Фельдмаршал

– Что будет, если Дания начнёт одна предписывать всем законы?! – стал с жаром излагать он ему свои доводы и сам же отвечал на них: – Упадёт торговля всех ганзейских городов!.. Поэтому для сохранения равновесия нужно помочь Швеции!..

Бургомистр выслушал его, признал его доводы стоящими внимания. Затем он представил всё это магистрату Любека. Густава вызвали в магистрат и тоже выслушали. И там, перед сенаторами Любека, он объявил свое намерение продолжить дело Стуре Младшего, спасти своё отечество.

– Если Любек даст мне помощь!..

Сенаторы согласились с его предложением. Было составлено соглашение. Магистрат обязался субсидировать его и тайно переправить в Швецию. Если он попросит, то помочь и войском.

– Когда же господин Густав добьётся успехов в Швеции, тогда обсудим на переговорах общие выгоды Швеции и Любека! – заключил бургомистр в конце заседания магистрата.

* * *

В конце мая 1520 года Густав прибыл на любекском купеческом корабле к берегам Швеции. Столица, Стокгольм, оказалась заперта на воде и суше армиями короля Кристиана. И проникнуть туда, в осаждённую крепость, всё ещё защищаемую вдовой Стена Стуре, было невозможно. И его высадили на одном из крохотных островков, шведских шхер^[69].

Он не стал рисковать, добрался, уже сухим путем, до Кальмара. Там, на небольшом мысу напротив Кальмара, находилась крепость Стенс-Э. Кальмарский же замок сейчас обороняла от датчан госпожа Анна, вдова государственного советника Иоганна Мензона Нет-ох-Дага.

Густав пробрался в город тайно. Госпожа Анна приняла его.

– Я ничем не могу помочь тебе, – заявила она ему с сожалением…

Тогда он вышел к народу, на городскую площадь, стал говорить… Но его никто не слушал… Он попытался привлечь на свою сторону гарнизон замка. Немцы, наёмники, гарнизон замка, были раздражены невыплатой жалованья… А тут появился ещё какой-то молодчик, стал призывать их к чему-то… И они, обозлённые на всех, обнажили клинки против него… И он бежал от них…

Тем временем в гавань Кальмара вошёл датский флот, осадил крепость, и вскоре она сдалась датчанам. И Густав бежал отсюда.

Переодевшись в простую одежду, он скрывался под видом работника то на одной, то на другой ферме. Кто-то помогал ему, а кто-то, узнав, спешил донести о нём людям короля Кристиана. И ему приходилось снова бежать, скрываться.

Итак, в одежде работника он пошёл куда глаза глядят по лесам и просёлочным дорогам. Иногда он решался, показывался народу. Обычно подле церквей, в праздничные дни, заводил разговор, старался объяснить, что происходит в Швеции, ободрял малодушных.

Случалось, слышал он и неприятное для себя:

– Сейчас, при короле, мы имеем хлеб и селёдку!.. А если выступим против него, то попадём в беду!..

Бывало, в него стреляли… И он спасался бегством…

Наконец, добрался он до местечка Терну, в Сёдерманланде. Его сестра Маргарита и её муж Иоахим Браге обрадовались ему.

Выбрав момент, после того как все успокоились от радости первых минут встречи, он завёл разговор о том, на что решился.

– Я хочу спасти Швецию от тирана!.. Или пожертвовать на это свою жизнь!..

Маргарита не сразу даже поняла, о чём это он… Затем, сообразив, вскричала, со слезами, готовая упасть перед ним на колени:

– Густав, умоляю тебя, оставь эту затею!..

Густав, зная, что его сестра простая и слабая женщина, стал убеждать зятя, что долг того – помочь ему в этом.

Но Иоахим Браге испугался от такого его предложения.

– Не-ет! – отрицательно покачал он головой. – Я в милости у короля!.. И должен явиться в Стокгольм на его коронацию!..

Он косо посмотрел на него.

– Тебе же лучше не показываться там! – продолжил он. – Пока не получишь от короля охранную грамоту!..

Густав с сожалением осознал, что зять оказался таким малодушным.

Они расстались.

Он ушёл на отцовскую мызу «Рефеснес»: решил отдохнуть там, собраться с силами. При этом он предупредил работников мызы, что скрывается, пришёл сюда тайно, чтобы никому не говорили о нём. Его, уставшего и разочарованного, не покидали мрачные мысли. Во всех местах, куда бы он ни совался, у старых друзей и родственников, нигде не получил он поддержки. Одни изменяли или могли изменить, выдать его. Другие же всего боялись, боялись людей короля Кристиана… И он запил… Затем одумался, снова встряхнулся, понимая, куда может завести это его…

И так подошёл конец сентября. В это время пришло новое сообщение из Стокгольма: вдова Стена Стуре, госпожа Христина, открыла ворота города королю Кристиану с условием не преследовать сторонников Стена Стуре.

И ему, Густаву, после всего пережитого ужасно захотелось поделиться с кем-нибудь своими мыслями о том, что происходит в Швеции, закричать во всё горло, призвать людей, чтобы не верили королю Кристиану. Это вероломный, без чести и совести человек. Нельзя полагаться на его слово.

Узнав от работников мызы, что неподалёку, в монастыре Мариенфред, живёт сейчас престарелый архиепископ Якоб Ульфзон, он поехал туда, надеясь разрешить у него свои сомнения.

Архиепископ встретил его приветливо. Он проводил там, в тиши монастыря, остатки своих дней, поэтому был настроен благодушно.

Но у него Густав не нашёл того, что искал. Старик полностью разочаровал его, когда посоветовал ему положиться на милость короля.

И он уехал от него. Чтобы быть в курсе того, что происходит в Стокгольме, он стал тайно посылать туда кого-нибудь из своих крестьян. То же самое сделал и в ноябре, восьмого числа, в субботу.

Малый, крестьянин, вернувшийся из Стокгольма с безумным взглядом, дрожа, пресекающимся голосом бубнил одно и то же:

– Сопротивление римскому престолу есть ересь!.. Ересь!.. Ересь!..

Повторял и повторял он…

Густав врезал ему пощёчину, чтобы привести его в чувство.

И тот замолчал, уставившись на него полными ужаса глазами… Когда же он немного пришёл в себя, то рассказал то, что увидел.

События там, в столице, разворачивались как в дурном и тяжёлом сне. После присяги королю Кристиану архиепископ Тролле подал ему жалобу на совет города Стокгольма, на своих личных врагов. И король приказал закрыть ворота города. Всем горожанам приказано было не выходить из своих домов. И зазвенел, зазвенел голос глашатая на улицах, провозглашая решение сторонников архиепископа:

– Сопротивление римскому престолу есть ересь!.. Ересь!.. Ересь!..

Всё провалилось в очередной раз в дикость, всё пало к стопам воинствующей духовной власти, к подножию языческого Рима…

Улицы – пустые… Испуганно таращились окнами дома на всё происходящее…

Затем на площади было зачитано обвинение, последовал приговор, без следствия, без суда. И тут же начались казни: покатились отрубленные головы к подножию эшафота. Сначала казнили пятьдесят сторонников Стена Стуре Младшего, высших сановников. Затем машина казни заработала уже сама собой… Среди казнённых оказались отец Густава и зять, Иоахим Браге, наивно поверивший в милость короля Кристиана.

От этого известия Густав сначала испугался, затем возмутился и ожесточился. Больше у него не осталось сомнений что делать.

* * *

Последняя его надежда – далекарлийцы. Только это осталось у него. В прошлом, как рассказал ему однажды Сванте Стуре, далекарлийцы, далийские крестьяне, оказали ему важные услуги. Это был бесхитростный, простой народ, живущий в суровом климате у северных гор по своим древним законам, готовый по призыву сразу же взяться за оружие, когда дело касалось спасения отечества, земли своих предков.

Опасаясь оставаться здесь, на мызе отца, Густав решил покинуть её. Он погрузил всё имеющееся у него золото и деньги в походную кожаную сумку, оделся потеплее, рассчитывая на дальнюю дорогу. Велел своему слуге одеться тоже так, чтобы не замерзнуть в пути. Они погрузили поклажу на коней, сели сами и отправились вдвоем по направлению к северным горам.

Конец ноября. Стояла скверная погода, шёл сильный снег. Все тропинки замело, было плохо видно дорогу. И они лишь чутьём угадывали, что едут в нужном направлении. И так добрались они сначала до Кнель-Зунда, на озере Меларен. Остановились. Густав велел слуге первому переходить вброд неглубокий пролив, соединяющий две части озера… И тот, легонько понукая, пустил коня в студеную воду… Перешёл, выбрался на другой берег. Теперь Густав направил своего коня по его следам… Но не добрался он и до середины пролива, как увидел, что его слуга вдруг врезал кнутом по бокам своему коню и поскакал галопом прочь от озера, увозя с собой его сумку с деньгами… Такого Густав не ожидал от этого малого, считал его честным.

– Стой, трус, гадёныш! – вскричал он. – Сейчас я проучу тебя!..

Он пустил своего коня вскачь. Во все стороны полетели брызги. Конь вынес его на другой берег.

И он устремился в погоню за беглецом. Под ним был жеребчик, сильный, выносливый, и он стал догонять беглеца. Видя, что Густав вот-вот настигнет его, воришка бросил украденное и своего коня, метнулся в лес и скрылся. Густав подобрал свою сумку, проверил, всё ли в ней на месте, и не стал дальше гнаться за мошенником.

На день Андрея Первозванного он добрался до Фалуна, небольшого городка далекарлийцев. День был праздничный, ярмарочный, шумный. И он, поддаваясь всеобщему веселью, воспрянул духом после неудач последнего времени и вот этой очередной измены слуги… Тут же на ярмарке он купил себе круглую шляпу и короткую с рукавами фуфайку из толстого сукна, переоделся, обрезал себе волосы, чтобы походить на обычного далийского крестьянина. Купив ещё топор, он вскинул его на плечо и пошёл, как прочие работники, искать себе работу.

Ему повезло. За дневную плату он договорился в одной деревеньке молотить зерно в житнице у крестьянина.

Но вскоре он покинул эту мызу и пошёл искать более надёжное место.

Хотя уже была середина декабря, но лёд на реках и озёрах ещё не везде был крепок. И в одном месте, переходя по льду реку, он провалился под лёд… С трудом выкарабкавшись из воды, он, весь мокрый, пустился бегом, чувствуя, как дубеет на морозе его мокрая одежда, моля Бога, чтобы хватило силы добраться до какой-нибудь мызы, понимая, что в этом его спасение.

Обогревшись и обсохнув у доброго хозяина какой-то мызы, он пошёл дальше. К городку Мура он подошёл как раз на Рождество. На улицах, у церквей и на базарах, игрищах, народных развлечениях собралось множество людей. И он, походив в толпе, присмотревшись к крестьянам, простым, бесхитростным, решил снова испытать своё красноречие, попробовать убедить их встать с ним заодно против датчан, короля Кристиана… И он здесь же, в базарной толчее, взобрался на чью-то телегу… Оглядел с её высоты – шапки, колпаки, женские платки…

– Друзья, товарищи! – крикнул он зычным голосом, призывая всех к вниманию. – Я, Густав Ваза, рыцарь и знаменщик Стена Стуре Младшего! Того самого, которому вы оказали в прошлом неоценимую услугу! В опасное для нашей страны время!..

Ещё что-то он говорил, кидал в толпу, стараясь поднять людей на размышление… Остановился… Молчание… Затем раздались крики.

– К оружию, к оружию! – послышалось с одного конца толпы.

– Не-ет! Надо подумать, посоветоваться с соседями! – долетело до него с другой стороны толпы. – Мы устали от войны! Налогами не отягощены!..

«Это – благоразумные!» – мелькнуло у Густава.

– И нас не касаются ваши дворянства, распри с королём Кристианом! – кинули из толпы ему. – Но ты, парень, не унывай! Мы не выдадим тебя!..

Разочарованный и опустошённый, он ушёл из городка. Несколько дней он скрывался на мызе у старого приятеля. Там он и решил бежать из Швеции.

Тем временем в городок прибыл отряд датчан: для предупреждения всяких беспорядков. Начались грабежи… В городке ударили в набат, сбежались вооружённые крестьяне. Они разломали ворота у двора священника, и датчане, скрывающиеся там, разбежались во все стороны, как тараканы.

Только теперь поняли далекарлийцы, что тот парень был прав: им не отсидеться в своей глуши.

А тут ещё у них появились шведы, бежавшие из столицы. Среди них оказался и Ларс Олофзон, известный в среде далекарлийцев как честный, порядочный малый. Он рассказал о зверствах датчан.

– Король Кристиан, уезжая к себе в Данию, приказал ставить на своём пути виселицы!.. И сотни шведов, наших братьев, болтаются сейчас на них!..

Ларс упрекнул далекарлийцев, когда те сообщили, что здесь был Густав, ближний человек Стена Стуре Младшего, и он ушёл от них. За Густавом послали. Нагнали его уже на пути к границе в Норвегию. Он вернулся, принял над ними командование, они принесли ему присягу.

За четыре месяца сформировав и обучив крестьян приёмам боя, Густав выступил в конце весны 1521 года в поход со своим «шляпным» войском, как шутливо называл он далекарлийцев. Его армия подошла к Вестеросу, расположилась с восточной стороны города, на Балундсе-Асе, перекрыла неприятелю дорогу к Стокгольму. Он намеревался встать лагерем при церкви Святого Олофа. Но сделать это ему не дали датчане. Произошла сильная стычка, и он отступил…

В июне месяце он подошёл к Упсале. Дозорные, побывавшие в городе, сообщили ему, что ни датчан, ни войск архиепископа Тролле в городе нет. И он, с небольшим отрядом всадников, свободно вошёл за городские стены. Проехав в центр города, на площадь перед ратушей, он приказал своим капитанам созвать на площадь горожан. Когда тех собрали, он обратился к ним, стал увещевать их, что им, как шведам, не пристало терпеть то, что творят здесь, на их родине, датчане…

Заметив, что его речь мало произвела впечатления на горожан, он устало вздохнул от их равнодушия к судьбе своего народа и направил теперь своего коня к церкви. Спешившись подле паперти, он поднялся по невысокому крыльцу, вошёл внутрь церкви. Там было пусто, пыльно и прохладно.

Он приказал капитанам собрать всех каноников епархии Упсалы. Даже силой, если те откажутся выполнить его распоряжение.

Каноников собрали.

– Вы, как духовные отцы! – обратился он к ним. – Должны показывать пример покорности светской власти! Сами же вы всегда восстаете первыми против неё!.. И постоянно утесняете своих же, шведов! Для этого призываете на помощь тех же датчан, их короля!.. Но если бы только это было! Так вы, под видом святости, присваиваете себе имения своих же сограждан! И из-за этого много крови пролили! И слово Божье употребляете для прикрытия не только своей жадности и тщеславия, но и своей жестокости! Вы наполнили государство ложными слухами! Ваш спор с королями о верховной власти всегда приводил к злополучию Швеции! И впредь то же будет, если не положить пределы вашей власти!..

Он знал трусливость этих Божьих избранников… И не щадил их…

– И я хочу услышать от вас сейчас, немедленно: будете ли вы, как шведы, помогать мне в деле изгнания тирана из государства?.. Чтобы мне знать: как поступить в таком случае с вами!

Каноники притихли… Испуг и трепет отразились на их лицах.

– Позволь нам посоветоваться с архиепископом… – залепетал один из них. – Мы надеемся уговорить его…

Густав не верил, что можно уговорить или обуздать высокомерие Тролле. Но он позволил каноникам написать архиепископу письмо. Написал он и от себя письмо: в таком же духе, как только что выступал перед капитулом.

С этими письмами к архиепископу отправили одного из каноников.

Как и ожидал, Густав получил насмешливый ответ Тролле.

– Я сам лично принесу Густаву Эрикзону письмо. – И он тотчас же выступил в поход с тремя тысячами пехоты, а к ним ещё пятьсот конных. На следующий день он уже стоял перед Упсалой, не далее как за полмили.

С Густавом тогда была всего горстка его людей. И если бы Тролле напал тотчас же, то он погиб бы. Но сама судьба хранила его.

Один из придворных Тролле бежал от него и предупредил Густава.

Густав посчитал это невероятным… Чтобы духовная особа, по крайней мере, не ответила на его письмо! И он засомневался в том… Ночью пришёл другой перебежчик с таким же известием.

Больше не сомневаясь, он поднял по тревоге шесть сотен пехотинцев, которые были при нём, сотню рейтар, послал за далекарлийцами, сообщил другим своим соратникам, чтобы шли на соединение.

Собрав все свои силы, он преградил архиепископу путь из Упсалы… Произошло столкновение… Тролле потерял почти половину своего войска. С остатками его он отступил в Стокгольм.

Преследуя архиепископа, Густав подошёл со своей армией к столице. Став лагерем при Брункеберге, он приказал немедленно начать осаду Стокгольма.

– Запереть вокруг те места и рыцарские поместья, которые укреплены и находятся в руках друзей Тролле или его родственников! – приказал он ещё.

Кольцо осады вокруг Стокгольма стало медленно затягиваться.

В сопровождении полусотни рейтар он поехал в объезд позиций своего войска. Появился он и в лагере при Ветлундзе, над которым поставил Енса Перезона, надёжного и уже проверенного человека. И тот сообщил ему, что сейчас намерен сняться отсюда, подвинуться к острову Броме.

– Затем подойти как можно ближе к острову Мункелиден!..

Густав уточнил ещё ему задачу, что после этого он должен, построив наплавной мост к Лонгольму и Зюдермальму, соединиться с лагерем при Сетре^[70].

– Так мы отрежем полностью подвоз продовольствия в город с суши!.. Задача ясна?.. За дело, Енс! – похлопал он того по плечу, уверенный, что тот справится.

Одобрив его план, он поехал дальше. Предстояла ещё более важная операция: запереть город со стороны моря. От Зюдермальма, который должен взять под контроль Перезон, следовало навести мост из крепких плотов до Вальдернаре, королевского зверинца. И там же, на мосту, установить пушки для отражения нападения со стороны моря. И так, чтобы они простреливали стокгольмские шхеры…

Через месяц в осаждённом городе начался голод.

В это же время Эрик Флемминг сообщил Густаву, что он захватил разведывательное судно адмирала Норби и, допросив пленных, узнал от них, что Норби задумал доставить осаждённым продовольствие, поручив эту операцию Юнкеру Томасу. Сам же он, Норби, стоял тогда со своим флотом у финских шхер… И Флемминг, переодев своих матросов в датскую форму, отправил захваченное разведывательное судно обратно к Томасу. Когда же тот поднялся на корабль, то он арестовал его… И вот накинули тому на шею верёвку.

– Почему верёвка из лыка, а не из пеньки?! – огорчился Томас. – Я моряк – с пенькой всю жизнь дружил!..

– Ничего, подружишься и с лыком! – усмехнулся Флемминг.

* * *

В один из дней осады в лагере Густава появился гонец. Его привели к нему.

– От его величества короля Кристиана! – подал гонец ему письмо, представившись, откуда он.

Густав взял письмо, распечатал, прочитал.

Король угрожал ему: если он не снимет осады Стокгольма, то его мать Цецилия и две его сестры, Эмереция и Мерета, находившиеся у него в Дании, как заложницы, будут казнены…

Вот он удар под сердце… Этого можно было ожидать от маленького принца, уличного короля… Всё, как в трущобах: на одного десяток, и бьют исподтишка… Его родные! Тяжело, мучительно было их совместить с делом, за которое он взялся. Но он уже не принадлежал только себе…

Торопила, вопила необходимость строительства государства. И в первую очередь властной структуры. Поэтому срочно были разосланы на места, поддерживающие его, Густава, грамоты государственным чиновникам. Чтобы они, ответственные чины, явились в Вадстену на риксдаг для избрания государственного правителя.

Он, Густав, понимал, что многие из дворян завистливо смотрят на него, считают его таким же, как они, равным им, не принимали и не примут его как правителя. И он сомневался: откликнутся ли они на его грамоты. Но, может быть, бедствие страны, народа перевесит всё остальное… И он не ошибся: риксдаг собрался представительным.

И он, уже уверенный в успехе, открыл риксдаг, первым взял слово. Он обрисовал прежнее и нынешнее состояние Швеции. Указал и на то, что короля Кристиана ненавидят даже в его собственной стране сами датчане.

После него выступили государственные чины. Они поддержали его, благодарили за намерение освободить отечество.

– И хотим вместе с тобой не щадить для этого ни имущества, ни жизни!..

Следующие выступающие были не менее щедрыми:

– И всё, что имеем, вручаем тебе для государственной службы!..

* * *

В Дании же события разворачивались драматически для Кристиана. В Виборге собрался государственный совет, и сенаторы постановили, что отрекаются от верности и повиновения Кристиану. Оформив это грамотой, сенаторы поручили земскому судье Магнусу Мунку довести это решение до короля. Ему вручили грамоту с этим извещением, и судья, всё ещё побаиваясь силы королевской власти, отправился с этой грамотой к королю в его замок. Представ перед очами короля, он растерял всю свою отвагу, обычную среди сенаторов на съездах, выступлениях крикливых… Поговорив с королём о мало значимых делах государства, он откланялся, трусливо оставив вверенный ему сенатом документ в перчатке, сделав вид, что забыл её… Наутро королевский паж, обнаружив перчатку, а в ней грамоту, передал её королю. Но к тому времени земский судья уже был на пути к шлезвиг-гольштейнскому герцогу Фредерику с другой грамотой сената, в которой сенат предложил герцогу датскую корону. Герцог не отказался от короны… Когда это дошло до Кристиана, он пришёл в крайнее изумление от этого поступка своего дяди. Затем, поняв, что это серьёзно, он попытался через верных ему государственных советников успокоить сенаторов. Но те подтвердили свой отказ подчиняться ему. Тогда он, полагая удержать с помощью своих войск в повиновении провинции Фюн, Зеландию и Шонен, велел там дворянам, духовным и государственным чинам и даже крестьянам подтвердить ему вновь присягу в верности. Настроил он и свою супругу, королеву Изабеллу, на то, чтобы она просила у своей тётки Маргариты, правительницы Нидерландов, военной помощи против датских дворян и олигархов. Но в Дании ненависть к нему уже набрала губительную силу в среде дворянства и кучки олигархов, к его реформам в пользу народа, крестьян, ненависть к новым налогам, которыми он повязал состоятельных, ненависть и к его советчице Сигбритте… Тем более не было у него сил на борьбу с Густавом. А тут ещё вражда ганзейских городов к нему. Он упал духом, уже не в состоянии справиться со всем этим.

И он собрался к своему шурину, испанскому королю Карлу I, только что, два года назад, после смерти своего деда – императора Максимилиана, ставшему императором Карлом V, чтобы просить у него помощи. Шведские и датские дела он оставил на произвол судьбы.

Карл V находился тогда в Нидерландах. Война с Францией, испанские беспокойства требовали гигантских расходов, отнимали у него все военные силы и время, и помочь реально своему зятю он не мог ничем. Он грозил в письмах и декларациях северным королям и князьям, но слабеющего владыку, Священную Римскую империю, уже мало кто слушался.

* * *

При его отъезде на корабли тащили всё: что попадало под руки, что можно было поднять, ободрать во дворце, сломать, унести и погрузить на галеры.

Не обошла эта участь, всё обирать и уносить, даже медных мостов в замке, содрали и с церковных башен позолоченные шпили. Всё, что движимо, все драгоценности исчезли в трюмах кораблей.

Кристиан вызвал во дворец Генриха Гоэ, своего верного генерала и государственного советника, приказал ему охранять Копенгаген, вручил от дворца ключи.

Он проследил сам, чтобы с особой осторожностью матросы погрузили на корабль один из сундуков. Его, тяжеленный, бережно подняли на борт галеры, отнесли в одну из королевских кают и там оставили.

Когда матросы ушли, он открыл замок сундука и поднял крышку.

– Вылезай, – сказал он.

Из сундука, кряхтя, вылезла Сигбритта, мать его Голубки.

Такие приключения уже были не по её годам. И она, присев тут же на койку, сначала перевела дух, размяла все свои косточки.

Она знала, что её ненавидят в Дании: аристократия, дворяне. И вот так Кристиан обезопасил её, переправив тайно из дворца на корабль.

Немного придя в себя, она выпила вина, что предложил он, улыбнулась.

– Ладно, мой мальчик, не унывай! Если не останешься королём в Дании, тогда, может быть, будешь бургомистром в Амстердаме! – подмигнула она ему, когда он налил ей и себе ещё по бокалу вина.

Она, торговка, вышедшая из городских низов, с практичным умом и хваткой закоренелого дельца, была неповторима, жизнерадостна, не унывала никогда. И выше мечты стать бургомистром в её родном городе у неё не было с самого детства.

Оставив Сигбритту на этом корабле, в этой каюте, и приказав слугам подать ей ещё вина и еды, он ушёл на другую галеру. Там в это время на галеру садились все его семейные: супруга Изабелла, сын Иоанн, показывающий в свои восемь лет уже большие способности, и две дочери: четырёх лет красавица Кристина и самая младшая – кроха, умница Доротея.

На другие корабли грузили имущество и поднимались на борт со своими семействами его верноподданные. Они покидали Данию вместе с ним, опасаясь здесь для себя больших неприятностей.

Когда королевская галера стала отходить от причала, он поднялся на палубу, подошёл к борту.

Внизу, на причале, стояли его дворяне и государственные советники, решившие на свой страх и риск остаться здесь.

– Ждите меня через три месяца с большой силой! – крикнул он им и, подбадривая, вскинул вверх руку жестом римских императоров.

Его королевская галера, отчалив первой, развернулась и взяла курс на выход из гавани Копенгагена. За ней стали отходить от причала другие галеры, присоединился и весь остальной его флот из двадцати кораблей, стоявших на рейде.

И пока был виден родной город, столица его государства, он видел на причале тёмную исчезающую полоску людей. И его на секунду озарило, появилось предчувствие, что сюда он больше не вернётся: его власть здесь исчезла, как исчезает вот сейчас эта полоска… А если вернётся, то лишь узником…

Он спустился в каюту супруги.

Изабелла встретила его вопрошающим взглядом. Умная и честолюбивая, как и её брат, император Карл V, с утончённой чувствительностью, она, хотя в её жилах текла испанская кровь, не обращала внимания на такие мелочи, как измены мужа с какими-то девками, и не придала значения этой его выходки с тайной погрузкой на корабль его советчицы, простой вульгарной торговки.

– Как она устроилась? – деликатно осведомилась она.

– Нормально…

Больше говорить было не о чем. Они понимали друг друга без слов.

Его флот взял курс через Зунд, к проливу Каттегат, чтобы выйти в Северное море. При выходе из пролива они угодили в шторм. Беспомощные против стихии галеры раскидало далеко друг от друга, многие занесло к берегам Норвегии. Собрав весь флот снова вместе в спокойных водах залива Бохус, Кристиан отправился дальше, в Нидерланды. Маргарита Австрийская, наместница в Нидерландах, тётка его супруги, Изабеллы, встретила их в Амстердаме приветливо, искренне обрадовалась, увидев любимую племянницу.

Королём же Дании на государственном совете был избран младший брат его отца – герцог гольштейнский Фредерик, под именем короля Фредерика I. И когда он, новый король, вступил в королевский замок в Копенгагене, то увидел лишь голые стены.