После чаю Кулиш предложил Наденьке читать по-малороссийски и подарил ей свою тетрадку выписок из малороссийских песен, потом пелись малороссийские и славянские песни, но немного, и скоро все разошлись. – В воскресенье все утро Кулиш работал до Завтрака, списывал разные письма, стихи. После завтрака он сейчас же собрался; видно было, что он взволнован несколько. Простился он со всеми с искренним чувством, он был сильно тронут и благодарил за участие к нему; все простились с ним с самым дружеским чувством и пожелали ему от души доброго успеха его труду.
Он сказал, что на возвратном пути из Петербурга заедет к нам, если что-нибудь необыкновенное его не задержит. Мне кажется, он не думает заехать… Может быть, впрочем, я ошибаюсь.
Вскоре после отъезда Кулиша собрался и Иван. Он переехал к Троице, чтоб там заняться своим отчетом. Лучше этого он не мог придумать ни для себя, ни для мае. Бог да не оставит его!
Вторник, 21 декабря. На прошедшей неделе не было ничего замечательного.
После отъезда Кулиша и Ивана мы, т. е. сестры, принялись за работу для церкви в дальнюю деревню и только в неделю окончили ее. Отесенька и Константин занялись своими занятиями, а маменька говела. По вечерам чтения наши были вовсе не занимательные. Журналы невыносимо пошлы и скучны; повести в них до крайности дрянны; а журналистику решительно нет Сил слушать, до того все глупо, пошло, придирки их друг к другу подлы до отвращения. Особенно мы были избалованы неделю перед этим таким глубоко занимательным для нас чтением, как записки о Гоголе, его письма и т. д. – При такой бедности чтения мы вздумали перечесть «Ульяну Терентьевну» Кулиша, и она опять произвела на нас тоже неприятное впечатление, а в Константине, который читал в первый раз, даже отвращение. – Странный этот человек Кулиш, что за путаница у него в голове; разнородных понятий, а в душе разнородных стремлений! Мне кажется, это плоды смешения страстного малороссийского характера с влиянием польской жизни и, главное, Ж. Ж. Руссо, про которого он сам сказал, что это был его лучший друг в заточении. Он даже огорчился, что мы напали на безнравственность Руссо, и пробовал его защищать. И сам он, верно, считает такого рода отношения, какие выведены в «Ульяне Терентьевне», самыми чистыми и идеальными. Вот зло такого взгляда, которого, конечно, первоначальным распространителем был Руссо, этот соблазнитель душ, и который до нашего времени действует так пагубно под именами Ж. Занд и т. п. Что за отвратительное смешение чувств, что за утонченная чувственность, которая проникает во все святые чувства и отношения между людьми, и что за нелепость выставить ребенка с такими ощущениями взрослого и т. д.! Надобно отдать справедливость Кулишу, что он способен почувствовать свою ошибку, заблуждение, и почувствовав раз, он, кажется, способен от нее отказаться; силы воли у него на то станет, но не скоро может совершаться такое перерождение, иначе оно было бы не прочно.
В воскресенье (19 декабря) удивлены мы были нежданным манифестом в газетах. Все, особенно отесенька и Константин, прочли его с радостным волненьем; они уже радовались тому, что события, как кажется, против воли ведут наше правительство к совершению нашего долга, что от постыдного мира избавят нас сами наши враги, что события сильнее человеческой воли и т. д. Но между тем нельзя еще наверное сказать, чего предвестником этот манифест мира или войны. Он говорит о возможности и того и другого, и вот почему простые люди в недоумении и не знают, как его понять; но замечательнее всего то, что в манифесте как бы нарочно избегаются слова: за веру, за православных братии; ни одного изречения из Священных книг, точно как будто поднято другое знамя, как будто уже не существует первоначальной причины этой войны; и, конечно, государь торжественно в официальной нессельродовской ноте отказался уже от покровительства над православными христианами на Востоке, покровительства, которое непрерывно поддерживали в продолжении стольких веков так ревностно все цари русские и которое приобретено кровью русских. А теперь православный царь русский предает православие и мучеников за него в руки злейших их врагов, католиков, которые и теперь уже объявили в речи архиепископа Парижского крестовый поход на православие. – Конечно, западные правительства не стали бы теснить чуждое вероисповедание из одного фанатизма, у них для того слишком много равнодушия к вере, но им необходимо истребить православие, потому что это главная, может быть, единственная сильная связь миллионов православных христиан с православным царством русским, связь, придающая нам ужасающую их силу. Духовенство же католическое для своих корыстных целей преобладания через веру, отчасти, может быть, из фанатизма, не пропустит, конечно, такого случая и употребит все средства, допускаемые иезуитством для достижения такой цели. Протестанты с своей стороны наводнять несчастные земли славян, училища, монастыри; лжеучение, безверие, все соблазны Запада, всевозможные притеснения окружат наших несчастных братьев, и русские отдадут в этом ответ Богу, но да не допустит Бог до этого! – Я сама слышала, как говорил греческий митрополит, что католики хуже для нас турок. Турки убивают тело, а католики душу.