Верочка обменялась с папенькой многозначительным взглядом. Добавила задумчиво:
– Надо это держать под контролем. Если они оба живы, и если этот Холмс, спасаясь от Мориарти, приехал в Петербург…
– А Мориарти – за ним следом?
– Да, да, – шмыгнула носом девочка, – тогда я предвижу серьезные осложнения!
Папенька размышлял с минуту, потом произнес медленно:
– Но зачем надо было вводить в заблуждение бывшую квартирную хозяйку?
Верочка сделала гримаску и пожала плечами.
***
– Ну, так что у вас со списком клиентов последних дней?
Новожилов почтительно протянул Полежаеву лист бумаги и вздохнул.
– Тут такое дело-с, Вашблагородь. Первые две дамы, я у них уже был. Одна – очень богатая пожилая вдова, но божится, что никаких поклонников у нее нет, живет уединенно, и убивать мадам Мессмер ради того, чтобы гадание не состоялось, просто некому. Вторая – миловидная девица… но сиротка бесприданница. Я пока разбираюсь, нет ли кого, в смысле – жениха нежеланного…
– И как?
– Да вроде нет, кому она без денег-то нужна.
– А что с третьей?
– Да я сунулся… Только оказалось, что это дочка одного министра, господина Завадовского… вот как. Ну, я не решился, сами понимаете, не по чинам мне… да и боязно.
– Ладно, – вздохнул Полежаев, – дальше действовать буду я.
***
Добраться до мадемуазель Завадовской оказалось труднее, чем предполагал Полежаев. Горничная бубнила: «Принимать не велено», игнорируя тот факт, что перед ней представитель полиции. И тут в прихожей раздался звонок.
В отворенную горничной дверь прошмыгнула сама м-ль Завадовская – не слишком красивая, худая девица с узким личиком и в пенсне. Если бы не пенсне, она совершенно походила бы на мальчишку в юбке; следом за ней вошел не слишком опрятного вида мужчина, весь какой-то подавленный, измученный и вовсе неуместный в шикарной квартире Завадовских.
Оглядев Полежаева, девушка с ходу завила неприязненно:
– Если вы от г-на Паршутина, то это напрасно. Передайте ему, что иметь с ним дел я не желаю…
– Я не знаю никакого Паршутина – я из полиции. Позвольте представиться – следователь Полежаев, Аристарх Модестович …
Выражение лица из напряженно-озлобленного вдруг стало умиротворенно-светлым. (Не каждый человек так радуется визиту полиции, отметил Аристарх Модестович ). Протянувши руку, она прозвенела, как весенняя капель:
– Завадовская, Милица Арсеньевна. Прошу в комнаты. Глафира, позаботьтесь о моем друге, Иване Семеновиче! А нам с господином Полежаевым – кофе на двоих. Вы по поводу салона «Нить Ариадны», мсье?
«Однако», – подумал Полежаев.
Через несколько минут, устроившись в креслах роскошной петербургской гостиной, Аристарх Модестович слушал рассказ девушки.
– Признаюсь честно, я хотела обратиться в полицию. Но не была уверена в том, что мне там и впрямь помогут. Поэтому я наняла частного сыщика.
– Для чего?
– Как для чего? Для поисков несчастного господина Лопушкова, мужа мадам Мессмер… Поймите, я чувствовала себя без вины виноватой.
– Продолжайте, прошу вас. Отчего вы себя так чувствовали?…
– Ну, моя история банальна. Отец хочет меня выгодно выдать замуж. Некий карьерист из его министерства – некий господин Паршутин – втерся к нему в доверие и просит моей руки. Сказать, что он мне противен, ничего не сказать. Но папенька твердит, что он далеко пойдет, и что с ним я буду обеспечена и всегда в хорошем обществе… Попытки сопротивляться бесполезны. Мне уже скоро тридцать, я не замужем, и, как видите – некрасива, ну вот… А тут у папеньки появился шанс сбыть меня с рук. И случайно я услышала от подруги про салон «Нить Ариадны». Она через этот салон вышла замуж, и очень успешно. Я и подумала – если ей повезло, то, может, и я найду свою половинку? Это будет для меня способ избавиться от ненавистного брака… Но вот беда! Я имела неосторожность – как бы в шутку, со смехом – сказать об этом своему «жениху»… Вот, мол, не рассчитывайте на меня – где-то живет мой настоящий суженый, я уже договорилась в салоне о том, что приду на прием к мадам Мессмер… Сначала он смеялся. Но когда я добавила, что все, кто туда обращался, получили желаемое, и привела в пример свою подругу – он изменился в лице…
Когда же в тот роковой день я пришла в салон… ну, вы понимаете. Несчастье уже случилось; помещение было заполнено полицией… Я не была уверена, что тому виной моя неосторожность – может, г-н Паршутин тут и вовсе ни при чем. Но, тем не менее, я наняла частного сыщика.
– И каков результат? – скептически приподнял брови Полежаев.
– Вы удивитесь – превосходен. Нанятый мною сыщик – один обрусевший иностранец, по имени Юджин Рейнберн (он просит звать его Евгением Мартыновичем). Он уже нашел Лопушкова – его держали в каком-то подвале – и освободил его.... Да, у меня ведь к вам есть просьба! Понимаете, салон-то опечатан, а Лопушковы там и жили, в задних комнатах! Поэтому идти Лопушкову некуда, вы уж позвольте ему вернуться в его дом, это было бы чудесно. Кстати, он в неведении, где его прибор, но едва ли г-н Паршутин отдаст его, если он у нанятых им головорезов…
– Прибор в полиции, мадам. Так вы говорите, Лопушков освобожден? Где он?
– Как – где?! У нас на кухне, полагаю. Вы же его видели, это Иван Семенович… Я прямо от господина Рейнберна, который передал мне его с рук на руки…
– Интересно, – пробормотал Полежаев. – Мадемуазель, мне нужен адрес этого сыщика…
– Пожалуйста: ул. Моховая д.12.
– И мне хотелось бы поговорить с господином Лопушковым… Кстати, я могу отвезти его к жене, чтобы она заодно подтвердила, что это он и есть…
***
Через час, сидя у постели жены (уже пришедшей в себя и сильно повеселевшей), господин Лопушков рассказывал Полежаеву:
– Понимаете, прибор-то я изобрел. Но получить на него патент? Куда там: меня приняли за шарлатана. Рассчитывал я на кучу денег, столько времени потратил на свое изобретение, поверите ли – голодом порой сидел… А в итоге – ничего! Прибор-то есть, а толку – никакого. И единственной выгодой (хотя и немалой) – тут он улыбнулся, погладив руку жены, – было то, что с его помощью нашел я себе вторую половинку свою, Ефросинью Лукинишну… Была она в ту пору актрисой местного театра, так, на вторых ролях… Рассказал я ей про беду мою, а она и говорит: если патента не дают, давай по другому судьбу испытаем.. Я, мол, всю жизнь на вторых ролях, хочу себя в главной роли попробовать, в роли мадам Мессмер, то есть. Устроила салон, шар хрустальный поставила, карты… Шар повертит, карты разложит, а я за ширмочкой свою машинку кручу. И вот – результат. Репутация у салона все лучше и лучше… Да вот – не угодили мы кому-то! Теперь даже и не знаю, что делать. Главное, хоть бы знать – прибор-то они мой украли или нет? Уж больно я об этом беспокоюсь, просто места себе не нахожу…
– Прибор в полиции, – успокоил его Полежаев, – и я вам верну его, как только официально закрою это дело. А вот с вашим похитителем, г-ном Паршутиным, я точно намерен разобраться!
– Вы только машинку получше спрячьте, – попросил тихо Лопушков. – Очень уж на нее охотятся, все кому не лень…
***
– Это и есть та самая загадочная машинка? – осведомилась Александрина Арнольдовна.
В квартире Полежаевых половину гостиной занимала нарядная рождественская елка, пахло пирогами и миндальным кремом.
– Да, – улыбнулся Полежаев, – принес домой – во избежание, так сказать… Поскольку на нее охотятся, то лучше уж спрячу в личном сейфе. Пусть там лежит – пока не отдам ее Лопушкову.
– Папенька, а можно посмотреть, как она работает?
– Я бы тоже посмотрела с удовольствием, – заметила Александрина Арнольдовна.
– Ну, раз уж у нас рождественский сочельник, то сегодня все желания должны исполняться! – согласился Полежаев.
Машинка была поставлена на стол, и Верочка с горящими глазами напечатала: «Полежаева Вера Аристарховна» и адрес. Машинка зазвенела, завертела колесиками, и выдала: «Белкин Вячеслав Сергеевич», адрес…
– Ах, вот как, – пробормотал папенька. Верочка со Славинькой переглянулись. Затем взгляд Верочки упал на миссис Хадсон, сидящую в уголке дивана…
– Миссис Хадсон! – позвала девочка, – а как ваше полное имя?
– Джейн Глэдис Гвендолен Хадсон.
– Так, – высунув от усердия язычок, девочка вводила данные, – а ваш адрес?
– Бейкер-стрит, 29, Ландон, Грейт Бритн…
– Погодите, вы ведь живете не на Бейкер-стрит сейчас, а у нас… ладно… Ввожу адрес, зеленая кнопка…
Машинка заработала, и, наконец, издав мелодичный звон, затихла. На экране высветилось: «Шерлок Мортимер Холмс, Санкт-Петербург, ул. Моховая д.12»
– Знакомый адрес, – процедил Аристарх Модестович, – я его уже слышал, и как раз собирался, перед тем, как закрыть дело, поговорить с тем, кто там живет…
Верочка и ее папенька переглянулись.
– Меня в посольстве уверяли, что мистера Шерлока Холмса в России нет, и никто не въезжал к нам под чужим именем. Означает ли это то, что он тут живет нелегально?!
Возникла пауза.
– Миссис Хадсон, – молвил наконец Полежаев, – мне нужна ваша помощь. Верочка, скажи ей – пусть собирается, мы едем.
***
– Мистер Юджин Рейнберн?
Сышик любезно поклонился Полежаеву и ответил по-русски с приятным акцентом:
– МожетЬе зватт менЬя Евгений Мартынович.
– Он же мистер Шерлок Холмс? Миссис Хадсон – это мистер Холмс?
Миссис Хадсон подняла густую вуаль на шляпке. Шерлок Холмс вздрогнул и побледнел, но надо отдать должное – держался он твердо.
– Ийес, – прошептала гувернантка. Глаза ее были полны слез, а затем колени ее подкосились и она начала падать. Это был третий и последний обморок в нашей истории. Мисс Хадсон уложили на диванчик; затем Полежаев спокойно прошел в комнату, и, глядя своему визави прямо в глаза, спросил:
– Итак, расскажите же нам – кто такой профессор Мориарти? Если он преступник, то меня, как представителя полиции, не может не интересовать гений криминального мира, находящийся на территории Российской империи… Вы знаете, где он?
И тут они увидели, что великий английский сыщик, закрыв лицо ладонью, затрясся, а потом начал совершенно откровенно хохотать. Наконец, просмеявшись, он вытер глаза клетчатым платком и спросил с грустью:
– Вы хотите знать правду?
– Разумеется.
– Тогда знайте: профессор Мориарти умер двадцать три года назад.
– Ничего не понимаю…
– Да очень просто. Мориарти был маленький тихий итальянец, ботаник, занимавшийся морфологией низших растений, и даже написавший монографию по папоротникам. Жизнь свою он прожил исключительно мирно, собирая травки в лесах, либо сидя в помещении гербария… Я знал его в юности; он был другом нашей семьи.