Все цвета радуги. Книга первая «Ресторан „Панорама“»

Элла Сергеевна мою последнюю, такую низменную мысль прерывать не стала. Может, устала, а может, посчитала, что вводный инструктаж провела полностью. Разве что расписаться в журнале не дала. Но я ей напомнил.

– А другие, Элла… Эллочка?

– Какие – другие?

– Ну, которые «в придачу».

– Ах, эти? – Эллочка даже засмеялась, ничуть не смутившись нотке возмущения в моем голосе, – с ними – как получится. Кто именно будет, не знаю. Как правило – новые все лица. С того и интересно. Сильно выделяться не рекомендую: это с учетом Олеженьки. Ну, я думаю, что кто-то поколоритней тебя обязательно будет. Хотя пятиборцев там точно не встретишь. Я тебя такого первого вижу. Расскажи хоть немного, а то девчонки спросят, а я в теме ни бум-бум. Какой-то комбайн у вас там. Прямо как в колхозе.

– Ни фигассе, – в который раз за сегодня изумился я, – про комбайн знает! Хотя чего там знать – набрала в интернете, и читай. Хоть про конкур с плаванием, хоть про шпагу с комбайном.

Но рассказывать начал:

– «Комбайн» – это у нас так называется последний, комбинированный этап соревнований. В какую-то хитромудрую голову пришла идея втиснуть в пятиборье биатлон. И теперь у нас не бег со стрельбой раздельно, а черт те что. Бежишь восемьсот метров, потом прямо без перерыва стреляешь из пистолета на десятку; потом еще восемьсот, и так – четыре раза, до финиша. Вот как-то так.

– Значит, – Элла продолжила делиться своей мудростью из интернета, – ты у нас чемпион и по фехтованию с конным спортом, и по плаванию со стрельбой, и бегать быстро можешь.

– Все верно, – кивнул я, – кроме одного. Никакой я не чемпион. Обычный кандидат в мастера спорта. И то – в комплексе. А так, я по отдельности, кандидата разве что по конкуру выполню. А по остальным – максимум первый взрослый. Так что чемпионом я не был, и никогда не буду. Данных нет. Да и время ушло.

Эллочка, видимо, хотела продолжить расспросы, но автомобиль мягко затормозил на площадке, выложенной плиткой, и Викторыч сообщил спереди:

– Приехали, граждане чемпионы. Выгружаемся. Насчет забрать команды не было.

– И не могло быть, – жизнерадостно ответила Элла, – сами не знаем, когда расходиться начнем. Нет – разойдемся-то почти сразу, после первой рюмки. А вот когда по домам… Ну, кавалер ведь меня не бросит?

Я даже через куртку ощутил весомый тычок в бок женским кулачком, но ответить согласием не успел. Элла Сергеевна (с этой минуты – исключительно Эллочка) сама открыла дверь, и выпорхнула наружу. А Викторыч, теперь уже не посредством зеркала, а вживую, повернувшись, – посоветовал мне:

– Ты, парень, не теряйся, но и Эллочку нашу не обижай. Хорошая она девка по жизни. Только не везет ей. По этой самой жизни. Ну, давай.

Я протянул вперед руку, дотронувшись ладонью до плеча Викторыча, и вышел из машины, чтобы попасть под внимательный, и очень насмешливый взгляд женщины, которая как раз отступила от Эллочки. Они, скорее всего, успели и обняться, и расцеловаться, но к этой церемонии не успел уже я.

– Знакомьтесь, – синхронно представили две женщины.

– Михаил! – чуть раньше сказала Элла.

– Михаил! – эхом отозвалась ее подруга.

И обе, поглядев друг на друга, расхохотались. Ну, а мы с тезкой – пока две одноклассницы заливались вполне естественным хохотом – оглядели друг друга. Не знаю, что во мне разглядел визави, но я сам увидел перед собой копию Тарзана. Того, что танцовщик и стриптизер. Копию и мощной фигурой, и лицом, и светлыми длинными кудрями, которыми он тряхнул, протягивая руку. Рукопожатие его было крепким, но не чрезмерным. Парень лет на пять старше меня, явно не считал себя пупом земли, вокруг которого вращается все.

– Скорее шестом, а не пупом, – поправил я себя, улыбаясь в ответ.

В отличие от настоящего Тарзана, которого я, впрочем, никогда вживую не видел, этот мне понравился. И волосы были ухоженными, чистыми, и улыбался он искренне, и лицо его было… интеллигентнее, что ли.

– Пошли-пошли, – заторопили нас девчонки – так я решил называть сегодня всех дам без исключения, – надо успеть посплетничать, пока Лидка с родителями не появилась.

Девчонки поскакали по широкой лестнице вверх; ну и мы поспешили за ними, еще раз переглянувшись. Не знаю, какая мысль пришла в голову «Тарзану», чуть заметно поморщившемуся синхронно со мной, но в моей голове прозвучал вопрос:

– А что, жених-то будет? Что-то про него никаких упоминаний. Или пятый все равно, что такое же по счету колесо для телеги?

Ответа, естественно, не дождался. Зато вместе с другим Михаилом успел к дверям, распахнутым наружу, как раз к тому моменту, когда с обеих сторон внутри разгибались два служителя в костюмах, которые сделали бы честь любому британскому лорду.

– Вас ждут наверху, – проинформировал тот, что стоял справа, – позвольте шубку.

Ни курточка Эллочки, не длинный плащ ее подруги, которую мне так и не представили, на шубы не тянули. Но услугами встречающих – как их надо было называть, я не имел представления – обе дамы воспользовались. Мы же с Михаилом, еще раз переглянувшись, синхронно помотали головой. И моя легкая курточка, и светло-серый свитер «Тарзана» вполне заменяли нам смокинги. А мне так и вообще без своей никак было не обойтись. Мобильник, да связка ключей, да тощий бумажник в карманы джинсов влезали с трудом, и смотрелись… совсем не смотрелись, в общем. А держать часть имущества в руках – так они заняты были; коробкой и запечатанным букетом, на который Михаил начал поглядывать с некоторым напряжением. Кстати, его руки тоже были заняты. То сразу обе, аналогичными подарками, то одна, ухитрявшаяся держать и какой-то сверток покрупнее нашего, и букет – у него открытый, выполненный в непонятном мне стиле. Каких-то сухих ветвей в нем было больше, чем собственно цветов.

Так что мы, не заглядывая в гардеробную, метнулись вперед, подхватывая свободными руками – я левой, а он правой – наших дам под локоток. Как раз тогда, когда они вступили на первую ступень, ведущую на этаж выше. Я еще успел оглянуться, и оценить богатство и наполненность столов, за одним из которых я, как обещала Элла, должен был пообедать. В том, что они действительно заполнены до отказа, я убедился. Тут, очевидно, сыграло то обстоятельство, что будут присутствовать родители. А вот наверху, очевидно, все было отдано на «разграбление» молодежи. Мебель отсутствовала, как класс. Одна стена, правда, была отдана под длиннющий, на вид очень мягкий диван; в противоположном углу стоял в одиночестве стол с гигантским самоваром и еще какой-то посудой, явно приготовленной для чае- и кофепития. Пока же тут пили другое. То, что предлагала пара официантов в белом, ловко снующие с подносами меж гостей. Тяжелыми, надо сказать. Один, посмазливей, явно обслуживал дам. Бутылки на его подносе были поярче, подлиннее и… пофигуристей, что ли. И посуда для пития была больше такая, какую на рекламных проспектах декларируют как коктейльную. И фужеры под шампанское были, как и само шампанское, конечно. А для мужиков (и желающих поддержать их дам) поскромнее, но покрепче. Впрочем, «скромностью» здесь ничего не дышало. Кроме некоторых из гостей. В основном парней, или молодых мужчин, среди которых я, на мой же собственный взгляд, выглядел не самым нищебродистым.

Пока же Элла с подругой, до сих пор неизвестной, тащили нас в самый центр зала, у которого практически не было одной стены – той, что выходила на высокий берег Клязьмы. Тащили, конечно же, в первую очередь, оценить как раз конкурентов. Тех самых, которые «в придачу». Ну, и я оценил. Глаз цепляло внешнее содержание трех из них. Кроме нас с «Тарзаном», конечно.

Первым, на ком не мог не остановиться взгляд, был негр. Самый обычный, не выделявшийся ничем кроме того факта, что других чернокожих тут больше не было. Нет, я не расист. И вполне допускаю, что среди жителей Африки и окрестных земель встречаются нормальные парни и девчата. Может, их даже больше, чем плохих. Но – вот будь у меня сестра, я точно не хотел бы, чтобы она гуляла под ручку с таким. А уж если бы не только гуляла…

– Нет, все-таки я немного расист, – констатировал я, переводя взгляд на другого, тоже отмеченного какой-то исключительностью.

Этот был белым – и кожей и костюмом. Белые, как вишневый цвет, заполнивший как раз владимирские сады, костюм и штаны, были даже на мой не очень просвещенный взгляд стильными и дорогими. Только вот висели они на вешалке как-то неряшливо. «Вешалкой» в данном случае выступал длинный и очень худой субъект в роговых очках, закрывавших собой половину лица. Последнее, и так не очень симпатичное, из-за толстых увеличительных линз еще и было перекошено; выступало под очками буграми. И глаза, в теории, возможно, вполне нормальные, сейчас больше подходили какой-нибудь глубоководной рыбине. Той, которую вытащили на поверхность. Никаких умных мыслей (см. – очки) они не выражали. Парень был настолько углублен в собственные размышления, что даже не соображал, наверное, какой именно напиток отхлебывает из вместительной рюмки.

Ну и, наконец, третий, самый здоровый здесь, был даже крупнее Викторыча. Судя по тому, как он зыркал глазами по сторонам, оценивающе скользя по окружающим, это был спортсмен.

– Или бандит, – подумал я, – хотя спортом, какой-нибудь борьбой, все равно занимался. Можно считать, что свой. Кажется, я где-то когда-то эту фигуру видел. Еще до академии. Тогда, наверное, он был пощуплее. А теперь мясом оброс, и принарядился.

Этот парень, в отличие от очкарика, свой стильный костюм носил с уверенной небрежностью. Так, что и мускулы чересчур не выпирали, и в то же время было видно, что они у него есть, и не в малом количестве.

Я уже было направился к тому окну, что здесь заменяло стену, и из-за которого, скорее всего, заведение и назвали «Панорамой». Даже успел сделать пару шагов, убедившись, что моя поддержка, как и само присутствие Эллочке пока не требуются. Но меня тормознули – резко и бесцеремонно. Дама, отчего я естественно, и не стал возникать. За рукав меня дернула женщина, или девушка – так я их всех обещал называть. Эту девушку я тоже отметил сразу. По той причине, что она без всяких сомнений была тут самой красивой. Даже красивее Эллочки. Но, если у секретарши нашего директора красота была больше домашней, теплой, с крошечной горчинкой стервозности, то у этой яркой брюнетки наоборот – природное желание покорить всех, а заодно и низвести окружающих до уровня грязи под собственными ногами, буквально било наружу из всех щелей.

Это я так неуклюже выразился. Если же нормально и объективно, то все в ней, каждая деталь – и лицо, и фигура, и короткое платьице, умело подчеркивающее все прелести – были совершенны. А все вместе заставляло держаться от нее подальше.

– Элка! – буквально закричала она, – кошка драная – давай знакомь нас. Кто с тобой сегодня такой гладенький?

Эллочка вцепилась во второй рукав моей куртки. Этой рукой я держал коробку, так что ее рывок ничем окружающим не угрожал. А вот букет недавно чуть не выронил – прямо под ноги брюнетке. Так что в основном внимание я уделял именно ей. А точнее – руке, которая едва не выдернула у меня букет. Моя же дама, судя по всему, такому обращению незнакомки с чужим «имуществом» (со мной, то есть) совершенно не удивилась. Фыркнув, она действительно представила меня:

– Галочка – это Мишенька. Личность загадочная и удивительная. Пятиборец, одним словом.

– Пятибо-о-орец? – протянула стервозная Галина, отпуская руку, и перемещаясь чуть вбок, оказываясь прямо передо мной, – и с какими это пятью он бо-о-орется. Или е-бо-о-орется?

– Ты не свисти, – вполне по-уличному ответила ей Элла, – и не смущай мне парня. Он еще не целованный.

– Вот же зараза, – попытался восхититься я, вспоминая недавнюю паузу Эллочки в коридоре департамента, – она же уже тогда что-то такое спланировала.

– Не целованный? И-и-и!..

Дикий крик Галочки прервался, когда она впечатала свои губы, накрашенный чересчур ярко, кроваво-красно, в мои, никогда не знавшие губной помады. Роста девица была небольшого, но повисла на мне, практически обняв и руками, и ногами, так, словно на ее месте был, по крайней мере, «Тарзан». Или это я перенапрягся, спасая прежде всего упаковку букета?

Тем временем вокруг что-то происходило. И это тоже явно было домашней заготовкой Эллочки.

– Девки! Девки!!! В очередь, – ее слова доносились до моего сознания словно издали – так оно было затуманено неожиданным жарким поцелуем, – не толпиться. В очередь. Я кому говорю – в очередь?!

Мои губы, и остальное тело, наконец, освободились. Но их тут же взяли в очередной плен. А потом еще, и еще… Я не видел лиц, фигур, и всего остального. Лишь машинально считал, да отмечал какие-то особенности:

– … шесть. Вот этой не мешало бы зубы почистить. Что ей, интересно, на завтрак подавали? … восемь. Блин, одни углы! Даже губами порезаться можно. Хорошо, что мазнула ими, и отвалила. Явно без желания целуется, без огонька. У них что – ритуал такой вводный, что ли? И меня вводят в какой-то круг. Или тут каждого так?… двенадцать. Двенадцать! Последняя, что ли? Ум. м.м… – вкусно-то как. И рукав левый отпустили. Эллочка!

Я открыл, наконец, глаза, и убедился, что ни тело, ни левая рука, ни очи не обманывают – последним, и самым сладким (не считая первого, Галочкиного – признался все же я) поцелуем меня наградила именно она, моя девушка на сегодняшний вечер.

– А это кто?

К моему искреннему изумлению, все девчата, кроме Эллочки, уже разбрелись по залу, не обращая никакого внимания на нашу пару, зависшую в поцелуе посреди него. И лишь одна стояла у окна, ряд которых занимал стену, противоположную панорамной. Она опиралась спиной, или тем, что пониже, на подоконник, и разглядывала нас очень внимательно. Я бы сказал, с какой-то брезгливостью и даже жалостью. Словно все, здесь собравшиеся, вымазались в дерьме, и только она вся такая юная, чистенькая, и никакого желания поднять нас до своего уровня; отряхнуть и отмыть, у нее нет. Потому что бесполезно. И поздно. Годы ушли.

Она действительно была много моложе других девушек. Точнее, молодых, или молодящихся женщин. А вот ее саму было рано еще даже девушкой называть. Ребенок, старавшийся казаться взрослой.

В глаза Эллочки, до которых от моих было не больше десяти сантиметров, наконец-то вернулась суровая реальность, разбавленная тихой музыкой, что доносилась неведомо откуда. Она почти счастливо улыбнулась, потом поймала мой взгляд, косивший чуть в сторону помимо нее, и проследила его направление.

– Это Катерина, – сообщила она, – племянница Лидкина. Я тебе про нее рассказывала. Помнишь?

Я перевел взгляд обратно, попытавшись не утонуть в зелени Эллочкиных глаз, и кивнул. Поэтому и не отметил, обернулась ли девочка Катя к окну полностью, или только голову повернула. Но что-то сделала такое, что позволило ей разглядеть изменения за пределами ресторана, и крикнуть негромко, но так, что расслышали все:

– Едут.

За этим единственным словом последовала короткая пауза, заполненная тишиной. А потом слитный крик, в котором невозможно было разобрать ничего, кроме имени: «Лидка!». И словно порывистый шквал, или гигантская воронка едва не засосала меня внутрь, утягивая вниз, на первый этаж, и дальше – на улицу. Туда, где к парадному подъезду медленно подкатили три белоснежных джипа. Вот это действительно были иномарки. Японские. Двухсотые «Лендкрузеры». Как я предположил, в люксовой комплектации.

Это я разглядел из окна, соседнего с тем, что оккупировала Катя. Да – я все же удержался, вырвался из жадных лап вихря, и остался здесь. Как понял чуть позднее, чтобы не иметь сомнительного удовольствия вручить невесте букет. Потому что Эллочка вряд ли взяла бы на себя обязанность исполнить эту миссию.

– Или, не дай боже, ее матери, – я чуть не отшатнулся от окна, увидев пожилую даму, которой какой-то бодигард подал руку, выводя из высокого внедорожника.

С виду дама была вполне приятной. Даже красивой, несмотря на многие прожитые годы. Но вид ее надменного лица, да глаза… Я все же отшатнулся, когда эта женщина подняла голову и уперлась взглядом точно в меня. Показалось, что душу (если верить в ее существование) эта дамочка начала тянуть из меня прямо сквозь мощный стеклопакет; через несколько слоев толстого стекла. Струхнул я капитально. Так, что сквозь какой-то туман едва смог расслышать рассыпавшееся звоном колокольчика слово:

– Бабуля…

Дамочка внизу перевела взгляд: сместила его чуть левее, к соседнему окну. И давящее чувство, перекручивающее жилы внутри похлеще, чем это делал с мышцами дядя Коля, массажист нашей областной сборной, исчезло. Я бы даже сказал, поменяло полярность. И, если бы можно было видеть глазами поток мыслей и чувств, я бы точно разглядел волну тепла и нежности, устремленную к внучке, Катеньке.

Перемена была настолько резкой и значительной, что я невольно отступил от окна, а затем и вовсе направился к противоположному – огромному, на всю стену и, наверное, толстенному – разве что не пуленепробиваемому. Потому что представить, что за все годы существования этого элитного заведения никто ни разу не вмазался спиной, или другой частью тела в эту хрупкую на вид преграду, было невозможно. Опасались, конечно, но что в хмельной ярости только не сделаешь? А заведение это для того и строилось, чтобы здесь пить (и кушать – а я сегодня даже не позавтракал; проспал!), а потом выплескивать наружу продукты переработки винно-водочной промышленности вместе с излишками буйного характера.

Остановившись перед прозрачным, едва заметным на солнце стеклом, я прежде всего помотал головой. Изгонял из нее наваждение – да что там говорить, обычный страх, навеянный бабулей Катеньки. Заодно и те слова, что родились в голове после такого потрясения. Так то я парень простой, и изъясняюсь вполне понятно; как и большинство индивидуумов вокруг. Но иногда находит – вот как с цветом Эллочкиного платья, или сейчас, с этими самыми продуктами и характерами.

В голове чуть полегчало, и я постарался изгнать наружу весь негатив; заменить его той великолепной картиной родного города, что раскинулась сейчас передо мной. Ресторан не зря назвали именно так. От города, конечно, было видно совсем чуть-чуть. Квартал частных домов, спускающихся ярусами вниз и утопающих в нежной зелени и кипени цветущих апрельских садов. Слева и чуть выше видна была другая панорамная площадка – та, что входила в ансамбль древнего Успенского собора, и на которой рядом с конным памятником какому-то из древнерусских князей сейчас толпились люди. Тоже любопытствовали, как и я. Только я, за толстым стеклом, был, можно сказать, в тепличных условиях, а на той площадке стопроцентно задувал не хилый такой ветерок. Апрель, конечно, был теплым, но от Клязьмы всегда несло мозглой сыростью.

– А вот и она, кстати!

Я перевел взгляд ниже – на ровную, чуть различимую за деревьями, нитку железной дороги, и дальше, на реку, до сих пор полноводную от весеннего паводка. Еще дальше зеленели, а на краю горизонта, за дымкой, почти синели леса. Но так далеко я взглядом не добрался. Вернулся назад, к реке, а потом к дороге, на которой показалась серая лента. Чуть слышный гудок сопровождал поезд.

– «Сапсан». Точно он! – узнал я средство передвижения, которым пользовался вот уже несколько последних лет.

Между Владимиром и городом невест не было прямой ветки. Но жэдэ начальство выкрутилось. Пустило вот этот состав, который до города Коврова тянула электротяга. А потом, до Иванова, по старой, местами даже одноколейной дороге, его тащил до пункта назначения не менее старый тепловоз. Ну, или как там он правильно назывался; я – честно скажу – не интересовался. Вот на таком гибриде я и катался – домой, на выходные к бабуле Наде, и обратно. В последний, выпускной год реже. Потому что бабули не стало, и в городе меня никто больше не ждал.

– И сейчас не ждет, – с легкой горечью констатировал я, – разве что… Эллочка. Подарки-то у меня здесь.

Я оглянулся – коробка с букетом действительно лежали на подоконнике, а Катенька метрах в двух от них активно махала кому-то в окно. Аж приплясывала на месте. Смотреть на это было интересно, но я без усилий оторвался от зрелища, чтобы проверить – что так резко поменялось снаружи, за стеклом. На первый взгляд – ничего. Вот, разве что, звук. «Сапсан», подъезжая к станции, должен был протяжно приветствовать ее сиреной, а потом умолкнуть – на пару минут, пока длилась остановка. Но звук, напротив, нарастал. И это был уже не механический, чуть слышный шелест поезда, рассекавшего покатой башкой воздух, и «стрелявшего» колесами на стыках рельсов…

– Ну, вот – опять заговариваться начал, – подумал я, – значит, что-то произойдет.

«Что-то» нарисовалось точкой поверх горизонта. Она быстро росла, превращаясь…

– Фиг знает во что превращается, – мысли в голове ворочались тяжелыми глыбами, – что-то это напоминает. Что-то типа «Тунгусский», или «Челябинский»… Значит, будет теперь и «Владимирский». Только мне от оттого ни холодно, ни жарко…

А метеорит – если это действительно был он – словно замедлил свое продвижение по чистому небу. Еще одна мысль придавила изнутри такой же глыбой:

– Если я слышу шум; свист, визг и грохот… значит, он действительно тормозит. Скорость ниже звуковой; сколько это будет в кэмэ в час? Может, не долетит?

Коктейль из звуков действительно заполнил уже все вокруг, и уровень децибел зашкаливал. А точка, превратившаяся в гору, надвигалась неспешно. Она явственно гнала перед собой волну чего-то ослепительно-яркого, и жаркого. Жара, впрочем, я пока не ощущал.

– А вон те, – вспомнил я толпу на смотровой у собора, – и эти…

«Этими» я обозвал жителей домиков и особняков, что теснились подо мной, на склоне. Взгляда я, впрочем, перевести не смог; даже не пытался. Что-то мешало мне отвести его от черной горы, несущейся прямо на меня, и ослепительного белого покрывала впереди ее, которые должны были смести с лица земли «Панораму», а вместе с ней и полгорода…

– И меня! Меня!!!

Сойти с места я тоже не мог. Страха, впрочем, не было. Обреченности тоже. Может, я уже пересек ту черту, что отделяет мир живых от мира мертвых? Перевел себя, так сказать, за руку. Почему-то захотелось их увидеть. Руки увидеть. Опустить голову я тоже не смог. Но поднять ладони до уровня глаз получилось.

– Руки, как руки, – отстраненно констатировал я, – разве что… просвечивают немного. Как на рентгеновской пленке. Каждую косточку разглядеть можно. А если так?

Я протянул руки чуть вперед, и растопырил пальцы, прижав их к теплому стеклу. И сквозь них увидел, как облако, предваряющее удар скалы, занявшей полмира, достигло стекла; облепило его, густея цветом до оранжево-желтого, и прозрачной преграды за самый короткий миг под пальцами не стало. Потом я в одно мгновение перестал чувствовать и ладони, и руки, и все остальное. А потом исчез весь мир. Вместе со мной.