В ночь после битвы

Сопоставьте эти три черты нашего героя, и вы увидите, что, по замыслу Леонида Андреева, на дне души его кроется грубая, дикая, стихийно-разрушительная сила неорганизованного бунтарства, едва прикрытая сверху налетом «книжной, чуждой мудрости»; двигательная энергия этой силы направляется в определенную сторону неповоротливой, тяжеловесной мыслью, вдохновляемой сознанием своей хорошести. Такой тип как раз и нужен был автору для его превращений; в этом типе уже даны в скрытом виде все элементы будущего возлюбленного проститутки, апологета тьмы. Нужен только один толчок, чтобы эти элементы встрепенулись, сбросили с себя чуждый налет, осознали себя. И посмотрите, какая психическая сила производит этот толчок.

«И строго, с зловещей убедительностью, за которой чувствовались миллионы раздавленных жизней, и моря горьких слез, и огненный непрерывный бунт возмущенной справедливости, – она спросила:

– Какое ты имеешь право быть хорошим, когда я – плохая?

– Что? – не понял он сразу, вдруг ужаснувшись пропасти, которая у самых ног его раскрыла свой черный зев».

Вы видите, что здесь психика проститутки очерчена совершенно так же, почти теми же словами, как и психическая подпочва революционера – пресловутое «первоначало» его. И если он после слов проститутки «вдруг ужаснулся пропасти», то именно потому, что его истинное – дикое, босяцкое, если хотите, «я» было только слабо прикрыто налетом влюбленности в собственную, вычитанную из книг, хорошесть.

Такой революционер, сконструированный для нужд рассказа г-ном Андреевым, мог, конечно, пережить аналогичный перелом; быть может, не так стремительно, не при такой обстановке, – но мог. Вся беда только в том, что самый этот революционер – плод фантазии автора – состряпан им для специальных надобностей. Он весьма напоминает тех злополучных собеседников, которых изобретают писатели, любящие доказывать свои мысли в форме диалога. У него есть все достоинства такого собеседника, он удивительно метко и правильно реагирует на все вопросы автора; один только недостаток – его вовсе не существует на свете.

Тип, представленный Леонидом Андреевым во «Тьме», вовсе не революционер, с четырнадцати лет скитающийся по тюрьмам, а родной брат нашего старого знакомого сапожника Орлова, описанного некогда М. Горьким. Только андреевский Орлов не имеет за собою периода пьянства и драки, этот период его истории проделан «дедом или прадедом», он же прямо рождается ко второму акту – к самопожертвованию во время эпидемии (здесь революции). И если бы Леонид Андреев изобразил не фантастического революционера, а реального бунтаря, чуть покрытого «книжной мудростью», его рассказ только выиграл бы.