4
За год до второго миранского восстания и штурма дворца…
Митара задели их скептические, до крайности настороженные, полные подозрительного, обидного недоверия взгляды. Будто они и не знали, кто перед ними. Будто они не понимали, через что он прошел в своем долгом пути сюда. Будто эта боль… Свежая, как и раны на его теле, тупая, безответная, нестерпимой тоской щемящая грудь, протяжной песней одинокого волка взывающая к далекой, безразлично холодной, бледной луне, умоляя ее о снисхождении, прощении и избавлении, которые теперь, увы, навеки покинули сердце, уродливой гримасой перекосившая черты его мужественного, бесстрашного лица… Будто эта боль ничего не значила ни для них, ни для мира.
Но еще больше всех этих обидных взглядов Митара тронуло другое. Они так и не позволили ему проследовать за собой истинным путем52. Да что там, они остановили его у самого входа, неспешно уходящего вглубь подземелий широкого, наполненного влажным, землистым запахом и светом одиноких магических огней, коридора, по сути, даже не впустив на порог библиотеки, словно какого-то наивного, болтливого первогодку-студента…
Браза, да как они смели настолько сомневаться в нем?!
Широкие ноздри гневно раздулись, Митар шумно, недовольно выдохнул, насупив темные брови, расправив грузные, крепкие плечи, однако предупредительно смолчал, сжав в кулаки руки.
Все-таки сейчас правда была на их стороне. Ведь это они, а не он, Митар, сумели сотворить и сохранить пока единственное, устоявшие перед натиском Скейлера укрытие, невидимую крепость, чья защита надежно укрывала мглой неведения, тайной сокровенного знания и древней магией их последнюю надежду и великое желание короля. Ведь это не его соратники умирали от рук искусных, не ведающих жалости альстен-данов уводя их в ловушки и направляя своим следом по ложным, гибельным путям лабиринта Мары, ведь не его ученики без сомнений и колебаний подхватывали тяжелое знамя собственного предназначения и неминуемого рока из мертвых рук своих павших учителей, зная, что вскоре и их тоже ждет неотвратимая, неизбежная, мучительная гибель.
Так с чего они должны были вдруг раскрыть перед ним все карты? Перед ним, человеком, магом, профессором, который пока ничего не значил для их дела? Который всего лишь сумел бросить вызов собственному отцу… Всего лишь…
Сжатые в кулаки пальцы медленно раскрылись. К горлу подступил неприятный, предательски горький, липкий комок, глаза защипали навернувшиеся, соленые слезы.
Он стоял под чутким надзором их пристальных, решительных, тождественных взглядов, будто обреченный посреди проклятого круга могущественных теней, будто жертва в кольце из взведенных в изящные, упругие тетивы луков охотничьих стрел – неаккуратное движение и не будет предупреждений, неаккуратное движение и мгновенная смерть. Его дыхание тяжелое и утомленное гулким эхом отдавалось от каменной кладки стен, на мгновения разрывая царящую вокруг давящую тишину ожидания, а взгляд темных, блестящих глаз медленный, последовательный и внимательный, ответно настороженный, бесстрашно скользил от одной застывшей, обезличенной магией фигуры к другой.
Он стоял, боясь шевельнуться, хотя внутри него бушевал ураган горя, вины и сомнений, он казался стойким, бесстрашным, непоколебимым и смелым, однако желал лишь одного: покоя смерти или, быть может, искупления в забвении собственного безвозвратного падения.
Искушение лукавой, навязчивой мыслью дурманило его разум, маня сладостными миражами призрачных видений: уютом родного дома, гордой, любящей улыбкой отца, прощением и теплом их объятий, властью и почетом, которых всегда так страстно жаждало его непобежденное, неукрощенное до конца честолюбивое, горделивое сердце… и неуловимым, намеренно сокрытым, тошнотворным запахом тлена, ибо именно он составляет совесть предателей.
Браза, он так хотел, так хотел бы отдаться им, этим чарующим призывам. Глядя на темные пятна пота и крови, своей и отца, безобразными кляксами расплывающиеся по серой ткани пиджака, на всех этих окружающих его бесчувственных, осуждающе безмолвных отголосков людей, он мечтал, мечтал сдаться, забыться, вернуться к отцу, направиться вслед за ним… Ведь он всегда помнил дорогу назад, дорогу домой…
Душный, сырой воздух коридора вдруг подернулся, обдав распаленную кожу леденящей, колкой рябью реальности.
Маг возник словно из ниоткуда, без шума, без предупреждений, без знаков, как и положено появляться хранителям Мары, однако Митар отчего-то все равно, ошеломленный и обескураженный, словно вкопанный застыл на месте.
Тяжелая изумрудно-бирюзовая, отливающая даже в сумеречной тьме подземелья жемчужным перламутром невидимого света, бархатная мантия с глубоким, просторным капюшоном скрывала лицо пришедшего, скользила за ним по пыльному каменному полу, изящными, пластичными изгибами обвивая, обволакивая его прикрытые тонкой кожей высоких сапог натруженные голени. Широкие, расклешенные рукава, застывшими, почти неподвижными волнами спадали вниз, следуя едва различимым в мягком бархате ткани, плавным изгибам покатых плеч и вытянутых, чуть согнутых в локтях рук, и послушно заканчивались у самых кончиков бледных, испещренных мелкими, тонкими морщинами пальцев, почтенно сложенных в некоторое подобие арданской иртойолы, быстроходного корабля мироздания, гордо несущего вперед по волнам времени свое бесценное, тайное сокровище.
Взор Митара на миг заволокло туманом, сквозь белесую, клубящуюся пелену которого он слышал (или, быть может, ему лишь казалось) отзвуки глубокого, низкого, незнакомого ритма, отдающегося унисоном биения его собственного сердца, мелодичного, тянущегося распева, приближающегося и одновременно отдаляющегося, пронизывающего его насквозь, являющего прошлое и открывающего будущее, неотделимого спутника чего-то гораздо большего, невыразимо древнего, первозданного, старого и удивительно юного, как само время, как мир, как параллели, чего-то воскрешающего внутри позабытый инстинктивный первобытных трепет перед вечностью, сокровенной тайной рожденной однажды жизни и объединяющих их касанием истинной магии.
Теперь я ведаю тебя, человек … И вопрошаю к тебе, ответь, куда направлен взор твой, о мой эладэ лаара53? Кому служит магия твоя? Ибо нет мне в этом великой разницы, для тебя лишь есть она, тебе и решать судьбу свою. Мой путь открыт мне, твой же тебе оставлен на разумение. Так выбирай же, выбирай, ибо, коснувшись тебя в сомнении порывов воли твоей, решать лишь я буду. И вовеки не найдется стольких сил в тебе дабы изменить выбор сей.
Теперь я ведаю тебя человек… Вот твой ответ.
… И путь твой открыт мне.
Ледяной холод металла огнем обжег тонкую кожу, и туман видения разом растаял, вновь явив взору темные тени напряженный фигур и влажный сумрак уходящего вдаль коридора. Митар опустил голову, отчего-то такую непривычно тяжелую, будто укрытую отрезом плотного сукна, и с тревожным удивлением уставился на собственные, незнакомые, согнутые руки, почти полностью скрытые нежным, приятно прохладным, изумрудно-голубым, с красивыми отливами жемчуга и серебра бархатом мягкой ткани. А в его пальцах, крепких и сильных, сложенных друг на друга наподобие изящной маленькой лодочки, таинственно поблескивая чернотой неведомого металла, переливающегося радугой на острых, колких сколах граней, завораживающий своей неведомой, пугающей красотой будто живой, в подрагивающих отсветах редких огней, лежал сэртэ.
И глядя на него, Митар точно знал, что никогда уже не вернется к отцу назад.
5
Самое начало Темных арков…
Дир, расслабив усталое, налившееся тяжестью прошедшего дня тело, сидит, вольно откинувшись на твердую спинку потрепанного, старого, скрипучего кожаного кресла, ненадежно покачивающегося под ним на разболтанных временем, расходящихся цилиндрических деревянных ножках. Темная тень угла приятно скрывает его утомленные глаза от яркого света, царствующего посередине наполненной людьми маленькой, вытянутой комнатки с грязноватыми, давным-давно оштукатуренными стенами, сохранившими выразительный фактурный рельеф крупных каменных кирпичей, наполовину спрятанными под приятные, теплые, затертые деревянные панели, наполовину открытыми с кое-где проглядывающей сквозь осыпавшееся светлое покрытие темно-серой, с рыжеватыми пятнами, выщербленной поверхностью камня. В его руках вытянутых, размякших, вольготно разместившихся на широких подлокотниках, мерно описывая кривоватые эллипсы, покачивается кружка: обшарпанная и непритязательная на вид, однако надежно хранящая внутри настоящий, такой редкий и от этого не менее желанный для искушенных северных ценителей клад – серебрящийся глоток смерти. Любимый, аперитив арданцев перед битвами, разжигающий неутомимый пожар крови и тела эликсир древних умельцев Брогана. И, мирдан соан, эта штука сводит его с ума!
Тонкие губы Дира изгибаются в кривоватой, непривычной ему, довольной улыбке. И он, теряя последние осколки рациональной разумности, нещадно благодарит судьбу за то, что никто из них, слава Йерка экусо, после такого щедрого угощения не запомнит эту безумную ночь.
За окном – темные, тоскующие под покровом неймарских беззвездных небес, сливающиеся, врастающие в сумрак захваченного сладким дурманом сновидений внешнего мира безликие прямоугольники Квартала Первых54.
Дир усмехается дерзко и задорно, браза, до чего же скучные, до чего однообразно занудные эти все “первые” – напыщенные академики Неймара, до чего щепетильные, осторожные и … пф-ф… твердолобые старики – жители прошлого. Им никогда не понять их, таких как Дир, молодых прогрессистов, смело бегущих в одну ногу со стремительной, ускользающей жизнью, и никогда не остановить, не победить, ибо само время, неподкупное и безрассудное, будет им судьей. А уж оно-то точно, Дир снова усмехается, несколько удивленный тем, на что способна мимика его словно чужого, обновленного лица, не выберет бесполезных “первых”.
И плевать он хотел прямо с крыши Периодической башни55, что сейчас они здесь – ютятся в тесной, обшарпанной комнатушке Квартала Невидимых56 (ох, уж эти наставительные названия, урлан дэл!), пьют из продырявленных посудин и чувствуют собственной спиной холодные сквозняки дырявых стен и впивающиеся углы старой мебели, ведь когда-то, когда-то…
Мы будем там.
Добавляет низкий, чуть заплетающийся, вкрадчивый и одновременно неровно крикливый голос с хорошо различимым акцентом Аргрона. И Дир, мгновенно перепугавшись до глубины сердца, резким рывком, от внезапного движения болью сводит мышцы шеи, оборачивается и тут же попадает в капкан прищуренного взгляда соседа – мужчины на вид чуть старше себя, серые, почти квадратные глаза на пухлом лице которого горят, будто у спрятавшегося в темных, густых зарослях зверя.
Браза, оказывает он все время говорил вслух.
Дир бледнеет, становясь из розовато-раскрасневшегося пепельно-белым. Однако нежданный собеседник лишь усмехается с пониманием и сочувствием. Его яркий аргронский акцент становится совершенно очевидным, когда в речи появляются арданские слова.
Ола, ильмар57, говорил.
Он смеется заливисто, свободно, звеняще громко, без тени смущения или неудобства.
И, признаться, слушать мне понравилось.
Голос звучит дружелюбно и искренне. Мужчина подтягивается, мышцами собрав, выудив из синевато-красной глубины скрипнувшего кресла тучное, полноватое тело, протягивает вперед руку с широкой, мягкой, вспотевшей ладонью и короткими, пухлыми пальцами.
Риман Фильмин.
Имя звучит знакомо. Дир, секунду поколебавшись, ответным движением, лениво приподнимается и прикладывает свою раскрытую ладонь к его. Пальцы собеседника, вблизи совсем маленькие, аккуратные, будто детские, достают ему лишь до половины собственных, и от прикосновения между ними приятной волной разливается влажное, липкое от пота тепло.
Дир… кх-кх.
Голос не слушается, однако Дир с усилием заставляет шевелиться вязкий, неповоротливый язык.
Дир Варден.
Ладони разделяются, они откидываются каждый на свое кресло и синхронно делают глоток из чашек.
Терпкость напитка обжигает горло. Мысли вяло, но настойчиво, с неотступным, обреченным упорством продолжают передвигаться, шевелиться, перекатываться в наполненной туманом голове, отчаянно требуя внимания. И Дир вдруг понимает, почему.
Постой.
Он снова обращается к собеседнику.
Фильмин? Браза… Тот самый.
Кажется, его глаза похожи на два блюдца.
Ага.
Тот кивает.
Из Аргрона. Нас трое: я, …
Он тыкает подрагивающим пальцем куда-то вглубь комнаты.
… Дор, он ловец, мой старший брат. И… хм… Нил – наш дядя. Хотя… ха-ха, на самом деле он младший из всех. Вот незадача.
Почему-то это очень забавляет его. И, похоже, Дира тоже – он смеется.
Про Фильминов говорят все вокруг. В Неймар их пригласил лично король из, как полагали многие, в том числе и Дир, полудикого Арброна58, и ходили слухи, что тот самый…
Нил Фильмин – эльма локи! Что он мог…
Ола, врожденный керо59.
Подтверждая, кивает собеседник с каким-то рассеянным, скучающим, лишенным каких-либо эмоций презрением в голосе, словно и не понимает причину восторга.
Браза, Дир что опять заговорил вслух?!
Зербеа нэй, это арданское пойло!
Это точно. Но, думается мне, оно спасло немало жизней, просто потому что заставляло людей сидеть и говорить.
У собеседника слегка вяжет язык, и это вперемешку с ужасным акцентом до неузнаваемости коверкает его речь, однако Диру удается уловил мысль и, странно, но он согласен с ней. Риман молчит, и Дир полагает, что имеет право на любопытство.
А ты?
Вдруг решается спросить он. Собеседник окидывает его долгим, длинным взглядом блестящих, влажных, осоловелых глаз.
А что я…
Кружка в его пухлых руках, представляющихся со стороны такими нелепыми и неуклюжими, начинает описывать то ли круги, то ли искривленные прямоугольники.
Я так…
Он несколько раз касается пальцем виска, почти промахнувшись.
… приятный, милый сердцу балласт, который прихватили жалости ради. Умник-заумник. Тихий проповедник собственной науки…
Он робко, с неожиданными горькими нотками печали вздыхает и сразу словно оседает, осунувшись и понурив голову, еще сильнее растекается в темноте стонущего кресла, странным образом сливаясь с ним в единое фиолетово-серое пятно. Дир удивлен, однако дает ему закончить.
Занимаюсь изучением общества… ха-ха… так сказать. Преимущество поставляюсь вместе вот с этим.
Собеседник приподнимает руку с кружкой, являя ее свету, будто собственное, забытое всеми знамя, гордо выбрасывая из густых теней, и грустно, заунывно усмехается. Но вмиг загоревшийся интересом взгляд Дира заставляет его замолчать, недоверчиво обернуться, подняться, скинув оковы отчаяния, смыкающегося вокруг коконом душного. привычного, неотвратимого одиночества.
Эльма локи…
Дир смотрит на него с нескрываемым, искренним восторгом и странным… таким неожиданным, таким приятным, обещающим многое пониманием человека, готового разделить его самые драгоценные и самые безумные мысли.
Риман кивает, возвращая во взгляд потухший задор.
Дир кивает в ответ, поддерживая его намерение собственным дерзким, распаляющимся внутри жаром.
Кружки вновь взмывают в воздух, синхронно касаясь сухих губ, а потом опускаются – пустые. И они знают, что больше не наполнят их. Ибо, слава Йерка экусо, они очень хотят запомнить эту безумную ночь.
4. Другая сторона заветов
1
Многие в наши арки полагают, что магия – это будто полезная, добротная вещь, нехитрое, незамысловатое подспорье для повседневных забот современного городского жителя. Именно с такими и подобными им мыслеобразами чаще всего приходится мне сталкиваться при общении с юными, неискушенными учением умами на втором или третьем году университетской подготовки и, что скрывать, с их преподавателями, моими коллегами. Эти ограниченные в силу либо своего возраста, либо своей собственной старческой закостенелости люди даже доходят до того, что пробуют прилаживать к магии термин “прикладная” и всерьез начинают рассуждать о возможности стандартизации, упрощения высокой магической науки, чем ввергают меня, надеюсь и вас тоже, в пучину раздражительного непонимания и критического, непреклонного несогласия. Я спрашиваю, возможно ли, скажем, непримиримый Экусо приэм60, поместить в шкатулку для бумаг? И каждый отвечает, что нет. Но как, глупцы, тогда вы хотите поместить туда магию?
Дорогие мои ученики, никогда не забывайте, истинная магия не будет служить вам подобно венику или перу, не допускайте тени мысли, что она дастся вам легко, что не потребует ничего взамен, ибо это путь великого заблуждения. Начиная сегодня свое самостоятельное путешествие и покидая охраняющие, взращивающие вас все эти годы стены университета, заклинаю, с великой осторожностью и рассудительностью делайте первый шаг, ибо нас больше не будет рядом, чтобы защитить вас. Но, решившись поднять ногу, никогда не отступайте.
Я много раз говорил вам, истинный маг не принадлежит себе. Древние доказали это собственными жизнями, оставив нам в наследство бесценные магические знания. Опираясь на них, мы, ученые, профессора и академики, отвергнув мимолетные желания и слабости, продвигаемся все дальше сквозь тьму ограниченности нашего познания. Совсем скоро окончится отведенное нам время, а вслед за ним неизбежно настанет ваше. Когда случится это, вспомните слова учителей, оставьте слабости и поверните взоры к вечности, к бесконечному, незримому, бескрайнему миру истинной магии, к бессмертию и великой славе, о которой лишь способен мечтать человек. И пусть не пугает вас назначенная высокая плата, ибо зачем еще тогда нужна нам жизнь?!
Море имеет все, иор эгри йоола, как говорят в Ардане. Так вот, я скажу по-своему, магия имеет все. Не забывайте об этом, дорогие мои ученики, и вы станете великими магами. Арто виэ61!
Прощальное слово ректора Нердана Йормана студентам третьей ступени, «Хроники Альстендорфского университета», том себро-эд-индэ62
Эпоха Первого Парламента…
2
Он всего лишь следует данным ему заветам. Словам учителя, произнесенным в тихих кабинетах, чей душный воздух наполнен серебрящейся книжной пылью и удивительными, эфемерными запахами горных трав и сладких пряностей, в лилово-багряном сумраке холодных безлунных ночей, в прохладе приятных, томно-вязких, обвивающих истомой усталое тело вечеров последнего для них обоих университетского лета.
Он делает все во благо других. Этих людей: торопливо снующих туда-сюда по тротуарам широких проспектов, лениво прикрываясь от мелкого, редкого, вялого дождичка, группками собирающихся под козырьками и крышами на уютных, укромных площадях многочисленных кварталов, нестройным, но уже привычным потоком стремящихся в аккуратные городские хабы63 и с позабытым интересом заядлых болельщиков рассматривающих яркие афиши первых, возобновившихся после долгого перерыва трибольных64 матчей.
Он защищает их всех. От сокрытых в невидимой им изнанке мира, неупокоенных, не сдавшихся врагов, плетущих паутины мстительных заговоров, сгрудившись под черным покровом того, что они называют Орденом, от призраков темных кораблей прошлого, норовящих своими по-прежнему острыми носами вспороть только-только успокоившееся течение их жизни, от бывших героев и кумиров, павших и оставивших их друзей, даже от них самих, если это потребует его дело.
Он, Митар Дорак, основатель Службы и один из великих магов «большой пятерки»65, положивших конец эпохе мрака. Он – верный соратник, ученик и преемник легендарного магистра Нердана Йормана – убийцы последнего короля Мирана, знаменитый выпускник и покровитель Альстендорфского университета.
Он – парт Парламента, он – хранитель мира, он, он…
Письмо Валы прочтенное, однако не нашедшее отклика в его мыслях, подхваченное порывом игривого, своевольного ветра, зашелестело и затрепетало, отбрасывая на гладко отполированную поверхность дорого, красновато-коричневого дерева с прожилками темной сепии и светлой, рыжеватой сиены, причудливый ворох теней из ромбов и искривленных прямоугольников.
Браза…
Она поймет. Она еще поблагодарит. Она просто пока не осознала. Все они, так скоро позабывшие ужасы Темных арков. Они уже не помнят, кто спас их, они не помнят ничего. Они, они…
Он столько раз повторял себе это, что даже поверил. Или сделал вид, что поверил. Сидя в своем богато украшенном, роскошно обставленном кабинете, окруженный верными агентами Службы, с одинаковой невозмутимостью и сухостью сердца принимая почести и восторженные восхваления, отдавая карательные приказы, переписывая прошлое, возвышая одних и низлагая других, пользуясь своим безграничным авторитетом, чтобы склонить в нужную сторону весы зарождающегося, неокрепшего правосудия.
Один.
Ведь почти все они оставили его…
Бывшие друзья. Переметнувшийся на сторону врага предатель Курт, сбежавший от ответственности собственных идей, трусливый и слабый Дир, сломленная потерянной любовью и отчего-то возомнившая себя судьей ему и его миру Вала.
Родители. Отец, так и не подаривший ему прощения своей гордой, исполненной презрительного достоинства смертью, мать нежная и любящая, всегда мягкая и ласковая, бесследно растаявшая в клубящемся тумане воспоминаний и ночных кошмаров, где он раз за разом не успевал проститься с ней.
И учитель, без объяснений сгинувший в неизвестности, а перед этим так неожиданно, так малодушно, даже позорно и необъяснимо позволивший их врагам уползти в ту грязную, темную нору, из которой теперь Митар с таким трудом, ценой жизней собственных людей выуживал, выманивал их.
У него не осталось никого рядом.
Только Миссия. Его Судьба. Предназначение. Долг.
И он пойдет на все ради него.
Пойдет на все ради этого мира. Свернувшегося уютным, довольным, безобидным клубочком у его ног. Мира, еще подрагивающего во снах от жутких, леденящих кровь видений прошлого. Мира, заботливо посаженного на тонкую, крепкую привязь ради собственной безопасности и собственного будущего.
Однажды они, эти люди или, быть может, их дети, поймут это: поймут, насколько многого, насколько ценного они позволили лишить себя, какова была цена их спокойствия, цена спасения, цена забвения прошлого. Некоторые из них, возможно, наверняка, даже попытаются вернуть, вновь обрести мифическую, незнакомую, былую свободу далеких предков.
Свобода…
Митар усмехнулся.
… извечная мечта романтиков и бунтарей, мечта молодых, наивных, горячих и глупых, но что есть она на самом деле?
И когда это случиться, именно он, Митар Дорак, его наследие, его труды, напомнят всем им о тех когда-то болезненно кровоточащих, сочащихся гноем и объятых тошнотворным запахом смерти и тлена ранах, укажут на грубые полосы незатянутых, безобразных шрамов, воскресят в памяти страхи, ужасы трагедий, потери и мрак войны, и посмотрят, смогут ли они, люди, после этого сделать хоть шаг в сторону от них.
Захотят ли они вернуть назад ту опасную, бесконтрольную, пугающе своевольную магию, тот ушедший навеки мир… Захотят ли свободы? Захотят ли боли? Захотят ли правды? Или все-таки нет…