Служу слову

* * *

© Платонов В. П., 2023

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2023

Слово о поэте

Если человек умеет рифмовать слова, это ещё не значит, что он поэт, и сочинения его – ещё далеко не поэзия.

 
«Быть поэтом – это значит то же,
Если правды жизни не нарушить,
Рубцевать себя по нежной коже,
Кровью чувств ласкать чужие души».
 

Так считал Сергей Есенин. И именно так становился поэтом Валерий Платонов – с «рубцами» на душе и с кипящей кровью в сердце.

Валерий Павлович родился в 1951 году на Нижегородчине, в семье провинциальной интеллигенции. После школы окончил военное училище и долгие годы служил в Советской, а затем и в Российской армии.

Зов поэзии, как доброе вино, созревал в его душе. Со своими стихами пришёл в литературное объединение «Электростальские огни», где не только обрёл друзей и единомышленников, но научился технике написания стихов. Валерий пишет о любви, о счастье, о патриотизме, пишет гражданскую лирику, не чужда и пейзажная лирика.

В 2011 году вышел первый сборник стихов «Медаль». В 2012 году – «Вдохновение». В 2015 году – «Чёрным по белому». И в октябре 2015 года Валерий Павлович стал членом Союза писателей России.

Ветеран Вооружённых сил РФ, офицер в отставке, жизнелюб, оптимист, неутомимый житель и неутомимый поэт Подмосковья.

Другие интересные подробности о поэте – в его стихах.

Виктор Воробьёв, член Союза писателей России

Опять

7 ноября 1941 г. в честь 24-й годовщины ВОСР на Красной площади состоялся парад

 
В ноябрьский день всё утро напролёт
В моей душе опять звучит кантата —
Я окунаюсь в сорок первый год
И хронику бессмертного парада.
 
 
Идут полки, я в напряженье весь,
Ведь по святой для русского брусчатке
И мой отец шагает где-то здесь,
Сержант и командир сорокапятки^[1].
 
 
Держа равнение, прошли полки
Без тренировок – прямо с эшелона,
А дальше – бой и вновь шаги, шаги
До новых зорь седого окоёма.
 
 
Кто шёл с отцом – их, видимо, уж нет,
Давно и он отдал поклон планиде,
И, впившись взглядом в хронику тех лет,
Отца опять сегодня не увидел.
 

Очаг

 
Деревянный дом у речки,
Огород и баня,
Я любил сидеть у печки
И смотреть на пламя.
 
 
В нём увидеть можно было
Золотую рыбку,
Голубого крокодила,
Рака и улитку.
 
 
А сестрёнка, как малину,
Робко и несмело
Отковыривала глину
И за печкой ела.
 
 
В свете и уютной гамме
Лад с дыханьем вкуса,
Видно, помогала маме
Дом обставить муза.
 
 
Пироги, ватрушки с жару,
Лампа вполнакала,
И негромко под гитару
Пела и читала.
 
 
Для сестрёнки шила платья,
Я – дружок Валера,
И в наш мир и в наше счастье
Зло входить не смело.
 

Родник

 
В лесной глуши, среди берёз и сосен,
Там, где орешник свеж и полон сил,
Где день ветвями дуба укорочен,
Родник себе дорогу проложил.
 
 
Давным-давно, мой дед не помнил это,
Срубили сруб, установили крест,
И в жаркое засушливое лето
У родника я слышал благовест.
 
 
Сюда ходили бабушка и мама,
Места такие святы на Руси,
Чуть выше земляничная поляна,
Ну а грибов! Да хоть косой коси!
 
 
А ниже по ручью, в кустах сирени,
Вольготно и пичуге, и ежу.
Я подойду и преклоню колени,
Воды напьюсь и на траве лежу.
 

Служу слову

 
Шагая по Русской равнине,
Стихи и рассказы пишу.
Ведь как величайшей святыне
Я русскому слову служу.
 
 
От красок текущего века
На сердце то горечь, то сласть,
Но слово должно человека
Теплом и красой окружать.
 
 
Читаю. Стих слушает Логос^[2],
Луна, поднебесная синь,
И хочется, чтобы мой голос
Запомнили Время и Жизнь.
 
 
То зной, то снега на равнине,
А я всё пишу и пишу,
Ведь как величайшей святыне
Я русскому слову служу.
 

Восторг

 
Идём, любуясь дивным светом,
Восторг в душе и словесах,
А журавли, прощаясь с летом,
Нам вторят в ярких небесах.
 
 
А осень, осень всё смелее,
Срывая голос с дивных нот,
Звенит, и спутница хмелеет
От перегруженных частот.
 
 
И стать, и лёгкая походка,
И блеск в очах, и огоньки,
И я навязчиво, но робко
Касаюсь трепетной руки.
 
 
И осязая, как от света,
Воспламеняется душа,
Мы входим споро в бабье лето,
А в осень жизни – чуть дыша.
 

Вдохновение

 
Высокой страсти не имея
Для звуков жизни не щадить,
Не мог он ямба от хорея,
Как мы ни бились, отличить.
 

А. С. Пушкин

 
Вулкан кипел в груди давно,
И вот он с силой
Из недр души прорвался, но
Не пеплом – лирой.
 
 
И поэтический поток
Пошёл со звоном,
Волшебной образностью строк
Я очарован.
 
 
В нём ритм и музыка стиха,
Как хвост за змеем,
Четырёхстопная строфа
И ямб с хореем.
 
 
Анапест, дактиль, вняв маршрут,
Уже в дороге,
Мужские, женские живут
В потоке слоги.
 
 
И амфибрахий руки жал
Коллегам летом,
Раскрыв души потенциал,
Я стал поэтом.
 

По строфам Блока

 
Вползи ко мне змеёй ползучей,
В глухую полночь оглуши.
 

А. А. Блок

 
Когда в душе растёт тревога
И бытовая шелуха,
Я, углубляясь в строфы Блока,
Сливаюсь с музыкой стиха.
 
 
На диво оживают строчки,
Звучит, как песня, плавно речь.
И вижу не слова и точки,
А «матовость покатых плеч».
 
 
Губами чувствуя дыханье,
Я пью его, как винный сок,
А воспалённое сознанье
Срывает с тела лёгкий шёлк.
 
 
Вот-вот взорвусь: кровь закипела,
Дыханье спёрло, дрожь в ногах,
Нагое трепетное тело
Обнять пытаюсь впопыхах.
 
 
И слышу в атмосфере жгучей
Крик поэтической души:
«Устами томными замучай,
Косою чёрной задуши».
 

О себе

 
За горой занималась заря,
Снег пушистый искрился,
Восемнадцатого декабря
Я на свет появился.
 
 
Маме было под тридцать уже,
А отцу почти сорок,
От войны боль утрат на душе
И убийственный морок.
 
 
Как сражались они на войне,
Знают совесть и вера,
В честь великого лётчика мне
Дали имя Валера.
 
 
Жили в школе. На классной скамье
Возрастал я степенно,
А потом появилась в семье
И сестрёнка Елена.
 
 
Возле школы сосна, а ветла —
На берёзу похожа,
Детским садом мне бабка была,
Да и дедушка тоже.
 
 
Помню, как-то уже по весне,
Когда трудно уняться,
Мама двойку поставила мне,
Дед пошёл разбираться.
 
 
Я не ведал ни горя, ни зла,
Ни хулы, ни обмана,
Самой близкой для сердца была
Мамка, мамочка, мама.
 

Милые женщины

 
Где торопливым, где медленным шагом
Следую я по тропе.
Милые женщины! Счастья и блага
Вашей желаю судьбе!
 
 
Если нежданно при радужном свете
На сердце явится новь,
Ваша звезда пусть по-прежнему светит
И согревает любовь.
 
 
Ну а когда вы столкнётесь с печалью,
То протяните ладонь,
Вашей душе сохранить пожелаю
Юности жаркий огонь.
 
 
Этот огонь защитит вас от мрака
Тёмных предчувствий крови.
Милые женщины! Счастья вам, блага,
Здравой семьи и любви!
 

Жизнь

 
Вчера уж нет – ушло оно с огнём
Летучих мыслей, помыслов, азарта,
Живи, мой друг, сегодняшним деньком,
Ведь может статься, что не будет завтра.
 
 
Чтоб суть поймать, я через решето
Слова и выраженья пропускаю,
Но оказалось, что я знаю то,
Что ничего конкретного не знаю.
 
 
Опять тоска, уныние, печаль —
Душе и сердцу ныне стало тесно,
А жизнь летит, летит в немую даль,
Как будто ей со мной неинтересно.
 

Медаль

 
Я, как в тумане, помню даль
Разумного начала,
Но в ясной памяти – медаль,
Что на груди сверкала.
 
 
Счастливей не было мальца
На праздничной аллее,
Ведь на костюме у отца
Два ордена алели.
 
 
А на моей груди, как сталь,
Как снежная вершина,
Сверкала мамина медаль
За взятие Берлина!
 

Полевые цветы

 
Полевые цветы после жаркой любви
Ближе к осени мамами стали.
И детишек своих, оторвав от груди,
Осторожно на землю ссыпали.
 
 
Чтобы ранней весной, после зимней тоски,
Поле снова зелёным стояло,
А июньской порой, когда зори близки,
Мириадами красок играло.
 
 
Чтобы осенью русский приветливый дом
Был украшен цветами иными.
И, умывшись холодным октябрьским дождём,
Заискрился власами седыми.
 
 
Полевые цветы – море красок извне —
Отцвели на просторах Отчизны.
И безжалостно этим напомнили мне
О стремительной поступи жизни.
 

В предновогоднем зале

 
В зале эффектные лёгкие гаммы,
Чистые, милые лица.
Я приглашу вас, любезные дамы,
В танце восторженном слиться.
 
 
Кольца и жемчуг на узком запястье,
Звёздного неба обновы.
Радуйтесь жизни, держитесь за счастье,
Будьте добры и здоровы!
 
 
Тонкой душою касаясь за платье,
Взвешу словесные нити.
Но не гонитесь за призрачным счастьем,
А настоящим живите!
 
 
Сбросив с лица новогодний румянец
Как отголосок азарта,
Вы извините, но первой на танец
Я приглашаю Эрато^[3].
 

За словом

 
Я ведал с кроткого начала
Тепло и нежность рук.
И двери, к слову, открывала
Мне мама – верный друг.
 
 
Она познала зной и стужу,
Гладь моря и пески.
Слова её запали в душу
И дали там ростки.
 
 
Они росли, а с ними сила,
И утверждалась мысль,
И слово каждое таило
В себе глубокий смысл.
 
 
Давило, жгло мне душу слово,
Толкало на дела.
И я ушёл с крыльца родного
Туда, где даль жила.
 
 
А там меня мечта зазвала
В литературный круг.
Но двери, к слову, открывала
Мне мама – верный друг.
 

В соцветье строк

 
Прими собранье пёстрых глав,
Небрежный труд моих забав.
 

А. С. Пушкин

 
Сквозь звуки вальса Мендельсона
Я слышу голос аонид:
«У Пушкина сама Истома
Ногою медленно кружит.
А у тебя страсть к новоязу,
Скупа строка, тяжёлый слог,
И ты не ел в пути ни разу
Нетленный страсбургский пирог».
 
 
Я был смущён, но, сбросив шоры,
Увидел двух эфирных дам —
«Дианы грудь, ланиты Флоры»,
Упругий и подвижный стан,
Лазурны очи, мглисты бусы,
А на устах таёжный мёд.
И вновь напомнили мне музы:
Как прелесть «ножкой ножку бьёт».
 
 
И как сошлись «вода и камень,
Стихи и проза, лёд и пламень».
И этим благодатным днём
Я музам слова благодарен,
А Пушкиным – я потрясён!
 

Беловодье^[4]

 
Искали люди к Богу путь,
О волюшке мечтали,
Но воля им дала хлебнуть
И горя, и печали.
Молочных рек искал народ
С небесной кашей манной.
И двигался славянский род
К земле обетованной.
 
 
Через Сибирь шли на Алтай,
Там, в Беловодье где-то,
Среди лесов построен рай
На самом срезе света.
 
 
Там нет ярма и нет бояр,
А в паспорте «печати»,
Там на холме стоит алтарь,
Но нет церковной знати.
 
 
Свободен, волен там народ,
Мораль несокрушима,
Её и старость не берёт,
И смерть проходит мимо.
 
 
Тянулась в Беловодье нить,
Где русский род с поклоном
Хотел не по уставу жить,
А по мирским законам.
 

Нагота

 
Не шевельнуться, не вздохнуть
Не мог при этой даме —
Пленяла маленькая грудь
С курносыми сосками.
 
 
Упругий девичий живот,
Тугие ягодицы.
И небольшой губастый рот
Любвеобильной жрицы.
 
 
Коснулся взор точёных ног,
Молочно-белой шеи,
Задел венерин бугорок
И утонул в купели.
 
 
А мысль, влетевшая в уста,
Заметила игриво,
Что из одежд ей нагота
Всех больше подходила.
 

Мы – русские

 
Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,
С раскосыми и жадными очами!
 

А. А. Блок

 
Мы – русские, мы – соль земли!
Мы внуки бога Рода,
Из несгибаемой семьи
Славянского народа.
 
 
Под рёбра била нас судьба,
Бросала на колени,
За Русь святую шла борьба
На евразийской сцене.
 
 
В лугах по снегу, по траве
Текла кровь, как водица,
А на семи холмах в Москве
Ждала свой час орлица.
 
 
Очнувшись от худого сна,
В груди огонь и сила,
Двуглавого орла она
Для подвигов вскормила.
 
 
Степенно триста лет летал
Над всей землёй двуглавый,
Когда же смертный час настал,
Меч уронил державный.
 
 
Но подхватила меч мечта,
Что зарождалась в споре
На красном выступе щита
В космическом просторе.
 
 
И вновь мы дух свой понесли
По всей планете бренной.
Мы – русские! Мы – соль земли!
Мы – авангард Вселенной!
 

Квартирник семидесятых

 
В комнате люстра богатая,
Светом картина залита,
Фото, цветы и пикантная
Тонкость духовного быта.
 
 
Дамы делились секретами,
Я у окна, а Татьяна
Обозвала интровертами
Двух чуваков у дивана.
 
 
Слушали Вега по радио,
Сбросив личинки и маски, —
Фоном звучали адажио,
Скерцо, осенние краски.
 
 
Сок на столе и шампанское,
Фрукты, печенье, конфеты.
Жилка у Тани бунтарская,
Стать и причёска Бабетты^[5].
 

Посредник

С Гоголя начинается новый период русской литературы, русской поэзии…

 

В. Г. Белинский

 
Не раз и не два прежде в школе
Великого Гоголя я
Читал, перечитывал, внове
Искал и нашёл для себя:
 
 
Ветвистое древо харизмы
Явило прозорливость, слог.
И больше, чем нужно для жизни,
Он видеть и чувствовать мог.
 
 
Познав экспрессивность гротеска
И вникнув в дремотную жуть,
Излил Гоголь мудро и веско
Безбрежную русскую суть.
 
 
То мысль и глубокие чувства,
То вдруг через токи крови
Он вносит печать безрассудства
Во многие строки свои^[6].
 
 
Я ж ныне ось творчества славлю
И верю, идя вдоль оси,
Посредником был между явью
И нежитью гений Руси.
 

Присяга

Под Москвой в 1941 году отец был сержантом, командиром батареи «Прощай, Родина»

 
В древнем граде безусым юнцом
Принимал я присягу.
Перед строем и рядом с отцом
Клялся верности стягу.
 
 
Тридцать лет вдаль несли поезда
По армейской дороге.
И я помнил и помню всегда
Ту присягу на Волге.
 
 
Но порвал весьма тонкую нить
С тем стальным поколеньем,
Что умело себя не щадить,
Не вставать на колени.
 
 
С теми, кто в рукопашной хоть раз
С фрицем мерился силой.
И не знает, что ныне у нас
Реет власовский символ^[7].
 
 
Не узнал и отец, что в краю
С незатейливым бытом
Я нарушил присягу свою,
Сдав страну паразитам.
 

Неясность

 
Каков проделывает путь
Орёл в теченьи дня?
Среди громов и тёмных туч
Неясно для меня.
 
 
И путь змеи, что на скале
Не оставляет след,
Мне не понять на сей земле
За сотни даже лет.
 
 
И не изгнать из сердца грусть,
И не изжить тоску,
Поскольку в женщине я суть
Постигнуть не могу.
 

Бабьим летом

 
В сей год примчалось бабье лето
В последних числах сентября.
И я, друзья, с притоком света
Вздыхал и умствовал не зря.
 
 
Яснее стало, да и проще
Смотреть на жизнь, а бес во мне
Вдруг поклонился низко роще
И громко крикнул тишине:
 
 
«Открой развесистые двери,
Введи в свой необъятный сад,
Где гриб берёзовый и белый
В мир источают аромат.
 
 
Где старец жил, а юный инок
Поднялся и имел успех,
Где блеск летучих паутинок
Напоминает женский смех».
 
 
Ах, бабье лето, бабье лето,
Краса в бреду и наяву,
Промчалось, но с притоком света
Воздал хвалу я волшебству.
 

Мадонна

Пушкин Вяземскому: «У моей мадонны рука тяжёленькая».

 
Я читал, прислушиваясь к зову
Сердца, и среди пригожих лиц
Выделил Наталью Гончарову —
Первую красавицу столиц.
 
 
Лёгким станом и прекрасным ликом,
Внешней беззаботностью своей
Мне она знакома и по книгам,
И виденьям сонных миражей.
 
 
За окном задумчивые ели,
На столе катрены о любви.
И намёк на то, что в женском гневе
Бурею бывала Натали.
 
 
Не вникая в сферы отношений,
Уяснил, не опускаясь ниц, —
Называл мадонной русский гений
Первую красавицу столиц.
 

Бабушка Прасковья

 
Двор, скотину, запах сеновала —
Помню я подворье,
А ещё, как к вере приучала
Бабушка Прасковья.
 
 
В три перста я складываю пальцы
На Страстном ликбезе,
А на Пасху крашеные яйца
И «Христос Воскресе».
 
 
В Воскресенском храме Арзамаса
Я в потоке света.
Крестный ход. Несут икону Спаса
На закате лета.
 
 
Спас медовый, яблошный, орешный,
Друг за другом Спасы —
Дар земли, а может, дар небесный —
На зиму припасы.
 
 
Будто снова бабушкино слово
Слышу я в избушке:
«По субботам с Пасхи до Покрова
Мы пекли ватрушки.
 
 
В Рождество не ели и не пили
До звезды всем родом,
А кутью заранее варили
Из пшеницы с мёдом».
 
 
Молоко и козье, и коровье
Мне всегда в дорогу,
И желала бабушка Прасковья
Быть поближе к Богу.
 

Песня о Ваде

 
В вольных лугах и лесах незабвенных
Сладко-пьянящий стоит аромат.
Звонкие воды истоков нетленных
С лёгкостью птицы стремятся на Вад^[8].
 
 
Белая чайка в полёте упругом
Над изумрудной поверхностью вод,
Как и лебёдушка с суженым другом,
Песню о счастье семейном поёт.
 
 
Песню о счастье и Красная Горка^[9]
Вместе со всеми июньской порой
Так пропоёт, что вечерняя зорька
Встретится в Пахтах^[10] с лучистой зарёй.
 
 
Пьяна^[11]-река песни жгучие долго,
Пьяно петляя, несёт над волной,
Чтоб для России великая Волга
Песни вадские пропела со мной.
 

Там

 
Безбрежен синий небосвод,
Пригож и солнцепёк,
Весна, ручьи и ледоход,
Ленивый ветерок.
 
 
И молодость – вперёд-вперёд,
И бодрости заряд,
И устремлённость ввысь на взлёт,
И к горизонту взгляд.
 
 
Гитара, танцы при луне,
Безумство от игры,
А ныне не хватает мне
Восторгов той поры.
 

Земля

 
Услышав зов земли родной,
Расстёгиваю ворот
И оставляю за спиной
Скупой на ласки город.
 
 
То нива в поле, то стерня —
Крестьянских душ горенье;
Земля – основа бытия
И духа просвещенья.
 
 
От близости с землёй родной
Мои стихи напевней;
Спасти себя и стать собой
Возможно лишь в деревне.
 

Казарма

 
Уйдя со школьного двора
И выбрав ратный путь,
Я стал другим, кем был вчера,
Узнал казармы суть.
 
 
Иной здесь временной отсчёт,
Бег времени иной,
Не всякий, кто сюда придёт,
Останется собой.
 
 
Здесь распорядок с первых дней
Свободу отменил,
А вольный дух души моей
Жестоко приглушил.
 
 
О, как хотелось мне тогда
В привычную среду,
В уютный домик у пруда
И к яблоням в саду.
 
 
А дни летели, как вода
Под окскою тропой.
И мне казарма навсегда
Становится судьбой.
 
 
Здесь нет поблажек никому,
Здесь мужество в цене.
Учили жёстко нас всему,
Что нужно на войне.
 

На даче

 
Дом деревянный с мансардой. Во мгле
Тускло горящие лампочки,
А под навесом на дачном столе
Тонко звенящие чашечки.
 
 
Чайник заварочный, торт, шоколад,
Белый мускат из Италии,
А на хозяйке восточный халат:
Лёгкий, свободный, без талии.
 

О Киплинге

 
Я убеждён: на страсть людей
Ушедших поколений
Смотреть сквозь призму наших дней
Удел глупцов и лени.
 
 
Толстой, Есенин, Вебер Макс,
Творения Эсхила,
А Киплинг душу мне потряс
Вольтеровскою силой.
 
 
В его стихах горячность, пыл
Людей и интересов,
Восток, как блеск светил, ценил,
Знал дикарей и бесов.
 
 
Отвага и победный гром,
Дух мужества и воля,
Был Киплинг искренним певцом
Британского разбоя.
 
 
Будь ты возвышенным, как даль,
Будь ты талант иль гений —
Грешно оценивать мораль
Ушедших поколений.
 

Завет

 
Едва ли на промысел Божий
Найду я достойный ответ.
Зачем в каждой клеточке кожи
Хранится отцовский завет?
 
 
«Валерий, ты должен свободно
Не только держать без конца
На уровне приобретённом
Духовную планку отца.
 
 
Обязан окрест оглянуться.
И в некий двухтысячный год
Хотя бы мизинцем коснуться
Неведомых мною высот».
 

Танцовщица

 
Насквозь богемная по сути,
К тому же дьявольски мила,
Её на всякой сцене люди
Встречали просто на ура.
 
 
Движеньем тела для начала
Всю заполняла пустоту.
И танец вольный исполняла
С любовником как бы в бреду.
 
 
Любовника её на сцене
Шарф чёрный в блёстках заменял.
Он то ласкал её колени,
То бёдра сладко обнимал.
 
 
То к шейке лебединой вился,
Рискуя в страсти удушить,
То снова возле ног стелился,
Во всём стараясь угодить.
 
 
Но вот шарф-кавалер смелеет,
И страсть его толкает вверх,
Вот-вот он ею овладеет
Публично, на глазах у всех.
 
 
В последний миг сего накала
Всё ж успевала отвести
Бесцеремонного нахала
От обнажавшейся груди.
 
 
Так, танцем ловко приглашая
Мужчин испить с ней сладкий сок,
Она их вскоре превращала,
Как шарфик, – в тряпку возле ног.
 

Это одна из самых известных танцовщиц начала XX века.

Как вы думаете – кто она? Любители поэзии её должны узнать, если нет – смотрите стихотворение «Горение», в нём она упоминается.

Горение

 
И в поэтический бокал
воды я много подливал.
 

А. С. Пушкин

 
Я воду лью, как все поэты,
В свой поэтический сосуд,
Но в основном к стихам сюжеты
Из жизни в кровь и мозг текут.
 
 
Вот моего коснулся взора
Лучом соцветий Тициан,
А муза танца Терпсихора
Напела сердцу про Дункан.
 
 
А вот крестьянское подворье,
Изба, натопленная печь,
За прялкой бабушка Прасковья,
А дед Василий чинит сеть.
 
 
С непостижимым словом Логос
Открыл передо мной чело,
Увидеть их, услышать голос
Мне вдохновенье помогло.
 
 
Оно закаты и рассветы
Встречает взором огневым.
И я, друзья, как все поэты,
Горжусь горением своим.
 

Кузина

Памяти Трусовой (Шушиной) Зои Геннадьевны

 
В просторном доме я и Зоя.
Нам интересно посмотреть,
Как вяжет бабушка Прасковья,
А дед Василий чинит сеть.
 
 
Но вскоре я отметил взглядом:
Иные малыши в избе,
А мы шагаем с Зоей рядом
По ученической тропе.
 
 
Держась за древо родовое,
Мы с ней с утра и до утра.
А вот и время золотое:
Гитары, песни у костра.
 
 
Вино любви из полной чаши
Текло, как нега из очей,
И вот уж Зоя мужу Саше
Трёх подарила сыновей.
 
 
Богатство речи и движений,
Умение себя подать,
И судьбоносные ступени
Несли волнующую стать.
 
 
Не столько формы, краски – сколько
Притягивал глубинный свет,
Цветущий ярко, словно зорька,
На протяженье многих лет.
 
 
И шла, даруя знанья, силы,
Игру ума и благость дня.
А ныне мрамором могилы
Друг жизни смотрит на меня.