– Ладно, я пойду, пожалуй. Ты ещё порошок снимать не начал, так что до моих диванов дело сегодня, кажется, не дойдёт… Не хочу мешать тебе работать!
Наташа застегнула сапоги, постояла, привыкая снова к каблукам, как будто возвращалась к себе, прежней. Приветливая и безразличная улыбка заняла своё место на её лице. Наташа повернулась к Боре, лежавшему в траве. Боря вытянулся на животе, положил голову на руки, и смотрел на неё снизу вверх. Наташа шутливо прицелилась в него, изобразив из ладони пистолет и выстрелила, пуф! Повернула к себе палец-ствол и подула в него, как заправский ковбой.
– Насчёт ролика – ты скинь сценарий, я перезвоню, уточним детали, ага?
Преувеличенно деловым тоном она стремилась стереть, закрыть, уничтожить ту неловкую близость, которая возникла между ними на траве. Боря, щурясь, кивнул. Наташа помахала ему рукой, сделала первый шаг в сторону выхода и почти натолкнулась на растрёпанную девушку в очках, Борину ассистентку. Ассистентка затравленно озиралась:
– Простите, вы не видели здесь Бориса, – Наташа поймала её взгляд и показала глазами вниз: вот он!
Ассистентка подпрыгнула от неожиданности и тут же начала голосить на высокой ноте с безжалостностью пилы:
– Борис Павлович, у нас проблемы!
– Можно просто «Борис!», – перебивая её, Боря попытался вывести ассистентку из истерики. Он поднялся на ноги, потягивался, разминался, всем своим видом показывая, что никакие проблемы ему нипочём. Как и следовало ожидать, ассистентка отзеркалила Борькину расслабленность, дыхание её выровнялось, глаза за стёклами очков утратили безумный блеск, даже волосы как будто перестали быть такими встрёпанными, как раньше. И голос! Голос звучал музыкой, спокойно и размеренно, не вынося мозг:
– Борис, только что звонила Егорова, наша актриса в «порошке», она говорит, что сломала ногу, звонила из травматологии, упала, поскользнулась и, представляете, сломала! Теперь нога в гипсе, они никуда приехать не может, а даже если сможет, как же она в гипсе по мостику пойдёт?
– Короче. Какие варианты? – Боря не нагнетал начальственного гнева, а приводил спутанные мысли помощницы в конструктивное русло. И снова у него получилось! Помощница, как кобра под дудочку факира, готова была проявить лучшие свои деловые качества:
– Я звонила Свибловой – она на съемках, Нелидову тоже не достать, тем более, вы сами ее забраковали… Не знаю, кого мы сможем найти так срочно. Ну что, отменяем съёмку?
Борис задумался. Наташа, которая так и не успела уйти, захваченная производственной драмой, разворачивающейся прямо у неё на глазах, почти воочию увидела, как шевелятся мысли в его голове. Шарики и ролики крутятся, извилины извиваюся, искры летят от мыследеятельности. Борю окружило поле высокого напряжения. И сквозь это поле, как сквозь марево, висящее в жаркие дни над раскалённым асфальтом, он вдруг увидел Её.
Не свою бывшую, Наташу Ермакову, невесту, сбежавшую из-под венца, сестру своей жены, а – Брюнетку. Двадцати пяти – тридцати лет. Рост сто семьдесят, вес – пятьдесят семь. Лицо среднеевропейское, красивое, похожее на Мэган Фокс, исключая славянские скулы. То, что надо! Боря просиял и упал перед Наташей на колени:
– Выручи, а?
– В каком смысле? – Наташа не понимала, что ему пришло в голову, но по его лицу видела, что он очень рад найденному только что решению. А вот ассистентка поймала идею патрона на лету. Она вперила в Наташу внимательный взгляд, удовлетворённо кивнула и спросила Бориса так, как будто Наташа была неодушевлённым предметом:
– Это ваша знакомая? Она актриса?
– Никакая я не актриса! – Наташа всё ещё ничего не понимала и злилась – на себя, за своё тупоумие, и на них двоих, за то, что они, без её согласия, строили какие-то планы на её счёт.
– Не актриса, – Боря быстро, мельком ответил помощнице, и добавил, уже обращаясь к Наташе: – И не надо! У этих актрис всегда лица неестественные!
– А что, Борис Павлович, она очень даже подходит – и размер такой же, не надо будет платье подгонять! У вас ведь эска, рост 170?
Наташа сначала кивнула, испытывая чувство глубокого удовлетворения, всегда приятно, когда со стороны тебя оценивают столь адекватно… И тут же возмущённо закатила глаза: а вам, собственно говоря, какое дело? Но Боря уже всё решил:
– Всего на полчаса! Ты и не заметишь, как всё закончится!
– Знаю я ваши полчаса, – своим ворчанием Наташа пыталась скрыть ликование, нараставшее внутри, – торчу на студии уже бог знает сколько, а вы так и не сняли ничего!
– Да. Вру, – легко согласился Боря, – конечно, не полчаса. Полдня. Ну пожалуйста!
Наташа видела, что он ни за что не откажется от своей идеи, будет упрашивать её и так, и эдак, и она не сможет отказывать ему вечно. Так уж лучше побыстрее пойти ему нав.стречу. И согласится на съёмку в рекламе. Она! Будет!! Сниматься!!! В рекламе!!!! А Боря не унимался, теперь он дурачился, изображая известного телеведущего-шоумена:
– Тебя увидит вся страна! Тебя полюбит вся страна! Тебя захочет вся страна!
Он рисовал руками в воздухе квадрат телеэкрана, как главный аргумент, против которого она не сможет устоять. И правда: увидеть себя в телевизоре, в наше время – разве может быть соблазн более искусительный? Можно было и на колени не вставать, подумала Наташа, а вслух сказала:
– Вот радость-то… Ладно, что надо делать?
Глава 22
Что надо делать, из путаных объяснений ассистентки Наташа так и не поняла. Она шли по коридорам студии, Наташа с Борисом рядом, а ассистентка маячила перед ними, забегая то справа, то слева, пытаясь идти задом наперёд, чтобы быть лицом к Наташе и рассказать её всё. Говорила она много, но суть от Наташи всё время ускользала:
– Костюмы уже привезли, сейчас же и примерим – я уверена, вам подойдет, у меня глаз наметанный, как на вас сшито, а Егоровой немножко все-таки тянуло – она поправилась килограмма на 3, а в резюме все еще пишет 48 кг, надо же думать, ведь люди рассчитывают, костюмы, все такое, конечно, я понимаю, актриса и года себе всегда убавляет, но килограммы…Ой! – ассистентка заткнулась, как будто выключилась.
Она не только замолчала, но и остановилась, как вкопанная, так что Наташа налетела на неё, как на неподвижную преграду. А ассистентка этого даже не заметила. Очумевшими глазами, с какой-то дикой, наполовину смущённой, наполовину томной улыбкой, она смотрела на кого-то, приближающегося сзади.
– Огурецкий! – прошептала она восхищённо и, как заворожённая, провожала глазами мужчину, являвшевшегося центром другой группы, только что обогнавшей Наташу с Борей.
Наташа видела его только мгновение и только в профиль – окружённый фотографами и группой поддержки, мужчина поравнялся с ней, бросил скучающий взгляд в её сторону, обогнал и прошёл вперёд по коридору. Но этого мгновения было достаточно, чтобы узнать прекрасного Принца из ЗАГСа. Всё те же густые русые волосы, всё та же горькая морщинка в углу рта.
Да, даже морщинку разглядела Наташа за миллисекунду зрительного контакта. Правда, на этот раз её, морщинку, хотелось назвать не «горькая», а «капризная». На прекрасном лице Мужчины Наташиной Мечты застыла гримаса недовольства. С этой гримасой он и прошествовал мимо неё, производя, тем не менее, сокрушительное впечатление на всех встреченных женщин.
Они, конечно, не падали с ног при взгляде на него, Наташа и сама устояла, но каждая как будто спотыкалась на миг, прикрывала глаза – и, когда открывала снова, в них уже была поволока желания. По крайней мере, так случилось с самой Наташей.
Горячая волна прокатилась по всему её телу. Щёки запылали. Захотелось прибавить шаг, нагнать его, заглянуть ему в глаза, увидеть в них своё отражение, захотелось стереть выражение скуки с его прекрасного лица, захотелось хотя бы увидеть его ещё раз…
Наташа чувствовала всё это, одновременно ощущая себя полной дурой: ведь она поддалась общему психозу, такая же разомлевшая от красивого мужика баба, как и все остальные здесь. Казалось, всю пространство студии наполнили жаркие шёпоты: – Огурецкий! Огурецкий! Огурецкий! – неслось со всех сторон.
Но Наташе повезло больше других. Уже обогнав их троих, Огурецкий сказал что-то одному из спутников, выслушал ответ и развернулся в её сторону. Мечта сбылась! Она снова видит это лицо. Лицо, впрочем, обращалось не к ней, а к ассистентке, и скука на этом лице постепенно сменялась яростью:
– Это – фрак, по-вашему? – Огурецкий брезгливо поднял двумя пальчиками край своей одежды. – Что это такое? Антрацитовый! Я же ясно сказал: только антрацит! Этот цвет – иссиня-черный, вороново крыло, он меня убивает! Я иду пить кофе. Сделайте же что-нибудь!
Не дожидаясь ответа от впавшей в ступор ассистентки, Огурецкий скрылся за третьей налево дверью. Ассистентка медленно приходила в себя, не отводя взгляда от этой двери:
– А уж как Огурецкий будет недоволен, что актрису заменили, – так же восхищённо проговорила она, как будто и недовольство кумира являлось для неё чем-то священным, – я даже подумать боюсь!
Наташа стряхнула морок. Господи, будь он неладен, этот принц из ЗАГСа, мерещится ей в каждом встречном, теперь вот в каком-то Огурецком привиделся. Так и с ума сойти недолго! Кажется, щёки перестали гореть. Наташа исподтишка посмотрела на Борю, не увидел ли тот, какое впечатление на неё произвёл Огурецкий. Да она чуть в обморок от полноты чувств не грохнулась! Нет, Боря, кажется, ничего не заметил, хотя и высказался недвусмысленно по поводу предмета женских грёз:
– Огурецкий всегда недоволен. У него имидж такой, – и приобнял за плечико ассистентку, – Людочка, ты уж его подготовь как-нибудь, а то они в одной гримерной.
– Хорошо, Борис Палыч, я прослежу, – Людочка кивала Борису, а сама закатывала глаза Наташе, – ну да, недоволен всегда. Зато какой мужчина!
Да что они, издеваются, что ли? Наташа, хоть сама чуть не пала жертвой чар Огурецкого, собрала остатки здравого рассудка в кулак и задала, наконец, мучавший её вопрос:
– Да кто он такой, этот Огурецкий?
– Боже, она не знает Огурецкого! Да вы телевизор-то включаете хоть иногда? Это же главный наш секс-символ, десятых годов 21 века! – да, у Людочки было, что сказать по этому поводу, – он даже в Голливуде уже снимается! А для рекламы – просто создан. Брэд Питт отдыхает. Вау! Одно участие Огурецкого в рекламе женских товаров сразу поднимает продажи вдвое! Это научный факт, мы в бизнес-колледже проходили. Такое счастье, что нам удалось его заполучить! Да вы будете внукам своим рассказывать, что видели – вот так, близко, живого Огурецкого!
Они как раз остановились перед той самой дверью, за которой скрылся Огурецкий. Сейчас дверь открылась, и Наташа увидела новую анфиладу залов, в ближайшем из которых стоял Огурецкий, и визажист пудрил его лицо.
Глава 23
Яркий, безжалостный свет, отражаясь в бесчисленных зеркалах, превратил в анфиладу небольшую, как оказалось, комнату-гримёрку. Здесь царила женщина лет сорока, гримёр со стажем. Свое категоричностью, граничащей с хамством, гримёрша до боли напоминала Наташе героиню Рины Зелёной из фильма «Весна», тоже гримёршу. Первым, что услышала от неё Наташа, когда присела перед зеркалом, было:
– Боже, какой кошмар! – с этими словами гримёрша принялась за свою работу по подготовке Наташиного лица к съёмке.
– В каком смысле? – понимая, что ведётся на стандартный приём, Наташа ничего не могла с собой поделать, да и какая женщина не переспросила бы, услышав о своей внешности такое?!
– Что у вас с бровями? – гримёрша, отражаясь в зеркале за Наташиной спиной, скорчила такую мину, как будто была хирургом, столкнувшимся с гангреной.
– А что с ними? – Наташа вполне критично относилась к своей внешности, но как раз брови были той частью лица, которая её вполне устраивали: ровные, в меру густые, чёрные от природы, они не нуждались ни в прокрашивании, ни в прореживании, ни даже в выщипывании – на Наташино счастье, нынче брови носили густые, а ля натюрель.
Конечно же, форму бровей Наташа поддерживала и межбровье не запускала. Но гримёрша не унималась, она пожала плечами, закатила глаза и вздохнула настолько глубоко, что с таким запасом могла бы, наверное, нырнуть на пятьдесят метров без акваланга. Правда, ничего вразумительного, никаких профессиональных рекомендаций выдать она так и не успела. В гримёрку стремительно ворвалась уже знакомая Наташе ассистентка режиссёра Людочка с ворохом костюмов в руках.
Чёрную фрачную пару (нет, не чёрную, цвета «антраци!», усмехнувшись про себя, уточнила Наташа) Людочка повесила на крючок, а белое воздушное платье приложила к себе сначала, поцокала языком от удовольствия и протянула ей:
– Вот, примеряйте, пока Огурецкого нет.
Наташа послушно слезла со стула и стала переодеваться. Гримёрша, с неудовольствием поджав губы, дескать, её прервали на самом интересном месте, буквально работать не дают! – учинила допрос ассистентке. Она распрашивала Людочку о Наташе, ничуть не заботясь её присутствием здесь же, даже не скрытой ширмой:
– Откуда ее вообще притащили? – красноречивый взгляд лучше всяких слов объяснил Наташе, что разговор идёт о ней.
– Это Бореньки, Бориса Павловича знакомая. Режиссера нашего, Ковалева. Хорошо, что рядом оказалась.
– Ну, не знаю, не знаю, как ЭТО вообще можно снимать! – ещё один красноречивый взгляд гримёрши, перехваченный Наташей в зеркале, переполнил её чашу терпения.
– Ваше дело – загримировать меня, а все, что вы думаете обо мне вообще и о моих бровях, в частности, можете оставить при себе!
Снова поджатые губы, заведённые к потолку глаза, вздёрнутые плечи – повторяетесь, милочка! Наташа, наконец, расправила до конца струящееся белое платье.
Людочка, добрая душа, ничем не была похожа на свою язвительную коллегу. Она не только помогла Наташе влезть куда надо и где надо застегнуть, теперь, когда платье было полностью надетым, она не уставала ахать и причитать, как же хорошо оно сидит и как идеально Наташа в нём смотрится, гораздо лучше, чем сломавшая ногу Егорова!
Восторги Людочки вполне совпадали с её собственным мнением: у Наташи были глаза, и то, что они видели в зеркале, превосходило все и всяческие ожидания. Пожалуй, быть запечатлённой в этом платье на плёнке, ладно, пусть даже в цифре, дорогого стоит. Что ж, пускай страна увидит её такой, она не против!
Пошатнувшаяся было, стараниями гримёрши, уверенность в себе вернулась на своё место благодаря великолепному платью, и Наташа снова вверила себя заботам привередливой кудесницы помады и румян. Похоже, что даже её, многих красавиц перевидавшее на своём веку, сердце смягчилось: гримёрша больше не пыталась унизить клиентку, давая нелестные характеристики различным фрагментам её фоторобота. Нос, глаза и губы Наташи не подверглись её уничижающей критике. Как ни в чём не бывало, гримёрша переключилась на обсуждение мужчин и начала с режиссёра.
– А этот ваш Боря очень даже ничего! – доверительно сообщила она ассистентке, не забывая проводить манипуляции над Наташиным лицом, а именно, штукатуря его тональным кремом с помощью аппликатора, больше всего напоминающего валик, которым пользуются маляры и оклейщики обоев.
Людочка охотно согласилась с высокой оценкой босса, однако и тот не выдержал сравнения с идеалом:
– Симпатичный мужчина, положительный, – сказала Людочка, – но не Огурецкий, конечно!
«Дался же нам всем этот Огурецкий!» – подумала Наташа. Её раздражало, что она попала в клуб почитательниц и поклонниц, стала такой, как все – ощущение, для неё совершенно непереносимое. И, однако, стоило ей представить лицо Огурецкого, приходилось признать: сердись-не сердись, а она пропала.
Даже если это делает её менее уникальной, чем она о себе думала, чем ей хотелось бы, ясно одно: ещё больше ей хотелось бы, больше всего на свете хотелось бы ей видеть лицо Огурецкого рядом со своим, видеть его совсем-совсем рядом…
– Да у твоего Огурецкого косметики на лице, как у бабы – и не на съемках, заметь! Он таким уже сюда приезжает. С самого утра наштукатуренный. Ну, разве это мужик? – вынесла гримёрша своё, как всегда, бескомпромиссное, и, как уже имела возможность убедиться Наташа, отнюдь не беспочвенное, суждение. Зачем она так говорит про него? Эка невидаль, она, наверное, про всех так говорит!
Наташа решила не зацикливаться на негативе. Вредная баба, язык без костей, низкая самооценка, вот и пытается приподнять себя за счёт унижения вип-персон, которых вынуждена обслуживать. Тоже мне, эксперт нашёлся! И вдруг гримёрша выдала неожиданную в её устах похвалу. И кому? Да Борису же!
– Вот и я говорю. А Ковалев ваш – мужик, и вежливый такой. Всегда поздоровается, улыбнется, пошутит так мило – сразу как-то легче на душе. А то насмотришься тут! – и она перевела брезгливый взгляд на Наташу, чьи скулы под умелыми взмахами кисточки, приобретали невиданную прежде высоту и остроту. Обращаясь к Людочке, гримёрша продолжала щебетать:
– Слушай, а как он по этой части? Ходок?
– Нет, он прям семьянин примерный, даже не верится, что такие бывают. На восьмое марта сидели, все хохмили, разумеется, его Райка спрашивает – ну, знаешь, Поспелова, из рекламы туалетной бумаги – Борис Палыч, а вы каких женщин предпочитаете? А он знаешь, что ответил?
– Что?
– Свою жену, вот что! Может, врет? И домой потом самый первый ушел.
Все трое тяжело вздохнули и замолчали. Каждая о своём. А о чём, или, точнее, о ком вздыхала и молчала Наташа? Она и сама не знала. То есть она знала, что Борис, такой верный, преданный и завидный, мог бы быть её мужем. Её собственным. И что это, как не причина для самого тяжёлого из вздохов?
Но был ещё и Огурецкий… Огурецкий с видео из ЗАГСа, Огурецкий с его пронзительным взглядом и глуховато-ранящим голосом, с его нежным ртом, с его торсом, обтянутым чёрным фраком… нет, фраком цвета антрацит… нет, лучше совсем без фрака. Да, Огурецкий точно зарабатывал огромный, полноценный вздох. Тишину нарушила гримёрша, неожиданно мягким, мечтательным голосом:
– Понимаешь, Людк, это меня и прикалывает – надежность, положительность. Ты рассказала – а мне он еще больше понравился. Хоть знать, что где-то есть такие…
Дверь в гримёрку распахнулась и с грохотом ударилась о стену. В проёме показался Огурецкий. Встав против света во весь рост, он застыл как раз на такое количество секунд, которое необходимо, чтобы рассмотреть его идеальный силуэт во всей красе.
Позволив дамам насладиться зрелищем, Огурецкий прошествовал к своему месту, изящно присел на стул, крутанулся на нём и очутился лицом к лицу с Наташей. Господи боже мой, она и не ожидала, что её желание сбудется так скоро! Гримёрша как раз отвернула её от зеркала и занималась волосами, по обыкновению, ворча о том, какие они спутанные, неухоженные, кончики секущиеся, и не стригли-то их с допотопных времён!
Наташа слышала бубнёж гримёрши, но он звучали как будто в другом измерении, пролетал мимо, не задевая, минуя сознание. Такое же чувство она испытывала, когда под общим наркозом ей лечили зуб. Сейчас же роль анестезии исполнял неотразимо прекрасный Огурецкий. Его лицо оказалось так близко, как в самых сокровенных мечтах.
Наташа ощущала почти физическое наслаждение от одной возможности любоваться им на расстоянии вытянутой руки. Его черты были безупречны. Нос, лоб, подбородок, ямочка на подбородке, брови, их разлёт, глаза… Ах, что это были за глаза! Насыщенного, бархатного, орехового цвета, Наташа даже разглядела вкрапления медово-золотистые в глубине радужки, опушённые густыми-прегустыми ресницами сверху и снизу.
Верхние ресницы, к тому же, были неправдоподобно длинными, на шесть спичек, на зависть всем поклонницам, которые в детстве измеряли свои ресницы в таких единицах. В этих глазах хотелось утонуть. Физическое притяжение, исходящее от Огурецкого, срывало с места и неудержимо влекло, его животный магнетизм был настолько силён, что Наташа не сорвалась и не бросилась к нему, забыв обо всём, только благодаря гримёрше, которая крепко держала её за волосы.
Не имея возможности приникнуть к желанному объекту, Наташа чувствовала, что тает, растекается по креслу, как мороженное на жарком солнце, растворяется в колдовском очаровании Огурецкого, словно шипучая таблетка в стакане воды.
– Что ЭТО? – голос был немного выше, чем она ожидала. Огурецкий смотрел поверх её головы на гримёршу, которой был адресован вопрос, но выдвинутый подбородок его указывал, точно, на Наташу. Гримёрша, как и следовало ожидать, исполнила свой обычный пассаж: глаза закатить, плечи поднять, губы поджать. Слово для ответа взяла тающая от истомы, не хуже Наташи, ассистентка Людочка:
– Это наша дублерша, Егорова заболела, хорошо, что мы еще не отсняли ничего…
– Меня зовут Наталья Ермакова, Наташа. А вас? – Наташа перехватила инициативу, резонно считая, что, раз они оказались лицом к лицу, не вредно будет и познакомиться, а церемонно представлять их друг другу, как в лучших домах лондОна, похоже, никто не собирался.
– Не надо дурой прикидываться! Она что, не знает, как меня зовут? – высоковатый баритон Огурецкого, минуя тенор, сорвался в фальцет, что покоробило Наташу не меньше, чем беспардонное, с места в карьер, «тыканье». И, на ещё более высокой ноте, Огурецкий набросился на Людочку: – Если это поклонница, у вас будут большие неприятности!
– Нет, нет, нет, что вы, как можно? – Людочка лебезила перед Огурецким так подобострастно, что Наташу передёрнуло. – Это не поклонница, Альберт, честное слово!
– Альберт Огурецкий! Звучит неплохо. Вот и познакомились, – Наташа решила не быть мелочной и протянула капризной звезде руку. Она даже была немного благодарна красавцу за его хамоватость и неприлично высокий голос: морок снова рассеялся, как туман. Обольстительный красавец, которого она только что видела рядом с собой, исчез. На его месте сидел мелкотравчатый пошляк с непомерно раздутым эго. В благодарность за избавление от чар Наташа и протянула этому пигмею руку дружбы. Но он её не принял.
– Я не понял: она что-то сказала? – Огурецкий по-прежнему делал вид, что никакой Наташи справа от себя в упор не видит. Ей стало даже смешно!
– Альберт, пожалуйста, Борис Павлович очень просил вас, будьте снисходительны к нашей гостье и помощнице, она так выручает всех нас! – Людочка металась между ними, не зная, кого нужно улещивать больше, – Наталья совсем не хотела вас обидеть – правда, Наташа? – её было жалко и немножко стыдно.
Наконец, ассистентка сделала выбор в пользу Огурецкого, или решила прикрыть Наташу, вызывая огонь на себя. Отвлекающим манёвром стала демонстрация очередного варианта костюма: – Вот, посмотрите, по-моему, это как раз то, о чем мы с вами говорили! – и она несмело развернула на вешалке фрачную пару так, чтобы Огурецкий тоже смог её оценить. Актер устало прикрыл глаза, сделал вдох и задержал дыхание, как будто что есть силы сдерживал рвущееся наружу негодование, выдохнул и, покорный року, взглянул на фрак.
Все замерли. В гримёрке воцарилась напряжённая тишина. Три женщины ждали, каким же будет вердикт Огурецкого. А тот, не издав ни звука, медленно снял костюм с вешалки, потрогал ткань, надел фрак, подпоясался кушаком и бросил отчаянный взгляд на своё отражение в зеркале. Лицо его выражало покорность року. Потом он изрёк:
– Конечно, это не совсем то, что я хотел, но ни на что другое здесь, похоже, рассчитывать не приходится!
В этот момент на подзеркальном столике запиликал мобильный телефон. Огурецкий сел во вращающееся кресло и заговорил – так, как будто кроме него в комнате никого не было:
– Н-н-да, н-н-да, чёрт знает, что! И я вынужден сидеть здесь, в этой тесноте, непонятно с кем! В конце концов, можно было предоставить мне персональное помещение?
Наташа не знала, куда себя деть, в тоске оглядывалась по сторонам в поисках предмета, книжки, какого-нибудь дурацкого дела, на которое можно переключиться и не чувствовать себя так отвратно. Случайно столкнувшись взглядами с Людочкой, она поняла, что ассистентка чувствует себя так же. Одна гримёрша, как ни в чём не бывало, продолжала колдовать над Наташиной причёской.
Обычное пренебрежение на её лице теперь относилось лично и персонально к Огурецкому и его беспардонному трёпу. Она и не таких видала! Ну да, вдруг подумала Наташа, и это – не фигура речи: если сама она впервые столкнулась со звездой, которая ведёт себя, как… как… как звезда, то гримёрша действительно общается с подобной публикой постоянно. Так что неприветливая манера гримёрши – это защитная броня, которую та нарастила за годы столь вредной работы.
Наташа преисполнилась сочувствием к женщине, а ведь какие-нибудь пятнадцать минут назад она её почти ненавидела! Ну, что тут скажешь! Наташа ничего не придумала, как улыбнуться гримёрше во весь рот. И та улыбнулась в ответ и сделала жест в сторону Огурецкого – махни, мол, на него рукой! Собака лает, ветер носит!
– Н-н-да, конечно, они здесь не привыкли работать со звездами мирового масштаба, – в его голосе звучала обречённость, – ну, что поделаешь, кто-то же должен начинать и в этих условиях – прямо скажем, далеких от цивилизации… Надо учить людей. Хотя они этого и не стоят…
Наташа почувствовала, что руки гримёрши её больше не держат. Мастерица закончила работу и теперь любовалась на творение рук своих с искренним удовольствием. Радость и вдохновение осветили её лицо, и Наташа увидела, что гримёрша совсем не такая возрастная тётка, какой ей показалась поначалу. Её старили постоянное ожидание оскорблений со стороны капризных клиентов, ну и жёсткость, заготовленная в ответ. Однако, пришла пора заткнуть фонтан!
– Не могу больше это слушать! – она подошла к Огурецкому, крутанула к себе его стул. Огурецкий, неожиданно для себя, поменял местоположение и теперь, как баран на новые ворота, с недоумением таращился на Наташу. – Вам никто не говорил, что вы – самовлюбленный индюк?
Она с силой толкнула ручку кресла Огурецкого, и тот закрутился вокруг собственной оси, а Наташа повернулась к гримёрше:
– И часто к вам попадают такие … звезды?
– И это – ваш король рекламы? Мужчина моей мечты? – спросила она у остолбеневшей ассистентки. Та не нашлась, что ответить. Просто стояла и смотрела, как крутится Огурецкий, замедляя движение. Наташа не стала ждать, пока он остановится, и вышла из комнаты. Ей вслед раздался истеричный вопль мужчины её мечты:
– Я этого не потерплю, я отказываюсь сниматься, вы заплатите мне неустойку, я подам в суд!
Последние слова заглушил грохот. Это закружившийся Огурецкий рухнул, как подкошенный, когда попытался встать с кресла и выскочить за Наташей. Услышав грохот, Наташа остановилась, хотела заглянуть в гримёрку и полюбоваться на поверженного противника, но слова Людочки её удержали. Вероятно, падение Огурецкого придало смелость и скромной ассистентке, и она на ходу придумала, как унизить его ещё больше:
– Я не хотела вам говорить, но раз уж так вышло – вы никому не скажете? – в приоткрытую дверь Наташа видела, как Людочка наклонилась и страшным голосом впаривала туфту королю рекламы, – Наташа – любовница заказчика. Поэтому она такая взбалмошная. И актриса никудышная, а уж внешность – и говорить нечего! Но вы же понимаете, кто здесь все решает?
Как ни странно, эта откровенная ложь совершенно успокоила Огурецкого. Он без посторонней помощи поднялся с пола, отряхнулся и устроился перед зеркалом, как будто и не было никакого падения:
– А, так бы сразу и сказала. Я-то подумал, что она просто такая … выискалась, – визгливые нотки исчезли из его голоса, он снова звучал, как благородный тромбон, – что ж, если любовница… тогда понятно. В конце концов, на фоне этой бездарности я только выиграю…
Наташа в свадебном платье с высокой причёской вошла на съемочную площадку – ту самую, с бассейном, и тотчас ослепла. Осветительные приборы палили нещадно. Она не видела операторов, не видела камер, Бориса – всё потонуло в ярком беспощадном свете. Так и стояла, оторопев, пока свет вдруг не погас. Зрение возвращалось постепенно, и первым она различила Борю. Всё вокруг ещё было смутным, одни расплывчатые очертания, а Боря стоял на фоне этой мути такой отчётливый, близкий и родной.
Стоял и смотрел на неё, потеряв дар речи. Оператор тряс его за рукав, требуя закончить фразу, повторить ещё раз указание. Наташа подошла, коснулась одним пальчиком его руки:
– Что-то не так?
– Я просто забыл, как тебе идет свадебное платье, – Боря горько улыбнулся.
– Спасибо. Как все это странно… Вот, я опять в свадебном платье рядом с тобой – и все по-другому.
И Боря, как эхо, повторил:
– Все по-другому.
Наташа погладила его по руке. Они не смотрели друг на друга. Зачем? Они прятали друг от друга глаза и пытались найти хоть что-нибудь, чтобы уцепиться взглядом, отвлечься, освободиться. И достойный внимания объект был найден. На съемочную площадку, в сопровождении вездесущей ассистентки Людочки, выплыл Огурецкий.
Наташа мысленно поаплодировала падшему кумиру: он нисколько не утратил парадного лоска, был гламурен и обворожителен, как обычно. Борис хлопнул в ладоши. Съёмка началась. Наташа с Огурецким подошли к выделенной пластырем отметке на полу. Борис ещё и ещё раз в мегафон проговаривал каждый их следующий шаг:
– Вы идете рядом, вот по этим мосточкам, – он махнул оператору на кране, – для начала этот план. Потом крупный план – ваш, и ваш, взгляд невесты на жениха, взгляд жениха на невесту… Крупный план – платье. Пятно… Но это уже не здесь. Застолье снимаем в другой студии. Свет!
Софиты вновь зажглись, скрывая от Наташи всё, кроме бассейна и Огурецкого. Боря отошёл в сторону. Внезапно ей стало страшно.
До сих пор не было времени переживать, она не готовилась, не собиралась сниматься, не ждала – достанется ей роль или нет, она просто получила её, и всё. И вот теперь, стоя на краю бассейна, Наташа вдруг испугалась, что не сможет сделать ни шагу. Что подведёт Борю. Что выставит себя непрофессиональной дурой перед Огурецким, и он окажется прав, этот напыщенный индюк! Мысль об Огурецком привела её в чувство. Голос Бори, идущий непонятно, откуда, добавил спокойствия:
– Давайте попробуем проход пока без камеры. И – начали!
Огурецкий подал Наташе руку, и они медленно и слаженно двинулись по мосткам. Мостки качались в такт их шагам. Наташа сжала руку Огурецкого сильнее, шепнула ему:
– А они не провалятся?
– Не провалятся! Отпусти руку! Больно! – сквозь зубы прошипел Огурецкий, но руки не отдёрнул и довёл её до противоположного края бассейна. Борис скомандовал:
– Стоп! На исходную точку! А теперь побыстрее!
Наташа с Огурецким вернулись, взялись за руки и пошли быстрее. Теперь колебание мостков ей даже нравилось, они шли, как по качающейся балке на верёвочных курсах в парке. Под ногами журчала вода, в лицо светили софиты. Наташа расхрабрилась и тихо спросила у Огурецкого: