаках»… И многие оставались у одиноких женщин. В зависимости от возраста потом выдавали себя или за мужа этой женщины или за сына. Правда, немцы быстро выявляли таких и никого из них в живых не оставляли.
«5 ноября Сегодня воскресения, и день такой скучный которого я как бутто некогда не помню Целый день слонялся с угла в угол играл в карты и кое чего прыготовил к празнику а именно 2 литра водкы
6 ноября Напряженно готовлюсь к празнику Горилкы ещо достал со склада все получил и снес до цыгана повара Там у нас будет банкет».
Из оперативной сводки Совинформбюро за 6 ноября 1944 года:
«Нашими войсками захвачен приказ немецкого генерал-фельдмаршала Кейтеля под названием «Мародёрство солдат на германской территории». В приказе говорится: «По полученным сообщениям, в эвакуированных районах Германии, относящихся к зоне боевых действий, солдаты повинны в тягчайших преступлениях по отношению к немецким согражданам. Они набрасывались на имущество и запасы эвакуированных и грабили покинутые жителями квартиры. Начальники не только не вмешивались, но даже частично сами принимали участие в этих постыдных действиях».
…За последнее время гитлеровцы чуть ли не ежедневно фабрикуют фальшивки о зверствах советских войск в Восточной Пруссии… Из приведённого выше немецкого приказа видно, кто на самом деле занимается грабежом и разбоем в Восточной Пруссии». (т. 7, с. 241)
«7 ноября Мы начали празновать 27-ю годовщыну октября а закончили кто чем Я именно похоронами своих лутших друзей которые погибли в зависленском плацдарме Кто не сочувствовал мне этим дал поголове и ушол на свою квартиру позно На квартире меня дожыдала погоревшая суседка Я ей и занялся до утра Чтобы патрули не тронули она осталась здесь ночевать».
– На Сандомирском плацдарме, когда немецкие танки пропахали наш второй дивизион, некоторые оставшиеся в живых миномётчики оказались в расположении 1-го Белорусского фронта, которым тогда командовал Рокоссовский. Рокоссовцы включили их в состав своих подразделений, а нам ничего об этом не сообщили. Но когда наши миномётчики погибали, их трупы рокоссовцы передавали нам, и наш штаб оформлял документы на погибших.
Во втором дивизионе воевал мой самый близкий друг Лях. Среди погибавших у Рокоссовского было много моих хороших товарищей из второго дивизиона. Погибших мы всегда стремились хоронить сами. Штатная похоронная команда действовала просто варварски. Снимали с убитых капсулы, чтобы потом передать в штаб, а трупы обычно сваливали в одну яму и закапывали без всяких надгробий, как закапывают сдохших собак. Если убитых было много, мы тоже рыли братскую могилу, но каждого заворачивали в плащ-палатку или в шинель, над могилой всегда ставили традиционную деревянную пирамидку со звёздочкой и на пирамидке прикрепляли дощечку с именами захороненных.
Конечно, за всю войну пришлось похоронить очень много наших солдат. И всё-таки некоторые из них, даже мало мне знакомые, запомнились на всю жизнь. И сейчас перед глазами стоит лицо одного молодого парня. Пришёл он в наш полк с очередным пополнением, я его и видел-то всего несколько раз. А однажды в лесу я показывал телефонисту куда тянуть связь к штабу полка. И вдруг, вижу, лежит этот парень на боку. На голове – каска. Рядом – винтовка. Думал, спит. Наклонился к нему, а он – мёртвый. Нигде нет ни кровинки. Только над левой бровью маленькая треугольная дырочка. Причём, дырочка под каской. Присмотрелся внимательнее: на ребре каски вмятина. Значит, осколок ударил снизу в ребро каски, срикошетил и – в лоб…
Не хотелось верить, что он мёртвый. Обычно, у мёртвых чернеет под глазами, а у этого парня – чистое лицо. Подошёл телефонист с катушкой и тоже не верит, что парень мёртвый. Наклонился, стал слушать сердце, потом пощупал пульс и говорит: «Надо же, я думал, устал солдат и спит. Даже руки под голову положил, чтобы удобнее было…». Через этот лес наши миномётчики ходили в контратаку. Наверное, никто и не заметил, как свалило парня.
Из оперативной сводки Совинформбюро за 7 ноября 1944 года:
«В течение 7 ноября на фронте существенных изменений не произошло.
…Трудящиеся Советского Союза с величайшим вниманием слушали передававшийся по радио доклад Председателя Государственного Комитета Обороны товарища Сталина на торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся с партийными и общественными организациями города Москвы 6 ноября 1944 года.
…На митинге коллектива шахты №28 (Ворошиловградская область) выступил знатный горняк Донбасса Лука Голоколосов, выполнивший к 27-й годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции семь годовых норм. Он заявил: «Доклад товарища Сталина воодушевил нас на новые трудовые подвиги. Чтобы помочь Красной Армии завершить разгром фашистской Германии, я обязуюсь до конца года выполнить ещё три годовые нормы». (т. 7, с. 241-242)
«8 ноября Сегодня продолжаем начатое газуем и очищаем головы после вчерашнего встретили по всем солдатским правилам».
– Многие офицеры не чурались солдат, часто праздники встречали вместе с нами. И пили по-солдатски много, и закусывали тем же самым – свой офицерский паёк выкладывали на общий стол. У нас строевые командиры держались к солдатам ближе, чем политработники. К примеру, заместитель командира по строевой части майор Чернуха почти всё время находился вместе с нами. Если отлучался куда-то из расположения штаба, всегда брал с собой кого-нибудь из разведчиков. Я с ним провёл много времени вместе и никогда не слышал от него окрика или грубого слова в адрес солдата. За такое же доброе отношение к нам мы уважали и майора Королёва. Этим офицерам не надо было добиваться чего-то от солдат криком или угрозами, потому что каждое их слово для нас было законом.