– Были мы в Лукке, на фестивале… После спектакля пошли мы с Артуро и Джорджо Банфи в харчевню, а там местные на нас набросились с вопросом: у синьоры Ангиссолы настоящая фамилия или псевдоним? Джорджо сказал, что настоящая, он её паспорт видел, а я сказал, что нет: она приняла псевдоним в честь Софонисбы Ангиссола, своей любимой художницы, а потом взяла его официально, как фамилию. Не помню, кто мне это говорил. Тогда местные жители стали утверждать, что опознали в донне Терезе свою землячку, как бишь её… Не важно. Якобы она убежала из дома, и никто не знал с кем, в смысле – с каким мужчиной. Старик, её отец, был очень недоволен – дочери нет, зятя нет, внуков и наследников нет. Он умер спустя несколько лет, а дом его – нам потом показывали – и всё добро отошли, как выморочное, городу Лукке. И тут местные стали выяснять: будет синьора Тереза с городом судиться или нет. Мы им ничего сказать не могли. Мы даже толком не знали, действительно ли она эта… Вспомнил! Катарина Джулиани.
Я слушал очень внимательно.
– Спасибо, синьор Каэтани, Вы мне очень помогли!
– Рад, если так.
– А что Вы знаете о синьоре Кассини?
– Он римлянин. Из актёрской семьи – его мать до семидесяти лет на сцену выходила. Есть брат и сестра. Воевал за свободу Италии в рядах «тысячи». Вообще смелый парень. Прожил бурную жизнь, от которой уже утомился. Голос у него портится, фигура расползается, он ждёт – не дождётся, чтобы умер муж синьоры Аннунциаты. Тогда Роберто женится на богатой вдове и оставит сцену.
– Вы знаете про роман синьора Кассини?!
Гобоист захохотал.
– О нём знает вся Италия и несколько сопредельных стран! Луиджи хороший слуга, за хозяином пойдёт в огонь и воду, но словеса из него хлещут, как вода из хорошего фонтана.
Я вспомнил Луиджи Гоцци и не мог удержаться от смеха.
– Аннунциата Беккариа выступала как певица, потом вышла замуж за богача и оставила сцену. Они как-то встретились с Роберто, мирно попили шоколаду, как старые знакомые, а потом стали любовниками. Им помогает встречаться наша костюмерша, донна Джулия, они с Аннунциатой в каком-то родстве, но донна Джулия как раз помалкивает. Старик богач вроде бы тяжело болен, и три человека нетерпеливо ждут, когда он наконец умрёт: его жена, её любовник и Октавио Ларраньяга.
Я удивился:
– А он-то здесь причём?
– При том! Роберто – друг директора, и пока он в труппе – лучшие теноровые партии его. Октавио со скандалом вырвал себе Надира. Если же Роберто уйдёт – его партии переходят к Ларраньяге.
Действительно, как всё просто.
– А Ларраньяга честолюбив! Он мечтает о славе Мануэля Гарсиа, старшего, разумеется, потому что младший был басом, ха-ха! [4] Чтобы выбраться из своей Гватемалы в Европу, они с женой устроились прислугой на корабль, ибо денег на каюту у них не было! И для честолюбия есть основания: и голос хороший, и внешность.
У меня уже голова шла кругом от этих сведений. В коридоре послышался шум, дверь приоткрылась; появилась чья-то курчавая голова, озабоченная состоянием ноги «друга Джанни». Я воспринял это как знак свыше, пожелал синьору Каэтани выздоровления и ушёл.
Очевидно, представление закончились. Люди явно иностранного происхождения ходили и бегали по гостинице, выражая самые разнообразные чувства и желания на разных языках, преимущественно итальянском. Я прошёл к себе в номер и заснул.
Глава 12.
Рассказывает Пол Эверсли.
Утром я навестил доктора Пауэлла.
Он оказался худым и бледным молодым человеком, а его жена – хорошенькой пугливой козочкой. Мы обменялись обычными любезностями, а потом прошли в кабинет доктора.
– Мне жаль майора, – сказал доктор. – Он и Ваша сестра поддержали нас, когда мы с Софи поженились.
– Вам известны обстоятельства его смерти?
– Да. Софи рассказала. Сам я не мог поехать на похороны: мой пациент требовал неослабного наблюдения.
– Вы слышали когда-нибудь фамилию «Паркс»?
Доктор улыбнулся:
– Слышал многократно, и носили её самые разные люди.
– Я имею в виду Артура Паркса, музыканта?
– Вот о таком никогда не слышал.
Я помолчал.
– Как умерла моя сестра?
– Она умерла при родах.
– В самом деле? А мне сказали, что повесилась.
Пауэлл вздрогнул.
– Кто?! Кто Вам мог такое сказать?!!
– Неважно.
Он нервным движением потёр лоб.
– Важно. Важно знать, кто распространяет эти чудовищные слухи!
– А отчего умер мой племянник?
Пауэлл посмотрел на меня, затем отвёл глаза в сторону. Его тело явственно дрожало.
– Естественная смерть… Младенцы часто умирают от непонятных причин.
Тут мне стало страшно.
Глава 13.
Рассказывает Пол Эверсли.
Придя в себя и слегка успокоившись, я вернулся в гостиницу. По дороге обдумал всё услышанное. Неужели это правда? Неужели доктор Пауэлл покрывает убийство маленького ребёнка? Это чудовищно. Но объясняет всю эту мрачную историю. За исключением маленькой детали: револьвера.
В гостинице я первым делом навестил семейство Ларраньяга. Пресловутый дон Октавио был дома: он оказался красивым – даже слишком красивым для мужчины – молодым парнем и прилично говорил по-английски.
Ларраньяга практически повторил слова жены, но с существенным дополнением: жуткую историю рассказывала не парксов друг, а его жена, и в доме майора она была горничной. Что ж, как говорят в простонародье, понятно, откуда ноги растут.
Оружия у Паркса он не видел, но видел другое:
– Сеньорита Элизабет как-то странно смотрела на синьора Артуро, когда он спиной стоял. Объяснить на чужом языке я это не могу… не добрый взгляд.
Я откланялся и пошёл к Имолезе. Низенький бас был искренне расстроен.
– Мы познакомились в труппе Мелинти… Клоака это была, прости господи, выгребная яма, а не труппа. Ещё хуже этой. Артур собирался жениться на Джульетте, хористке… Дочь простого рыбака, носила вульгарную фамилию Гамба, на сцене представлялась Орсини. Я ещё сказал: что ты так поскромничала, назвалась бы лучше Борджа! Обиделась, дура. Все бабы дуры, а в особенности те, которые считают себя умными. Я тогда попал в тюрьму… за долги. Неловко получилось, знаете ли… Потом мы с Артуро встретились в Турине, выпили по чашечке граппы. Он сказал, что ищет работу. И так удачно получилось – не прошло и недели, как откинулась мадам Пернэ.
– Вы её не любили? – спросил я. Глупый вопрос, и совершенно бесполезный для дела.
– Да за что её любить-то было? Как раз такая дура, которая воображает себя умной. Таскалась бог знает где бог знает с кем. Например, была у неё связь с каким-то богатым индусом – в результате Жюстин обрела несколько превосходных драгоценностей и внебрачную дочь. Вы видели, какое ожерелье одевает Рубина на сцене? Когда исполняет партию Лейлы? Так вот, это не имитация, а настоящие драгоценности, и какие! Разумеется, Жюстин утверждала, что была замужем, но это явное враньё – вдов они сжигают. Да и потом уняться не могла – старуха уже, а спуталась с Каэтани, который её вдвое моложе…. Ну, не совсем вдвое, но у мужчин и у женщин время течёт по разному. А когда взяла дочку из пансиона, так стала делать вид, что стесняется.
Теперь понятно, почему синьор Джанкарло недолюбливает юную Рубину.
– Было ли у Артура оружие? Не видел. Что я делал в воскресенье? Молились в комнате у Джорджо Банфи, потом в карты играли, потом репетировали. Репетиция была – хуже некуда: Артур не пришёл, Ларраньяга и Амати фальшивили, девчонка устроила истерику: по мамочке, видите ли, тоскует! Так я ей и поверил! Все бабы, даже мать и дочь, друг друга ненавидят! Когда Тереза и Жюстин всячески целовались, они могли других обмануть, но не меня!
Последним был визит к Рубине. Сначала не мог найти её номер в списке, потом припомнил ту чудовищную фамилию, которую озвучила Тереза Ангиссола.
Уже знакомый слуга открыл мне дверь. В номере приятно пахло кофе, сваренным, как я сразу понял, на стоявшей тут же спиртовке. Хозяйка номера сидела в кресле возле камина, одетая в красный халат, украшенный белым и желтым кружевом. На её коленях с удобством помещалась белая с чёрными подпалинами кошка, уставившаяся на меня немигающими жёлто-зелёными глазами.
Рубина была очаровательна и в самом деле походила на драгоценный камень; всем известно, что смешение кровей противоестественно и очень вредно как для потомства, так и для общественной нравственности, но внешность Рубины Пернэ, казалось, вознамерилась опровергнуть эту очевидную истину. Возможно, впрочем, что за столь красивой вывеской скрывалась глубокая порочность.
В довершенье всего оказалось, что она медленно, но довольно прилично изъясняется на языке Шекспира.
– Синьора Паркса я знала мало. После смерти мамы я оставила сцену на время траура. Когда скончалась одна из наших певиц скончалась, а другая вышла замуж…
Полные губы тронула улыбка
– … это звучит странно, но такова жизнь – тогда дон Стефан попросил меня вернуться. Я не могла их подвести. Труппа мне как семья.
Поразительная наивность у такой взрослой девушки. Или она ловко притворяется?
– Майор Рейс-Морган? Нет, не слышала.
– Один из друзей мистера Паркса рассказывал мрачную историю об убийстве младенца. Мне говорили, что Вы при этом присутствовали.
Девушка медленно подняла на меня чёрные глаза. Они были прекрасны. В них можно было утонуть, и утонуть с восторгом.
– А, это тот, который вроде бы убил своё дитя?
«Вроде бы». Наконец-то нашёлся человек, который усомнился в виновности моего зятя.
Оказалось, что юная леди ведёт дневник. Слуга подал тетрадку в красной обложки, красавица полистала её и зачитала мне вслух интересующую меня запись.
«…Я была тогда горничной у жены полковника, миссис Вивьен. Она родила ребёнка, мальчика. Ночью мадам заснула, я сидела рядом с ней, как сиделка, и тоже задремала…»
Благодаря этому бесценному дневнику удалось установить дату и место события – супруги Ларраньяга ни того, ни другого не запомнили. Не удалось установить имена героев – Паркс представил своих друзей, но их имена мисс Рубина не записала и не запомнила. Неважно, не сотня же горничных была у моей сестры.
– Мне эта история сразу показалась странной, – добавила девушка, – и потом я поняла, почему. Некоторые люди, в том числе, к сожалению, и в моей стране, избавляются от дочерей, потому что не хотят давать за ними приданое. В России нам рассказывали про злого царя Ивана, который душил своих бастардов. Бедные люди иногда не хотят детей, потому что не могу их содержать. Но этот англичанин был богат, у него был законный сын – зачем ему делать такое злое дело?
Я с ней согласился, и согласился с удовольствием. Если бы не странное поведение доктора Пауэлла, я счёл майора оправданным. Этот Паркс мог попросту оболгать его, как оболгал синьору Ангиссола – нищие не оставляют в наследство домов, способных заинтересовать власти города Лукка.
Но оболгать английского джентльмена! Это ж каким негодяем надо быть!
– Ранвир! – прервала мои размышления девушка.
Слуга встрепенулся.
– Ты слушал наш разговор?
–Да, госпожа.
– Ты случайно не помнишь, как звали друзей мистера Паркса?
– Имя мужчины не помню, а женщину звали Мейбл. Она была горничной.
Этим мне пришлось удовлетвориться.
Я уже хотел выйти, как вдруг увидел нечто чудовищное. На гостиничном комоде стояла весьма оригинальная картина с инкрустациями; картина изображала женщину с довольно миловидным лицом и хорошей фигурой – но с ЧЕТЫРЬМЯ РУКАМИ! Двумя таинственная дама держала нечто вроде гитары, в третьей руке была раскрытая книга, в четвёртой цветок; фоном служило озеро с лебедями.
– Что это? – спросил я, не скрывая ужаса и отвращения.
– Это богиня Сарасвати, покровительница наук и искусств, а значит – моя патронесса.
– Какая мерзость!
– Мерзость?!
Девица, кажется, искренне удивилась. Она помедлила с ответом.
– А я так нахожу, что моя богиня гораздо красивее, чем тот бородатый идиотик, которого рисуют ваши христианские художники.
«Бородатый идиотик»?! Охваченный истинно христианским гневом, вышел я из этой обители идолопоклонников.
Глава 14.
Рассказывает Элизабет Берк, известная также как Мак-Генри.
Накануне исполнения «Любовного напитка» я буквально места себе не находила: во-первых, первый раз предстояло исполнение главной женской партии, во-вторых – беспокоила это история с Парксом и майором.
Но в самый день выступления я вдруг успокоилась. Выхожу на сцену не первый раз. К роли приготовилась. И даже если провалю её – не убьют же меня, в самом деле. В тот же день пришло письмо от миссис Бредли. Добрая женщина подробно описывала все события, произошедшие после нашего отъезда, и у меня словно камень с плеч свалился: полиция считает произошедшее взаимным убийством, а этот англичанин, который лезет с вопросами, вообще не полицейский, а брат жены Моргана. Теперь, если сыщик-любитель будет упорствовать – я ему расскажу про его сестру. И он заткнётся, дабы сохранить «честь семьи».
Наступил роковой вечер. Я вышла на сцену, вздохнула и … начала. Исполняла, может, без особого изыска, но нигде ничего не испортила. А когда добрались до сцены Адины и Дулькамары, месье Сэрму улыбнулся ободряюще, и страхи мои окончательно прошли.
Под предлогом «отметить выступление», собрала наших заговорщиков у себя, угостила вином и сообщила сведенья, полученные от миссис Бредли.
Очевидно, из-за переживаний проснулась на следующий день неприлично рано. Все остальные ещё отдыхали. Я позавтракала в гостинице, и в упоении от вчерашнего успеха, сделала глупость: взяла у хозяина адресную книгу и нашла адрес доктора Эдварда Пауэлла. Глупость имела продолжение: я пошла по указанному адресу. А потом встала перед дверью и спросила себя, стоит ли. Но дезертировать мне было не суждено:
– Лиззи, это ты? – спросил меня голос откуда-то сбоку.
Я повернулась и узнала Софи.
Вскоре мы уже сидели внутри и пили чай. Софи была явно рада встрече и с упоением рассказывала мне о муже, детях и доме. Я тоже была рада – Софи и её тетя, миссис Фергюссон, были единственными англичанами, которым я симпатизировала. Ну ещё, отчасти, миссис Бредли.
– Лиззи, – вдруг задала она вопрос, – сейчас у нас гастролирует оперная труппа, там есть певица, мисс Мак-Генри. Это ты?
Пришлось признаться.
Софи пришла в восторг. Оказалось, что её муж любитель оперы.
– Мы ходили и на «Орфея», и на «Бал-маскарад», и на «Напиток». Я на тебя обратила внимание, когда ты пела Оскара.
– Да, – подтвердила я без ложной скромности, – с партией Оскара я справилась отлично.
– И в партии Адины ты мне понравилась! Вообще-то, не следовало нам ходить в театр, – щебетала Софи, – совсем недавно умер родственник Эдварда, майор Рейс-Морган, нам надо соблюдать траур. Но мы не удержались – у нас так редко бывает возможность послушать хорошую оперу!
– Майор Рейс-Морган твой родственник? – поразилась я.
– А ты его откуда знаешь?
– У него была дуэль или что-то вроде с нашим музыкантом, мистером Парксом. Во всяком случае, их нашли убитыми друг напротив друга.
И я пересказала Софи то, что узнала от миссис Бредли и брата майорши.
– Так он её брат! Эдвард сказал просто – родственник. А тот, кого вместе с майором нашли – ваш музыкант? На похоронах никто ничего о нём не знал. А может, не сказали – вся эта семейка до сих пор мной брезгует. Только покойная жена майора относилась ко мне по-человечески. Когда мы с Эдвардом только поженились, я ничего про светские манеры не знала, и баре с удовольствием меня этим кололи – а Вивьен, напротив, подсказывала мне, что и как делать, даже книгу по этикету подарила. Хорошая была женщина!
А умерла страшно. У неё родился ребёночек, и потом очень быстро умер. А она…
Тут Софи смутилась.
– А она повесилась.
– Ты знаешь?! Семья это скрывала. Эдвард просил меня молчать, и я молчала.
– Знаю. Шило вылезло из мешка.
Софи закрыла глаза, потом открыла.
– Мы с Эдвардом ложиться собирались, когда прибежала горничная. Вивьен нашли повешенной…
Она затрясла головой.
– Даже вспомнить страшно!
– А она точно сама… Не мог её муж убить?
Софи посмотрела не меня с удивлением.
– Нет, – ответила она немного погодя. – Она сама. Вивьен оставила письмо.
– Письмо?!
На пороге комнаты стоял тот самый англичанин. Брат майорши.
Глава 15.
Рассказывает Элизабет Берк, известная также как Мак-Генри.
– Простите, дамы, но дверь была открыта, а вы разговаривали довольно громко. Здравствуйте. Вивьен оставила письмо? Перед смертью…. Перед своей смертью Винцент меня об этом спрашивал. Но я никакого письма не получал.
– Садитесь, сэр, – ответила Софи светским голосом. – Позвольте представить Вам мою подругу Элизабет Берк, она выступает под псевдонимом Мак-Генри. Лиззи, это мистер Пол Эверсли.
– Мы знакомы, – любезно сообщил англичанин.
– Ах да, Лиззи мне как раз рассказывала о Вашем визите в гостиницу. Письмо было, но оно было адресовано не Вам. Я не помню фамилии адресата, но это был судья из Индии.
– Судья из Индии?
– Я очень беспокоилась за Вивьен. Она, казалось, совсем не радовалась предстоящим родам, но когда ребёнок родился – оживилась, пришла в хорошее настроение. А когда он внезапно умер – сходила с ума от горя. Я просидела с ней весь день, пытаясь успокоить. К вечеру она вроде пришла себя, попросила принести бумагу и перо, написала письмо, запечатала и отдала мне, взяв с меня обещание отправить по адресу. Она сказала, что дала нечестные показания против одного человека, и сейчас хочет исправиться. Теперь я понимаю, что бедная Вивьен не хотела умирать с тяжестью на сердце. Я взяла письмо и ушла домой. Потом мы узнали о её смерти, я была в растерянности и совсем забыла про письмо. Потом стала делать уборку, нашла его и отправила.
– Вы совсем не помните имя судьи? А город?
– Ничего не помню. Я была в горе.
– Спасибо, мадам. А помните ли Вы горничную моей сестры?
– Помню. Её звали Мейбл. Такая была высокая блондинка, я ещё как-то подумала, что на месте Вивьен не стала бы держать такую красотку, муж может соблазниться. Но она искренне оплакивала хозяйку.
– Спасибо, – ещё раз сказал англичанин. С видимым усилием сказал.
И переключился на меня:
– В Дублине на Роуз-стрит живёт некая миссис Берк. Она Ваша родственница?
– Матушка. То есть мачеха.
Меня охватила тревога. Откуда он узнал? Но спрашивать бесполезно – ничего не получится, кроме унижений.
– А мистера Майкла Паркса из Дублина Вы тоже знаете? Он живет на Истерн-роуд.
– Нет.
– Это кузен мистера Артура Паркса, – неожиданно сообщил англичанин.
У Паркса кузен в Дублине! Вероятно, протестант. Это кое-что объясняет. По крайней мере, даёт намёк. Надо будет предупредить матушку и сестру.
Тут, чрезвычайно вовремя, пришёл муж Софи.
Глава 16.
Рассказывает Пол Эверсли.
– Доктор Пауэлл, тайное стало явным. Горничная моей сестры дала волю языку, и теперь об этих мрачных событиях, – я вспомнил гобоиста Каэтани, – знает масса народу не только в Британии, но и в чужих странах. Расскажите мне, что произошло на самом деле.
– Называйте меня Эдвард – мы же родственники, – он вздохнул.
– Во время беременности Ваша сестра странно вела себя. Перепады настроения, грусть – это естественно, но она почему-то несколько раз спрашивала меня, можно ли рассчитать время зачатия, и насколько точно. Роды прошли достаточно благополучно. Меня удивило то, что ребёнок не похож ни на одного из родителей – но так ведь бывает.
Он судорожно сглотнул.
– Когда я увидел ребёнка утром, то сразу понял, что он задушен, мне приходилось до этого видеть подобную смерть. Я говорил с майором резко, так резко, как никогда ни с кем не говорил. Он вынужден был признаться: один негодяй туземец изнасиловал его жену. Этот ребёнок родился от преступления. Майор взял ответственность на себя, уничтожил маленькое чудовище, которое со временем, несомненно, стало бы большим. Разумеется, я дал слово молчать.
Несколько минут мы сидели молча.
Бедная сестра! Так, значит, это негодяй шантажировал моего зятя не преступлением, а благим делом, воспользовался бедой, чтобы поживиться.
Я опять вспомнил про револьвер. Возможно, сестра пыталась воспользоваться этим оружием для самозащиты и оно оказалось в руках преступника. Однако среди людей, замешанных в этом гнусном деле, была только одна особа, имевшая отношение к Индии.
Сложность состояла в том, что особе этой в момент совершения преступления было 6 или 7 лет, но даже если бы и больше – совершить преступление она не могла, ибо была женщиной.
Но его мог совершить кто-то из её родственников, например отец.
Тем более что он по крайней мере однажды уже посягал на белую женщину.
Глава 17.
Рассказывает Лал-баи Шринивасан, известная также как Рубина Пернэ.
В дверь комнаты постучали, и вошла синьорина Элизабет.
– Ой, – сказала она, – я ошиблась дверью, хотела зайти к синьоре Терезе.
Синьора Тереза действительно живёт в соседнем номере, но мне показалось, что гостья лукавит.
За дверью послышался непонятный шум, следом появился ещё один незваный визитёр – неприятный англичанин, ходивший к нам с расспросами.
– Мадам, – сказал он, – у меня к Вам важный разговор.
– Я мадмуазель. Вы пришли поговорить о религии?
– Нет. Расскажите мне о своём отце.
– О моём отце?!
– Да, мадам.
Ну, раз просите – получите.
– Моего покойного отца звали Викрам Шринивасан. Он был индиец из касты кшатриев. Семья его была небогатой, чтобы содержать себя, мать и первую жену, он поступил на службу в Бенгальскую армию сипаев. Служил честно. Дослужился до звания джемедара – лейтенанта. Воевал в Крыму, где и познакомился со своей второй женой, моей будущей матерью. После Восточной войны он служил в Канпуре, где родилась я.
Я смотрела на англичанина. Говорит ли ему что-либо название «Канпур»?
– Мой отец был в числе тех солдат, которые подошли к резиденции свергнутого пешвы и спросили: «князь Нана Сагиб, ты с нами или с англичанами?»
Визитёр вздрогнул. Ага, проняло.
– Отец воевал на стороне повстанцев и погиб во втором сражении за Канпур. У Вас есть ещё вопросы?
– У Вас есть братья?
– Нет.
– Дядья, кузены?
– Все родственники мои со стороны отца умерли по разным причинам ещё до начала Великого восстания.
– Гнусного мятежа.
Я не успела ответить, как прозвучал, совершенно неожиданно, красивый женский смех.
– Логика высшей англосаксонской расы, – сказала Элизабет – это она смеялась, – положительно непостижима для простых смертных. Вы много рассуждаете о свободе и любви к родине – но вешаете и расстреливаете тех, кто борется за свободу и любит свою родину. Вы осуждаете испанцев за конкисту и русских – за раздел Польши, но столь благородные чувства не мешают вам захватывать и грабить чужие земли. Вы восхваляете Боливара и Костюшко, но если Костюшко – герой, то герой и Нана Сагиб.