Былицы

Средняя школа

В пятом классе нас перевели в девятую среднюю школу. Обучение в те годы в средней школе было строго раздельным. Поэтому девочки и мальчики оказались в разных школах. Все наши пассии и симпатии исчезли, и потихоньку развеялись, как дым.

В нашей мужской школе царили строгие нравы. Родители могли бы выбрать для своего отпрыска более престижную и лояльную школу. Среди мужских такой считалась первая школа, в смысле, номер ее, а среди женских – восьмая. Мои родители поступили правильно, считая, что в любой из них можно получить хорошее образование, – все зависит от человека.

В нашем пятом классе оказались ребята не самого лучшего разбора. Среди них нашлись второгодники, исключенные из других школ за какие-то прегрешения, и прочие, доставшиеся нам в одноклассники.

Эти верзилы, остолопы и активные недоросли вдохновенно хулиганили на уроках. Только у математика Николая Анатольевича, прошедшего войну, они не решались вызывать гнев. Он был решителен и скор на расправу, а орудие для кары у него всегда было под рукой. Точнее, в руке – это палка, которую он использовал при ходьбе, так как был инвалидом. Ручкой палки, как крюком, Н.А. останавливал шалунов, если те пытались улизнуть.

Николай Анатольевич поражал нас своим бесстрашием и умом. Он за версту чуял готовящуюся проказу наших хулиганствующих молодчиков. Во многих классах школы были разбиты выключатели, и свет включали, соединяя провода. Наши хулиганы пользовались этим и во время урока исподтишка бросали в «выключатель» тряпку – провода разъединялись, и свет гас. Н.А. подходил и пальцами соединял их. Все остолбенело смотрели на этот героический поступок. Хорошо, что Н.А. был еще и умным учителем и объяснял, почему и как он поступает, чтобы не пострадать от электричества.

Среди замечательных учителей мы помним еще «географичку» Щербань и «физичку» Киру Александровну.

В школе имелась очень хорошая библиотека. Найти ее не так уж просто: сначала надо преодолеть темный коридор, потом пустой и холодный объем «заднего входа» в школу и, наконец, полутемную и тоже холодную лестницу, после этого путешествия, ты у цели.

Богатство книг и особенно научно-популярных журналов привлекало многих. На большой перемене чтение журналов стало для меня лучшим времяпрепровождением. Одно плохо – звонка на урок в библиотеке не слышно. Ничего не поделаешь – приходилось расплачиваться замечаниями в дневнике. Зато на всю жизнь полюбил копаться в толстых и научно-популярных журналах.

Школа еще замечательна тем, что располагалась рядом с рынком. На большой переменке мы бегали туда за семечками или за сравнительно дешевыми коржиками и пончиками.

Среди особенностей и преимуществ ее можно назвать близость к магазину «Наглядные пособия». Они так нас привлекали, что мы называли его «Ненаглядными пособиями». Там продавали реактивы, пробирки, лупы и прочие замечательные вещи. Они вызывали какие-то таинственные желания, которые, как мне кажется, привели многих в науку, и сделали нас думающими, размышляющими.

Другим достоинством школы можно считать близость к реке. Ледоход, первый лед и лыжные бега – мы здесь первые участники и свидетели. Но у нас в классе нашлись и свои чемпионы. Так некоторые наши соученики каждый день совершали гонку на лыжах в семь – десять километров – из дома в школу и обратно. Например, Антонов (имя забыл) пробегал на лыжах из далекой деревни до школы. Это же был почти подвиг!

Когда мы перешли в 8 класс, школу опять подвергли реорганизации, как всегда, «с целью улучшения… и по просьбам трудящихся». На этот раз – мальчиков объединили с девочками. Думаю, это был своевременный шаг. Раздельное обучение, конечно, имеет какие-то надуманные преимущества, но не настолько они велики, чтобы не видеть пользы и от совместного обучения мальчиков и девочек. Мы, уже юноши, были не совсем готовы к такому объединению, да и для девушек этот маневр оказался неожиданным.

Десятая школа

Коренная реорганизация системы образования началась неожиданно и пришлась на лето. В нашем микрорайоне всех потенциальных восьмиклассников учителя, вместо законного отпуска, ходили по домам и записывали в местную школу. Поэтому у нас в восьмом классе оказалось много юношей и девушек из соседних домов.

Так, в одноклассниках оказался мой хороший приятель – Юра И.. Этому я был очень рад. Мы, само собой, сели за одну парту.

В результате поголовной переписи учеников в класс попали и «паршивые овцы» – ребята «без царя в голове». На наш взгляд, они не только с головой не дружили, да и с душой, всего скорее, у них были нелады.

Мы об этой особенности наших одноклассников узнали не сразу. Первые дни занятий прошли обыденно. По многим предметам мы писали контрольные, что понятно, так как учителя должны узнать, как мы подготовлены.

Вдруг всех школьников мобилизовали «на картошку». И сразу на целый месяц. Оказались мы в колхозе километрах тридцати от города.

Хорошо, что Вера Александровна С. – классная воспитательница – знала наши возможности (и невозможности) по математике. Она занималась с теми, кто не написал ту проверочную контрольную. Теперь таких учителей уже не часто встретишь.

Не помню, чей день рождения выпал на сентябрь. Отметили мы его, главным образом, нехитрыми подарками и шутливыми поздравлениями. Никакого праздничного угощения не было, помимо жареных грибов с картошкой. Из вин в те времена преобладали портвейны и шипучие напитки типа сидра. Вот мы и пробавлялись этим сидром. Для восьмиклассников это самый обычный вариант – и дешево, и сердито.

Все были довольны, и потянуло нас на… улицу, на воздух, на природу. Мы шли, распевая нехитрые песни, под стать нашему отличному настроению. По сути дела, с этих сельхозработ и наших простеньких праздников начиналось дружеское общение парней и девушек класса.

Вдруг наши песни разом замолкли, когда Игорь Г. и его дружки ни с того ни с сего выдернули дрыны из ближайшей изгороди и набросились на своих одноклассников – на парней и даже на девчонок. Видно, их потянуло на «подвиги».

Хорошо, что адекватных парней среди нас было больше, и мы кое-как одолели этих «экстремистов». С тех пор я стал представлять смысл поговорки, что «свадьба без драки не бывает». Да и все поняли, что у некоторых наших сверстников явно что-то с головой.

В дальнейшем эти неадекватные ребятишки быстро отсеялись, оставшись на второй год или просто бросив школу. Но больше мы с ними, слава богу, не сталкивались.

Учеба в восьмом классе отличалась от всех прежних, потому что мы – юноши – учились не с девчонками, а с девушками, и все вместе взрослели, влюблялись, страдали, ревновали, разочаровывались, соперничали, и много что еще с нами происходило помимо учебы.

Мы еще не раз ездили в колхозы, и не только «на картошку», но и «на лен». Наша Вера Александровна, как классный руководитель, проводила «в нас» беседы, диспуты и вечера отдыха, которые, скорее, увеличивали уровень гормонов и повышали нашу озабоченность. Мы об этой стороне наших мероприятий догадывались, но не всегда конкретно и отчетливо.

Через три года пришло время получать аттестат зрелости. Хотя мы давно созрели, но только теперь об этом новом состоянии получили документ государственного образца. Теперь можно было направляться со своей зрелостью куда угодно, хоть в техникум, хоть в ученики токаря, чтобы заработать рабочий стаж в два года, нужный для поступления в вуз.

Наш школьный выпускной вечер прошел как-то неярко. Всего скорее, мы просто не очухались после экзаменов. Был небольшой товарищеский ужин, танцы и песни. Зато на вручении аттестатов играл настоящий духовой оркестр. Это был «дар» от одноклассника и трубача из откестра Толи В., влюбленного в красивую Нелли Ш.

А потом мы пошли гулять по городу. К сожалению, было очень холодно, и если бы мы не утеплились, то попросту околели бы. Такие холода часто случаются в белые ночи.

В душе колыхался какой-то трепет от предстоящего вступления во взрослую жизнь. Можно сказать, что она приготовила нам прохладный прием, но мы встретили ее капризы уже слегка подготовленными.

Творог и горшок

Мы с отцом несколько раз ездили за грибами в деревеньку Панкино. Она расположена от города примерно в часе езды на велосипеде. Нас принимала хорошая знакомая – Мардарьевна. До сих пор не знаю, это отчество или прозвище. Всего скорее, отчество, хотя и слегка вычурное.

В тот раз мы приехали в Панкино уже под вечер и угадали как раз к ужину. Пища была простой и вкусной – жареные грибы с картошкой, что может быть лучше. Так как Мардарьевна знала, что я очень люблю творог, то главное блюдо она решила подать, что называется, под занавес. Когда она вошла в комнату с… ночным горшком, полным творога, надо было видеть мое лицо. Я просто застыл в изумлении и, видимо, так вытаращился на это горшок, что любому стало бы ясно – у мальчишки шок от увиденного.

Хотя отец шепнул мне, что горшок – это просто эмалированная посуда. А другой посуды в продаже даже и в городе не найти, а в сельской местности, тем более.

Похоже, что я не смог перебороть свое отношение и остался бы без творога. Но тут родитель, возможно, шепнул Мардарьевне, самое простое решение – это переложить творог в другую посуду. Это хозяйка и сделала. Я с удовольствием умял творог с картошкой и даже попросил добавки.

Взрослые, похоже, поняли, что надо сделать, чтобы не было непонимания. И поэтому больше стол не сервировали ночным горшком.

В тот вечер мы вкусно поели, а потом попили чаю с мятой, и уже к десяти вечера глаза мои начали слипаться, и меня отправили спать.

Проснулся я от еще одного потрясения – на спинку кровати над моей головой уселся петух и так громко прокукарекал, что мой сон сразу отлетел. Оказывается, в доме уже давно все проснулись – корову выгнали в стадо, и вообще, жизнь кипела.

В лес пошли поэтому не «по первой росе», а чуть позднее. Нас вел сын Мардарьевны – Николай. Он показал чудеса ловкости и какого-то сверхъестественного чутья, находя грибы в невероятном количестве, почти под нашими ногами. При этом он извлекал из-подо мха таких малышей белых грибочков, что мы просто диву давались. Только через час-другой мы тоже начали находить подобных малышей.

Так прошел наш поход в Панкино. В памяти остались мое потрясение от увиденного ночного горшка с творогом на обеденном столе, да две корзины белых грибов, у которых даже шляпки еще не потемнели, настолько они были молоды.

Сборы в Ленинград

Через год после войны родители поехали в Ленинград, к счастью, взяли и меня. Я впервые ехал в поезде. Двухлетнюю Иру родители оставили с бабушкой Сашей. Поэтому нам представлялась возможность побродить по этому красивому городу и посмотреть его. Пешие прогулки родители любили и предвкушали эту возможность, как большое удовольствие.

Их опасения, что маленькая Ира стала бы помехой в прогулках по городу, совершенно понятны. Ведь мои медленные передвижения пешком в три-четыре года тоже сдерживали их путешествия.

А ходить в те далекие времена даже с детьми доводилось много. В войну и послевоенные годы общественный транспорт не ходил вовсе или ходил очень редко, да и был ненадежен. Почти все передвигались пешком, «пешедралом» или «одиннадцатым номером» – так обозначали этот, по-научному, бипедальный способ передвижения.

Удивительно, что ходили в гости или по какой-либо другой необходимости без всякого предупреждения. Коли надо, то шли и обычно заставали знакомых или родных на месте. Двери иногда вовсе не запирали, достаточно было в них постучать и после этого войти.

Если же двери оказывались запертыми, то искали звонок. Это колокольчик с «дистанционным приводом», но висящий в квартире. Снаружи рядом с дверью имелась особая ручка, которую надо было дернуть на себя. Через натянутую проволочку усилие передавалось рычажку, который ударял по колокольчику. Некоторые звонки имели какие-нибудь надписи, вроде «Вишу у дверей – звони веселей».

В худшем положении оказывался посетитель, если двери в доме оказывались запертыми, а звонка не имелось. Когда стук косточками пальцев или кулаком не достигал слуха хозяев, то приходилось «включать усилитель сигнала». Для этого надо встать спиной к двери и стучать в нее пяткой. Обычно все-таки удавалось достучаться.

Так что ходили много, и пешие переходы через пол города считались обычным способом перемещения. Это отразилось даже в речи. Так, выражение «сходить в город» обозначало посещение центральных частей города. Теперь такие переходы редки, и все чаще говорят «съездить в город (или центр).

Опасения родителей по снижению скорости передвижения с маленьким ребенком чуть позднее оправдались полностью.

Через несколько лет всей семьей мы были проездом в Москве. Посетили Третьяковку и ВДНХ. Иринка, как всякий ребенок, быстро уставала, а основные проблемы, которые нам приходилось разруливать, заключались в трех ее желаниях – попить, пописать и поесть. Слова «алгоритм» еще не было в обиходе, но наблюдалась последовательность действий четко запрограммированная ребенком.

Выполнение иринкиного алгоритма, и тем более, нарушение его, заметно влияло на выполнение наших"культурных"программ.

Первые впечатления

Все, что связано с впечатлениями от поездки, для меня оказалось совершенно новым, и потому непривычным. Даже предвкушение поездки стало настолько всепоглощающим, что в день отъезда еще с утра я потерял аппетит. Зато, как только сели в поезд, мне захотелось есть. Да не просто есть, а утолить почти волчий аппетит. О чем я и объявил в первые же минуты после начала движения.

Поезда в те времена ходили неторопливо, так как тянули их солидно пыхтящие паровозы. Они имели привычку часто останавливаться, потому что каждые полтора-два часа паровозники набирали воды в тендер – эта стоянка длилась минут двадцать. А примерно через три часа приходила очередь более длительной стоянки, как пояснил отец, для чистки топки паровоза.

Я увидел эту настоящую мужскую работу. Она особенно впечатляла тем, что на улице становилось по-летнему жарко, и с трудом представлялось, что есть профессии, в которых люди вынуждены создавать собственное маленькое пекло.

Мы видели, что из-под топки паровоза сыпался дымящийся шлак. От него веяло таким жаром, что его тут же заливали водой. Он свирепо шипел и плевался паром и едкой пылью. В будке паровоза помощник машиниста гремел какими-то тяжелыми железяками, заглядывал в открытую раскаленную топку и забрасывал в нее уголь.

Наконец это действо закончилось. Потный помощник машиниста спустился из кабины паровоза на перрон, тяжело дыша и утирая обильный пот. Было видно, что он с трудом переводит дух после схватки с углем, огнем и шлаком. Помощник поднял большой чайник с водой, жадно попил из него воды и, наклонившись, вылил немного ее себе на шею и голову.

Отец объяснил, что чистка топки – это тяжелая работа, и особенно в жару. Да я и сам это видел. Тогда в душе я мечтал стать летчиком, а такое занятие, как чистка топки, на самолетах не встречается.

Как я был наивен! Потому что летчиком я, по разным причинам не стал, а вот чистить топку в жару мне пришлось, и не раз. И тогда я, бывало, вспоминал свои детские впечатления от этой поездки.

В дороге мне многое казалось необычным. Прогуливаясь вдоль поезда, я заметил, что некоторые вагоны чем-то отличаются от нашего. Еще сильнее бросались в глаза отличия пассажиров.

Так, в самых красивых вагонах ехали довольно толстые краснолицые люди, которые на остановках выходили на перрон в нижнем белье! Я очень удивился этому. Отец объяснил, что это пассажиры мягких вагонов, и надето на них не нижнее белье, а пижамы. В них, конечно, ехать можно, но выходить на улицу не следует.

Из объяснений отца я также понял, что вагоны делились на мягкие, жесткие, или плацкартные, и общие. Мы ехали в плацкартном вагоне, название это не сразу и выговоришь, тем более, его не поймешь.

То, что у нас жесткий вагон, можно легко понять – полки в нем, действительно, жесткие, плоские и деревянные. Они удерживались металлическими тягами с петлями на концах. На всех неровностях пути и на поворотах эти железяки нещадно гремели.

В жестких и общих вагонах тогда не было чая, привычного теперь, хотя это кажется невероятным. Зато на каждой большой станции имелась избушка или домик, на котором выделялась крупно написанная надпись «Кипяток».

Туда на остановках стремился народ, чтобы набрать кипятка, и потом утолить жажду, да и просто перекусить, запивая еду чаем, – невозможно же есть всухомятку свои дорожные припасы.

Кстати, в те годы ходила байка про иностранца, который удивлялся тому, что в СССР все станции называются одинаково – «Кипяток».

Следы войны

Ехали мы очень медленно, особенно после Тихвина. Там железная дорога проходила через бывшую линию фронта. За окном вагона проплывали картины последствий войны. Понятно, что я неотрывно смотрел на них через окно.

Надо отметить, что в старых вагонах окна очень удобны для этого занятия. Оконная рама у них опускалась так, что из окна при желании можно даже вылезть. Поэтому временами я высовывался из окна почти по пояс.

Такого количества разбитой военной техники я еще никогда не видывал. Бросались в глаза пушки и танки, как немецкие, так и наши. А окопы, колючая проволока и воронки по национальной принадлежности определить уже было невозможно. Но их попадалось так много, что тянулись они за окном почти до самого Ленинграда. Руины разбитых зданий около станции Саперная простояли почти до семидесятых годов.

Большое впечатление вызывали надписи «Осторожно, мины!», висевшие на колючей проволоке, а кое-где на дощечках, приколоченных к палочкам. Многие из таких объявлений были совсем рядом с железной дорогой.

Первые шаги по Ленинграду

Наконец, мы приехали на Московский вокзал. Нас встретила тетушка Клава. Я впервые увидел эту таинственную родственницу, с которой отец иногда предлагал мне поговорить по телефону.

Каждый раз, держа трубку у своего уха, я страшно мучился с вопросами-ответами, ибо совсем не представлял, о чем можно говорить со взрослым человеком, которого никогда не видел.

Тетушка жила на Гагаринской улице, и поэтому от вокзала до дома мы шли пешком. Меня ошеломил вид разбитого города. Кое-что из «истории» домов поясняла Клавдия Николаевна, но многое можно было понять и самому. Особенно печально выглядели руины со стенами, на которых сохранились коврики, часы, фотографии, а иногда и картины. Нелепость и слепая случайность гибели потрясала воображение.

Наша родственница рассказывала, что у нее от голода, как у многих, не было сил спускаться в бомбоубежище. Тем более, жила она на шестом этаже. Поэтому во время тревог часто оставалась в квартире, хотя бывало, бомбы падали где-то рядом (мы видели остатки этих домов), но сил спуститься в бомбоубежище, а потом подняться, не хватало. Дом дрожал, от разрывов бомб, а однажды при близком взрыве платяной шкаф чуть было не упал на нее.

Я шел, и все время крутил головой, ожидая увидеть музеи, о которых рассказывал отец, но первым «культурным» заведением, которое мы посетили, оказалась баня.

Баня

Сказалось бдение у вагонного окна, оно изменило мой внешний вид. Волосы на голове были наполнены гарью от паровозного дыма. Даже за ушами скопилась грязь. Надо было срочно приводить меня в «божеский» вид, как сказала мама. Хотя ванная комната в коммунальной квартире существовала, но она не действовала – во время блокады от мороза разорвало трубы. Порешили – идем в баню.

Чайковские бани слыли заведением известным и почитаемым любителями хорошего пара. Как обязательный атрибут бани, перед входом в отделение толклась очередь. Но через полчаса мы все-таки туда прошли.

Да, баня оказалась более ухожена, чем наша главная «Железнодорожная» в Вологде. В гардеробе стоял фикус! Встречалось, однако, много покалеченных войной мужчин, не было толстяков, а больше мылось худых и неторопливых людей. Пар в бане оказался настолько хорошим, что отец в парную сходил несколько раз.

Меня отмыли. И потом мы выпили в буфете невиданный мной до тех пор напиток – клюквенный морс.

Музей обороны

Тетя Клава жила совсем рядом с интересными местами – с Невой и Фонтанкой, с Марсовым полем и Летним садом. Наши пешие прогулки по прекрасному городу, хотя и разбитому войной, почти каждый раз приводили к какому-нибудь новому открытию. Оно оказывалось новым, в первую очередь для меня, но иногда бывало открытием какой-нибудь новой стороны и для родителей. Каждый виденный дом, церковь или дворец отец как бы нам преподносил. Он помнил многие собственные открытия чего-нибудь нового со студенческих времен, и теперь щедро делился ими.

Но одно открытие стало неожиданным даже для отца. Им оказался Музей обороны Ленинграда. Он располагался совсем рядом с Гагаринской, и при первой возможности мы его посетили.

Теперь там располагается знаменитая «Муха», а в то время все это громадное здание в Соляном переулке было целиком наполнено блокадными экспонатами. Такого музея я не видывал никогда. Потом его, к великому сожалению, разгромил Сталин, точнее, его приспешники. Теперь, конечно, что-то восстановлено, но многое исчезло бесследно.

То, что там представлена почти вся военная техника и наша и противника – это еще не все. Поражали воображение удивительные диорамы, множество фотографий и прочих вещей, которые теребили душу и вызывали почтение к пережитому ленинградцами. Конечно, присутствовала и радость победы, но сквозила и боль от пережитого ими ужаса и страданий.

Напоследок меня впечатлила огромная пирамида из касок, которая перекликалась с верещагинским «Апофеозом войны». Конечно, это сравнение подсказал отец.