Я почти с удивлением думала, какой хорошей была наша жизнь. И эта жизнь оказалась под угрозой из-за одного жадного негодяя, который лез в чужие дела. Никогда я так сильно не ненавидела этого Паркса.
Дверь в комнату Амати была полураскрыта. Сидя на полу, Амадео исповедовался Ранвиру:
– То, что отец мой австриец, ещё полбеды. Он был видным офицером полиции – вот что плохо. Певцы и певицы отказывались работать со мной, демонстративно отворачивались…
Я закрыла дверь и ушла. Пусть эти двое утешают друг друга. А Амадео, или как там его по-настоящему зовут, мог бы не платить вымогателю, а честно рассказать труппе. Я уверена, что наши артисты отворачиваться бы не стали. Даже Роберто.
День был плох и тянулся долго.
Элизабет с деланной беззаботностью облачилась в костюм Зельмы и предстала очам гостиничной хозяйки.
– Миссис Бредли не узнала меня на сцене – пришлось ей показаться в сценическом наряде.
Я улыбнулась. Хозяйка была красивая седая дама, не такая чопорная, как большинство англичанок, Лиззи ей, кажется, симпатизировала и пригласила на вчерашнюю «Итальянку». Хозяйка была довольна и за ужином преподнесла Элизабет и мне по стаканчику местного пойла.
Я с трудом произнесла:
– Thank you!
Чудовищный язык!
Я вышла на улицу. Серое небо нависало над мрачным городом, и я думала: как прекрасен мир. Небо прекрасно синим, голубым, серым, с солнцем и звёздами, с тучами и перистыми облаками. Прекрасен зной, дождь, ветер. Прекрасен каждый листик и каждое стёклышко. Жаль, у меня нет таланта, чтобы облечь в стихи или музыку свой восторг перед красотой и прелестью вселенной. Жизнь – это счастье.
Я давно не верю в искусственного бога христианства и восхищаюсь мудростью и душевной чуткостью древних, умевших видеть божественность в каждой травинке, населять нимфами каждый ручеёк. Если есть в мире бог – это природа, если есть действительно правильная религия – это умение радоваться жизни самому и нести радость другим.
Как глупы те люди, кто противопоставляет разум и чувствительность, логику и интуицию, душу и тело! Они не соперники, а друзья, они должны сливаться в единое целое, дополняя и обогащая друг друга.
Дул холодный ветер, и он словно бы нёс с собой очищение. Я немного пришла в себя.
Стоя на ветру я вдруг вспомнила Петербург: это было три года назад. Дул такой же холодный ветер, Нева была покрыта льдом и мы с Роберто танцевали тарантеллу. Он воскликнул:
– Первый раз я танцую на воде!
Три вещи мне запомнились больше всего: этот танец на льду, поездка в обсерваторию и Казанский собор. В обсерватории было холодно, и Лев объяснил, что иначе нельзя: нагрев создаёт движение воздуха, которое затрудняет наблюдение. Так и сидят астрономы в холодных помещениях. Теплолюбивая Лал-баи изумлённо прошептала:
– Это подвиг! Подвиг во имя науки!
А Казанский собор запомнился своей красотой и историей своего создателя, о котором рассказывал Лев. Крепостной, раб создал это чудо… Как создали множество чудес рабы – мастера и философы Древнего мира. Семена таланта природа рассеивает по всем сословиям, и хотя на удобренной культурой и богатством почве им легче взойти, но и тощая земля бедноты не устаёт порождать удивительных людей.
К слову сказать, в России на улице было куда холоднее, чем здесь, в Англии, но внутри домов мы не мёрзли. Русские варвары лучшие архитекторы и строители, чем благородные английские джентльмены: их дома красивее снаружи и удобнее внутри. Ха.
Я сотни раз спрашивала себя: была ли я права тогда, в истории с Андреа? И отвечала: да. И не только потому, что я мстила за себя, но и потому, что защищала саму любовь, оскорблённую его притворством.
Я снова спрашиваю себя: правильно ли мы поступили сейчас? И отвечаю: да. И не только потому, что имеем право защищать себя и своих друзей, но и потому, что действовали во имя справедливости.
Глава 6.
Рассказывает Элизабет Бёрк, известная также как Мак-Генри.
После воскресенья мы все ожидали худшего, но в понедельник спектакль прошёл гладко. M-lle Пернэ была великолепна, мужчины тоже; даже жалко было, что они так стараются ради этих ограниченных и грубых англичан и шотландцев. Компанию мне составляли, кроме не занятых в спектакле певцов и доньи Лус, хозяйка гостиницы (это я её пригласила) и слуги. Я шёпотом объясняла хозяйке непонятные для неё моменты. Синьора Тереза, тоже шёпотом, сказала:
– Жалко, что партию жреца исполняет Имолезе. Если бы пел месье Рауль, можно было бы изобразить Нурабада не злобным фанатиком, а строгим, но справедливым человеком. Имолезе же на это неспособен в силу общей гнусности натуры.
К сожалению, у Имолезе голос гораздо лучше, чем у мсье Сэрму.
Наконец, наступил прекраснейший момент этой оперы.
Дон Октавио, в простой светлой одежде, подошёл к краю сцены. Его лицо посветлело и приобрело значительность.
– Je crois entendre encore…
Всё слилось воедино: музыка и голос, стало подниматься вверх фонтаном радости и света, трогательным гимном любви. Ни ярости в нём не было, ни надуманности – лишь благоговейное удивление перед этим счастьем, ниспосланным свыше.
Всё-таки Октавио очень талантлив.
Прошло некоторое время, прежде чем зрители среагировали. Кажется, даже английских невежд проняло. Миссис Бредли повернулась ко мне:
– Так, наверное, ангелы в раю поют!
Всё дурное, грязное словно отлетело прочь.
Незадолго до конца спектакля слуга Рубины молча вышел из ложи. Он сидел с краю, и никто, кроме меня этого не заметил. Я вышла следом. Он сидел на банкетке и плакал.
– Если бы мой сын был жив… Он был бы чуть младше, чем госпожа или дон Октавио… Он мог бы так же петь…
Я попробовала прикинуть даты. Кажется, у бедняги плохо с математикой; «чуть-чуть» – это шесть или семь лет. Но понять его чувства можно.
На следующий день мы уезжали. Гобоист Каэтани, живший с Парксом в одной комнате, смог только сообщить, что «Артур в воскресенье ушёл и не вернулся». Раздражённый директор призвал меня в качестве переводчицы и стал выяснять у хозяйки, что она видела и что знает. Хозяйка ничего не видела и ничего не знала. Поскольку ехать в Эдинбург было всё-таки надо, синьор Петрич велел Каэтани собрать вещи Паркса и оставил их на хранение хозяйке, дав ей за это хранение денег, и присовокупил к хранимому имуществу письмо. Я тоже оставила хозяйке немного денег, сообщила, в какой гостинице мы собираемся остановиться в Эдинбурге и просила дать мне знать, если будут новости.
Уехали.
В Эдинбурге предполагалось дать четыре представления: «Орфей и Эвридика», «Любовный напиток», «Искатели жемчуга» и «Бал-маскарад». Я первый раз в жизни должна была петь главную партию – партию Адины. Боже, помоги мне!
Глава 7.
Рассказывает Пол Эверсли.
В октябре 1874 года я гостил у майора Рейс-Моргана, вдовца моей сестры, в его поместье Браун-Хаус возле Карлайла. Погода была отвратительная: то дождь, то мокрый снег, то ветер. Жили мы уединённо, но эта уединённость мне даже нравилась.
Однажды в субботы мы с майором решили сыграть в бильярд. Не успели начать, как появился лакей:
– Мистер Паркс просит Вас принять его, сэр!
– Кто это? – удивился майор и ушёл в кабинет.
Я отрабатывал удары. Спустя некоторое время майор вернулся. Он выглядел мрачным. Мы стали играть. Неожиданно мой партнёр спросил:
– Пол, Ваша сестра писала Вам перед смертью?
– Нет.
Я был удивлён и внимательно посмотрел на Винцента. Он выглядел как обычно.
Вечером мы поехали в театр: заезжая труппа давала «Итальянку в Алжире». Я был настроен критически, но всё оказалось не так уж плохо. Я искренне наслаждался, чего нельзя было сказать о майоре. Он ничего не понимал ни в музыке, ни в пении, а внешний вид актёров его раздражал.
–Вы только посмотрите: жену бея играет хорошенькая куколка лет восемнадцати, а вожделеет он к даме, которой явно за тридцать. Это же просто неправдоподобно!
Мистер Марк Пауэлл, кузен и наследник майора, слушал эти сентенции и веселился:
– Но у этой итальянки прекрасное контральто!
– Ну и что? Моложе она от этого не становится!
Мистер Пауэлл хохотал, а я раздражался. Когда моя мать, теперь уже покойная, болела, мы прожили в Италии два года. За это время я выучил итальянский язык – поступок, безгранично удививший всю английскую общину – и приобрёл вкус к итальянским развлечениям. Замечания майора и смех мистера Пауэлла мешали мне получать удовольствие.
В воскресенье всё было как обычно. Вскоре после возвращения из церкви майор сказал, что хочет прокатиться, сел на лошадь и уехать.
Он не вернулся ни к файф-о-клоку, ни к ужину. Я начал беспокоиться.
Ночью вернулась лошадь.
Утром я разогнал слуг по всем адресам, по которым мог отправиться хозяин дома. Все слуги вернулись с неутешительными известиями; следом за одним из них приехал мистер Пауэлл:
– Вы думаете, случилось несчастье?
Я вывел из псарни лучшую собаку. Вчера вечером шёл дождь, и я не был уверен, что собака возьмёт след. Но Долли, умница, взяла.
Она привела нас к заброшенной мастерской Бейкера, ворота которой были полуоткрыты и снабжены надписью «продаётся». Мы вошли во двор и увидели, что посреди каких-то полуразвалившихся построек, гниющих досок и пустых бочек лежат два тела. Одна принадлежало моему зятю; второе – неизвестному молодому человеку.
Я пощупал – оба тела были уже холодными.
Плащ майора был распахнут, и виднелась прикреплённая к поясу кобура со старым армейским пистолетом.
Глава 8.
Рассказывает Пол Эверсли.
Я не первый раз видел смерть, в том числе и внезапную.
Люди суеверные даже считают, что наш род проклят: ни одно поколение Эверсли не обходится без какой-нибудь нелепой или трагической гибели. Брата моего деда отравила ревнивая любовница. Мой отец утонул. Из пяти его детей живы сейчас только двое: сестра Эдна и я. Брат разбил себе голову, свалившись с коня, сестра Вивьен, жена майора Рейс-Моргана, умерла при родах двенадцать лет назад, ещё одна сестра стала жертвой несчастного случая. Возможно, поэтому я первым пришёл в себя.
– Надо немедленно оповестить полицию. Идите за ней, Доркас. Мистер Пауэлл, Вы знаете этого человека?
– Первый раз вижу.
– Он приходил вчера, – неожиданно сообщил Доркас. – Майор приказал его выгнать.
– Да? Это очень интересно. Но идите же за полицией.
Мы с Пауэллом остались вдвоём.
– Странное дело, – заметил он. Похоже на дуэль. Но почему без секундантов?
Я подошёл ко второму убитому. Это был очень высокий, красивый молодой человек лет двадцати восьми – тридцати, с вьющимися светлыми волосами и славными английскими чертами лица. Ни в его внешности, ни в костюме не было ничего странного, эксцентричного; пальцы правой руки разжались, и из них выпал маленький револьвер. Этот предмет привлёк моё внимание: я взял его в руки и осмотрел.
Это был маленький, типично дамский револьвер, очень хорошего качества, с отделкой из бронзы. На маленькой бронзовой табличке было выгравировано «Вивьен от отца».
«Вивьен от отца»? Имя моей сестры на оружии, убившем её мужа? Какая странная усмешка судьбы. Случайность это ли нет?
Я был растерян. Имя «Вивьен» не такое уж частое, но и не уникальное. Такой подарок совершенно в духе моего покойного отца, но фамилии здесь нет.
Явилась полиция в лице крепкого, флегматичного молодого парня.
Он осмотрел тела, расспросил мистера Пауэлла и меня. Потом пришли слуги, перенесли тело майора в Браун-Хаус, а полицейский стал расспрашивать слуг. Я попросил разрешения присутствовать при допросе – полицейский не мог отказать джентльмену.
Другие слуги подтвердили сообщение Доркаса: этот тип приходил к майору в субботу утром, они о чём-то разговаривали в кабинете, а потом майор громовым голосом созвал лакеев и приказал вышвырнуть посетителя за ворота – что и было сделано.
О чём они разговаривали и из какого дупла вылез этот Паркс – осталось неизвестным.
В течение последующего времени мы с Марком занимались похоронами. Похороны прошли достойно; полиция ничего нового так и не узнала. Маленький револьвер не давал мне покоя, и я телеграфировал сестре Эдне. Ответ усилил моё беспокойство: Эдна сообщила, что отец каждой из троих своих дочерей подарил по изящному револьверу с дарственной надписью.
Не надеясь больше на помощь полиции, я стал сам наводить справки.
С разрешения нового владельца Браун-Хауса я познакомился с архивом майора. Архив этот был невелик: Винсент не отличался сентиментальностью и не любил копить бумаги. Только одно письмо, написанное почему-то печатными буквами, меня заинтересовало.
«Майор!
Я надеюсь, что Вы уже успокоились и как следует подумали. Я знаю достаточно, чтобы обратить Вашу репутацию в прах. Приготовьте сумму, о которой мы говорили, и приходите завтра в полдень в пустующий дом Бейкера, на выезде из города по Норд-стрит.
Берегитесь! Я знаю больше, чем сказал!
Артур Паркс.»
Шантаж? Но что дурного мог сделать майор Рейс-Морган, безупречный джентльмен?
Марк Пауэлл не мог удовлетворить моего любопытства: он был много моложе Винсента, и познакомился с кузеном только после его возвращения в Англию из колоний.
– Это было двенадцать или тринадцать лет назад. Я тогда был школьником, приезжал к родителям в Карлайл только на каникулы. Майору и его молодой жене меня представили, но видел я их редко. О смерти Вашей сестры узнал месяц спустя, когда прибыл домой на Рождество.
– У майора было оружие?
– Разумеется! И охотничье, и старый добрый армейский пистолет, который был при нём в день его смерти.
– А маленький револьвер? Ну, помните, который мы видели?
– Нет, не было. Если бы было, я бы удивился: это дамское оружие.
На коронёрском суде было сообщено, что из пистолета майора было сделано два выстрела. И два выстрела поразили этого Паркса или кто он там был на самом деле.
Дамское оружие стреляло один раз, и практически прямо в сердце майора.
По всем признаком выходило, что произошло взаимное убийство: «случай редкий, но возможный», как выразился коронер. Видимо, мой зять застрелил этого Паркса, потом спрятал оружие, но раненый успел перед смертью произвести выстрел.
Когда мы возвращались, мистер Пауэлл сказал:
– Вам может помочь мой кузен, Эдвард. Он женился в Ирландии на девушке низкого происхождения, отец в гневе прекратил с ним всякие отношения, и молодожёны переехали в Карлайл. Я вдруг вспомнил, что они были хороши с кузеном Винсентом и его женой. Сейчас Эдвард живёт в Эдинбурге.
– Это Паркс не местный, никто его не знает, – категорически заявила полиция.
– А в гостиницах вы искали? – спросил я почти безнадёжно. И, к своему немалому удивлению, услышал:
– Где?
Полицейский никогда не уезжал из Карлайла и не имел дела с гостиницами.
В такую наивность трудно было поверить, но я поверил. Иной человек может годами жить, не зная о вещах, которые соседу кажутся очевидными.
Мы стали искать вместе. В пятой по счёту гостинице седая, но бодрая хозяйка любезно ответила:
– Паркс? Да, был такой. Но исчез.
– ?
– Ушёл из номера и не вернулся.
Мы попросили рассказать подробнее.
– Несколько месяцев назад мне пришло письмо от какого-неизвестного мне иностранца. Не знаю, кто ему обо мне рассказал, но он желал поселить у меня целую труппу. Написал подробно, сколько мужчин, сколько женщин, какие номера нужны. Я и побаивалась – иностранцы ведь, и рада была – они всю гостиницу заняли, три кровати пришлось покупать. Приехали – я испугалась: чернявые все, как цыгане, кричат, руками махают, не по-нашему болбочут. Но заплатили честно, ничего не украли, разбили только одну чашку. Некоторые там по-английски говорили и переводили остальным. Одна девушка, ирландка, хорошенькая, и говорила грамотно, пригласила меня на спектакль, бесплатно. Никогда я раньше в это господское развлечение не ходила, а сходила – понравилось. Особенно первое представление, про девушку и этого, султана. Я потом говорю этой ирландке – а Вас почему на сцене не было? А она отвечает – была, играла служанку. Я не поверила. Так она одела служанкину одежду, парик, подошла ко мне – мать бы родная её не узнала! А вторая опера мне понравилась меньше, там только юноша очень хорошо пел – как ангел.
Я догадался, что речь идёт о знаменитой арии Надира, которую мне так ни разу и не довелось услышать.
– Вы расскажите лучше про Паркса, – попросил полицейский, чуждый искусству.
– Он у них вроде как музыкантом был. Англичанин. Высокий такой, с курчавыми волосиками. Перед отъездом в меня их директор прямо вцепился, а девушка переводила: мол, не видела ли я его, когда и куда он ушёл? А я ничего не видела! Вся гостиница в кои-то веки забита, мы с прислугой с ног сбивались. И все они день-деньской куда-то ходили и даже бегали. Вставали поздно, но мне мисс Элизабет сказала – это потому, что поздно ложатся после спектаклей.
– А когда он пропал?
– Да вроде в воскресенье… Но уехали они во вторник утром, а мне его вещи оставили и деньги, за хранение…
– Что?!
Вскоре мы смогли ознакомиться с вещами таинственного визитёра. К баулу было приколото письмо на итальянском языке:
«Синьор Паркс!
Весьма огорчён Вашим отсутствием. Надеюсь, что у Вас были важные причины, извиняющие Ваше поведение.
Мы едем в Эдинбург, в гостиницу «Олень и пёс». Если Вы не догоните нас в Англии – вынужден буду нанять другого человека.
Искренне Ваш,
Стефан Петрич.»
– Эдинбург – это не Англия, это Шотландия, – заметила полиция.
– Иностранцы не очень в этом разбираются, называя Англией всю Британию, – ответил я. – Для итальянца письмо слишком деловое.
– А директор у них не итальянец, – вмешалась хозяйка. – Мне мисс Элизабет сказала – хорват. Я удивилась – это вроде как по-французскому галстук, мне муж покойный говорил. А она объяснила, что это нация такая, которая первая начала носить галстуки, вот и получилось совпадение. Я подивилась: чего только в мире не бывает! В общем, – вздохнула миссис Бредли. – Они мне даже понравились под конец.
В бауле хранилась одежда, скромная, но хорошего качества, две газеты и шкатулка, с которой пришлось повозиться. Спасла положение миссис Бредли, пожертвовав свою шляпную булавку.
В шкатулке нашлись:
деньги;
дорогие часы с цепью;
записная книжка;
письмо от какого-то Майкла из Дублина;
портрет красивой девушки, по виду – итальянки;
завещание.
«Я, Артур Майкл Паркс, завещаю всё моё имущество обратить в деньги и оплатить из них мои похороны. Всё, что останется – отдать моему двоюродному брату, Майклу Льюису Парксу. Если, по воле божией, смерть настигнет меня в Британии, похоронить меня следует на протестантском кладбище в Дублине, рядом с родителями. Если же умру я в Италии – на кладбище в деревне Сан-Феличе-Новелла, возле Генуи, рядом с моей покойной невестой Джульеттой Гамба, по сцене Орсини.»
Подпись покойного заверили два свидетеля: Джанкарло Каэтани и Джорджо Банфи.
Хозяйка тоже захотела прочитать завещание и громко ахнула:
– Джульеттта! Как в романе! Это, наверное, её портрет, да?
– Вероятно, – ответил я. И пояснил, что Джульетта – довольно обычное итальянское имя.
– Однако завещание уже нарушено, – мрачно заметил полицейский. – Мы его здесь похоронили. А где этого Майкла найти?
Стали смотреть записную книжку. Там без особого труда отыскался Майкл, проживающий в Дублине на Истерн-роуд, а также миссис Л. Бёрк, проживающая в Дублине на Роуз-стрит. Кроме этих двух адресов, в книжке были какие-то цифры, значки, ноты и в самом конце – адрес майора Рейс-Моргана и описание дороги к его дому.
Эти результаты чрезвычайно понравились полиции и расположили её в мою пользу.
– Вы и про гостиницу догадались, и письмо директора прочли. Я бы эту тарабарщину иностранную никогда не понял!
Я ещё догадался посмотреть гостиничную книгу. И обнаружил, что Артур Паркс проживал в одном номере с Джанкарло Каэтани. Возможно, они даже дружили.
Я решил поехать в Эдинбург.
Глава 9.
Рассказывает Пол Эверсли.
Хозяин гостиницы «Deer and dog», мрачный набожный шотландец, совершенно не походил на общительную миссис Бредли.
– Сдать номер я Вам могу, но предупреждаю – вся гостиница забита какими-то иностранцами. Противные они.
– А они сейчас в гостинице?
– В основном нет. Пошли на свой богомерзкий спектакль.
За вознаграждение хозяин разрешил мне записать, кто где живёт.
Я занял простенький номер и пошёл по коридору второго этажа. Коридор был пуст и тёмен; лишь кое-где за дверями виднелся свет. Я подошёл к одной из светящихся дверей и поднёс свою свечу к номеру, а затем сверил со своим списком.
Тереза Ангиссола.
– Avanti!
Я вошёл. Синьора Ангиссола – я её сразу узнал – сидела в кресле у камина, закутавшись в меховой палантин, с книгой в руках. В соседнем кресле устроилась с шитьём вертлявая девица, по-видимому, служанка, при виде меня вскочившая и сделавшая реверанс.
Я представился и попросил разрешения задать несколько вопросов. Певица молча кивнула.
– Вы хорошо знали майора Рейс-Моргана?
– А кто это?
Так, понятно.
– А мистера Паркса?
Певица пристально посмотрела на меня.
– Вы имеете в виду нашего контрабасиста?
– А Вы знаете другого Паркса?
– Нет. Но я знаю, что у разных людей иногда бывают одинаковые имена.
Что ж, трудно спорить.
– Вы можете рассказать мне о мистере Парксе?
Синьора Ангиссола словно выдавливала из себя слова.
– Он пришёл к нам одиннадцать месяцев назад. Умерла наша музыкантша и моя добрая подруга Жюстин Пернэ… Точнее, она носила фамилию…
Губы певицы произнесли что-то немыслимое. Вроде «Шаривари»
– … но часто пользовалась sa famille de jeune fille [2]. Нужно было срочно искать человека на её место. Сначала пришёл один человек, имя которого, извините, не помню, но он у нас не прижился. Потом синьор Имолезе, – тут певица сделала неприятную гримасу, – привёл мистера Паркса. Кажется, они выступали раньше в одной труппе, но это лучше узнать у самого синьора Имолезе. Паркс работал добросовестно, поэтому когда в прошедшее воскресенье он не явился на репетицию, все очень удивились. С ним произошло какое-то несчастье?
– Почему Вы так думаете?
– Потому, что Вы пришли ко мне и расспрашиваете. Но вообще-то я первая задала вопрос.
– Да, мадам, произошло несчастье. Он убит.
Певица не высказала ни страха, ни сожаления, но явно оживилась. Странно.
– А кем?
Мне не хотелось дурно отзываться о своём родственнике, но пришлось.