7
Иногда темное время мира – наше лучшее время, а самые страшные дни нашей жизни – лучшие дни мира…
Это удивительно, но радостный, по-детски искренний восторг открытия, странное, необъяснимое, внутреннее торжество собственной победы, может быть чуть подзабытое за эти годы, оказывается, совсем не изменилось, не померкло, не угасло, не исчезло в круговороте многочисленных дней и ночей, калейдоскопе десятков других, судьбоносных, запоминающихся событий.
Переезд из Арброна в Неймар, внезапно свалившаяся на них с Дором слава, внимание и уважение, все эти бесконечно удивленные, косые взгляды, тихий, восторженный, приглушенный шепот за их спинами, слухи, сплетни, известность, его встреча с Валой… Все это, к счастью или нет, однако не смогло затмить то, что вновь сейчас чувствовал Нил, широко улыбаясь и глубоко вдыхая свежий, прохладный, соленый воздух, стоя напротив распахнутого окна в одном из длинных, абсолютно одинаковых коридоров королевского дворца, наконец-то оставленный наедине с самим собой.
Эх, жалко, что рядом не было Дора! Жалко он не смог услышать, не смог увидеть все это…
Когда Нил еще только собирался в Миран, несколько дней назад, на большую научную встречу и пару открытых лекций,
Ха-х, теперь в столице их проходило столько, что за всеми не представляло возможности угнаться!
то очень удивился, получив приглашение посетить дворец. Сам король Мирана вызвался лично побеседовать с ним, одним из знаменитых Фильминов.
Браза…
Нил усмехнулся, вдруг вспомнив, как испугался и побледнел, хотел отказаться, однако, послушав знакомых, все-таки явился в назначенный час к дверям королевской приемной дворца. И надо сказать, поступил правильно. Ведь, в конце концов, эта встреча, он чуть снисходительно покачал головой, произвела исключительный, неожиданный, благодатный эффект.
В Миране все кругом говорили, что Скейлер – особенный, некоторые даже утверждали, будто он избран самой магией. И хоть Скейлер действительно обладал очень редким талантом магии вещей, Нил всегда крайне скептически относился к подобным громким, очевидно не лишенным лести предсказаниям. Однако пообщавшись с королем лично, не мог не признать, что тот действительно оказался интересным, внимательным на редкость умным, рассудительным и необычайно, неожиданно простым, открытым, быстро располагающим к себе человеком. Они проговорили почти целый день, и пусть теперь Нил чувствовал себя крайне измотанным и усталым, но в сердце остался очень впечатлен и искренне обрадован встречей, ведь как редко удается встретить такого поистине замечательного, знающего, глубоко погруженного в тему собеседника!
Они обсуждали все подряд. Неймар, Арброн, жизнь в академии, новые исследования, популярные сейчас научные веяния, Скейлер, на удивление, был прекрасно осведомлен в них, даже затронули встречу и лекции, на которых уже успел побывать Нил в Миране. И, конечно, магию. Его открытие, подробности, планы, текущие задачи.... Короля очень заинтересовало преобразование, он видел в нем подлинно неиссякаемые возможности, куда большие, чем даже Нил в своих самых смелых мечтах, и поэтому предлагал любую помощь в работе.
Любые средства, любые книги, любые артефакты, все, что нужно, мне неважно, только назовите. Все, ведь за этим будущее!
Он был так убедительно, заразительно уверен.
Ваша магия, итерэ93 Нил, станет символом моего королевства! Да что там, символом нашего времени! Ни больше ни меньше! Арто виэ.
И для Нила не было слов приятнее, не было слов ценнее, не было слов желаннее его сердцу. Ведь ни в Арброне, ни даже в Неймаре никто так и не разглядел то, что сразу заметил король. И это чувство наконец разделенного с кем-то понимания ошеломляло, сбивало с толку, пугало и одновременно как никогда бесконечно вдохновляло, воодушевляло его.
Йер Артегиеро, да здравствуй во веки!
Нил вздохнул, с неожиданным, долгожданным облегчением опустив усталые глаза на раскинувшийся перед ним, сияющий и переливающийся в лучах мягкого, рыжевато-лилового, вечернего солнца гордый, прекрасный Миран. Свежий, обновленный, пылающий жаром и пылом молодости и жизни, умытый приятной, освежающей прохладой послеполуденного дождя и овеянный бархатистым, ласковым, обволакивающим дыханием теплого морского бриза. Такой же, как и сам Нил, полный надежд и ожиданий, готовый смело шагнуть в будущее.
Нил мягко улыбнулся. И сердце чаще забилось в его груди.
Да, его магия станет великим даром людям и этому удивительному миру, восстающему из пепла, пробуждающемуся из забвения веков, станет его опорой, его свободой, его силой, его благословением. Он будет трудиться, будет работать не покладая рук, не жалея себя. Он клянется, прямо здесь и сейчас, клянется жизнью, что сделает все для этого!
… и он сделал.
Однако вместо того прекрасного грядущего, о котором он мечтал, которым так восторженно грезил, перед ним лежали лишь безобразные руины, горы трупов, сотни сломанных, искореженных жизней, десятки покрытых саваном пепла городов. С его рук стекала кровь, а его магия, его сокровенный, оскверненный Скейлером дар, застывшим пепельно-белым, сверкающим, бесчувственным металлом вездесущих энергетических вышек, душащих воспоминаний и свирепствующих ночных кошмаров, не отступающих от него даже в редких, беспокойных снах, освещали каждый клочок этого зловещего полотна правды.
Да, Темные арки кончились, да, они победили, да, настало новое время, но разве этого было достаточно для искупления? Разве не он, Нил, был виноват, что все вообще началось? Разве не его ноги поднимались на городские стены, разве не его руки колдовали те жестокие чары, разве не его губы произносили горькие слова заклинаний? Разве не он настолько сильно, настолько слепо верил Скейлеру, что пошел на это?
Йер Артегиеро, да будь проклят вовеки.
Тихий шепот сухих, потрескавшихся губ, унося вдаль темного небо, подхватил ветер. И Нил, даже не прикрыв блестящие от слез глаза, следом за ним шагнул в смертельную пустоту пропасти неймарской ночи.
6. Скейлер
1
Академик Мары Озмар Лозар, старый мужчина, неспешно остановился в шаге от массивного письменного стола с изящными резными царгами, тяжелой, полированной столешницей, парными, неширокими тумбами на выгнутых, короткими полу дугами ножках и бесшумно склонил седую голову. Его короткие, белые как соль, жесткие пряди, убранных назад волос чуть качнулись, глубоко посаженные глаза заблестели под темными, зеленовато-умбровыми тенями грузных, выразительных, выступающих вперед надбровных дуг, морщины на лбу и лице, уже никогда не покидающие покровы дряблой, сухой, покрытой пятнами кожи, в незаметном танце эмоций мягко сменили друг друга.
Сертэ у них, мой король.
Его голос скрипучий, низкий, однако не потерявший своей бархатистости и обволакивающей, мягкой глубины, волной звуков разрушил сосредоточенную тишину окружающих, наполненных светом и влажным прохладным морским воздухом покоев.
Ильгерд Дорак вернулся.
Сидящий перед ним мужчина высокий и статный, с красивым, в меру грубым и мужественным, в меру обаятельным, выразительным, пусть и постаревшим лицом, обрамленным волнистыми, блестящими темно-серыми прядями волос перемежающимися пепельными, мягкими локонами седины и холодным, сдержанным блеском драгоценного металла тонкого, едва-едва заметного обруча короны, неспешно, неохотно оторвал взгляд живых, ярких глаз от книги в крепком, темно-коричневом переплете из дубленой кожи с обитыми треугольными пластинами уголками, где прямо поверх заполненных ровным ритмом текста страниц делал свои собственные, быстрые пометки.
Хорошо.
Король кивнул, сухо и сдержанно.
Дорак?
Его аккуратные густые брови поднялись чуть вверх, формируя красноречивую вопросительную дугу, а на покатом, высоком лбу пролегли вертикальные полосы глубоких морщин.
Жив, но серьезно ранен, мой король.
Приятный, негромкий голос Озмара звучит печально, однако без излишней озабоченности или беспокойства. И это все, что стоит знать королю.
Распорядись, чтобы ему оказали необходимую помощь. Очевидно он, как и предполагалось, весьма недооценил решимость собственного сына…
Король неторопливо откидывается назад, отстраняясь от стола и облокотив усталую спину о высокую, мягкую, обитую бархатом спинку кресла, с наслаждением распрямляет затекшие за работой широкие плечи и крепкую шею.
Что ж… Полагаю, мы можем не ждать их ранее следующего лета, Озмар....
Взгляд серых глаз Скейлера задумчивый, внимательный и одновременно странно рассеянный, направлен вдаль, за распахнутое, обрамленное подрагивающими лентами воздушных тюлей окно, туда, где, плескаясь в серебрящейся лазурной синеве залива, среди изумрудно-голубых гребешков волн, будто крошечные, черные скалы, торчат безобразные остовы флота его поверженных врагов.
Йорману потребуется время, что справиться с его магией. Насколько я осведомлен, она… Арто виэ…
Он усмехается с удовлетворением и без тени сарказма.
… Не самое простое, что есть на свете.
Однако Озмар не согласен.
Весны, мой король.
Замечает он, чуть оборачивая голову и тоже смотря в бухту, но не на блестящую бирюзовым шелком, тронутую рябью волн водную гладь, а на неказистые, застывшие силуэты первых энергетических вышек.
Весны?
Усмешка на тонких, красноватых губах Скейлера становится довольнее и шире.
Озмар, ты ли это?
Но Озмар совершенно серьезен. Его взгляд, как и взгляд короля неохотно возвращаются в приятную, синеватую тень кабинета.
Ола, мой король. Я бы не стал недооценивать мастерство итерэ Йормана.
Да, он, и правда, весьма, весьма хорош…
Следы былой улыбки окончательно покидают строгое лицо Скейлер, уголки губ опадают, морщины вокруг щек расправляются, и он вздыхает: печально, но не обреченно, скорее устало и сосредоточенно, готовясь к тяжелой, долгой работе.
Что ж, весны, так весны … Сомневаюсь, однако…
Он возвращается к книге, и Озмар, заметив это, неспешно, под аккомпанемент легкого шороха собственных шагов и шелеста треплющего шторы ветра направляется к массивным, дубовым дверям. А спустя секунду ему вслед привычно раздается приглушенный, чуть рассеянный, оторванный от чтения голос короля.
И, дора, распорядись, чтобы мне доставили трактаты твоих коллег из Эйла Алкаставэра94, итерэ Озмар. Все без исключения. А также пригласи академика Альмантерэ на личную аудиенцию. Выходит, у нас остается не так много времени для подготовки…
Тяжелая створка двери бесшумно открывается перед старым магом. Тот оборачивается и, чуть опустив глаза, кивает.
Арто виэ, мой король.
А затем по своему обыкновению исчезает, лишь ступив ногой в пустое, наполненной тишиной и полупрозрачными, невесомыми тенями пространство коридора.
2
Ей казалось, что этот день никогда не закончится. Не истекут наполненные страхом и безысходной, тревожной опасностью, коварными сомнениями, отступническими желаниями, страданиями, болью, слабостью и гибелью других, долгие, то нескончаемо медлительные, будто готовые и вовсе обратиться вспять, то неутомимо спешащие куда-то часы. Они покинули университет ранним утром, а теперь их окружал плотный, густой дурман лилово-синих миранских сумерек, и где-то там, за этими холодными, враждебными каменными стенами дворца невидимым заревом безбрежной, могучей реки на небосводе разливался кроваво-алый закат, готовый вот-вот схлынуть, покорно уступив место бездне черной, сверкающей бриллиантами мириад звезд ночи. Однако несмотря на все это, Вала не ощущала приближение конца.
Гладкий эфес шпаги приятно холодил ее горячую, липкую от пота и пыли руку, меткий клинок привычно отдыхал в спрятанных за полами черного плаща ножнах. Они поднимались, настороженно, неторопливо шагая по мягким, томно обволакивающим усталые стопы дорогим коврам все выше и выше, с настойчивым безрассудством направляясь туда, где под ногами останется лишь зыбкая пелена воздуха и далекая, спокойная гладь соленого, холодного моря, так коварно, так искусно скрывающая в своей темной глубине смертоносные острые копья подводных скал, над которыми в угоду старым королям с помощью позабытой теперь древней магии было воздвигнуто служащее лишь их венценосным потомкам неприступное сердце этого величественного замка.
Впереди нее, уверенно ставя на широкие ступени гибкие подошвы высоких, сношенных дорожных сапог, поднимался учитель. И полы его удлиненного, свободного пиджака, искусно расшитые по канту плотной ткани замысловатым, однотонным орнаментом, вздымаясь и падая от монотонного повторяющегося движения, обдували ее кожу приятной прохладой, наполняя воздух вокруг неизменным, успокаивающим запахом, всегда преследующим учителя: ароматом редких, душистых пряностей-трав и припорошенных снегом неприступных горных вершин. Справа, непрестанно оглядываясь и замирая, чтобы поправить их защиты, скользил ловкий, быстрый Митар, в своем черном костюме он уже начинал сливаться с сумеречными, серовато-синими, размытыми и наложенными друг на друга тенями стен, вдруг безликой темной фигурой то исчезая, растворяясь в них, то вновь одиноким, пугающим призраком проявляясь, выступая в пятна рассеянного, редкого света.
Курт покинул их еще два пролета назад, Дир – три, а Зира и того раньше. И теперь Вала, готовая ко всему, но уже такая уставшая, обессилевшая, вымотанная молила лишь о том, чтобы там, куда они направлялись, их больше не ждали сюрпризы.
Ступени закончились, вдруг оборвавшись полосатой, закрученной спиралью лентой за пяткой ее усталых, натруженных ног. Они втроем вышли к началу широкого, прямого коридора, вдалеке которого будто нарисованные на темно-серой, тонированной бумаге стен мягкими, вольными росчерками сангины и сепии, замерли высокие, утопленные в болотно-сажистые тени небольшого арочного углубления массивные дубовые двери, смирно покоящиеся на черном, матовом металле широких, прочных, защищенных нерушимой магией петель. Двери старых королей, их главная цель.
Обволакивающие стопы дорожки ковров по-прежнему скрывали неосторожные, чуть торопливые звуки шагов, в прозрачном, кажется даже здесь, так высоко над землей, пахнущем кровью, потом и боем воздухе витали небольшие, клубящиеся облачка ало-розовой, с лиловыми всполохами пыли, подсвеченные льющимся из окон светом догорающего заката. Укрепленные на толстых, безмолвных стенах поблескивали старые, выцветшие от солнца и времени, и новые, еще яркие, пахнущие дальними странами и пропитанные соленой морской водой поверженные знамена врагов королевства. Подпоясанные золотыми жгутами, застыли стройными колоннами бархатистые полотна портьер. Кругом: холод и грубость камня, сосредоточенная тишина, нарушаемая лишь хлесткими ударами царящего за окнами беспокойного ветра, шорохами их сбивчивого дыхания и движения.
Они шли, все удаляясь от зияющего темнотой колодца лестницы, настороженно осматриваясь и оглядываясь, призраками перемещаясь в пустоте коридора, неизбежно приближаясь к закрытым, вероятно, наглухо створкам дверей.
И тут учитель вдруг остановился.
Митар верной тенью скользнул вперед, а Вала, молниеносно развернувшись на каблуках сапог, прикрыла их спины. Ее кожаный плащ черной, блестящей волной взлетел в воздух, в руке вспыхнуло подготовленное заранее заклинание, а в неведомую пустоту предупредительно и грозно направилось тонкое лезвие шпаги. Однако в этом не было необходимости.
Где-то там, около дверей, раздался внезапный гулкий шорох, а затем и звук одинокого, разлетающегося осколками эха слова, фамилии.
Йорман.
Ее рука чуть дрогнула. Она знала этот голос.
3
Йорман.
Он знал этот голос.
Браза… Ты мне и нужен…
Кулаки Митара непроизвольно сжались, толстая кожа перчаток жалобно скрипнула, яркие темно-серые глаза полыхнули холодным, жаждущим мести огнем. Он собирался взмахнуть рукой… Но тут цепкие, ловкие пальцы учителя вдруг с неожиданной силой, оглушающей болью впились в беззащитную мягкость его плеча. Заклинание погасло, рука, безвольно повиснув, опустилась, ударившись о напряженные бедра. Ровно секунда. И Митар понял, что не способен двигаться.
Да, Лозар.
Нердан Йорман как ни в чем не бывало, изящно шагнув, выступил вперед из-за широкой спины собственного нейтрализованного защитника. Краем уха Митар услышал, как развернулась к ним лицом Вала, он отчаянно попытался вызвать ее по безмолвной речи, однако не смог сделать даже этого.
Лозар кивнул. Нердан Йорман, чуть помедлив, кивнул в ответ. Они, не отрываясь опасливо, настороженно, испытующе, словно два готовящихся к схватке тигра, синхронно, зеркально переступающие мягкими, упругими, сильными лапами, очерчивая воображаемый контур круга арены будущего боя, молча смотрели в глаза друг другу.
Говори.
Наконец произнесли сухие, бледные губы учителя.
Лозар медленно свел вместе морщинистые, бледные руки, соединив их ладонями и опустив вниз длинные, худые пальцы, на долю секунды задержав на фигуре Митара любопытный, внимательный, заинтересованный взгляд.
Вы освободите всех, всех, кто пойдет добровольно.
Его лицо превратилось в восковую маску зеленовато-серую, с яркими темно-красными пятнами на щеках и лбу, а тело слегка вздрагивало, будто слова доставляли ему неимоверную боль, однако он продолжал, все также уверенно и невозмутимо.
Кто согласится жить в вашем новом мире. И не будете преследовать их за грехи былого. Пусть это зовется Орденом. Орденом тех, чьи лица во имя наступающего грядущего навеки вычеркнуты в забвении прошлом.
Учитель молчал.
В мыслях Митара горячей, бушующей волной поднимала ненависть, гнев, досада и злость.
Мирдан соан, да как он вообще смеет просить о таком! После, после…
Его кровь словно кипела, он задыхался от переполняющих его чувств, но, браза, не мог пошевелиться!
А учитель лишь молчал…
Сквозь прозрачную завесу стекла между ними промелькнул яркий луч заходящего, уже почти скрывшегося за горизонтом солнца.
Отныне и впредь…
Руки Лозара раздвинулись, темные створки двери за его спиной легко дрогнули и с едва слышимым, сдавленным стуком окончательно соединились друг с другом, эхом собственного движения заставив пошатнуться древние стены замка.
Выбирай Йорман.
Лозар устало выдохнул, его глаза грозно сверкнули в густых тенях нависших век. Дверь старых королей вновь за долгие арки стала неприступной.
4
Все! Теперь им так просто не зайти туда.
Вала во все глаза недоуменно, ошеломленно смотрела на замершего учителя. Она развернулась, понимая, что ее защита не понадобится, и теперь видели их обоих: академика Лозара и магистра Йормана, древних, старых, седовласых магов, словно явившихся из далекого, лишь им ведомого прошлого в этом обманчивом, неясном свете фиолетово-синего, с розовыми всполохами неба в слабом сиянии бликов последних лучей заходящего солнца, отраженных, преломленных на складках золоченой ткани павших знамен.
Рука, сжимающая клинок, покрылась липкой испариной. Произнесенные мгновение назад слова Озмара Лозара, будто зависшие между ними в плотном, напряженном, спертом от их дыхания воздухе, эти закрывшиеся прямо под носом двери в покои короля и молчание собственного учителя, такое тревожно затянувшееся, будто он действительно думал согласиться, до дрожи пугали ее.
Отныне и впредь.
Наконец кивнул Нердан Йорман.
Беззаботные, игривые блики, разом ярко блеснув и тут же погаснув навеки, растворились в сумерках.
Вала не верила своим ушам. Он что? Он…
Браза, Митар!
Ее взгляд, резко переметнувшись, пробежал снизу вверх по застывшей в двух шагах впереди напряженной фигуре друга, но на удивление Митар не пытался ни сопротивляться, ни останавливать учителя, хотя Вала не понимала, отчего… Ведь это же, это же…! Она чувствовала, как от его застывшего, словно обратившегося в камень тела исходят волны жара и гнева. Однако он молчал, будто знал или, может быть, видел что-то неизвестное, сокрытое ей, настолько серьезное, настолько важное, что перевесило даже его неутомимое, порой пугающе яростное желание борьбы. И эта странная непоколебимость друга, вместе с безмерный доверием к учителю немного успокоили замешавшуюся Валу.
Лозар тем временем окинул собеседника долгим, печально выжидающим взглядом, на секунду чуть дрогнувшим, невольно замершим где-то около бедра магистра Йормана, на самых кончиках изрезанных морщинами пальцев опущенной руки. По его лицу, все еще очень бледному, сосредоточенному, серьезному пробежала темная, зеленоватая тень то ли торжества, то ли бесконечной, неутомимой тоски. Глаза опустились, он поклонился.
Во имя магии…
Звуки мягкого, глубокого, мелодичного голоса шелестом осенней листвы подхватил вдруг из ниоткуда взявшийся в замкнутом пространстве коридора свежий, сухой, колкий ветер.
… и мира.
Эхом откликнулся учитель, также почтенно склонив седую голову. Ветер растрепал полы его пиджака, ловким, гибким потоком обогнул Митара, дерзко взъерошил грязные, запыленные волосы Валы, смахнув с ее лба на застланный ковром пол пару влажных, крупных капель пота, вихрем пролетел назад и с тихим свистом растворился в колодце башни лестницы. А следом за ним исчез и Лозар.
Двери вновь пошатнулись, подняв в воздух плотное облако серой, почти белой в черно-сине-фиолетовых сумерках пыли. Створки двинулись.
Путь был открыт.