Жизнь и война генерала Василия Рязанова. Книга 3

Замыслы надо еще воплощать, реализовывать. Сама идея составляет не больше 3—4 процентов от будущего возможного успеха. Остальное – труд, каждодневный, кропотливый, надоедающий и изнуряющий. Рязанов вел себя, наверное, правильно, если о нем остались добрые воспоминания и хорошие результаты его трудов. Рязанов урывками, когда выдавалась свободная минута, работал над обобщением своего богатого опыта. Так, передо мной лежит написанный его рукой карандашом листок с названием «Записки к некоторым вопросам военного дела.

– Из опыта Отечественной войны вытекают два вида оперативного применения авиации. а). Участие авиации в армейской операции. б). Участие авиации во фронтовой операции. В зависимости от характера армейской операции, с каким противником имеет дело армия, какие задачи преследуются в операции, армии нужно придавать один штурмовой авиационный корпус или один штурмовой и один истребительный.

Порядок работы командира корпуса, приданного к армии: 1. Выработка плана взаимодействия. 2. Изучение района с летчиками. 3. Проигрыш первого дня с командирами дивизий, полков, штурманами. 4. Выделение средств связи и оперативных групп. 5. Выбор КП. 6. Руководству авиационного базирования дается направление изыскания аэродромов. 7. Оперативная группа со средствами связи отправляется накануне дня. Сам командир корпуса накануне или прибывает за час (дальше оборвано).

– Когда авиация участвует во фронтовой операции, то в соответствии с приказом командующего войсками фронта, план разрабатывает командующий воздушной армией. Командиры корпусов на основе общего плана с командармами общевойсковыми и танковыми тоже разрабатывают план взаимодействия.

В этом случае командующий воздушной армией выносит свой КП на участок направления главного удара (совместно с КП командарма, где наносится главный удар), где сосредоточены танки фронта. В случае удара в двух местах организуются два КП.

Большое внимание должно быть уделено подсчету и планированию материального обеспечения: горючее, бомбы, снаряды, патроны; самолеты, штурманы, летчики.

Командиры корпусов организуют свои КП поблизости от КП командарма воздушной армией, по возможности, чтобы видеть, где будут бить их группы. На данном участке работы волна должна быть одна».

Очевидно, это изложение того, что неоднократно делалось, запомнилось крепко. Но это только случайный набросок. Опыт его был намного значительнее. Это и организация взаимодействия авиации с наземными войсками, и управление боевыми действиями авиации на поле боя, и массированные действия авиации, и действия по аэродромам противника, и увеличение маневренных возможностей штурмовой авиации, разработка гибких систем управления, перебазирования, оперативного выполнения заявок наземного командования, разведка. В этих областях Рязанов нередко был новатором, творчески перерабатывая существующие схемы, внося в них новые важные элементы. Так, Рязанов не закреплял дивизии за наземными корпусами на всю операцию. Действовать надо гибко, в зависимости от меняющейся обстановки. Работой корпуса он руководил со своего КП, играющего особую роль в системе управления штурмовиками на поле боя. Руководил он творчески, в зависимости от складывающейся обстановки. Он всю мощь авиакорпуса сосредотачивал там, где это было необходимо, и проводил такие действия авиации, в которых в данный момент прежде всего нуждались наши войска.

В Киеве к нему пришел комкор Василий Васильевич Степичев, с Рязановым они были Вась-Вась. Они сражались рядом на Калининском фронте, на Украине, в Молдавии. Они были знакомы и до войны, и по боям 41-го. Тогда Степичев командовал 316-м отдельным разведывательным авиаполком. Его экипажи собирали ценную информацию. В наиболее важные и опасные вылеты летел сам Степичев. Первый спланированный Рязановым в войну массированный удар по вражеским аэродромам Городище, Узин, Фурсы, лишивший противника десятков бомбардировщиков, основывался на данных, полученных разведчиками 316-го орап. Яки полка работали и по наступающим колоннам вермахта. И тут Степичев вел свой полк, нанося большие потери противнику, хотя 7.7.41 в районе Полонное его самолет получил более 50 пробоин после удара по танковой колонне. 1-м шак в 42-м назначили командовать Рязанова, а 2-м – Степичева. Летчики под руководством Степичева отважно и результативно действовали во многих операциях, получив и награды, и благодарности Верховного Командования. 2-й шак стал 3-м гшак. Степичев, как и Рязанов, был командиром анализирующим, думающим. В архивах хранятся его обращения командованию с очень дельными предложениями еще 42-го года. Но потеря времени – 2 года перед войной он тоже провел в тюрьме – повлияла на его военную карьеру. У него тоже было политическое образование. Как и Рязанов, он служил в Одессе, Оренбурге. Вчера я нашел фотографию Степичева с надписью на обороте: «На память боевому товарищу и другу Василию Георгиевичу Рязанову от В. В. Степичева». Тогда в Киеве он сказал: – Вася, ты дважды Герой, член ЦК, Верховного Совета, тебя послушают. Попроси о квартире для меня, негде жить с семьей. Вмешалась жена: – Вася, ты сам без квартиры, только друзьям и помогаешь. Степичев ушел. Рязанов с горечью сказал жене: – Я потерял друга. Или в тюрьме, или на фронте, или при других, возможно, не менее драматических обстоятельствах, Василий Георгиевич уяснил себе, что самое дорогое в жизни – друг, живая родная душа. Мама рассказывала мне, как бы каялась. – Но квартиры-то ведь действительно не было, – добавляла в оправдание.

«Вынырнув из-за облаков, четверка истребителей цепочкой друг за другом с воем неслась к земле, казалось, точнехонько на КП, а генерал невозмутимо стоял во весь рост у входа в землянку, в то время как все мы попрятались в щель. За все время атаки генерал сделал один-единственный жест: безнадежно махнул рукой на безрезультатную стрельбу отрывисто лаявших зениток, прикрывавших аэродром». – Так вспоминал о Степичеве летчик его корпуса И. В. Клевцов в книге «Записки «трижды воскресшего», приходя затем к выводу, что поведение генерала было не бравадой, а расчетом. В. В. Степичев в 51—53 годах командовал авиацией во Львове, как Рязанов в 47—48 годах. Затем, уже генерал-полковником, командовал Дальневосточной армией ПВО. Квартиру в Киеве получил, где и умер в 1982-м году. Все друзья Рязанова: Конев, Горюнов, Агальцов, Утин, Родимцев, Жадов, многие, многие другие, как и он сам, давно уже за чертой. Может, военные советы там собирают? Или Сталин ввел Рязанова в Политбюро? Хотя там, наверное, другие заботы. Главное, есть ему там с кем общаться. Придет время, и все сами узнаем. Да и есть ли там время? И что такое время?

Василия Георгиевича избрали кандидатом в члены ЦК компартии Украины, хотя он формально не был членом партии. Когда его исключили в 38-м, а потом посадили, он вернулся в армию после освобождения, а в партии не восстанавливался. В войну проще относились к формальностям. Надо было срочно решать гораздо более важные проблемы. Вот выписка из протокола заседания парткомиссии Главного политического управления Вооруженных Сил СССР №32, пункт 10 от 11 апреля 1950 года: «Генерал-лейтенант Рязанов В. Г., член ВКП (б) с мая 1920 года (партбилет №2662446 – на руках), командующий воздушной армией, дважды Герой Советского Союза.

Выяснилось, что тов. Рязанов 10 января 1938 года окружной парткомиссией СибВО за мелкобуржуазную распущенность и зажим критики в бригаде был исключен из членов ВКП (б) и партбилет №0472668 у него был отобран. После выяснения обстоятельств по делу тов. Рязанова ему в порядке замены был выдан новый партбилет. Однако решение об исключении тов. Рязанова из членов ВКП (б) отменено не было.

Постановили: отменить решение окружной парткомиссии СибВО от 10 января 1938 года об исключении Рязанова В. Г. из членов ВКП (б) как утратившее свое основание… Ответственный секретарь парткомиссии при Главном политуправлении Советской армии полковник Леонов».

В Киеве года два с половиной жили в ведомственной гостинице на улице Розы Люксембург, 6. В ней раньше жили Якир, Ватутин. Там и сейчас гостиница, дом приемов, останавливаются главы держав, жил, например, де Голль. Огромная квартира на втором этаже, мы с братом детьми ездили там на велосипеде. Время было голодное, мама соорудила во дворе курятник, завела кур. Они иногда выскакивали со двора и бежали через улицу в парк, к могиле Ватутина. Регулировщик, стоявший на перекрестке, ругал маму, бежавшую за курицей. На том месте, где стоял курятник, через 60 лет, в октябре 2008 года, хотел разбить свою бедуинскую палатку ливийский лидер Муамар Каддафи.

Зарплаты отдавал на займы. Мама волновалась: чем детей кормить. – Ничего, как-нибудь проживем, – отвечал отец. Прожили, но уже без отца.

Его избирали депутатом Верховных Советов БССР и УССР. В Верховный Совет УССР он избирался от Сумской области, по одному избирательному округу с С. А. Ковпаком. Ковпак с 1947 года уже был депутатом и заместителем председателя Верховного Совета УССР. Тоже дважды Герой, прославленный партизанский командир. Возможно, Рязанов вспоминал с ним о своем полете 41-го года из окруженного штаба Кирпоноса с документами Бурмистренко, видимо, помогшими потом Ковпаку и другим партизанам. Или вспоминал об этом сам. В своей предвыборной речи Рязанов говорил: «Успехи нашей страны бесспорны. Но они не могут успокаивать нас. Самоуспокоенность, как известно, всегда порождает благодушие и зазнайство. Многое еще предстоит сделать нашему народу, чтобы гарантировать нашу Родину от всяких случайностей, чтобы ускорить наше продвижение к коммунизму».

Потом Святошино, за 3—4 месяца до смерти, тоже ведомственный дом в конце улицы Львовской, на берегу озера. Сейчас там ГАИ, а сам дом старый, его фотография есть в альбоме начала 20-го века в серии красивые дома Киева. Отцу очень нравилось: сосны, озеро, напоминало чем-то Большое Козино. Он полюбил святошинский дом за те месяцы, которые он там прожил. Большой участок, где бегают овчарки. Можно даже лошадей завести. Василий Георгиевич любил собак, и они любили его, ощущая, видимо, его властность и доброе отношение к ним. Даже одичавшие в войну полубезумные псы, первый раз видя его, подбегали и лизали его сапоги, преданно заглядывая в глаза. Любили его и лошади, – их он знал с детства. Есть фотография летом 42-го года, у Василия Георгиевича еще петлицы генерала. Он стоит с лошадью, держит ее за уздцы. Они, видимо, почти не знакомы, смотрят слегка настороженно, но у человека проглядывается добрая улыбка при взгляде на животное. А среди немногих сохранившихся вещей отца есть шпоры. Сохранился и барельеф лошадиной головы из какого-то легкого металла. Он пришпоривал жизнь. Но уже не в последние свои годы.

Сосны, зелень, тихо, воздух прекрасный. Наверное, ему уже рисовались картины долгожданного спокойного отдыха в этой благословенной обители, но судьба, как нередко бывает, и тут подвела. Потом в этом доме жил С. К. Горюнов, которого назначили на должность Рязанова. Недалеко дом, в котором поселился генерал Кириллов, в годы войны заместитель командующего 16-й воздушной армией Руденко. Его соседом был Виноградов, начальник политотдела этой армии. Василий Георгиевич ценил и уважал Алексея Сергеевича Кириллова, считал его очень умным и деловым человеком, все хотел привлечь его к совместной работе. Жалел, что не мог взять его своим заместителем. В записной книжке сохранилась короткая запись: 10.12. (49?) С Руденко С. И. 1. О Кириллове. 2. О 4-х полках. В то время, как у многих генералов, у Кириллова были неприятности, связанные с какой-то нездоровой обстановкой. Тогда его уволили из армии. Разрешилось все благополучно, но, к сожалению, уже после смерти Василия Георгиевича. Кириллову вернули погоны генерал-лейтенанта. Через много лет после смерти отца Алексей Сергеевич рассказывал мне о своей жизни: деревенском детстве, работе в скорняжной московской мастерской, службе в гренадерском полку. Но самым важным для него, Рязанова и многих, многих других стало время Великой Отечественной войны.

Его сын Леша, Алексей Алексеевич Кириллов, полковник, сейчас он в запасе. На кладбище, где похоронены наши отцы, он говорил мне: кажется, отец подсказывает, как поступать в критических ситуациях. У меня смутные воспоминания, как осенью 51-го маме или показалось, или действительно грабители хотели ночью влезть в дом. Она позвонила живущему рядом генералу Кириллову. Он пришел со старшим сыном Вадимом и охотничьими ружьями. Грабителей не нашли, но Кирилловы забрали нас ночевать к себе. Я какими-то урывками помню, как ночью шли к ним. Сейчас и Алексей Сергеевич, и Вадим на том же Лукьяновском военном кладбище. Вадим тоже был зам. командующего воздушной армией, был представлен к званию генерала, но торопился куда-то, приказал вылететь в плохую погоду, самолет разбился. «…И мужество нас не покинет» писала А. Ахматова. Но иногда покидала жизнь. Смерть тоже встречали мужественно. Лукьяновское военное кладбище расположено рядом с Бабьим яром, где погребены многие невинные мученики. Были ли мать с отцом такими? В какой-то степени – да. Отец перенес пытки перед войной, и других мучений хватало. В том, что они оба прожили жизнь достойно и честно, – я ручаюсь.

Похороны отца были пышными и помпезными. Гроб на орудийном лафете везли с оркестром на лошадях через весь город из дома офицеров, орудийный салют. Мамы не было, она лежала пластом, не могла встать. Да и не любила она пышности, как и отец, была удивительно скромным и честным человеком. Уже после смерти отца ей с детьми дали квартиру в только что построенном доме на Крещатике. Эти дома отец не любил. Можно было уехать в Москву. Но Степанов, сослуживец отца по Львову, сказал: оставайтесь в Киеве. И могила мужа там. Дом только сдали, он стоял незаселенным. Можно было выбирать квартиру. Вместо квартиры на 7-м этаже с большим балконом, взяла 4-й этаж, без балкона, боялась за детей, – тогда в подъезде перила еще не все были готовы. Потом хотела менять на Москву, город ее детства, но так и не сложилось.

К маме и ее боевым подругам обращены стихи Юлии Друниной:

Нет, это не заслуга, а удача —

Стать девушке солдатом на войне.

Когда б сложилась жизнь моя иначе, —

Как в День Победы стыдно было б мне!..

Смотрю назад, в продымленные дали:

Нет, не заслугой в тот зловещий год,

А высшим счастьем школьницы считали

Возможность умереть за свой народ.

Сколько молоденьких девчонок-радисток погибло и на фронте и безвестными, заброшенными в тыл врага. Мама стала труженицей и в мирные дни, воспитала детей. Слава был чуть постарше, и он сам себя сделал. Сам поехал работать за рубежом, потом работал в ООН, куда тоже сам пришел. Миша в возрасте год-полтора тяжело переболел. Мама говорила, что спас врач, вколовший лошадиную дозу пенициллина. Стараниями мамы закончил вуз, институт культуры, работал до 60 лет в университетской библиотеке. Мама была из интеллигентной семьи. Но с шестнадцати лет на войне. Кровь, грязь, на краю смерти. Она хотела уберечь от этого детей. Но генетическая информация передается независимо от желаний родителей. Миша, хоть и был лишен совершенно агрессии, но жестким и твердым был. Никто из сыновей не стал ни летчиком, ни военным. Только я отслужил два года лейтенантом. У всех были проблемы со зрением. Может, много читали в детстве. Мамина двоюродная младшая сестра Эрика, дочь бабушкиной сестры Софьи Васильевны, живущая в Москве, прислала мне по электронной почте такое письмо:

«Дорогой Вася! Только что прочла написанную тобой повесть о Василии Георгиевиче. Она меня задела за живое. Я даже всплакнула немного. Благо, никого не было дома. Я не буду вдаваться в подробности. Это лишь письмо, а в нём мои первые впечатления. Я очень хорошо помню В. Г. Кончилась война, и они с Ирой были в Москве. Мы с мамой приехали в гости к тете Оле. Для меня он был героем, подтянутым, довольно худощавым, красивым… Я никогда не знала о его аресте и о том, через какие испытания ему пришлось пройти. Тут есть, над чем поразмыслить.

Однажды я была летом у вас в Киеве. Кажется, это было после окончания восьмого класса. Ира повезла меня на кладбище. Меня поразил памятник на могиле Василия Георгиевича. Он тогда был центром, вокруг которого теснились все остальные захоронения. Мы с Ирой тщательно убрали и помыли и памятник и всё, что было за оградой. Потом тихо стали и задумались, каждый о своём. И вдруг Ира горько-горько заплакала. Меня это просто потрясло. Я ошеломлённо спросила: «Ира, столько лет прошло! Ты так горюешь до сих пор?» И она мне тогда сказала, что любит его сейчас так же, как тогда, и как потом, и как всегда, и что никто никогда не сможет ей даже в мыслях потеснить в её душе Василия Георгиевича… Я писала уже тебе, если не ошибаюсь, в том, что в последний приезд Иры в Москву успела ей сказать о том, как я её люблю и всегда благоговейно любила…». Еще одно письмо Эрики: «Иру я никогда не забываю, а Василия Георгиевича мне привелось видеть всего один раз после окончания войны в Москве, в Кропоткинском переулке. И этого было достаточно, чтобы запомнить его на всю жизнь. Передо мной стоял настоящий ГЕРОЙ! Весь его облик и само его присутствие вызывали во мне благоговейное, какое-то радостное удивление. Почему-то у меня ещё ко всему возникла уверенность в том, что он умел здорово плясать и вообще был лёгким и жизнерадостным человеком и при этом тонким и умным. Конечно, я тогда не могла, наверное, так конкретно передать своё впечатление от встречи, очень короткой, но она запечатлелась в моей памяти со всеми возможными и, может быть, добавленными подробностями…».

Происходят нередко, и чаще в жизни людей нерядовых, удивительные вещи, вяжутся поразительные связи. Так, например, много отдал полетам Василий Георгиевич, а его сын Георгий назвал одну из своих книг «Корабль абсолютного полета». В. Г. Рязанов широко применял радиосвязь в своей командирской практике, и его женой стала его радистка. Я вспоминаю случай из детства, когда я ночью ворочался во сне, а расшатанная кровать дрожала и стонала, издавая звуки, похожие на азбуку Морзе. Мама, спавшая в соседней комнате, проснулась, – она вообще после смерти отца спала очень плохо, – и пыталась записывать эту азбуку, предполагая, что отец посылает какие-то сообщения. Потом она размышляла, забыла ли она азбуку Морзе или эти звуки с ней не связаны. Решила, что последнее. Структуры рождаются в природе по одним и тем же общим законам в самых различных системах. Но образ, чертеж, сценарий такого рода процессов, вытекая из общих закономерностей, заложен в сознании того, кто строит общество, планирует военные операции. Спор о предопределенности, детерминизме в мире или случайности его не закончен. Георгий Рязанов, например, считает, что все можно вывести из симметричной картины с двумя знаками времени, а наш отец, Василий Георгиевич, – по словам Георгия, – относился к жизни, как к игре, как к явлениям случайным.

В Киеве мама на день рождения купила ему в подарок золотые запонки. Он: я золота никогда не носил и носить не буду! Сдай обратно или делай с ними что хочешь. Мама понесла в ювелирный магазин на Бессарабке. Там обратно не принимают. Но можно обменять. Мама обменяла на серебряные стопки, до сих пор они сохранились и служат. Хотя, я потом подумал, звезды-то золотые он носил. Но это совсем другое дело, не запонки. Хотя, как правило, и носят дубликаты. Да и носил он их нечасто, надевал только по необходимости, прекрасно понимая, что все эти почести всего лишь правила игры, условности. Цену он себе знал без всяких наград. Это видно и по довоенным фотографиям, и по тем фото начального периода войны, когда наград у него еще не было. Что значат все внешние атрибуты по сравнению с вечностью. После смерти все награды, кроме нескольких медалей, отобрали. Перебили номера и вручали еще раз, уже другим.

Георгия я встретил 1 декабря 2010 года у Яффских ворот старого города в Иерусалиме. Он жаловался на то, что его не понимают, хотя есть ученики и последователи и в Москве, и в Иерусалиме. В Иерусалиме хорошие условия для работы, прекрасные библиотеки, климат, позволяющий круглый год работать в парке, как он любит. Возле Гроба Господня Георгий сказал мне, что написал ты неплохо. Но отец у тебя слишком идеальный. Он таким не был. Он был практическим человеком, человеком действия. Он много сделал для авиации. Но философией не занимался, политики избегал. Верил в победу коммунизма. Уезжая, в окно автобуса увидел Георгия у стен старого города, в очередной раз подумал о сходстве его с братом Михаилом и о том, что часто беззащитны дети тех, кто защитил мир, возможно, именно потому, что с детства верят в то, что все уже очищено от скверны их отцами.

Ю. Мухин в книге «Если бы не генералы» писал: «… ордена как военные награды не всегда имели и имеют главное значение. В царской России, к примеру, они по своему значению занимали всего лишь третье место. Справочная книжка офицера русской армии поясняла: «Награды суть: ВЫСОЧАЙШИЕ благодарность и благоволение, чины, ордена…». …Что интересно – во время войны в СССР также была введена эта самая высокая военная награда – персональное упоминание в приказе Верховного Главнокомандующего, … Полководческие и офицерские ордена — Суворова, Кутузова, Богдана Хмельницкого, Александра Невского, Ушакова и Нахимова — вручались за войну более 66 тысяч раз, 7440 офицерам и генералам присваивалось звание героя Советского Союза, а персонально упоминались в приказах Сталина менее 4 тысяч офицеров и генералов. Но ни общество, ни историки не обращают на этих героев никакого внимания! … Если внимательнее присмотреться к награде, то приходишь к выводу, что по своей объективности она несомненно превосходит ордена, т. е. Сталин благодарил… наиболее храбрых и толковых военачальников… из почти 4 тысяч удостоенных благодарности, едва ли 8% (…около 250 человек) Сталин благодарил от 8 до 25 раз, а остальная масса заслуживала в основном 1—2 благодарности. Это, конечно, тоже очень много, но эти 250 человек — даже не элита, это боевая аристократия Красной Армии, это практически равно чуть ли не званию дважды Героя Советского Союза, поскольку дважды Героев среди офицеров и генералов было 115 человек».

Дальше Мухин называет Ивана Федоровича Дрёмова с 25 упоминаниями о нем в приказах Сталина, командира 32-го стрелкового корпуса генерал-лейтенанта Жеребина Дмитрия Сергеевича – 24 раза, и дальше по убывающей: 23, 21, 20. В этом ряду Мухин почему-то пропускает В. Г. Рязанова, хотя его имя упомянуто в 24 приказах Верховного Главнокомандующего, а 1-й шак – 1-й гшак под командованием Рязанова – 56 раз. Двух Звезд Героя в войну было удостоено около 100 человек, генералов из них – 21.

В УПК в ЦАМО строка о том, что отец 10.10.46 уволен в отставку по статье 43 (по болезни?). Не знаю, может, запись ошибочная, а, может, что-то было? Но он же служил до самой смерти. Возможно, он хотел вырваться из этой круговерти, отдохнуть, уйти к мирной жизни. Сначала уволили, а затем вернули? Леонид Александрович Рязанов рассказывал мне, что в 46-м году в Белоруссии корпус сильно разросся. В него включили еще 2 дивизии, среди них прославленную 1-ю гвардейскую штурмовую Сталинградскую ордена Ленина дважды Краснознаменную орденов Суворова и Кутузова авиационную дивизию. В дивизии было 77 Героев Советского Союза, из них 7 – дважды Героев. Даже название корпуса изменилось. Он стал называться корпус ставки ВГК. Но дважды Герой Советского Союза Степанищев из 1-й гшад 8-го сентября 1946-го года покончил с собой, еще один Герой Советского Союза Наконечников отравился некачественным спиртом. Несчастный случай. Это не умаляет заслуг Героя. Он был соратником Рязанова еще по киевским и харьковским боям 41-го и 42-го. Много теплых слов посвятил ему, его мужеству, его поискам и удачам, Одинцов, у которого Наконечников был первым боевым командиром в 41-м. Одинцов в книге изменил фабулу его гибели. Вспоминал Одинцов о нем и в своем последнем предсмертном интервью. К трагической развязке Степанищева привели полученные на фронте раны (у него сильно болел позвоночник, но он скрывал это от врачей – боялся, что отстранят от полётов), семейные разлады и другие неурядицы. Может, с этим было связано желание Василия Георгиевича уйти в отставку? Не знаю.

Напротив здания штаба 69-й воздушной армии, которой командовал Василий Георгиевич в Киеве, в сквере стоит памятник Чкалову, товарищу отца. Чуть левее, в сквере, был похоронен генерал Тупиков, его знакомый по 1941-му году. Рязанов оказался как бы в окружении памятников соратникам. А напротив дома на Печерске, где Рязанов жил, метрах в пятидесяти, была могила Ватутина, командовавшего Воронежским фронтом в Курской битве, когда там воевал корпус Рязанова. Сейчас и тупиковского сквера нет, и улица не носит имя Чкалова, и в здании министерство чрезвычайных ситуаций, а не штаб. Во время немецкой оккупации там был штаб люфтваффе.

В 50-м был расстрелян Вознесенский, соученик Рязанова по Коммунистическому университету. На здоровье Василия Георгиевича это, а – больше – другие потери, видимо, тоже сказалось. Время для него оказалось очень сложным, нервным, изматывающим. На всех фотографиях этого периода он с папиросой. Выходит, курил он непрерывно, не делая перерыва для снимка. Свои награды он надевал только в случае необходимости. Его не то, чтобы тяготили известность и поклонение, но хотелось простоты, побыть обычным человеком с простыми радостями и заботами. Но этого-то он и был часто лишен.

Брат Слава, он старше, больше помнит, написал небольшие воспоминания: «4-й сын. Вообще-то по возрасту я — второй, по дате приобретения статуса сына – третий, но на самом деле считаю себя четвертым сыном Василия Георгиевича, потому, что я – приемный сын. У меня в альбоме сохранилась фотография, где мы втроем: дядя Вася, Гора (его сын от первого брака). И я – пацан 5 лет. Мы в лесу, это где-то в Большом Козино. Значит, он всегда помнил о племяннике – сыне покойного брата, замерзшего в блокадном Ленинграде в январе 42-го года. До какой степени он опекал меня тогда – не помню, поэтому не могу сказать. Второе – это уже когда он взял меня к себе, иначе я бы умер от голода, как умерла моя мама. По рассказам её сестер (моих теток), она была веселой, энергичной, компанейской, но с 45-го года стала прихварывать все чаще, а в 46-м ей стало хуже. … Чтобы спасти детей от голодной смерти (нас было двое – я и моя тетка – младшая сестра матери, на 2 года старше меня), дедушка буквально подкинул меня моему дяде, Василию Георгиевичу, брату отца, и упросил его помочь перевезти маму из грозненской больницы в Москву. Там, в больнице, она и умерла в августе 47-го. … А дядя Вася забрал меня в Слоним в Белоруссии, самолетом. Аэродром был в Барановичах. Помню самолет – Дуглас. Это было весной 47—го. Когда я первый раз вышел из дома во двор, ординарец Василия Георгиевича погладил меня по голове и сказал: «Ты, брат, как армейское ведро – пузатый, а ручки тоненькие». Живот, действительно, распух от голода и всякой дряни, которой мы питались на Кавказе. То есть, спасли меня вовремя.

А уже летом 47-го дядю Васю перевели во Львов. Туда мы (тетя Ира, его жена, годовалый сын Миша и я) перелетели на ПО-2. В одноместной задней кабине мы сидели втроем. Интересно было лететь над полями, над лесами; видеть все – города, деревни, реки, дома, машины, людей…. Во Львове нас поселили в особняк по ул. Энгельса, 98, который мне показался огромным. Там была большая веранда, был второй этаж и даже две комнатки на 3-м этаже. Во дворе росла большая ель, в саду были большие каменные солнечные часы. В 85-м году я был в командировке во Львове и заходил в этот дом. Ничего огромного… К львовскому периоду относятся мои воспоминания о поездке по грибы. Ехали семьей в открытом американском военном «Виллисе». В этой поездке ординарцу пришлось дать очередь из автомата, чтобы в лесу отогнать какую-то группу из 3-х человек с оружием. Грибов насобирали, дома нажарили, поели… Миша отравился, очень сильно болел; потом осложнения… Еще помню, как дядя Вася взял меня однажды на охоту. Впечатления были неизгладимые. И кабана подстрелили, и после охоты устроили соревнования по стрельбе по летящим мишеням. Я путался под ногами и очень гордился своим новым папой.

Пошел я в школу. В школе организовали для детей встречу с дважды Героем Советского Союза. Во время этой встречи я сидел не с одноклассниками, а рядом с дядей Васей и чувствовал себя так, как будто и я имею отношение к боевому пути летчика – героя. Очень был горд. В 49-м отца перевели в Киев. Поселили нас опять в громадной квартире по адресу: ул. Розы Люксембург, дом, кажется, 6. Сейчас в этом доме какое-то иностранное представительство. Недавно тетя Ира вспоминала – оказывается, за это жильё отец платил какую-то астрономическую квартплату, пока не дали в конце 50-го года квартиру в Святошино. Оттуда родители (дядя Вася и тетя Ира) поехали в Кисловодск, где отец и умер. Все вместе мы прожили три года. И все три года дядя Вася всячески подчеркивал равноправие трех сыновей, несмотря на то, что я своим поведением частенько выводил из себя тетю Иру – его жену, то есть мою приемную маму. Ведь большую часть времени я был с ней. В 50-м я попросился в Суворовское Военное Училище. Дядя Вася (я уже стал иногда называть его папой) одобрил мой выбор: к тому времени он уже перенес инфаркт, и не был уверен, что я еще раз не останусь сиротой. На следующий год, 8 июля 1951 г., он умер от сердечного приступа. На похороны приехал наш старший брат Георгий. Отец звал его Гóрой. Мы, я и тети Ирины дети Миша и Вася, никогда с ним вместе не жили. Но связь с ним от случая к случаю (чаще это были какие-то ЧП) поддерживали и называли также Гóрой.

Когда хоронили отца, он приезжал (тогда он жил со своей мамой в Москве), съездил в суворовское, встретился с начальником училища, поговорил обо мне. Не знаю, насколько этот разговор сказался на моей суворовской судьбе, но училище удалось закончить благополучно. А Гора стал ученым-физиком и где-то лет через двадцать опубликовал свою теорию вселенского разума, в которой утверждал, что Вселенная — один механизм, и все, буквально все в этом механизме взаимосвязано. В те годы понять эту теорию большинству было не под силу. Сейчас же не знаю о большинстве, но я с этой теорией согласен и, вроде, даже немножко понимаю ее.

Вася тоже ученый. Доктор наук. И тоже занят чем-то очень непонятным для меня — теоретическая физика. Миша всю жизнь был на группе по инвалидности, но работал всю жизнь до пенсии и умер, как и отец, от сердечного приступа.