Поймём ли мы когда-нибудь друг друга?

Вот хотя бы мой парк. Я навещаю его почти каждый день, наблюдая картины постепенных приготовлений к зиме. В эту пору там тихо, безлюдно. Листва желтеет, багрянеет и опадает, прозрачное, прохладное небо становится ближе удивлённым глазам. Солнце льётся на землю почти беспрепятственно сквозь облетевшие полуголые кроны. По тропинкам, петляющим между осин, берёз, буков и клёнов я направляюсь к своему алтарю – могучему старому дубу. В синей безоблачной вышине краснеют его пока ещё крепкие глянцевые листья, нанизанные на лучи бесстрастного солнца. Среди облетевших клёнов он стоит, словно король среди поредевшей свиты или полководец перед потрёпанной в сражениях армией, но будто не ведая об этом, не нарочито надменен, а спокойно красив. Вот совершенство, думаю я. Ничто ничему не противопоставлено, ничто ничем не угнетено, каждая клеточка – свой урок, своя служба, свой, ничем не заменимый элемент общей красоты. И осень для дуба – вовсе не пора уныния. Даже когда разгуляются непогоды – задождит, заметелит, приморозит, он будет исполнен сдержанного достоинства – просто в соответствии с положением планеты на орбите он умерит жизненный ритм. Как и весь окружающий его парк. Как все леса, окружающие город. Как вся Природа в этом уголке Земли под этим Божественным небом. Что здесь можно подправить, улучшить, украсить или замедлить? Всё точно, своевременно и прекрасно. Всё – Бог. Вот, медленно кружась, падает лист – это Бог. Нарушая тишину резким скрипучим карканьем, на ветку садится ворона – это Бог. Бог – первые лёгкие снежинки неповторимой красоты. В детстве я поражалась безукоризненным геометрическим формам, ажурности и симметрии этих крохотных созданий, мгновенно тающих на ладони и растворяющихся в небытии. Теперь мне понятны истоки этой красоты и не потому, что я изучала кристаллографию, я понимаю, что прекрасное – отражение внутреннего совершенства Бога. Всё – совершенство. От каждой неприметной колючки при дороге и каждого муравьишки, погружённого в свои нескончаемые заботы, до огромного пульсирующего тела Земли – всё самим фактом своего содружества и существования отражают внутреннюю ограниченность мировых связей, их подчинённость некому величайшему замыслу. На Земле, как у доброй хозяйки в доме, всё на своих местах, всё рационально, взвешено, безошибочно. Реки текут в нужные стороны, вулканы извергаются в точно отмеренный для них час, тропические бабочки никогда не устремляются к полюсам, белые медведи не мигрируют в тропики. Земля, вместе со своими братьями и сёстрами, движется вокруг Солнца, Солнечная система описывает правильный эллипс вокруг центра Галактики за 220 миллионов лет. Другие бесчисленные Вселенные, не сбиваясь с ритма и не нарушая общего строя, ведут хороводы в бесконечных далях Мироздания. И если даже как будто случайно мелькнёт в небе комета, упадёт звезда или зародится новая, это всегда отражение абсолютной необходимости, одно из звеньев, одна из граней жизни Бога.

Пока мироощущение человека целостно, для него нет проблемы веры или неверия, существования или несуществования Бога. И Адам, и современный ребёнок в нежном возрасте – сам Бог, с его неуёмной радостью бытия, всеобъемлющей любовью к миру и неисчерпаемой творческой энергией. Источником моих детских снов и постоянного ощущения счастья в те незабываемые времена, как мне теперь становится ясно, было подсознательное знание не просто о существовании Бога, но о слитности с Ним, неотделимости от Него.

Мысль отторгает человека от Бога и Бога от человека. И верить, и не верить в Бога можно только Умом. Ум то водружает Бога в загадочную обитель на небесах, то втискивает в некие ритуальные земные предметы. Он придаёт Богу облик то небесного светила, то человека, то зверя, окружает Его сонмом богов рангом пониже, то выставляет Бога всепрощающим добряком, то наделяет способностью гневаться и наказывать. Но как бы то ни было, Бог в умственных представлениях всегда существует отдельно от человека. То есть выходит, что человек сам по себе, Бог сам по себе, а мир – сам по себе, и между ними – невероятно сложные запутанные иерархические взаимоотношения. К Богу можно взывать, молить Его о помощи, о благоденствии, о победоносном окончании войны, просить у Него благословения на самые различные дела, а в случаях, когда представления о Его гуманности, милосердии, непременной благосклонности к нашим молитвам не совпадают с реальностью, можно отрицать Его существование или даже подвергать проклятьям.

При таких взаимоотношениях с Богом неизбежно возникновение вопросов, на которые нет ответов.

Где живёт Бог? Если невообразимо далеко, то каким образом на протяжении тысячелетий многие люди общались с ним, слышали Его голос, ощущали его присутствие? Как из такого далека Ему удаётся следить за периферией своих владений, где, в самом деле, периферия или её вообще нет? Если же предположить, что некоторые процессы в некоторых провинциях Он пускает на самотёк, разве работал бы так безотказно и отлажено вселенский механизм? Ведь известно же, что «мышка бежала, хвостиком махнула…»

Как выглядит Бог? Солнце ли это? Или один из пророков, приходивших на Землю, чтобы возвестить Божественное слово? Или нам не дано даже вообразить, каков Он на самом деле?

Какой Бог настоящий – тот, которому поклоняются на Западе, или тот, в которого веруют на Востоке? Тот, который обитает в храмах цивилизации, или тот, с которым почти свободно общаются полудикие племена?

Если Бог – Надежда, Милосердие, Справедливость, почему «всего прочнее на земле печаль», как сказала Анна Ахматова?

Если за Богом всегда последнее слово, что значит тогда человеческая воля, гений, талант?

И что за странная штука бессмертие, о котором так много спорят и так страстно мечтают люди?

Постижение Божественности мира всё ставит на свои места. «Бог всюду и везде», как сказал Ибн Аль Фарид. Когда в нашей домашней библиотеке в томике средневековой поэзии я обнаружила эти стихи, со мной творилось примерно то же, что когда-то на Севере, когда я узнала, что ты приедешь. Я прыгала, плясала и пела, только обнимала не Дарью и Реню, как тогда, а свою бесценную мамулю, которая, конечно же, не понимала, что происходит, но радовалась вместе со мной – радовалась моей радости.

Потом я убеждалась неоднократно, правда, пока лишь в книгах – не наяву, что озарение, возвращение к Богу – не такое уж редкое событие, и каждый раз испытывала восторг не потому, что нуждаюсь в подтверждении своей правоты – в сердце моём не возникает и тени сомнения – просто возникает небывалое прежде чувство, что в мире существует и разрастается некое братство, братство Веры и Надежды.

Но Ибн Аль Фарид встретился на моём пути первым. Томик, открытый на такой важной для меня странице, долго лежал на моём столе, и я обращалась к нему при каждом удобном случае, пока не выучила стихи наизусть:

Ваш бог один? Но не внутри – вовне, -

Не в вас, а рядом с вами, в стороне?

О, ад разлуки, раскалённый ад,

В котором все заблудшие горят!

Бог всюду и везде. Ведь если он

Какой-нибудь границей отделён,

Он не всецел ещё и не проник

Вовнутрь тебя, – о, бог твой невелик!

Бог – воздух твой, вдохни его, и ты

Достигнешь беспредельной высоты…

***

Давно поняв, что цель и смысл пути –

В самом себе безмерное найти…

***

И дух постиг, освободясь от мук,

Что никого нет «рядом» и «вокруг»,

Нет никого «вдали» и «в тишине»,

Все дали – я, и всё живёт во мне…

Ибн Аль Фарид

_ _ _

Ещё более сильное потрясение я испытала, прочитав в Евангелии от Иоанна: «Бог есть дух…». Илья Фёдорович, у которого я на время взяла Библию, в ответ на мои восторги сказал, что из всех евангелистов Иоанн наименее достоверен. Может быть, и так, если иметь в виду исторические факты. Но суть! Когда и кем ещё была найдена такая ёмкая, сжатая, точная и краткая формула Божественного начала во всём сущем?

Библейский слог неповторим, невозможно даже приблизиться к его лаконизму, светлому звучанию, родниковой чистоте, смысловой подлинности. Но одно могу сказать точно: в этих трёх словах выражено всё, что я почувствовала в тот майский день, сидя на тропинке под ещё не выцветшим от жары синим небом. Слов не было, не было мыслей, но вдруг открылось, что все ощущения и звуки, все события прошлые, настоящие и будущие, все миры – далёкие и близкие, видимые и невидимые в каждый миг своего бытия или небытия – всё, что бы то ни было, не просто сосуществует, взаимодействует, составляет единое целое, удерживается в равновесии неиссякающей неведомой силой, но так же, как и сама эта сила, происходит из бестелесной, незримой, неосязаемой и может быть, никакими ухищрениями неуловимой субстанции, в которой, как в безбрежном и бездонном океане, плавают бесчисленные Вселенные, зарождаясь и проходя свой эволюционный путь от начала к концу и вновь от конца к началу, и которую по слепоте своей, по невежеству мы называем пустотой.

Ещё в детстве, просыпаясь в своей мансарде, я подсознательно знала, что поднимающаяся во мне волной радость не только и даже не столько от того, что под окном цветёт жасмин, на узком скошенном потолке играют солнечные блики, зимой по заиндевелым веткам прыгают озабоченные снегири, и в любое время года снизу доносятся волшебные запахи мамулиной стряпни.

Тогда и много раз потом я чувствовала, как прямо в моё сердце льётся энергия, неизвестно откуда и отовсюду. Особенно сильным бывало это ощущение на Севере. Когда вокруг только голые скалы да бесконечная тундра с застывшими снежными гребнями, и кажется, отрываешься от земли и нечему согреть сердце, не за что зацепиться взглядом, бывает, отринешь пустую тревогу, назойливые мысли, ненужные напряжения и вдруг остановишься ошеломлённо, ощутив, как из этого ледяного безмолвия, бескрайнего царства холода, бесстрастно гнетущего всё живое, буквально со всех сторон внутрь пробивается энергия такой силы, что мгновенно превращаешься в жаркую, растекающуюся в пространстве каплю. Мне, признаться, никогда не удавалось удерживать это состояние дольше одной минуты – мысли, те самые мысли, которыми тоже, кажется, насыщено всё вокруг, начинают тормошить, рассредоточивать внимание, требовать действий, перемещений, хлопот… Кто знает, может быть, именно мысли спасали меня тогда, но эти минуты незабываемы, словно они выжгли в памяти метки: мол, запомни, и когда придёт время извлеки из тайников, что я и делаю сейчас. Я вот думаю: может быть, то, что происходило со мной отчасти похоже на сосредоточенную молитву, когда человек, отгородившись от суеты, погружается в животворящий Божественный дух, о котором говорит Иоанн. В нём скрыта не имеющая имени таинственная энергия, которая питает все миры, в нём закодирован универсальный закон поражающей наше воображение нерушимой вселенской гармонии. Он – источник жизни, источник радости, он – сама Жизнь и сама Радость, он – Бог, вечно живой, не имеющий границ, многоликий и непостижимый. Признание непостижимости Бога-Духа не грустно, не горько и не унизительно, когда ощущаешь себя Его бессмертной частицей, ибо как можно умереть в бессмертном?

Из живого – живое. Живо всё, что рождено из окружающей нас невидимой субстанции – из Духа святого – кристаллы, вулканы, облака, васильки, горы, посланцы далёких небесных тел метеориты и сами небесные тела. Мертво то, что не восходит к Божественному Духу, что создаётся вне связей с живой природной средой и отторгается ею, как чуждый и смертельно опасный для неё хлам.

Не были б мы так слепы и самонадеянны, мы давно уже перестали бы спорить о том, когда, из чего, при каком случайном стечении обстоятельств на Земле возникла жизнь, была ли она когда-нибудь на Луне и есть ли сейчас на Марсе. Мы бы заметили, что столь поразительно точная пригнанность друг к другу находящихся в непрерывном движении деталей Мироздания от необозримых галактических структур до невидимых потоков невидимых частиц, столь явное постоянное гармоническое их взаимодействие могут свидетельствовать лишь об одном – что Мир – живой, и перестали бы удивляться, что старательно создаваемый нами порядок так ненадёжен и уязвим в сравнении с непоколебимой устойчивостью мирового хаоса.

Смерти нет в Божественном Мире, есть лишь бесконечные переходы из одной фазы в другую частиц Божественного Духа, каждая из которых уникальна и неповторима.

В нас, по мере нашего отпадения от Бога, то есть по мере того, как мы закрываемся, эта вечно живая частица Божественной субстанции проявляет себя по-разному и с разной силой.

Она питает Искусство, которое, не будь оно напоено животворной энергией Духа, было бы мертво и не воздействовало бы на нас так сильно. Не только в самом интегральном из всех видов искусства – Музыке, но и в подлинно поэтическом Слове, в живописи, зодчестве нетленно лишь то, что насыщено Духом. Интеллект только систематизирует импульс, придаёт ему пригодную для воспроизведения и восприятия форму. За чрезмерностью формы чаще всего – пустоцвет. Творение искусства невозможно придумать. Сочинить симфонию означает записать в знаках, символах то, что звучит в душе. То есть придумать, конечно, можно всё, что угодно. Но придуманное мертво, оно и восприниматься будет только умом, не волнуя, не затрагивая сердце.

Помню, на абонементных концертах в филармонии, куда мы ходили едва ли не всем курсом, у меня замирало всё внутри, и по спине пробегал холодок, и страшно было упустить хоть один звук. И это не было восхищение исполнительским мастерством или достоинствами музыкальных шедевров, ведь до Славгорода я почти не была знакома с мировой классикой. Ощущения были похожи на те, что я испытывала в горах или в тундре. Наверное, то же самое испытываешь ты, слушая Бетховена или Шаляпина. А походы в Большой Музей искусств! Клянусь, я сама тогда не понимала, почему я застываю у полотен импрессионистов. Может быть, меня поражала размытость контуров, солнечная прозрачность предметов материального мира, которая не могла появиться, как особенность техники живописания – импрессионисты так видели мир, как его чувствовали.

Произвольно, усилием Мысли не может родиться и религия. Религиозное чувство в человеке неистребимо потому, что оно рождается и питается Божественным Духом, который мы ощущаем как доносящийся из самых глубин нашего существа неумолчный шёпот, определяемый нами, как беспокойный голос совести или души. У меня это всегда было, как часовой механизм, помнишь, я писала тебе: «так – так» или «не так – не так»? Мне кажется, если не заглушать насильственно этот голос, этот сигнал, каждый человек может, погрузившись в себя, понять, так он поступает или не так.

С тех пор, как, распрощавшись с солнечным детством, человечество начало карабкаться на гору Эволюции, блуждая в дебрях познания мира и себя, каждый народ и даже каждый человек идёт своей дорогой и оказывается в разной степени удалённости от подножия и вершины. Кто-то забрёл в чащу совсем недавно. Он уже отгородился от мира, но ещё пронизан ощущением его Божественности и готов поклоняться молнии, ручью, Солнцу. Кто-то уже начал догадываться, что поведение окружающего мира, то есть природные явления, обусловлены некой невидимой могучей силой, с которой следует обращаться осторожно и почтительно, и стал ассоциировать её с разного рода духами.

А кто-то оказывается способным внимать Божественному Глаголу и внятно передавать услышанное другим.

И как бессмысленно утверждать, что могучий дуб посреди поляны имеет больше прав на существование, чем цветущие под ним одуванчики и ромашки, так невозможно определить единственную религию, предав анафеме и искоренению другие. Все религии – память о едином Боге и путь к единому Богу.

Утверждение, что религии возникают из страха перед суровой Природой, как и формула «религия – опиум для народа» всё ставят с ног на голову, меняя местами причину и следствие. Как вешки, выставленные вдоль дороги, чтобы не забыть о Начале, об истоках, религии в своём естественном разнообразии нередко являются тем единственным веществом, которое способно собрать воедино распадающееся сознание.

Интенсивно развивающийся человек не может долго питаться соками одной религии. Сила развития Духа неизбежно выталкивает его за рамки исходных представлений, и чем больше он узнаёт, тем шире перед ним открываются горизонты. Максимальное усвоение религиозного опыта приводит к его полному синтезу, и наступает момент Истины, момент нового открытия единого Бога. Наверное, это случается с человеком вблизи вершины, (с которой, кстати сказать, легко скатиться вниз), и оглядываясь назад, на уже пройденные петляющие извилистые тропы, по которым бредут его братья, он с полным правом может воскликнуть: не торопитесь, не сталкивайте друг друга, вы все в своё время придёте на верх, и перед вами откроется бесконечность, пока не видимая для вас!

… … …

Со мной случилось совсем другое. Сама того не ведая, я перескочила через несколько или через много ступенек, и, скорее всего, это не произошло бы, будь моё сознание узко религиозным. Может быть, и всему нашему народу суждено пройти через атеизм, чтобы с чистого листа уверовать в Божественность мира, а не отдельных его явлений или личностей.

Чувствую ли я себя на вершине? Нет. То есть может быть и да, но меня не оставляет ощущение, что проникла я сюда контрабандным путём и устроилась на каком-то крохотном выступе, как в детстве над морем. Удержусь ли? Не знаю. Знаю только, что для этого нужно очень много сил. Зато я могу успеть рассказать тебе, что отсюда видно.

Здесь нет религии как таковой. Даже если бы она возникла, как сплав, как синтез всех религиозных представлений и знаний и сводилась бы к поклонению единому Богу, как воплощению Добра, Милосердия и лучезарного Света, осталась бы непреодолимой пропасть между Ним и человеком, между человеком и миром. Непременно остался бы и Дьявол, специально изобретённый человеческим умом, чтобы хоть как-то объяснить, почему всесильный и всевластный Бог допускает неимоверные безобразия, то есть осталась бы необходимость бороться с коварством и злобой тёмных сил. Осталась бы возможность для Ума относить к тёмным силам всё и всех, что и кого он сочтёт неугодным. То есть – война. Опять – война!

Война всегда до тех пор, пока существует хоть одна деталь, хоть один элемент мира, пусть даже самый крохотный и кажущийся ничтожным, который мы отвергаем в нашем сознании.

Отождествление Мира и Бога означает, что мы принимаем Мир таким, каков он есть, и, признавая непостижимость Бога, невозможность увидеть своим ограниченным зрением Его Лик, видим Его во всех Его Божественных проявлениях, а потому мы избавлены от ненависти, от привычки к противостояниям и противопоставлениям.

Мы понимаем, что нет чужой судьбы, чужих детей, чужих народов, чужих территорий. Понимаем, что нет виноватых – есть заблудшие, слепые, не успевшие открыться и тяжёлую обязанность судить и обвинять заменяем обычаем жалеть и прощать.

Отпадает и необходимость в религии, как в поклонении чему-то или кому-то единственному. Остаётся только Божественная сущность – начало и предел всех миров, и великий Божественный закон – источник и причина гармонии и совершенства Мира.

Закон этот не может быть нарушен. Если где-то случается сбой, с абсолютной неизбежностью происходит восстановление – нивелируется то, что чрезмерно развилось и тем способно разрушить устойчивое равновесие, и, напротив, усиливается оказавшееся угнетённым. Всё, что входит в противоречие с Божественным Законом, сметается с неумолимостью рока, и то, что мы склонны воспринимать, как возмездие, на самом деле не гнев БОГА, а непреложность и неумолимость Божественного Закона. Нет такой хитрости, которая могла бы этот Закон перехитрить, нет такой мудрости, которая позволила бы Его обойти. Если порой создаётся впечатление, что игра в прятки с Богом удалась, это просто означает, что нам известна не вся правда или для правды ещё не пришло время, не пробил час Истины. Закон универсален и в полной мере применим к цивилизации в целом, к отдельным народам и к каждому из нас, то есть наши ожидания могут быть оправданы лишь в той мере, в какой они подготовлены всем ходом предшествовавших событий и всеми особенностями взаимоотношений с окружающим миром. Вода не закипит, если её не подогревать. Пшеница не вырастет, если не возделать почву и не бросить в неё зёрна. Если мы предаёмся греху, наши мольбы о счастье лицемерны и бесплодны. На что мы можем рассчитывать, не прилагая усилий?

Помню, однажды Антоша решил похвастаться своим открытием – обнаруженной им в горах пещерой. Вначале мы шли неприметными тропинками, потом карабкались по отвесной скале, пробирались через забитый глиной и щебёнкой лаз. Когда грязные, в порванной одежде, с ободранными коленками, мы добрались, наконец, до «Чуда» (так назвал пещеру Антон), я мгновенно забыла о наших злоключениях. Мы попали в сказку. Высокие, теряющиеся в свете фонарей своды, сверкающие кристаллической чешуёй сталактиты и сталагмиты, тихий звон капель в мягкой, всё поглощающей тишине, и чёрное озеро, уходящее в глубину горы, наверное, к ещё более неожиданной таинственной красоте.

Нам повезло. Но разве повезло бы, если бы у нас обоих не было синдрома дорог, если бы горы не были для нас вторым домом, если бы мы не преодолели сопротивление материала?

Понимание обусловленности, а, следовательно, неотвратимости или, напротив, невозможности свершения определённых событий, казалось бы, должно вести к мрачнейшему фатализму, и возможно, так бы оно и было, если бы не два великих Божественных дара, полученных человеком в Эдемском саду. Это Мысль и Воля.

Наконец-то я могу воспеть и восславить мною же обруганный и обвинённый во всех смертных грехах Интеллект!

Нельзя понять его роль и значение, не ответив на вопрос, была ли у нас возможность, вероятно ли в принципе, находясь в состоянии естественной гармонии с миром, не покидать подножия горы, не устремляться к вершине? Поскольку эволюция – способ Божественного бытия, ответ на поставленный вопрос может быть только «нет!», и это сразу проясняет, упорядочивает, обосновывает наше отношение к Интеллекту.

Надкушенное Адамом яблоко не было случайностью, и сколько бы он ни возвращался к райским кущам, всякий раз с ним происходило бы то же самое.

Легко могу представить себе нас, толкущихся у подножия горы в начале времён. Мы ещё чувствуем интуитивную связь с миром, но уже смотрим на него, как на нечто огромное, враждебное, полное опасностей. Впереди – неизвестно куда ведущий путь, на который нас подталкивает распрямляющаяся пружина эволюции…Тут ещё пока не поиск смысла, не устремлённость к вершине и свету, а суровая необходимость выжить. Кто поможет выстоять, где, в чём черпать силы для преодоления собственной беспомощности?

И тут мелькает Мысль! Первая – робкая, неуверенная, но несущая Надежду, и хоть чуть-чуть освещающая путь подобно лучу фонарика в темноте. Использовать камень! Великое открытие, дающее возможность самостоятельного дела, несущее радость и уверенность в себе, первое в цепи потрясающих идей и открытий. Огонь, железо, обожжённая глина, колесо, рисунки, буквы…Как тут не вскружится голова?

Сдержать могучую поступь Интеллекта невозможно. Приходят великие умы, многогранные таланты. Они рассыпают открытия, словно волшебники, вынимающие горстями подарки из своих никогда не скудеющих запасников. Философы с крутыми лбами слово к слову, формула к формуле пытаются создать вразумительную картину мира. Зодчие возводят дворцы и храмы. Учёные настойчиво и терпеливо, шаг за шагом, день за днём, прокладывают тропинки – ниточки бесчисленных наук. На Земле остаётся всё меньше «белых пятен», начинается освоение Космоса…. Но прямо пропорционально активности Интеллекта растёт вероятность нашего самоуничтожения.

Равновесие между человеком и миром в большей или меньшей степени поддерживается до тех пор, пока недостаток знания Божественного Закона Интеллект восполняет интуицией, просветлёнными состояниями сознания, хранящейся в религиях памятью и Боге, Искусством, питающимся из духовных источников. Как только Ум начинает превалировать, главенствовать, подавлять остальные сферы сознания, наше видение мира становится настолько ограниченным, что мы теряем из вида главный ориентир и устремляемся к ложной вершине Научно-Технического Прогресса. Глубинное противоречие между естественными законами Мироздания и искусственным характером цивилизации грозит стать несовместимым с самим понятием жизнь, что может привести к отторжению чужеродной эрзац-ткани. Надежда, что в критический момент удастся сбежать на другую планету иллюзорна, ибо где способно выжить эгоцентричное бездуховное существо, за короткий срок превратившее в пустыню райский уголок Вселенной? В этом случае человек терпит полное поражение, расписывается в неспособности при самых благоприятных условиях жить в гармонии с миром и творить подобно БОГУ, в неумении использовать собственный трагический опыт, и сам свидетельствует, что вся наша история – тяжкий сон без пробуждения.

Про этот сценарий ты сказал бы, наверное, что он наиболее вероятен, потому что реалистичен. И я ответила бы тебе: «Ты прав, как человек, который, проснувшись тёмной ночью, вздыхает: нет ничего, что предвещало бы рассвет». Но разве не прав тот, кто, глядя в такую же темноту, замечает спокойно: нет ничего, что могло бы остановить рассвет?

На происходящее лучше всего смотреть с точки зрения Эволюции.

Сейчас Интеллект необуздан, горяч, иногда тупо упрям, импульсивен, к тому же великий путаник, но разве не то же самое мы можем сказать о молодом талантливом человеке, которому надо «перебеситься», чтобы жизнь его и творчество вошли в спокойное русло? Интеллекту нужно повзрослеть. Он уже достаточно силён, чтобы противостоять миру, бороться с ним, пытаться его покорить, однако недостаточно мудр, чтобы не делать этого. Он обладает достаточными средствами, чтобы бесчинствовать на планете, но знания его слишком недостаточны, чтобы не противоречить Божественному Закону. Впечатление, что наша планета задыхается из-за слишком сильного развития Интеллекта и создаваемых им технологий верно, если смотреть на ситуацию со стороны естественной гармонии человека и мира. Если же взглянуть со стороны осознанной гармонии, то есть со стороны Золотого Века, совершенно очевидно, что многое из того, что загромождает и уродует Землю сейчас, представляет собой лишние детали, признаки болезни роста. Когда условия существования именно благодаря усилиям Интеллекта станут равномерно комфортными, а системы связи, информации, просвещения совершенными, отпадёт необходимость в мегаполисах, в бесконечных перемещениях огромного количества людей и связанного с этим безумного количества транспорта. Использование звёздной и солнечной энергии избавит Землю от теплового шока, а её поверхность от электролиний. Вместе с бесконечными линиями автодорог они исчезнут с лица Земли, как исчезают белые нитки на законченной работе портного. Архитектура перестанет быть тяжеловесной, раздавливающей и бронирующей почвенный покров, поглощающей огромные пространства. Страстное желание вырваться из плена прямого угла, окунуться в потоки воздуха и света, уже сейчас обозначенное в геодезических куполах Бакминстера Фуллера, плавучих городах Поля Меймона, многоярусных – Ионы Фридмана, в бионике, в идеях мобильной архитектуры, будет осуществляться не при помощи обычного или преднапряжённого бетона, стекла или кирпича, а путём выращивания саморазвивающихся по определённой программе конструкций из органических и кристаллических материалов со способностью нарушенных звеньев к регенерации и саморегулированием климатической устойчивости. Земля будет свободно дышать. Рождённые, чтобы жить под открытым небом и дышать ароматом лесов, мы будем строить селения, не нарушающие Божественный пейзаж. Вмешательство Интеллекта будет почти незаметным. Уровень устойчивости ноосферы будет определяться степенью близости её компонентов к естественным материалам и процессам, и там, где сольются искусственные замкнутые круговороты природных экологических систем, не нарушая при этом Божественного миропорядка, будет вершина технологических достижений. Ибо нет и не может быть ничего прекраснее, чем живые цветы на лугу, чистая вода в роднике, не замутнённые промышленными дымами краски восхода. Тугие узлы линейного мышления при расширении сознания развяжутся сами собой. Многое из того, что нашему ограниченному Уму кажется сейчас важным и значительным, на что мы реагируем болезненно и страстно, чего тайно или явно жаждем, – слава, власть, престиж, богатство- растворятся, как некие фантомы воображения, изыски выхолощенного Интеллекта. Окажется, что большая часть из того, чем ныне заполнена наша жизнь, не имеет реального смысла и внутреннего оправдания. Бесцельные поступки, ничего не значащие и никого не интересующие фразы – мусор, под которым безнадёжно погребены живые слова и искренние чувства. Окажется, что у нас извращённое представление о бедности и богатстве. В далёком будущем ребятишки, попав в музей древности, демонстрирующий жильё двадцатого века, будут сочувственно восклицать: «Бедные! Как много у них было вещей!» Критерии ценности, значимости, необходимости вещей, поступков, явлений будут совсем иными. Всё, что в нас сегодня задавлено ложным тщеславием и бесплодной борьбой, распрямится, расцветёт. Ясновидение, телепатия, свободное общение с Космосом, умение летать, как птицы, и плавать, как дельфины, не будут в диковинку. Сухой остаток жизни, который мы в конце своих дней кладём на весы Истины и Любви, будет значительно больше, чем сейчас.

… … …

В этом году долгая, невероятно долгая для здешних мест осень, без унылых затяжных дождей и резких температурных перепадов, словно мне в подарок, хоть я и не знаю, за что. Природа каждый день грозится прервать это чудо . Солнце, безжизненное, тусклое, садится в серые непроницаемые тучи, будто прощается с нами надолго, но наутро это кажется не более, чем весёлыми кознями. Ослепительно чистое, оно выплывает из-за просветлённого горизонта, вновь обещая тёплый день с ласковым ветром, напоминающим о весне. И мне, точь-в-точь как глупой вербе у реки, по ошибке распустившей свои сиреневые почки, тоже хочется расцвести…

Правда, сейчас я уже редко хожу на прогулки –большую часть времени провожу в своей любимой мансарде.

Я почти никогда не сижу за письменным столом. Забравшись вот как сейчас с ногами в глубину пожертвованного отцом старого «вольтеровского» кресла, я умудряюсь в таком положении читать, писать, вязать, размышлять и уж, конечно, если меня настигнет сон, дремать. Однажды перед рассветом, когда окна уже становятся серыми, мне лень было перебираться на кровать, я закрыла глаза и оказалась там – не знаю, в каком веке, и не то в городе, не то в деревне, не то в разросшемся моём саду. Легко поднимаясь на высоту, с которой всё видно, как на ладони, я с радостным удивлением разглядывала разворачивающуюся передо мной картину. Туман висел над землёй, но уже почти оторвался от её поверхности, находясь в том состоянии прозрачной невесомости, которое близко к исчезновению. Ещё не отделившись от земли и уже устремившись в светлое небо, он будто соединял в одно целое и огромные, размером с секвойю, деревья с тяжёлыми плодами, и разделённые песчаными дорожками густые высокие травы, и многочисленные – от малых, сливающихся с живой вязью зелени, до величественных, взметнувшихся над сравнительно открытыми пространствами, – сооружения, которые словно парили над землёй, удерживаясь от свободного полёта лишь редкими стройными опорами. Голубели сонные озёра, дремали фонтаны, чётко вырисовывались квадраты и овалы площадей. Стояла тишина, только чуть звенел, пробуждаясь, птичий гомон. Но вот туман рассеялся, небо поднялось и стало нежно-розовым, первый луч выкарабкался из-за горизонта, пронёсся над землёй в своём стремительном золотом полёте. Едва слышимые звуки чистой мелодии наполняли воздух, словно позванивала листва или тихонько напевала, просыпаясь, сама земля. Постепенно в эту мелодию вливались лошадиное ржание, птичий щебет, людской говор, лай собак. И совсем как в деревне или на Севере, эти разнообразные звуки, не нарушали тишину, не тревожили её, прохладную, цельную, нерушимую, как синее небо…