«Почему Анчаров?». Материалы Анчаровских чтений, статьи, отклики о творчестве М. Л. Анчарова

«День за днём»: выступление Нины Георгиевны Поповой
(Седьмые Анчаровские чтения, Центр авторской песни, Москва. 8 апреля 2017 г.)

Это совершенно удивительная история была. Михаил Леонидович писал все исходя из характеров артистов и некоторых своих друзей. Главный герой – Виктор Баныкин, это был его друг Вячик, Вячик Лысанов, его уже нет, к сожалению. Он испытывал автомобили в конторе, где учат вождению. Так как я была дома, то мой характер он с меня писал… «Таня» – Таня, «Кира Николаевна» – это Кира Николаевна, «Афанасий Иванович» – это Афанасий Иванович… Повторю: Михаил Леонидович писал со всех нас. А сюжет – мы же все: и он, и я, наши друзья – все выросли в коммунальных квартирах. Что осталось от коммунальных квартир?

У меня самые хорошие воспоминания остались. Мы жили на Рождественке, где сейчас Институт востоковедения. В этом доме до революции были меблированные комнаты, там была коммунальная квартира, действительно, «на тридцать восемь комнаток всего одна уборная», она была на лестничной площадке. Наверное, наши родители ссорились, что-то на кухне выясняли, а всех детей – очень любили. Мы росли в совершенно дивной обстановке. Мой папа, он был очень большой руководитель, но, когда к нему приехал из Казани его друг и привез девять детей, жену, маму и папу, то всех расселили по всей коммунальной квартире. А когда я повзрослела и училась в школе-студии МХАТ, иду по улице, там овощами тётка торгует. Смотрю, это же Таня Богомазова – седая женщина, уже со следами лет, она мне говорит: «Ниночка, деточка моя, ты же у меня на руках росла!» Поэтому коммунальные квартиры, они, наверное, все были разные, да и жили плохо. Почти все так жили.

Кто первый предложил Михаилу Леонидовичу делать «День за днём», я не могу вспомнить. Стала у всех спрашивать. Шиловский говорит, что Кузаков такой был на телевидении, а моя подруга говорит, мол, где-то мы там отдыхали и какой-то человек с телевидения предложил, и Миша схватился, начал работать.

Пьесы его запрещали и нигде не разрешали. Когда я однажды пришла по поводу пьесы к одному начальнику, зам. начальника Управления культуры Москвы, он говорит:

– Что он пишет: «Отменённая конница пляшет вдали, опалённые кони в песню ушли…»? Это как понять?

Я говорю:

– Ну это значит, что была Красная конница, а потом Красную конницу отменили, и про нее стали слагать песни.

– А можно, – говорит, – Ниночка (это был приятель моего папы), а можно, Ниночка, понять и иначе!

Он иначе понял. Поэтому ситуация-то была сложная. Миша начал, написал первые три серии. Молодой режиссер, юный, Сева Шиловский. (Это я уговорила Мишу, чтобы его позвал.) Но кто ему даст снимать? Никто не даст снимать, поэтому попросили Виктора Яковлевича Станицына. И во МХАТе каждый день первые шесть серий мы репетировали, каждый день, мы собирались, и с нами сначала работал Шиловский, потом всё это показывали Станицыну. Мы репетировали. Поэтому съемки были у нас быстрые.

Все ведь очень были заняты. И в театре Пушкина, и во МХАТе, и в других театрах, все очень много работали. Времени было очень мало, и с трёх до шести в Останкино шли съёмки. Каждый день. Как-то один раз Валя Никулин сказал: «Я так устал. У меня сегодня репетиция была с утра, вечером спектакль, сейчас съёмка». А Невинный говорит: «У меня тоже сейчас была репетиция, и сейчас снимаемся, а вечером спектакль, и что?» Ну вот и что… Работали мы очень много.

Я считаю, что вторую часть – ну просто её не надо было уже делать, видимо. Я так полагаю, но его уговорили, потому что это телевидение вцепилось руками, ногами, телесериал шел с таким успехом. Приходило множество писем, но народ резко разделился…

Мне кажется, что это вообще получился такой «народный сериал», какая-то часть интеллигенции смотрела, но не принимала это напрочь. И я их тоже могу понять. Потому что были тогда и Тарковский, и Марлен Хуциев, и другие. Я не буду всех перечислять.

Но это было телевидение, мы ничего не могли, народ с ума сходил, по улице я ходить не могла вообще. Я потом перекрасилась. «Женя, Женя!» Я откликалась. Женя так Женя. Невинный – «Витька, Баныкин». Горобец – «Костя Якушев». А несколько лет назад я еду в метро по Филёвский линии, стоит дежурная по станции. Я нарядилась, был юбилей Школы-студии МХАТ. Мне дома говорят: «Ты так хорошо выглядишь»… А она стоит на станции и смотрит на меня: «Эх, Женька, Женька, что с тобой стало, а твой, – говорит, – Костя Якушев (Горобец, он тоже ездит по этой линии), на этого вообще без слез не взглянешь!» Приезжаю во МХАТ, и там говорят: «Как ты хорошо выглядишь!» Я говорю: «Неправда!» Глас народа – Божий глас… Вот три дня назад по двору иду, одна, увидев, восклицает: «Ну вообще, могла бы себя в порядок привести! Приведи себя в порядок, ты же вот какая молодая-то была!»

Мы любили друг друга, нам друг с другом было хорошо. Это очень редко бывает в таких огромных работах, ведь там были и Степанова, и Георгиевская, и Галисс, и Болдуман, и Афанасий Кочетков, я уже даже не помню, кого там не было, и все рвались, потому что это была совершенно необыкновенная атмосфера. Видимо, поэтому и получилось. Про хорошие отношения – это чувствовалось…

Если вы еще что-то хотите спросить, я расскажу. Для Миши это был адский труд! Это весь дом был в листках, он писал от руки, потом печатал, года продолжался этот какой-то безумный день… Но после каждой серии мы отмечали и веселились. Все.

Что-нибудь хотите ещё спросить?

(Женский голос): А вот насчет песен?

– А насчет песен… Миша две песни сочинил: «Ты припомни, Россия» и «Стою на полустаночке».

(Женский голос): Но Вы понимаете, там у каждого есть своя песня.

– А это песни все Анчаровские, только там Илья Катаев музыку писал.

(Женский голос): Это я знаю, вот Вам какая песня ближе?

– Мне какая песня ближе? Я вообще очень люблю его песни. И я, когда мы познакомились, уже знала его прозу и его песни. Поэтому, когда он на меня посмотрел, я совершенно потеряла вообще разум, вот, такое было. (Аплодисменты.)

(Мужской голос): Те мелодии, которые тех времен, это лучше, чем то, что у Миши?

– Нет.

(Мужской голос): По-моему, тоже. А почему?

– Потому что телевидение требовало, чтобы был профессиональный композитор. Оказалось, что композитор – тоже Мишин друг. Понимаете, тогда было совсем другое время, вы это сами прекрасно знаете. С авторской песней были большие проблемы, да?

(Женский голос): Да.

– Они выступили там тогда в Новосибирске, в других [городах] … Проблем было очень много. И – «Нет категорически». Был нужен композитор.

А вот «Стою на полустаночке» – это я помню, как он писал. Я поняла, что ругать нельзя, надо сначала похвалить, а потом сказать, что мне кажется, что это всё, конечно, замечательно, правда, товарищ автор, это всё, конечно замечательно, но… Вот это было со «Стою на полустаночке».

«Стою на полустаночке» стала действительно народной песней, её блистательно пела Сазонова. Это она просила Мишу, чтобы он ей написал песню. Она удивительная вообще актриса была! По правде своей, по органике, она, и Грибов, и Слава Невинный, по-моему, никто с ними даже и близко сравниться не могли.

А «Ты припомни, Россия» он тоже написал для этого сериала и, мне кажется, что все песни блистательно спел Валя Никулин. Потом вышла пластинка, неделю они её обмывали. Первая пластинка Вали Никулина. На мой взгляд, он это делает замечательно.

(Мужской голос): Это был первый, по-моему, сериал…

– Это был вообще первый…

(Мужской голос): Первый телевизионный…

– Первый советский телесериал. Первый. Была «Сага о Форсайтах». Вы не видели «Сагу о Форсайтах»? Все смотрели «Сагу о Форсайтах». И они, видимо, решили, на телевидении сделать такую советскую сагу. Вот, с этого всё и пошло.

(Мужской голос): А у меня телевизора не было…

– Правильно. А у меня теперь нет. Я теперь дома телевизор не смотрю. И замечательно себя чувствую. Ну, я не знаю, люди смотрят какие-то безумные сериалы. Вы сами знаете, что теперь смотрят. Новости, ток-шоу… «Сага о Форсайтах». Это был потрясающий английский сериал…

(Женский голос): Вот, Вы мельком сказали: «Двери нараспашку, и народ всё ходил и ходил». Вот как Вы на это реагировали?

– Я нормально, я так привыкла. Я так выросла. Нас было трое, и папа был невероятно хлебосольный, гостеприимный, и у нас в доме всегда было очень много народа. И когда мы жили в одной комнате на Рождественке, то всегда дом был забит народом. Папа говорит: «Когда-нибудь надо вид сверху снять». А потом, когда уже переехали на Кутузовский в большую квартиру, то всё было также. И Миша был такой. Знаете, у Миши долго ведь очень сложно складывалась жизнь. Невероятно сложно складывалась. И поэтому он любил людей. Очень любил людей и очень любил, когда к нему приходили. Он сам был очень сложный человек… Всё было непросто, но людей он любил. И дома… И ему это нужно было.

(Мужской голос): А он что-нибудь рассказывал о своей службе с китайским языком?

– Знаете, да!

(Мужской голос): Язык какой у него был? Китайский?

– Китайский. Он закончил ВИИЯКА, воевал в Маньчжурии, и однажды в дом пришел человек. Приехал из Новосибирска – Миша Свида. Он из Харбина. И когда вот вся эта история в Харбине была, и их потом всех дружно… а Миша его спрятал. И спас ему жизнь. Все уехали в Казахстан, а он – в Новосибирск. И он ещё там в Новосибирске… Он инженер был хороший. И он придумал делать там фунчозу – это их китайская рисовая лапша.

(Мужской голос): А вот такая реплика: «Ипонцкому командованию ницего не звестно, если цто звестно, то тозе ницего не звесно». Я тыщу раз от него слыхал эти фразы. Ну вот это откуда?

– Ну, во-первых, Вы знаете, сколько лет прошло?

(Мужской голос): А я, говорит, там был, когда Квантунскую армию…

(Другой голос): Если вспомнить фильм «Офицеры», то там герой Ланового, там как раз наши военные специалисты работали в китайской армии, которая Мао Дзедуна. Они воевали с японцами.

(Мужской голос): Квантунская дивизия – это японская дивизия…

– Ой, ребята, вы так глубоко копаете, я не знаю… Я про это не могу ничего говорить, это мужская тема. Дорогие женщины, что вам сказать?

(Женский голос): Можно, я ещё спрошу? Знаете, у Анчарова несколько раз упоминается, что самая вкусная еда на свете это – холодная картошка, разогретая в целом виде на сковороде. Вообще, что он любил есть?

– Он вообще есть любил…

(Женский голос): Мясо?

(Мужской голос): Знаменитое его представление о счастье: большой – большой диван, большой – большой арбуз и «Три мушкетера», которые никогда не кончаются.

– И диван любил. И говорил: «Хемингуэй [пишет] за столом, стоя, и так и так», а он на диване ложился, и эти листки только летели…

Галина Щекина: Мой «День за днём» на экране и в жизни

Строчку в телепрограмме увидела случайно. Я тогда училась на первом курсе экономического факультета, одинокая в городе Воронеже и в университете, куда меня с трудом устроили родители. Я к тому времени вполне себе представляла, кто такой Анчаров, так как шестнадцатилетней школьницей прочитала «Соду-солнце». Это был шок. Повесть меня совершенно опьянила. Жизнь в глухой провинции, райцентре Эртиль, под Воронежем, казалась мне дико мрачной. Учеба в школе, много нервов, прополка огорода, чтение книг, как правило, втайне, кручение пальцем пластинок на сломанном проигрывателе – вот из чего состоял каждый день. Я старалась крутить ровно, чтоб пластинка не завывала. Нашу семью не любили. Я помню, как из мести отцу-директору наших собак душили или разрывали и вешали на заборе. Отец хотел работать честно, многих увольнял, если пили, воровали. Эта вражда была не личной, скорее социальной. Точно помню, жить не хотелось, мечтала уйти из жизни без шума. После столкновения с Анчаровым изменилось всё: из мрачного ипохондрика превратилась я в настоящего оптимиста. У меня появилась надежда, что жизнь теперь пойдет не напрасно. «День за днём» смотрела в Воронеже, сидя в пустой телевизионке, как называлась комната в рабочем общежитии завода им. Ленина, туда меня определил папа, когда мне не дали общежитие от университета. Я сначала смотрела одна, а потом стала всем рассказывать, и народ подтягивался. К концу второй части прибегало человек 10—12. Все смотрели на меня странно, потому что во время просмотра я вскакивала, сверкала глазами и восклицала: «Видите?» И в голосе были волнение и гордость, как будто содержание имело ко мне отношение. Конечно, все видели. Моментами у меня закипали слезы, и на меня опять смотрели, пожимая плечами, однако понемногу тоже проникались и радостно кивали мне. И я видела – на моих глазах они из чужих становились своими. А ведь это были простые рабочие завода – девушки, матери-одиночки, цеховые работницы, труженицы заводской столовой, пенсионерки. Семейные жили в другой половине. Был человек по кличке «вахтер Иванов», как он сам себя называл. В острых моментах, например, там, где провоцировали медсестру Таню или где фигурировал бывший муж Лели, он вскакивал, топал ногой и ругался матом. Он не мог нормально сказать, что его волновало, но реагировал сильно. Вахтер Иванов, сядьте, успокойтесь.

Когда я училась в университете, нас часто посылали в колхоз. Днем работа, а вечером, если холодно, либо песни под гитару в круг, либо кто-то что-то рассказывает. Я рассказывала «День за днём». Правда, один сюжет, без философских вкладок. Каждый раз, когда сериал повторяли, я получала всё более мощное впечатление, мне постепенно раскрывалась его глубина. Или, может, я умнела с годами. Сама того не замечая, я менялась, подражая героям телефильма.

Когда я, окончив университет, начала работать, у меня поменялось не только настроение, но и поведение, я уже не молчала на собраниях, пыталась высказать какую-нибудь упрямую крамольную мысль. Меня поджигали мои друзья из сериала, я надеялась, что это им бы понравилось. Внутри была сжатая пружина, она при несправедливостях разжималась. «Нормальные же люди не молчат!» – оправдывала сама себя, имея в виду жителей коммунальной квартиры из сериала. Они и стали для меня примером «нормальных» людей. Если попадались на моем пути люди, которые были похожи на героев сериала, я их сразу узнавала, издалека. Если не попадались, начинала очень тосковать.

Из-за Кости Якушева я поступила в Заочный университет искусств в Москве, Армянский переулок, 13. Кажется, на сегодняшний день он не существует, а тогда, в 70-х, был.

Говорилось же – надо на всякий случай уметь всё. И вот мне так яростно захотелось уметь всё. В общем, я училась на отделении станковой живописи и графики всего два года, но моя наставница Наталья Константиновна успела не просто приучить меня, несобранную и порывистую, к систематической работе, но еще дала почувствовать вкус и радость соприкосновения с цветом. И гораздо позже, разглядывая живописные работы Анчарова, я вспоминала сразу, как сладко держать в руке кисть и мелок сухой краски. Помню, рисовала глиняный кувшин и глиняные стаканчики, случайно провела мелом там, где должны быть блики. И вдруг всё ожило, засветилось. Такая радость была.

Отдельная история с песнями Анчарова. Поскольку в сериале все поют, мне тоже петь захотелось. И я на гитаре стала учиться играть. Начала ходить в клуб еще в Ейске, потом был клуб «Откровение» в Вологде. Дети маленькие, ходили за мной хвостиком… И я пыталась не только Анчарова петь, но и вологодских авторов узнала, вместе со всеми подпевала песням Митяева, Визбора, Окуджавы. Да что говорить, Цветаева тоже пришла ко мне вместе с гитарой. Это было освоение большого и близкого заранее мира.

Один раз на вечеринке спела «Мне в бокал подливали вино» на свой собственный мотив и сказала, что слова Анчарова. «Чего? – удивился один из гостей. – Это тот, что Грина любит?» Я потеряла дар речи. Грина-то я любила еще до того, как Анчарова узнала. Такие совпадения каждый раз подтверждали, что мне крупно повезло – я наткнулась на что-то настоящее. И я стала другие книги Анчарова искать… Конечно, в общежитии пели «Кап-кап», «Песню о циркаче», «Глоток воды» и другие песни на стихи Анчарова и мелодии Катаева, и я пыталась их подбирать, но больше всего меня поразила самая грустная песня – «Белый туман», ее пела самая отверженная – Леля. И она была про меня, я тоже была отверженная. По собственной глупости. На наших чтениях в Володе Маша Запольских пела как раз «Заря упала и растаяла» и «Белый туман», вот праздник-то.

И «Теория невероятности» и «Золотой дождь» понравились мне еще больше, чем сериал. Получилось, что все мои родные люди – в его книгах и в сериале, в одном мире, а я по-прежнему одна, в другом мире. Этот разрыв меня доконал, и в 1974 году я поехала в Москву искать Анчарова. Это история уже описана благодаря писательнице Татьяне Тайгановой, но началось-то все с сериала «День за днём». Естественно, я начала писать автору длинные письма, которые упали в бездну. Письма после сериала приходили Анчарову мешками, он их даже читать не успевал. Когда я оказалась у него дома в 1974 году, я своими глазами видела эти серые или коричнево-песочные мешки из почтовой бумаги. Как бы я сейчас почитала те письма! И свои, которые провалились туда, как в пропасть, и чужие. Ведь это был поворотный момент. Душа, до того блуждавшая в потемках, вылетела куда-то к свету. В 1990 году Анчарова не стало, об этом мне сказали друзья из Литературного института. Умер. И я не успела показать ему свои первые рассказы, как мы договорились при встрече, а они тогда уже были! Горе было неимоверное.

От личного к общему. Прошли годы. Я всю жизнь искала тех, кто любит Анчарова. И однажды они пошли на меня настоящим прибоем. Я создала в сети две группы «Анчаровский круг» – ВКонтакте и на Фейсбуке, сама стала администратором. Я раздувала пламя памяти, но уже не одна… Однажды человек из ВКонтакте Александр Шитик прислал мне десять тысяч рублей: «Я всё равно пропью». Так зародился Анчаровский фонд.

Потом начались Анчаровские чтения, где стало возможным обмениваться взглядами на книги, песни, картины Мастера. Как следствие – сборник статей «Почему Анчаров?». Такое делать в одиночку невозможно.

Мне сейчас помогают многие. И мне просто повезло, что я среди «своих», среди единомышленников. Это Анчаров «встретил» нас, сделал друзьями. И Анчаровское движение сейчас есть во многих городах России, и я многих знаю лично.

После просмотра телефильма 2016 года у меня во многом поменялось восприятие первого советского сериала «День за днём». Если раньше я смотрела на каждого героя по отдельности и он (она) слепили мне глаза, то теперь, с возрастом, важнее стали явления более общего порядка. Закономерности, что ли. Позволю себе эти маленькие открытия здесь привести.

Акценты первой серии, которые пропущены нечаянно. Общий скандальный перегрев, где все бурлят, ругаются, где все вышли из терпения, все шиворот-навыворот, всё же не производит на меня мрачного впечатления. Хотя так не должно быть: добряка Большого бранят за разбитую машину, а паршивец Толич уходит как ни в чем ни бывало. Но это же реализация добра: Большой берет на себя чужую вину. Это сильно, нетипично. Прием «хороший человек в трудной ситуации» действует во всём своем размахе. И тетя Паша художника просит – нарисуй на портрете покойного мужа звездочку героя. Вроде бы нельзя врать, но он рисует. Потому что правда жизни и правда искусства не одно и тоже. Вообще тут сразу чувствуется масштаб замысла: не об одном человека, а обо всех. Об общности! И каждый дорог.

Акценты второй серии: первое – всех притягивает центр действия, что случилось – все стягиваются в круг… И второе – как умеют разглядеть «хорошего» в «плохом». Спрашивается: зачем им нужны «тупая» Леля и «хулиган» Толич? Нет, дают авансы! А потом «переливают»! Для меня это загадка. Устала я перековывать людей, ухожу от тех, кто предает. Но когда вижу, как это делают жители коммунальной квартиры, просто дух радуется.

Акценты третьей серии. Можно ли устраивать проверки на порядочность? Нет, тот, кто это делает, сам непорядочен. В чем разница между художником Костей и художником Борисом? В том, что Борис хочет казаться, а Костя – хочет быть, но не казаться. Самая сильная картина – та, которой еще нет. Почему это происходит? Потому что работает воображение, а когда уже есть картинка, воображение молчит.

Акценты четвертой серии. Большой не хочет уступать Седому свою девушку. Ему кажется, он такой большой, что его не объехать: «Я не могу тебе уступить». А Седой – а я могу тебе уступить, уеду. Тут кто кому подарок делает? Кажется, что Седой Большому. А на самом деле Большой тоже делает подарок, не отдает, чтоб Седой ощущал ценность Тани. Да Большой и завлабу подарок делает, что уговаривает сдать заявку завлаба, которая лучше. Вот блин, выходит, они всё время делают друг другу подарки. Только ждут, чтобы великодушие свое проявить! Что творят! Добро борется с добром в целях еще большего добра. Вот захочешь стать добрее, черта с два. Не сможешь. Но иногда так обидно, что ни при тебе, ни для тебя такого не случалось. Ничего такого! Женя резюмирует – когда один другому подарок делает, это еще неизвестно, кто кому… У обоих душа с крыльями… Настроение серии грустное, но она сама такая гармоничная, мягкая. Потому что люди не бегут никуда, у них есть время выслушать друг друга. Ничего-ничего…

Акценты пятой серии. Здесь всё вверх дном – праздник 9 мая и драматизм прошлой любви заставляют Женю корчиться на огне ревности. Ревнует ко всему – к войне, Дзидре, ко всему, что отбирает ее любимого. Такова участь младших жен. Ясно также, что этот праздник раньше был всенародный. А теперь локальный. Но не только для солдат! Сейчас это непонятно. И солдат почти не осталось.

Акценты шестой серии. Леля по умолчанию плохая, хотя она ничего такого не сделала. Как избавиться от установившегося предубеждения? Никак. Но ведь… коммуналка принимает Лелю даже такой. Все ненавидят её мужа, хотя он тоже ничего не сделал. Диплом Большого – стихийное бедствие, все жужжат вокруг, так здорово. А за меня никто так не переживал. Поэтому меня питает чужое сочувствие.

Акценты седьмой серии: мужчины без женщин всегда хорохорятся, мотаются на военные сборы, надутые, как индюки. Они, как Костя, бьются над картиной, не только не над холстом, а над картиной мира. Они, как Большой, бодрятся, собирая чемоданы, и руки их дрожат, когда они от себя женщину отрывают. Они, как дядя Юра, орут на всех, достают всех своим пережитым опытом (я не умный, я старый). Они, как Толич, сцепив зубы, уезжают, потому что мама замуж выходит, и стараются перестать быть маленькими. Но душа ноет, и они кричат в трубку: «Приезжай!»

Акценты восьмой серии. Когда хорошим людям плохо – Жене, Косте, тете Паша и дяде Юре, то плохим людям особенно хорошо. Чем хуже дядь Юре – тем лучше его хитрой дочке. Круг коммуналки резко сузился, потому что все уехали. И каждый как в мощном прожекторе. Весь-то виден. Такая нервотрепка, такое напряжение связей. И когда это разрешается счастливо, и ты уже не верил в это – грудь лопается прямо, сердце вот-вот разорвет. Да неужели же будет по-нашему? Наверное, это самое фантастическое место.

Акценты девятой серии. Когда у людей все новое – новый друг, новая квартира, Новый год – они почему-то цепляются за старое. И зачем-то тайком ходят на старую квартиру углы трогать – зачем? Затем, что память о пережитом еще горяча. Именно поэтому дядь Юра смотрит больными глазами на привычные стены! И именно в этот момент идет главная песня. А когда они сдвигают бокалы, нельзя удержаться от слез, ведь я затылком и спиной вспоминаю минуты – когда я пережила с ними Новый год впервые, это впечаталось в меня на генном уровне. И с тех пор каждый Новый год я радуюсь и тревожусь, дрожу от ужаса и восторга. Именно поэтому. Ведь лучших друзей у меня и не было.

Да, сериал повлиял на меня как на автора и как на человека. Во всех историях, которые мною описаны, есть место лучшему в человеке. Либо человек превышает ожидания, либо совершает неожиданное, приближающее его к чуду. Сталкиваясь с ситуацией несправедливой, унижающей человека, я далека от смирения. Так в своем случае и получилось с союзом. Обнаружив, что местный союз замкнут на себе, я решила – должен быть другой союз. И теперь он есть.

***

Иногда люди пишут на группе «Анчаровский круг» волнующие их вопросы, высказывают мнение по поводу той или иной линии телефильма. Я отвечаю им, как умею. Возражаю, спорю. Защищаю, в общем.