Былое

поляну, а там Виктор и снова я же перегружали снопы на

большие телеги. Т.е. я работал на самом весёлом рабочем

месте!

Путь из леса до поляны лежал через небольшой ручей. Там, где был брод, глубина ручья не превышала по-луметра, но спуск в ручей и подъём из него были довольно крутыми. И вот во время одной ездки с грузом снопов

это и произошло.

52

Возы у нас получались довольно высокие, устойчи-вость гружёной тележки была слабенькая, и ручей я фор-сировал с большими предосторожностями. А в этот раз

прямо на спуске Красавчик, потерявший терпение от

насевших на него оводов, неловко дёрнулся и воз мой

опрокинулся прямо в ручей. Хомут, жёстко закреплённый

между двумя дышлами, развернулся на шее этого придурка, и мой Красавчик захрипел от удушья.

И вот тут- то я завертелся!

Первым делом я попытался развязать кожаный

шнурок, стягивающий половины хомута. Не тут-то было!

Шнурок натянулся, затянулся и развязать его стало неможно. Поднять одному гружёную тележку тоже оказалось не по силам, хотя я упирался так, что в глазах по-плыло!

Далее я попытался завалить на бок Красавчика, чтобы ослабить давление на шнур хомута и развязать его, в

конце-то концов! – Тоже не смог! Полуудушенный конь

начал вести себя неадекватно, и я побоялся, что он просто

изувечит меня, поскольку стал бить копытами куда попало!

Я понял, что очень скоро колхозный конь прикажет

долго жить со всеми вытекающими последствиями.

Оставался последний шанс – разгрузить телегу и, пустую, я должен её осилить и поставить на колёса!

Как же я работал, чтобы не упустить этот шанс! Ломая ногти, я развязал крепящие снопы верёвки, вывалил

снопы в воду, напрягшись до посинения поставил тележку на колёса и вывел едва живого, но сразу повеселевшего

конягу на другой берег ручья!

Успокоившись и отдохнув, я полез в ручей за снопа-ми. Тут только я почувствовал, какая холодная в ручье

вода!

Не помню, сколько времени у меня ушло, чтобы

снова загрузиться, но я так измочалился, таская из холодного ручья снопы на крутой берег и выуживая

53

уплывшие вниз по ручью снопы, что Виктор крепко удивился, когда я, наконец, приехал к нему на поляну:

– Ну и видуха у тебя, братан! Тебя там не изнасило-вали, часом, в лесу-то!!?

Самое «шикарное» падение с лошади случилось со

мною именно в этот год, когда я, несомненно, считал себя

уже умелым джигитом!

Я помогал колхозному кузнецу с погонялом Чесланя, по паспорту Вячеслав, выкашивать траву пароконной

косилкой. Аппарат этот был настолько тяжёл, что лошади

в нём выматывались до мыльного состояния уже через

час работы. Сменные коняги сначала смирно паслись на

соседней полянке, но, похоже, скоро сообразили, что от

этой тяжеленной железяки лучше держаться подальше.

Когда работающая пара выдохлась, четырёх смен-ных на полянке не оказалось. Делать нечего, сели верхом

на уставших и поехали искать.

Надо сказать, лошади от тяжёлой работы отлыни-вают очень похоже на людей. Если коняга чувствует, что

ей предлагают лакомство, когда она свободно пасётся на

лугу, для последующей впряжки в тяжёлую работу, она

иногда ведёт себя неадекватно: не даёт себя поймать; если

всё же обманул, поймал и пытаешься одеть узду – ловко

воротит морду, не давая себя взнуздать; некоторые даже

пытаются лягаться.

Чесланя был здоровенный парняга и, как водится у

здоровяков, добродушный и спокойный, как слон. У него

было широкое и плоское, как блин, лицо, рыжая-прерыжая копна волос, веснушки на его роже считать

было бы так же бесполезно, как звёзды в небе! Его одного

лошадь таскать – замучается! А тут он ещё восседает на

тяжеленной косилке! Я был уверен, да и Чесланя тоже, что это лошадиный побег с поля битвы за урожай!

Мы объездили ближайшую округу – нет лошадок!

– Пожалуй, знаю куды их леший унёс! – сказал Чесланя и поскакал. Я за ним.

54

Мы довольно долго ехали по неизвестному мне лесу, пока не выбрались на обширную поляну, посреди которой росло несколько шикарных берёз, а в их тени пряталась аккуратная избушка.

Чесланя подстегнул своего коня, разогнал его до галопа и взял курс мимо избушки, на другой конец поляны, где паслись какие-то лошадки.

Я тоже пришпорил своего Голубка и поскакал за

ним, шагах в десяти сзади.

В аккурат напротив избы тропка шла мимо большой

лужи, в которой нежась дремала здоровущая свинья. Топот Чесланиной лошади её, родимую, разбудил и она, как

чёрт из табакерки, грязная как чёрт же, возникла из лужи

перед самым носом моего пугливого коня!

Голубок так ошалел от страха, что на всём скаку

встал как вкопанный! Неумолимый закон физики, как из

пращи, послал моё тело вперёд!

Похоже, я орал благим матом во время полёта! Чесланя мой ор услышал и обернулся, что меня и спасло.

Первое, что я увидел, когда стал приходить в себя, были многочисленные разноцветные звёздочки, которые

хаотично плавали, приближались, удалялись, меняли

цвета. Затем через этот хаос стало пробиваться тусклое

рыжее солнце. Оно тоже вело себя странно: приближалось, удалялось и, в конце концов, разулыбалось! Вгля-девшись, я понял, что это вовсе не солнце – это озабо-ченная, но улыбающаяся Чесланина рожа, склонившаяся

надо мною. Сам я, грязный и мокрый, лежу на траве, рядом лужа, из которой Чесланя пригоршней набирает воду

и вытирает мне лицо, шею, грудь, плечи.

Постепенно я очухиваюсь и начинаю соображать, что что-то произошло. Сильно болела шея, временами

подкатывала тошнота.

Чуть позже, когда мы, с найденными лошадьми на

обратном пути, остановились у ручья попить и хорошень-ко отмыться, Чесланя с характерным для вологодских

55

налеганием на «О» и характерным для них же матерком

подробно рассказал, как было дело.

– Хорошо я услыхал как ты заорал! Если б не услыхал и поехал дальше к лошадям в конец поляны, ты бы

точно в этой луже потонул!

– Ну, услышал, оборачиваюсь, а ты, ети мать, летишь! Красиво летишь! Ласточкой! И красиво так, вертикально, рядышком со свиньёй ныряешь в лужу!

– Ну, думаю, сейчас подымишься – неудобно ведь, из

лужи только зад торчит! Мотрю, не подымаешься! Не ше-велишься даже!

– Я к тебе! Даже разуваться не стал! Почуял нелад-ное!

– Хвать тебя за зад и ташшу! А оно никак! Поднату-жился и… чпок!! Вытащил! Прямо со чпоком! Так тебя

присосало в ил-то! Хорошо, что в луже илу много – мог

бы башку-то и сломать о твёрдое-то дно!!

Долгое время после этого падения у меня болела

шея, даже не шея, а позвонок что на уровне плеч.

Какое-то время я всерьёз опасался, что у меня может

вырасти горб и очень, помню, переживал, что с горбом

вид у меня будет таким же жалким, как у деревенского

учителя и что девчата меня такого будут гнать от себя подальше!

Лето меж тем заканчивалось, и мне пора было в обратный путь. Ничего особенного больше не случилось, разве, запомнилось, как на ж/д вокзале Вологды по радио

я услышал, что СССР запустил в космос первую в мире

женщину-космонавта, и что лёгкое чувство эйфории и

гордости за нашу Советскую Родину при этом меня охватило.

Ещё, пожалуй, один хмырь, что подсел ко мне на

скамейку в зале ожидания на том же вокзале, и стал

назойливо расспрашивать о том – о сём. Я ушёл от него на

другую скамью, он вскоре снова подсел. Я уж стал переживать, не посягнёт ли он на мои деньги, которых было

56

совсем в обрез, увидел неподалёку мента и пошёл к нему.

Не дойдя до мента несколько шагов, обернулся и увидел, что тип исчез. К менту подходить не стал, да и тип куда-то

провалился, больше я его не видел.

Последний раз на Вологодчине я был по окончании

9-го класса.

Дядька Арсён к тому времени из Свертнево выехал.

Он переселился в Тотьму к Виктору. В Свертнево из близких родичей осталась тётка Анна Маслова, да Папиха с

выводком ребят.

Масловы жили зажиточно по деревенским понятиям, муж тётки, Василий, был трактористом. Но его слава

скупердяя и скандалиста не вдохновляли меня остановиться в их доме.

Папиха – деревенское погоняло вдовы умершего к

тому времени брата отца, моего дядьки, Александра, который с рождения был глухонемым и единственный звук, который как-то ему удавался, напоминал нечто похожее

на «па-па». Так всю жизнь он и был деревенской досто-примечательностью по кличке Папа. Жена соответственно Папиха, дети – Папята.

Чуть вернусь назад, в год 1959-й, мой первый приезд в Свертнево.

В палисаде, у дома Арсения Ефимовича, росла ши-карная черёмуха, которую я видел впервые в жизни. Когда она малость вызрела, братья мои Папята, Виктор -

старший, Шурик – средний и Ванька – малой, почти всегда голодные, как скворцы налетели на зеленоватые ещё

ягоды. Я, разумеется, к ним присоединился, хотя тётка

Анфиса что-то там говорила про какие-то запоры, а я и не

знал, что это такое.

А вот когда за компанию я нажрался зеленоватой

черёмухи, то буквально со слезами на глазах понял, что

такое запор, вспомнил тёткино предостережение, но, увы, было поздно и я сполна расплатился за свою беспечность.

57

Эти муки – хочу, но не могу!! – запомнились мне на всю

жизнь!

Измаявшись в упор, я побежал к Шестакову, дере-венскому фельдшеру. Тот дал мне таблетку, ещё что-то

выпить и велел держаться поближе к уборной с полчаси-ка. Я поскакал к дядькиному дому на другой конец деревни и… не доскакал! Меня прихватило на самой серёдке

деревни! Спрятаться было негде и, главное, некогда, и я

уронил всё содержимое прямой кишки прямо в штаны, испытав при этом двойное чувство: с одной стороны мне

было до ужаса стыдно, зато с другой это была почти эй-фория от того, что мучения мои наконец-то закончились!

Далее, стараясь не подавать виду и обходя встречных, я

странною походкой поплёлся на речку смывать позор!

Приведя себя в полный порядок, я задался вопросом

– А как там мои братаны? Ведь они слупили черёмухи

больше моего! Как они переживают это дикое состояние?

А, может, они, привыкши и не так болемши?

И я подался к избе Папихи.

На вопрос – Где Витька? – она знаком показала за

избу.

Заглянувши туда, я, почти без паузы, заплакал со

смеху: Витька сидел без штанов на корточках и, глядя в

небо страдальческим взором, сосредоточенно ковырял в

заду кочерёжкой! Самым уморительным в этом натюр-морте была смена эмоций на его лице: когда он тыкал ко-чергой мимо цели, ему было больно и он потешно мор-щился от боли, но когда он попадал и запускал острый, загнутый конец кочерёжки точно в прямую кишку, его

лицо приобретало какое-то ожесточённое выражение и

он резкими движениями крушил в заду комок, принося-щий такой дикий дискомфорт!

На меня он практически не обратил внимания до тех

пор, пока не закончил эту почти хирургическую операцию. Более того, закончив, он объявил, что от запоров

они все в семье избавляются именно таким операцион-58

ным вмешательством в свои зады и другого способа не

ведают!

Так вот у Папихи проводить каникулы-64 мне тоже

не хотелось, во-первых, потому, что народу в их избе и так

было навалом, во-вторых, Папиха была до безобразия

неряшлива и в её избе постоянно было грязи по колено, а

уж вонизм всегда стоял густой и стойкий. В былые года я

старался в их избушку на курьих ножках заглядывать как

можно реже.

Оставалась тётка Матрёна в Игрово.

Игрово в 1964-ом состояло из трёх всего-то жилых

домов и десятка развалин. Но место было живописней-шим!

В тот год двое её сыновей Моисей и Павел проводили свои отпуска в отчем доме, т.к. мать уже была стара, и

сделать те же заготовки сена корове на зиму ей было не

по силам.

До той поры с Мишей и Павлом мы не пересекались, но тем приятнее было обнаружить в них единомышлен-ников по большинству моих тогдашних интересов. Это

касалось и спорта, и рыбалки, и охоты, и отношений с

женским полом и многих других.

В три пары мужских рук мы запросто управились с

сенокосом, набрали уйму грибов на зиму Матрёне Ефи-мовне, ягод, дров наготовили и вообще подобрали всю

работу по подготовке к зиме. Времени хватило и порыбачить, и поохотиться. Потом у Миши и Павла отпуска закончились и какое-то время до отъезда я в Игрово был

один. Мне уже не в диковину было уходить на реку, или в

лес одному, но от Игрово до Куножа было топать 3 км., а

это вносило в процесс определённые неудобства.

Правда, прямо под домом тётушки протекала речушка по имени Ёмная, но это скорее был ручей, чем

речка.

В Ёмной тоже водилась рыба, но ловить её надо бы-ло с некоторыми особенностями. В ней водились приличных размеров хариусы и жили они в бочагах, это такие

59

уширения и углубления речки, где вода была почти стоя-чей. Фокус ловли в бочагах был в том, что приходилось

ползком к ним приближаться с укороченной удочкой, ти-хо ложить поплавок на воду и ждать. Вода в Ёмной прозрачная и почти всегда было видно, как откуда-то из-под

берега вылетает тенью хариус. Хватает наживку и мол-нией опять под берег, вот тут-то его, родимого, и подсека-ешь!

Два – три хариуса и тишина! Либо иди к следующему омутку (бочагу), или жди, пока в этом хариусы под бе-регом потеряют бдительность! Я, как правило, не ждал и

шёл к следующему бочажку.

Каких-то особых приключений в то лето не припо-минается: либо взрослей стал и степенней, либо восприятие окружающего мира слегка поменялось и многое вокруг стало обыденнее, без тех акцентов, которые так свой-ственны детству и ранней юности.

Припоминается морожковое болото, петля на лося, истоптанная бедолагой площадка и его скелет, обглодан-ный волками. Видно было, что попал лось в петлю в конце зимы – начале весны, что волки его нашли раньше, чем хозяин петли.

Вспоминается зайчонок, попавший под косу и два

его братца, которых, вблизи от убитого косой, разыскал

Павел. Мы принесли зайчат домой, и они долго жили в

сооружённой для них клетке, пока не сбежали.

Много раз я вспоминал про места, где прожило

сколько-то поколений моих предков, много раз я собирался посетить их ещё разок, тем более что судьба не так

давно, уже в Уфе, свела меня с выходцем почти из тех

мест, и он ежегодно, на авто посещал свою малую Родину.

Звал меня составить ему компанию летом 2001-го. А я вот

так и не собрался. В 2001-ом попал в Югославию, потом

захлестнули прочие дела и….

60

Вернусь, однако, к прочим событиям, что запомнились за период учёбы в 5 – 8 классах школы.

В 5-й класс к нам пришло несколько новеньких.

Среди них была Аллочка Цехмистро. Такая вот странная у

неё была хохляцкая фамилия. И до того она была красива, что все, без исключения, пацаны в классе на неё запали и я, конечно, тоже. Даже парни из 8-х классов искали

её внимания. Для меня это была первая в жизни любовь и

сколько же сильных эмоций было мною пережито при

совершенно ничтожных контактах с Аллочкой. Она же, чётко зная цену своим чарам, очень умело ими пользова-лась и буквально купалась в лучах своей красоты, частенько откровенно издеваясь над особо назойливыми

ухажёрами.

Пожалуй, только в 7-ом классе я более или менее из-бавился от её чар, совершенно отчётливо поняв, что не её

поля мои ягоды, но окончательно успокоился только с

уходом Аллочки из нашей школы после 8-го класса.

Забегая вперёд, долго я её не видел, но как-то раз, будучи уже пятикурсником, встретил случайно на улице

Новочеркасска. Мы присели на скамейку и поболтали.

Той красоты, что казалась мне кода-то неземной, я в

Алле, Коровиной (по мужу), уже не обнаружил. Она по-женски точно оценила мою реакцию на её внешний

осмотр:

– Не то, что когда-то было? – спросила.

Я попытался сгладить эту прямолинейность, но она

сказала:

– Не надо джентльменничать! Я же помню, как ты

смотрел на меня тогда в школе, и как сейчас!

Я не стал спорить.

В зиму, на 1960-тый, отец нашёл мне учителя игры

на баяне – своего коллегу по работе.

Но он на этом поприще был явно слаб, и через полгода меня отдали в обучение к Константину Семёновичу, слепому с войны музыканту, у которого, как бы сейчас

61

сказали, был нехилый имидж хорошего учителя. Учите-лем он действительно был замечательным, но были некоторые последствия контузии, от которой он собственно и

ослеп. Заключались они во вспышках крайней раздражи-тельности, если ученик долго не мог понять, что от него

хочет наставник. В такую минуту Костя, как любовно мы

его звали, мог и врезать, а поскольку был слеп, попадал

куда попало, а поскольку был ужасно костляв, было очень

больно! Но я не помню, чтобы кто-то хоть раз по этому

поводу жаловался.

По-моему, в 1960-м, напротив, через улицу от нашего дома началось строительство пивнушки. Довольно

быстро строители выгнали коробку одноэтажного здания

и на два, или даже три года бросили стройку.

Наше поколение любимыми играми почитало игры

в войну и вот уже недостроенная коробка – крепость, крышка от бака, где мать кипятила бельё – щит, палка в

руке – меч! Всё вместе – воин, защитник Отечества!

Как же мы сражались! Царапины и нехилые раны и

ссадины, даже шрамы, постоянно украшали наши руки и

даже лица, что побуждало наших матерей запрещать нам

игры в войну, прятать крышки от выварок, даже лупить

своих чад – напрасно! Мы упорно воевали, делясь на

дружины между собой, ходили на соседние улицы и даже

на соседние посёлки, приглашали тамошних пацанов с

нами сразиться. И они, вооружённые самодельными де-ревянными саблями и мечами, приходили штурмовать

нашу крепость, потом мы ходили брать их крепости, благо строилось тогда много на наших шахтёрских посёлках, и недостатка в крепостях не было!

Помню, защищал я одно из окон нашей крепости, в

ожидании штурма пацанами с улицы Ульяны Громовой, и двоюродный брат моей будущей жены, Цедрик Сергей, тяжёлым деревянным мечом так ударил меня по голове, что я потерял сознание. Причём удар был нанесён в момент, когда я высунул голову в окно оглядеть подходы к

62

нему, а не в открытом бою, что было совсем против заранее обговоренных правил.

Но, на войне, как на войне!! Хотя было обидно до

соплей!

А сколько мячей мы в лохмотья стёрли об стены, когда играли в футбол в будущем пивном зале!

Ведь в те времена не то что компьютеров, телевизо-ров в домах наших родителей не было, и развлечения мы

либо придумывали сами, либо взрослые вспоминали какие-то игры своего детства, и мы их применяли в своей

ребячьей практике.

Помню, была игра с крышечками от пивных буты-лок. Мы собирали эти крышечки, загибали камнем или

молотком их рифлёные края вовнутрь. Получался этакий

кругляш величиной с пятикопеечную монету. Из кругло-го плоского камня, или из свинца изготавливалась бита

диаметром раза в два-три больше, чем эти кругляши и

игра начиналась.

В игре участвовали человек пять и более. Кругляши

устанавливались друг на друга блестящей стороной кверху. Каждый игрок ставил один кругляш. Отмерялось пять

шагов от этой стопки, и игроки по очереди метали в стопку кругляшей свои биты. Если битой никто стопку не сби-вал, определялось чья бита ближе всего к стопке и её хозяин битой шлёпал по стопке кругляшей. Те кругляши, которые после удара падали кверху загнутой стороной, считались выигранными и становились собственностью

хозяина биты. Биток бил подряд до тех пор, пока либо не

выигрывал все кругляши на кону, либо удар был холо-стым, и ни один кругляш кверху загнутой стороной не

выпадал. Тогда начинал молотить оставшиеся в кону

кругляши очередной игрок, чья бита после метания была

следующей по расстоянию.

Так ставили 10-15 конов по одной фишке каждый

игрок и, наконец, подводился итог.

Занявшего последнее место ставили раком, а пред-последнего брали вчетвером за руки-ноги, раскачивали

63

его тело как следует, и его задом били в зад стоящего раком аутсайдера игры. От удачного удара проигравший

под гогот собравшихся скакал сколько-то метров на четвереньках, и долго потом потирал свою ушибленную по-пу, а тот, задом которого удар наносился, просто растирал

синяк на своём заду.

Но однажды случился казус, после которого мы эту

игру забросили.

Был в нашей ребячьей компании паренёк Витя Са-лов. Естественно, что уличное погоняло его было Сало. Да

и комплекция его эту кликуху вполне оправдывала. Как-то раз в этой игре он оказался предпоследним.

Дело было летом, на каждом из нас из одежды были

только трусы. И вот финальная часть игры. Кто-то встал

раком, а Витю мы хорошо раскачали и красиво врезали

его задом в зад проигравшего. Тот полетел от удара как

ракета под общий хохот, а вот Витя, опущенный на землю, признаков жизни не подавал. Мы остолбенели и уже

хотели бежать за кем-то их взрослых, как он застонал и

зашевелился. С трудом он поднялся на ноги и спустил

свои трусы, под которыми мы увидели его опухлые и си-ние от удара яйца. Оказалось, что у него была какой-то

необычно длинной форма мошонки, и в момент удара его

бедные яйца попали в аккурат в зону соударения задов, и

Витя заполучил страшный болевой шок.

Ещё вспоминается эпизод с мотовелосипедом моего

двоюродного брата Елисея, одного из четверых сыновей

тётушки Матрёны, моего крёстного отца.

Не помню, в каком году он сбежал из Вологодчины, но знаю, что какое-то время жил в нашем доме, из нашего дома его забрали в тюрьму за то, что с голодухи они с

соседом Гришей Акулиничевым тёмною осеннею ночкой

выкопали на поле прилегающего к посёлку совхоза мешок картошки. Сколько лет потом они с Гришей строили

Волго-Донской канал, я не помню, но вернувшись из

тюряги, Елисей «взялся за ум», как говорила моя мать, 64

женился и скоро зажил своим хозяйством. Гришка же, его подельник, так и остался придурком на всю жизнь.

Так вот, однажды Елисей приехал к нам в гости

похвастаться своим новеньким велосипедом с моторчи-ком. Тогда это было ещё большой редкостью и его, очевидно, распирало от гордости за своё столь ценное приобретение.

Не знаю как, но мне удалось уговорить своего крёстного дать мне прокатиться. Помню, он долго мялся и от-некивался, но всё же уступил моим мольбам.

Мне же не терпелось появиться на таком крутом аппарате перед своими пацанами, которые, я знал, в это

время играли в футбол на поляне за углом.

Елисей долго меня инструктировал, прежде чем я

поехал. Я бы ни за что не получил его детище, если б он

не знал, что я свободно к тому времени управлялся с мотоциклом. Я поклялся быть предельно аккуратным и

внимательным и, наконец, поехал.

Очень быстро я почувствовал себя за рулём мотика

уверенно и решил, что пора удивить своих корешей. Я

выехал на поляну, где они играли в футбол, дал газу до

отказу, поставил ноги на руль, четыре пальца обеих рук

засунул в рот и засвистел! –Свист в четыре пальца я освоил буквально на днях!

Естественно вся братия уставилась на меня, а я упи-вался славою, глядя на их открытые рты!..

…Откуда взялся этот кирпич в траве?!

Когда я очухался, кореша мои держались за животы, катаясь по полю!

А когда я поднял из травы Елисеево сокровище…-

мне ужасно расхотелось тащиться домой, аж тошнота к

горлу подступила.

Восьмёрка на переднем колесе была такая, что коле-со не могло крутиться, и велосипед я всё-таки вынужден

был тащить… волоком.

От жесточайшей порки меня спасло только то, что я

сам был весь в крови и мать грудью встала между мною и

65

разгневанными батей и Елисеем, попрекая их тем, что

дитё чуть не убился на их долбаном велосипеде!

Я не помню, когда в нашем доме появилась дочь Арсения Ефимовича, Надежда, тоже сбежавшая из деревни

в город, как и многие её сверстники тех лихих времён.

Надо сказать, что наш дом в какой-то мере был перева-лочной базой для многих из родни отца, кто сбегал из деревень Вологодчины.

Помню, что я испытывал странные чувства оттого

что мне, уже подросшему пацану, пришлось с молодой

девкой спать на одной кровати – другого места в доме

просто не было. Правда это длилось недолго, Надежда

тоже, видимо, чувствовала себя не в своей тарелке от такого соседства и нашли какое-то другое решение. Но вот

мои смятенные чувства я припоминаю: я догадывался, что с молодкой, горячо сопящей рядом, что-то надо делать, но вот что?! – я тогда ещё не знал!

Не помню, когда появился в нашем классе новичок

по имени Игорь, запомнилось, что отец его был военный, что их дом, когда я туда попал однажды, был на порядок

богаче нашего, что его мать, узнав кто мои родители, препротивно скривилась – не ровня!

Но больше всего меня поразило обилие игрушек и

разных игр в их доме. Особенный восторг мой вызвал

настольный новенький футбол, в который мы с Игорем

резались до тех пор, пока его мамаша решительно не по-гнала меня прочь, дав понять, что больше мне у них же-лательно не появляться.

Подозреваю, была весна 1960-го.

Скоро в поселковом магазине я увидел в продаже

точно такой футбол, на который я так запал в доме Игоря.

У меня аж заныло внутри от желания им обладать!

Но стоила игра целых сорок пять рублей – сумма для

меня недостижимая! Да и родители, я чётко это знал, не

дадут мне денег на такую игрушку.

66

Однако какое-то нездоровое желание ИМЕТЬ! меня

просто изводило, и я стал думать!

Очень скоро я вспомнил, что видел, как недавно

Надежда убирала в свой чемодан какие-то купюры. Когда

я в чемодан, пересилив сомнения и страх, всё же залез, там нашлось ровно 50 рублей – то, что надо! Сомневался

я недолго – куплю, думал, игру, а когда родители увидят

какая она классная, они меня поймут, или выкручусь как-то ещё.

И вот полсотня у меня в кармане, я лечу в магазин

и.. – о, горе! – игра продана и больше таких нету!

Удручённый неудачей, я раздумываю что же делать?

По времени отец уже должен быть дома, а объясняться с

ним мне хотелось меньше всего. Да и мать с Надькой вряд

ли меня поймут правильно!

Откуда взялось решение, которое я немедленно стал

реализовывать, ума не приложу!

Тем не менее, я пошёл в продуктовый магазин, накупил примерно на половину денег разных конфет и, с

приличных размеров кульком, прибыл на знакомый пустырь, где всегда хоть кто-то из пацанов, да был. Там, к

великой радости корешей, я всех их стал угощать конфе-тами.

Мало того, когда конфеты закончились, я вдруг

офилантропел в упор и стал, не более и не менее как, раз-брасывать остатки денег вокруг себя, с удовольствием

наблюдая, как кореша мои в драку подбирают деньги с

земли и запихивают их в свои карманы. Совершенно не

помню своих чувств в это время – может это было отчая-ние перед лицом неминуемой расплаты?! А расплата бы-ла гораздо ближе, чем я мог себе представить!

Какая-то знакомая матери тётка проходила мимо, всё видела, зашла к нам домой и вопросила, когда же мы

так успели разбогатеть?

Когда маманя ущучила в чём соль вопроса, она ры-сью прибыла на пустырь, но было поздно – братва, отя-гощённая добычей, разбежалась по домам! Я же, больно

67

ведомый за ухо, был доставлен домой, где меня ждал от-цовский допрос с пристрастием и последующая экзеку-ция, которую в подробностях помню до сих пор, и за которую до сих пор благодарен бате, поскольку крут он был, но справедлив и никогда после наказания, что я пережил

тогда, у меня даже в мыслях не было посягнуть на чужое.

Отец поставил меня спиной к стене, взял в руки

шомпол от нашей малокалиберной винтовки и сел на та-бурет напротив меня. Затем он заставил меня раскинуть в

стороны руки и держать их на уровне плеч. Как только

руки мои от усталости опускались ниже уровня плеч, следовал удар шомполом по рукам, и я немедленно задирал

их как надо!

К концу экзекуции на каждой моей руке красовалось

по нескольку кровавых рубцов, а руки стали мне казаться

пудовыми гирями и, в конце концов, я был просто не в

состоянии держать их как надо. Что было потом, странно, но в памяти не сохранилось: было ли какое-то продолжение, или на этом наказание закончилось? Да и не важно.

Главное, будто вчера, помнится то, о чём я поведал.

Кстати, вспомнился ещё один урок, касающийся по-сягательства на чужое.

Было это гораздо раньше, видимо, в начальных

классах.

Я упоминал, что одним из любимейших развлечений моего детства были вылазки в балки, в степь. Чем мы

только не развлекались там. Мы пытались водой выли-вать сусликов из их нор. Мы изготавливали из смолы ло-вушки на ниточках для ловли пауков из их норок. Мы

охотились с рогатками на всякую птичью мелочь и, если

удавалось что-то добыть, разводили костёр и поджарива-ли себе еду. Мы не упускали возможности залезть в чу-жой сад за яблоками или виноградом под осень.

И вот одна из историй про виноград.

Как-то с компанией корешей мы под вечер забра-лись в виноградник, что находился как-то на отшибе, в

68

степи, неподалёку от излюбленного нами сада деда Под-горного. А любили мы этот сад за определённую доступ-ность: сам дед был уже дряхлым стариком, охранять сад

от набегов пацанвы уже толком не мог и полагался на

своих собак, которые, надо сказать, служебным рвением

не отличались и чаще отлёживались где-нибудь в тенёч-ке.

Виноградник же неподалёку охранялся мужичком с

ружьём, мы слышали, что соли в зад некоторые ребятки

уже заполучили, но тем интереснее было мужика пере-хитрить.

Наши навыки в играх в войну очень нам помогали в

наших набегах на чужие сады, вот и в этот раз мы уже

уползали из виноградника с полными пазухами виногра-да и были вне досягаемости сторожа, когда он вспопа-шился, побежал вдогонку, даже стрельнул разок. Это

лишь придало нашей операции больше интересу и даже

восторга!

В приподнятом, даже восторженном состоянии я, добытчик, прибыл пред мамины очи!

Как же я изумился, помню, кода вместо поощрения

моих почти героических действий, маманя крепенько мне

накостыляла и велела тащить добычу туда, где взял! –

Легко сказать! Уже поздний вечер, густые сумерки! До

виноградника топать километров пять! Но, главное, как

показаться на глаза тому мужику с ружьём?! Ведь мы такое ему кричали, когда отбежали на безопасное расстояние, и он всё это слышал, потому что мы слышали, как он

то же самое кричал нам в ответ и грозился оторвать нам и

головы и… всё остальное!

Но мать настаивала, и я пошёл. Конечно же, я дошёл

до знакомого пустыря, где как всегда играли пацаны, мы

дружненько слопали весь виноград, я присоединился к их

играм и явился домой только после того, как по моим понятиям, вышло время на мой путь до виноградника и обратно.

69

Когда я учился в 5-м или 6-м, моих сверстников захватил бум на поджигняки. Это были самодельные огне-стрельные пистолеты. Технология их изготовления была

весьма проста. Отыскивалась стальная трубка с внутрен-ним диаметром около7-ми – 12-ти миллиметров, один её

конец заплющивался и загибался по рукояти из дерева.

Сбоку трубки делался пропил её стенки чуть-чуть не

насквозь и вблизи заплющенного участка. Остаток стенки

трубки в месте пропила прокалывался иглой – получалось запальное отверстие. Трубка-ствол приматывалась к

рукояти, вырезанной как пистолет, изолентой – оружие

готово! Далее стволик набивался серой, соскобленной со

спичек, или засыпался порохом, кто мог себе это позво-лить, на заряд ложился пыж, обычно из бумаги, сверх

пыжа можно было сыпнуть дроби, или просто мелких ка-мушков – оружие готово для выстрела! Остаётся к за-пальному отверстию поднести огонь…и…. А вот дальше