Ограниченная территория

Глава 8

Я редко думала о маньяках. Иногда, встречая новости о пропадающих людях, орудующих в Москве серийных убийцах и громких делах, я вздрагивала от ужаса и мысли о том, на что способны некоторые представители человеческого рода. Такие безжалостные факты заставляли меня принимать существование психопатов как должное – но я не зацикливалась на этой теме, считая, что в мире гораздо больше добра и хороших людей. Об этом я и старалась думать, воспринимая зло лишь как то, о чём надо помнить, чтобы остерегаться.

Однажды у меня с папой на этот счёт состоялся серьёзный разговор. Произошёл он холодным августовским вечером перед моим отъездом в Москву. Мне было семнадцать, я только поступила в университет и в связи с этим должна была покинуть родной городок. Эта беседа запомнилась тем, что подобные у меня раньше в основном были с мамой: она, всегда тревожась за меня, с самого детства объясняла мне правила безопасного поведения в обществе и с незнакомыми людьми; все наказы, подстерегающие опасности и меры их профилактики я к подростковому возрасту знала наизусть. Порою папа считал, что мама бывает излишне настойчивой с опекой,и, честно сказать, я была с ним согласна. Разумеется, отец не меньше неё желал, чтобы со мной ничего не случилось. Просто его подход был несколько иным – он активно и с энтузиазмом (не всегда уместным) учил меня навыкам самозащиты. И так было во всех аспектах воспитания: если с мамой я наряжалась, выбирала одежду, делала уроки, читала книги, вышивала, вязала и шила, а так же готовила и убиралась по дому, то папа отвечал за моё познание жизни колхоза, природы, походы на рыбалку, в поле и в лес. Когда ещё были живы бабушка с дедушкой – родители отца, мы частенько гостили у них в доме в Поздняково, и там меня научили всему: ухаживать за скотом, топить печь и работать на огороде (последнее мы, впрочем, и так нередко делали всей семьёй). Мама прививала мне любовь к книгам и учебе, воспитывала во мне терпимость, умение прощать, проявлять сострадательность, а папа старался сделать всё, чтобы его дочь выросла стойкой, храброй и находчивой в любой ситуации

Дело было в самих характерах родителей. Отец мой вырос в Поздняково. Типичный уроженец сельской местности, он был простым, непосредственным и приземлённым человеком: прямолинейным в суждениях, работящим, по-свойски душевным весельчаком. А ещё очень храбрым и сильным – учитывая то, как он любил пошутить, не всегда думая о словах, эти качества были ему очень кстати. Мне всегда нравилось умение папы находить счастье в самых обычных вещах: еде, хорошей погоде, общении с близкими и просто возможности жить. Его искренность и общительность притягивали к нему людей, а если обыкновение говорить то, что он что думает, оборачивалось неудобными ситуациями, то другой папин талант – умение сводить все в шутку – с лихвой компенсировал такой недостаток. Само собой, у него не обходилось без сигарет и крепких словечек, благодаря чему смутить меня трудно.

С мамой он познакомился однажды осенью на сборах урожая. Женщина, в которую он быстро влюбился, оказалась по профессии швеей и проживала в Красногорске в квартире блочного дома – куда папа и переехал после женитьбы на ней.

Мама была спокойной, уравновешенной и миролюбивой. С работы в ателье она ушла, когда появились дети. После рождения моих братьев и сестры – Саши, а затем Гриши с Леной – мама стала домохозяйкой и посвятила всю дальнейшую жизнь содержанию дома и воспитанию детей. Это она делала в лучших культурных традициях: знакомила с поэзией и классической литературой, попутно заводя разговоры о персонажах и устраивая их обсуждения (что позже помогало в написании сочинений по литературе), во время поездок в Москву водила в театры и музеи, рассказывала о знаменитых людях. Мама больше всех гордилась тем, что её младшая дочь училась в музыкальной школе и закончила её по классу фортепиано. Она всегда была готова выслушать и помочь дельным советом, никого не осуждала и не шла на поводу у чужих мнений, а ещё умела вдохновлять, учила принимать себя и слушать свои желания. Я считаю, что многом благодаря маме мы, четверо её детей, смогли успешно реализовать себя во взрослой жизни, а главное – стать счастливыми.

Я всегда гордилась своей семьёй, своими родителями – за то, что вырастили нас в любви и заботе. За то, что научили нас защищать друг друга и уважать, и за существование в душе оплота уверенности – в этом мире есть место, где тебя в любое время примут, выслушают и поймут. Хотя мамы уже нет в живых – виной тому стало последствие её гипертонической болезни, которой она страдала много лет, но в душе я ощущаю, что незримо она с нами. Как воспоминания. Как любовь, которая навсегда оставляет следы. А ещё у нас остался отец.

Я родилась значительно позже сестры и братьев и была незапланированным ребёнком – но, несмотря на это, родительской любви и внимания мне досталось сполна. И, скорей всего, чуточку больше – ведь Саша, Гриша и Лена росли втроём, а к тому времени, как мне исполнилось пять, они все покинули отчий дом, оставив меня расти в положении единственного ребёнка в семье. «Твои трое» и «Катя» – так говорил дядя Лёва, когда речь заходила про воспоминания о детстведетей моего папы. Я выросла с чувством полной защищенности, да и сама умела постоять за себя – поэтому, когда папа перед моим отъездом в Москву вдруг начал рассказывать мне о возможных опасностях, я очень удивилась.

– Папа, да всё нормально будет. Я уже не маленькая, я справлюсь. И ты, если что, отправляешь туда четвёртого ребёнка. С тремя первыми всё было ведь хорошо? Вот и насчёт меня вам с мамой не о чем беспокоиться.

– Ох, Катька! – отец, сидя со мной на кухне за столом, накрытым клеёнкой в клеточку, хлопнул себя по лбу. – Всё-таки Сашка парень, а Гриша с твоей сестрой держались вместе. Ты же…

– Пап, ну ты же всегда говорил, что уверен во мне, – жалобно произнесла я, притворно надувшись и откинув с плеч длинные (на тот момент до пояса) чёрные волосы.

– Да, в тебе я не сомневаюсь. Я сомневаюсь в других! В Москве много непорядочных, лживых людей. Они будут предлагать тебе всякие непристойности, могут обидеть…

– Пап, я использую захват, который мы с тобой учили, – смеясь, ответила я.

– Ой, Катя… А если их будет много?? А если…

– Папа, всё будет хорошо, не страдай паранойей, – я встала, обняла его и поцеловала в покрытую щетиной щёку.

– Мама то же самоемне говорит, – вздохнул он. – Даже она смирилась. А я…

Я сомкнула объятия ещё крепче.

– Ладно, – голос его потеплел, в нём послышались слёзы. – Мы будем тебя навещать. Хорошо, хоть Тим там будет за тобой присматривать.

Я согласно кивнула, решив не высказывать то, что уже тогда понимала: самой мне присматривать за Тимом придётся не меньше. У папы с моим другом сложились идеальные отношения: отец его просто обожал, а Тим, в свою очередь, считал дядю Сему «клёвым мужиком».

– Мне так непривычно понимать, что ты выросла! – охнул отец. – Моя самая маленькая дочь теперь тоже меня покидает… Казалось, ты только что была малышкой, играла в куклы, бегала в деревне по полю и путалась под ногами… А сейчас закончила школу и уезжаешь.

– Пап, я тебя очень люблю. И ведь я буду вас навещать. Всё будет хорошо!

Я понимала отца. Понимала, как ему было трудно отпустить во взрослую жизнь последнего ребёнка. И, думаю, папа заранее осознавал, что я не вернусь в Красногорск – они с мамой всегда говорили, что я «достойна большего». Так и вышло. И я всегда считала, что у истории той юной и наивной девочки Кати был счастливый финал. Почти девятнадцать лет, минувшие с момента того разговора на кухне, я прожила самой обычной жизнью. Со мной не случалось ничего экстраординарного. Студенческие годы, аспирантура, совмещаемая с должностью ассистента кафедры биологии в медицинском университете, затем счастливое замужество, защита кандидатской и работа в НИИ… Нашу с Антоном жизнь омрачало разве что невозможность иметь общих детей из-за генетической несовместимости, но мы давно с этим смирились. Одно время он даже предлагал вариант воспользоваться материалом донора, но я это категорически отвергла. Огорчал ли меня выбор никогда не быть матерью? Возможно, в глубине души – немного. Но, в конце концов, на нас род не прерывался – у Антона были ещё младшие братья, а мои старшие «сибсы» уже успели подарить отцу внуков. Несмотря на эти проблемы, я всё равно была счастлива. Мы были счастливы.

Кто знал, что всё так изменится?

Папа, может быть, ты?

Из всех способов отправить тебе послание, мне доступен только мысленный. Смешно,но у меня даже нет принадлежностей для письма. Максимум, что мне дают изредка – это научные журналы и книги в мягкой обложке. Его любимые, пап. Я стараюсь об этом не думать – ведь некоторые из них нравятся мне. Но всё равно, это не самоеплохое в сравнении с другими изданиями, что он мне приносил – сборниками своих трудов.

У меня тут много свободного времени, папочка. Большую его часть я провожу в размышлениях. Поначалу это было тяжело, но я уже привыкла. Всё снова и снова я пытаюсь придумать план спасения, и каждый раз это напоминает мне фазы жизненного цикла клетки. Иногда он не движется дальше интерфазы – это период клеточного роста, при котором клетка, подготавливаясь к делению, активно синтезирует матричную РНК, белки и другие компоненты. А если начинается-таки получаться что-то дельное, то оно проходит лишь до профазы митоза – когда конденсация хромосом внутри ядра давно завершена, а веретено деления сформировано. Но только совокупность представления своих действий с готовностью сил вовсе не ведёт к их миграции в точку осуществления. Я знаю, куда двигаться, – но этот путь никуда не ведёт, и как найти другой, я пока не имею понятия. А это значит, всё нужно продумывать заново.

Я постоянно говорю с вами всеми. С тобой, с мамой, с остальными. Даже с Гаврилюком, нашим начальником. Теперь я жалею, что иногда посмеивалась над ним… Мысленно, папа – чаще всего так. Лишь изредка – ночью, в темноте, либо находясь в душе, – я позволяю себе перейти на шёпот: когда мысли превращаются в слова, в них становится больше жизни. Кто-то посчитал бы это признаком сумасшествия, но я-то знаю, что всё ровно наоборот – только благодаря этим разговорам я всё ещё не сошла с ума. А говорить вслух, слыша свой голос,кто мог бы подумать, что такое обычное дело стоит ценить, словно воздух? Общаясь друг с другом каждый день, люди представить себе не могут, каково это – лишиться такой возможности, оставшись один на один с собой, в месте, где из собеседников – только психопат, навещающий тебя пару раз в месяц.

Мне остаются лишь обращения к вам. Они что-то вроде письма, личного послания, поэтому возможные ответы я могу только представить. Но каждый раз, как я думаю о каком-то конкретном человеке, я мысленно вижу его перед собой. Кого-то – более чётко, а кого-то – размыто. Тебя, папа, я сейчас представляю так, будто ты действительно сидишь рядом со мной на кровати. Держишь меня за руку, ласково и сочувственно улыбаешься, и свет от твоей улыбки отражается в карих глазах, которые так похожие на мои. У тебя стало больше седых волос и морщин, но ты всё в той же белой в синюю клетку рубашке и жилетке кремового цвета – последнем подарке мамы.

Ты говорил тогда, что на всё есть своя причина. Почему же тогда, папа, происходит всё это? Для чего оно вообще должно быть?

Я надеюсь, ты нашёл в себе силы жить дальше – после того, как ты узнал, что случилось со мной. Я верю, что у тебя сейчас всё хорошо. Сейчас ночь, и я могу сказать тебе вслух, что я очень сильно тебя люблю. Хочется верить, что сквозь ночь и расстояние эти слова долетят до тебя в твой сон, в подсознание, в душу. Слова твоей дочери, всё той же маленькой Катюши.

Ты дал мне всё, что смог, но то, чего ты боялся, случилось. Пусть даже через девятнадцать лет.

Отпуская меня в чужой город, ты высказывал опасения, но всё же, не мог знать наверняка, что с твоим ребёнком случится плохое.

Но как быть в ситуации, если ты знаешь это и всё равно не можешь помешать?

В моей ситуации, папа.

Часть 2

Глава 9

Май подошёл к концу, незаметно сменившись июнем. Всё больше становилось солнечных дней, а яркие краски бело-розовых яблонь и солнечных одуванчиков сменились на сиреневое изобилие и летящий изо всех щелей тополиный пух. На улицах столицы всё чаще встречались шумные компании детей и подростков, ушедших на трехмесячные каникулы. Тут и там слышался весёлый гам – люди радовались наступившему лету и хорошей погоде.

Что до нашего НИИ, то отдых всем здесь ещё только снился. Сезон отпусков, как правило, приходился на июль-август, а на первый месяц лета выпадала интенсивная работа, связанная не в последнюю очередь с сессией ординаторов и аспирантов, а у сотрудников, совмещающих должность со ставками преподавателей вузов, – ещё и со студенческой.

Третий этап итоговой аттестации ординаторов-выпускников, представляющий собой экзамен по патологии, должен был состояться двадцать третьего июня. Так что накануне, двадцать второго, им была назначена консультация, проводить которую поставили меня. И поэтому с трех часов дня я сидела за преподавательским столом в небольшой учебной аудитории главного корпуса, отвечая на вопросы без пяти минут (точнее, без двадцати четырёх часов) специалистов – группы численностью в восемь человек. Надев по такому случаю белую блузку с высоким воротником и чёрные брюки, теперь я изнывала от духоты, стоявшей в помещении, несмотря на открытые окна. Кондиционер здесь был сломан, и я жалела, что соседнюю аудиторию – большую по размеруи с наличием холодного механического воздуха – сегодня заняли. Впрочем, данные обстоятельства не являлись чем-то необычным: всего лишь досадные атрибуты учебно-рабочего процесса в тёплое время года, поэтому все, в том числе я, демонстрировали смиренное терпение – даже через час после начала консультации.

– Итак, мы с вами разобрали гетеротопные аритмии. Главное, не забудьте, что они возникают вне синоатриального узла. Иван Дмитриевич, я ответила на ваш вопрос?

– Да, – благодарно кивнул сидящий на первой парте русоволосый парень в очках.

– Хорошо. Кто что ещё хочет спросить?

– Екатерина Семёновна, можно уточнить насчёт мутагенов. Лекарства тоже к ним относятся?

– Смотря какие, Роза Руслановна, – я посмотрела на темноволосую кудрявую девушку с румяными щеками. – Некоторые – да. Как и вирусы.

– А интерфероны ведь антимутагены?

– Интерфероны, аминокислоты, такие как аргинин, гистидин, метионин. Запомните это все. А ещё витамины А, С, К, фолиевая кислота, ферменты и антиокислители: ионол, соли селена.

– Простите… – подал голос полный лысый парень в очках и бордовой рубашке. – Екатерина Семёновна, можно ли… уточнить про воспаление?

– Что конкретно про него? Сергей Семёнович, за два года мы столько раз касались этой темы, что вы все сможете рассказать её от и до, разбуди вас посреди ночи, – я невольно улыбнулась.

– Ааа, да это… Острая фаза. Ещё раз повторить, – поправив очки, Серёжа Зайцев посмотрел на меня с надеждой. За всё время, что мне приходилось вести у этой группы, этот парень не демонстрировал выдающихся способностей, но тем не менее был очень старательным, чем мне и нравился.

Я кивнула.

– Ну хорошо. Острая фаза. Ответ, основные биологические эффекты, белки. Записывайте все.

Когда я перечисляла основные биологические эффекты острой фазы, дверь аудитории приоткрылась, и я увидела, как в образовавшемся проёме появляется кучерявая голова Тима. Друг, заметив мой взгляд, широко улыбнулся, поднял руку и приветственно ей замахал. Я жестом попросила его подождать. Когда тот, смешно выпучив глаза и закивав, скрылся, я вновь повернулась к ординаторам, и рассказала всю тему до конца.

– Если ни у кого больше вопросов нет, тогда увидимся завтра на экзамене. Всем удачи, и помните – шпаргалки брать с собой бессмысленно. У председателя комиссии очень цепкий взгляд на такие вещи.

Как только за дверью скрылся последний человек, я, вытирая лоб взятой из сумки влажной салфеткой, увидела Тима, шествующего ко мне с самым важным видом.

– Ну здравствуй, – улыбнулась я. – Что ты тут изображаешь?

– Вы про что, Екатерина Семёновна? – притворно удивился он. – Я всего лишь хотел сообщить вам, что пришёл сдавать экзамен, и можете быть уверены – ни один, даже самый проницательный глава комиссии, не сможет уличить меня в имении шпаргалкой. Думаете, у меня опыта нет? Ошибаетесь, женщина. Я МГУ закончил. Пусть и не с красным дипломом, но и без красной задницы, по которой мне постоянно бы поддавали за списывание!

– Да ладно тебе, – я, убрав салфетку от лица, прищурилась и посмотрела на него. – Тим, ты и так был одним из лучших на курсе, а если бы тебя действительно били, то задница данного цвета была бы тебе обеспеченаза поведение.

– Как знаете, Екатерина Семёновна, – друг с важным донельзя видом поднял голову, изображая гордость. – Синяки я себе точно набил – под цвет диплома.

Я бросила салфетку в него и расхохоталась. Тим, увернувшись, тоже засмеялся, довольный собой.

– Ё-моё, у вас пекло, как в бане! – он прошёл в сторону раскрытого окна, выглянул в него, затем с ошалелым взглядом повернулся ко мне. – Нет, эту планету уже ничего не спасёт.

– Перестань, до глобального потепления ещё есть время, – я обошла стол, подобрала салфетку, выкинула её в мусорное ведро рядом с дверью и направилась обратно. – А вообще, ты прав. Жара невыносимая. На улице тридцать два градуса.

– Ага… а ты всё работаешь. Антоха сказал, ты сегодня трудишься в поте лица … оно и видно, – он указал на мусорную корзину, в которую недавно отправился влажный платок.

– Ох, Тим, лучше ты мне посочувствуй, – я устало села на стул, подперев голову руками. – На работе занятость полная. С утра в лаборатории, с обеда тут… Я даже не перекусывала. Надо сейчас зайти хоть чаю попить…

– Так я тебе и сочувствую! Потому и пришёл кое с чем, – расстегнув портфель, он принялся в нём копаться. – Это – для начала.

Передо мной появилась шоколадка.

– Спасибо, – я устало взяла плитку в руки и приятно удивилась. – Ого, та самая, с изюмом и кокосом! Где ты её нашёл? Это не Антон передал?

– Как ни странно – в буфете главного. Только заметил – сразу взял. Она единственная, которую ты трескаешь и не ноешь, что потолстеешь, – хихикнул друг.

– Вообще-то ною. Но от неё действительно не могу отказаться. Она очень… вкусная!

Тим вручая мне ещё и бутылку.

– Катюха, это просто вода – для спиртного сейчас не время.

– Да, я вижу, – с удовольствием сделав глоток, я раскрыла шоколадку. – Тим, ты большой молодец.

– Пустяки, – отмахнулся тот. – Ешь быстрее, а то растает. А вот у Антохи самого дела не лучше. Еле нашёл время со мной поговорить! Придётся мне, видимо, идти сегодня с Марго в филармонию…

– Чего?? – от удивления я чуть не выронила протянутую другу плитку. Тим, планирующий посетить культурное мероприятие, выглядел более чем необычно. – Тим, с тобой всё… мм…

– Хочешь спросить – не стукнулся ли я башкой об стену? – захохотал тот, беря угощение. – Нет, пока всё нормально, клянусь огородом твоего папы.

– Пока? Смотри мне, а то папе не понравится остаться без урожая.

– В общем, отдал мне билеты чувак из лаборатории сна, когда я там протестировал электроэнцефалограф. Сказал, что хотел пойти сегодня с девушкой, но выяснилось – не сможет.

– Вот как. Ясно. Надеюсь, ты не сказал, что этим он отлично выполняет свою работу? Название лаборатории соответствует воздействию на тебя классической музыки.

– Нет. Всего лишь согласился, что Чайковский благотворно воздействует на сознание. Но вообще, я сразу подумал про вас. Антохе такое нравится, а ты его жена, ещё и музыкальную школу закончила, значит – в теме. Ого! – Тим, достав телефон, посмотрел на экран. – Кого-то только упомяни… Антон вызывает! – сообщил друг. – По работе. Ничего интересного, но всё равно интересно! – он убрал телефон. – Ну что ж, надо идти. Он будет ждать в лаборатории.

– Тим, подожди, – я встала. – Я пойду с тобой.

Лицо его просияло.

– Ну тогда собирайся, Катюша! Может, вместе мы хоть ненадолго оторвём от работы Антохину задницу. Должен же человек хоть иногда устраивать себе перерыв. Вы оба просто загоняющие себя лошади!

После того, как я закрыла аудиторию и сдала ключ, мы спустились на первый этаж и двинулись в сторону наземного перехода в корпус отделафизиологии и биохимии.

– У меня, может, и найдётся вечером время. Но я не пойду одна.

– Я так и думал – надо было сказать Антону, что ты пойдёшь с Валей. Тогда он точно бы время нашёл. Кстати, сообщить это ещё не поздно!

– Да ну тебя! – я закатила глаза. – И ты туда же!

– Ну а вдруг не только Антоха любитель консерваторий? Я бы предложил Вальке чисто для интереса.

– Так предложи. У него, кстати, мама есть. Вот и сходят вдвоём.

– Думаешь? – Тим оценивающе посмотрел на меня. – А что? Пожалуй, попробую. Но при одном условии.

– Каком?

– Если Валёк спросит – ты не скажешь ему, что сегодня свободна.

И, увернувшись от моего тычка, Тим громко рассмеялся.

***

Дойдя до галереи с портретами учёных, мы стали свидетелями небольшого происшествия: в идущего впереди нас полного мужчину в твидовом костюме со всего размаху врезалась худенькая белокурая девушка. По всей видимости, она шла навстречу и каким-то образом не заметила впереди человека.

– Вы в порядке? Всё хорошо? – спросил, поднимая её, здоровяк.

Голубая джинсовая кепка, отлетевшая с головы девушки, приземлилась прямо к моим ногам. Подняв украшенный стразами головной убор, я шагнула к пострадавшей.

– Вот, держите.

Лицо его хозяйки показалось мне смутно знакомым. Одетая в белую футболку и джинсы с жилеткой (данный комплект вполне пришёлся бы по духу Марго), она была хороша собой. Длинные волосы цвета платины, красиво спадающие книзу крупными локонами, пухлые губы, нежная бело-розовая кожа и длинные чёрные ресницы, густыми рядами обрамляющие бездонные синие глаза.

Глаза, на дне которых плескалось что-то… непонятное. Сначала, когда девушка протянула дрожащую руку за кепкой, мне показалось, что это был страх. Но уже через секунду он сменился на нечто другое. Растерянность? Ярость? Равнодушие? Ощущение было такое, что все эти чувства одновременно смешались в ней в виде коктейля, плавающего под заледеневшей гладью двух больших лазурных озёр.

Мне отчего-то стало не по себе.

– Простите! Извините! Неля! А я тебя везде ищу! – прервал мои раздумья знакомый скрипучий мужской голос.

Заглянув за плечо девушки, которую по-прежнему поддерживал под руки случайный прохожий, я заметила спешившего к нам Андрея Петровича Циха. Халат его развевался на бегу. Одной рукой он придерживал готовые слететь с носа очки, а другой – активно махал, привлекая наше внимание.

– Простите… здравствуйте ещё раз, Екатерина Семёновна, Олег Евгеньевич…

Так значит, полный мужчина перед нами – это новый кардиолог клиники по фамилии Евсюков. Я слышала о нём вскользь, но лично до сегодняшнего дня не встречала. Но Нелю я по-прежнему не могла вспомнить.

– Всё в порядке, я её заберу. Я собирался с ней поговорить. Неля, пойдём…

Цих взял подопечную за локоть, но та неожиданно проявила агрессию. Не успел никто ахнуть, как Неля мгновенно врезала доктору наук локтем в живот. Судя по всему, удар был довольно сильным: небольшой, но острый локоть девушки вонзился доценту аккурат в солнечное сплетение. Согнувшись от боли, он не заметил, как драчунья стремительным шагом направилась прочь, в сторону главного корпуса.

– Неля… постой… погоди… – прохрипел Андрей Петрович и, по-прежнему не разгибаясь, поковылял за ней.

Мы, остолбенев, глядели им вслед.

– Ну чисто Ума Турман, – Тим, как всегда, первым обрёл дар речи.

Я посмотрела на него и заметила, как он поправляет на отвороте кармана футболки небольшой позолоченный значок в виде герба Красногорска (изображение серебряной колонны на красном трехгорье с растущими по бокам от неё деревьями) – недавний подарок Марго.

– Знаете, Чёрная Мамба. В фильме «Убить Билла» – друг изобразил руками фехтование и удары. – Все его видели.

– Чего это на неё нашло? – Олег Евгеньевич судорожно поправил пиджак. – На них… Она даже не видела, куда шла! Глаза, как у робота или зомби… Я это… даже не успел сказать Андрею Петровичу, что к нему шёл…

Растерянно потоптавшись на месте, кардиолог с по-прежнему недоуменным выражением лица сделал нам ладонью что-то вроде прощального жеста, развернулся и удалился.

Я, подняв брови, посмотрела на Тима. Тот, моргнув, кашлянул и покачал головой.

– Я её знаю. Эта девчонка на складе работает. И как-то раз я поинтересовался, не мешает ли ей такая прическа работать. Тогда она, походу, была в хорошем настроении. А то представляешь, каких бы я люлей отхватил!

– Да уж, – охнула я. – Опять пострадаешь за недержание языка.

Отогнав от себя непонятную тревожность, я мягко, но уверенно коснулась его плеча, направляя в сторону нашего дальнейшего пути.

– На самом деле я догадываюсь, чего она так, – не без ироничного веселья произнёс Тим, когда мы двинулись вновь.

– Даже боюсь услышать твои предположения.

– Да спит она с этим Цихом, – с видом умудрённого опытом мудреца заявил друг. – Любовники они, а сейчас поругались.

– О как. Кто тебе такое сказал?

– Об этом судачат везде, Катюха, ты не поверишь. Даже ты с Валей теперь не тема номер один.

– И давно ты стал бабкой, собирающей сплетни? – поинтересовалась я. – Тим, бросай, тебе это не идёт.

– Сам не знаю. Старею, наверное.

– Ага, песок сыпется.

Дойдя до лестницы, мы дружно, не сговариваясь, поднялись на второй этаж и направились налево по коридору.

– Я вижу, ты уже выучил быстрый ход в нашу лабораторию?

– Да, через второй этаж мимо твоего кабинета, Катюха.

Когда мы дошли до его двери, Тим на мгновение задержался. Взглянув на табличку, он задумчиво посмотрел на меня.

– Мне не даёт покоя одна мысль. Почему, если сложить вместе все твои инициалы, получится «БЕС»?

Я закатила глаза.

– Тим, это старый прикол. Ему уже лет двенадцать. Хотя нет, больше – это ж был один из твоих аргументов, когда ты объяснял, почему мне стоит обращать внимание на других парней.

– Да, мне это больно было видеть. Из-за существования лохматого футболиста Катюша вновь и вновь ударялась в страшную драму.

– Ага… но тогда я была подростком. Буйство дофамина и эндорфина, – улыбнулась я, сама понимая, что объяснение вышло натянутым. Я даже не задумывалась о том, что было бы, если мы с Антоном в итоге не сошлись. Осталась бы я одна или вышла бы за кого-то другого? Но на один вопрос я так и не нахожу в себе ответа: смогла ли бы я сейчас в любом случае спокойно общаться с ним?

Тим улыбнулся, но предпочёл промолчать. Хоть друг, бывало, и подтрунивал надо мной, он всегда понимал меня достаточно хорошо, чтобы знать, где нужно поддержать или не говорить ничего.

Открыв дверь пожарной лестницы и поднявшись ещё на два пролёта, мы оказались на площадке, откуда выходили две двери. Тим, не раздумывая, толкнул ближайшую.

– А про этот ход вообще мало кому известно, – подметила я. – Хотя через уборную редко кто предпочитает ходить.

– Кать, обычные пути не так интересны. Всегда хочется оригинальности.

– Точно. Я могла бы не спрашивать, – улыбнулась я.

Мы надели бахилы и накинули снятые с вешалки халаты, после чего Тим снова достал телефон.

– Марго скоро будет. Она поможет мне с диагностикой. Этот прибор лучше смотреть не одному.

Следом за Тимом я вышла в коридор с бело-голубыми стенами, где пол был выложен кафельными плитами. Справа и слева виднелись белые пластиковые двери с табличками. Хотя отделения нормальной и патологической физиологии официально входили в одну лабораторию, условное разделение всё равно существовало. Если «патологии», где преимущественно трудилась я, было отведено всё левое крыло первого и второго этажа, то «норма», непосредственное место работы Антона, занимала половину третьего этажа. В правой половине второго и третьего этажей нашего корпуса располагалась уже лаборатория биохимического анализа.

В середине коридора, свернув за угол, мы оказались в отсеке. В конце его было окно, а слева на стене – всего одна дверь без надписи. В неё мы и вошли.

Прямоугольное помещение средних размеров служило своеобразной помесью склада и диагностической комнаты – именно сюда доставляли всё новое оборудование. В центре комнаты рядом с похожим на большой серо-белый тетрис с креплением прибором гемодиализа сидел на небольшом табурете Антон и что-то смотрел в телефоне. За ним стоял «художественный беспорядок»: обрывки сорванного скотча разных размеров и приставленная к стене большая картонная коробка. Увидев нас, мой супруг тут же оторвался от экрана и поднялся на ноги.

– Так, кто-нибудь, подскажите, во сколько сегодня снег обещают? – Тим завертелся в поисках невидимой сводки прогноза погоды. – Катюха, не слышала? Смотри – твой муж действительно оторвался от работы и сидит в телефончике! Хотя подожди, тут всё не может быть так просто. А не статьи ли научные там у тебя?

– Угадал, друг. Они самые. Снега сегодня не будет.

Антон подошёл ко мне и обнял.

– Привет, – муж поцеловал меня в висок.– Как проходит твой день?

– Так же, как и у тебя, дорогой. День, полный забот и труда. Меня ещё ждёт написание статьи и готовые образцы кардиомиоцитов. Но сейчас Тиму удалось меня отвлечь! – сказав последнее предложение громко и нараспев, я, широко раскинув руки, обвила ими шею Антона.

– Смотри-ка, Тоха, вот и тебя отвлёк. Привёл, так сказать, отвлекающий фактор. Катюш, ты расчёску ему не принесла? Видишь, что работа сегодня с ним сделала? Стал ещё лохматее обычного! Покрасить и сойдёт за профессора из «Назад в будущее»!

– И что тебе моя прическа так покоя не дают? Наверное, ты втайне завидуешь. Не стоит, всё исправимо. Хочешь, посоветую классный шампунь – и твои кудри перестанут походить на взрыв на макаронной фабрике?

– Ну уж нет. Я что, зря с утра столько времени трачу на их завивание? Марго меня даже с ванной выгоняет! Орет, что я таскаю у неё бигуди. А ещё лак, чтоб добиться нужного эффекта!

Мы с мужем рассмеялись.

– А что вы думали? Нас с братом мама учила. Встаём ни свет ни заря и дружно втроем идём накручивать кудри!

– Ладно, мы с Катей поняли, что тебе подарить на следующий день рождения, – подмигнул другу Антон. Тим, изобразив сумасшедший восторг за гранью актёрской игры, поднял вверх большой палец и повернулся к серо-белому «пациенту».

– Я так понимаю, это наш красавчик?

– Да. С ним я и работаю. Он вообще только что из ремонта вернулся – месяц назад увозили. Техник из «МедЭйр» уверяет, что с ним всё в порядке, но ты же знаешь – я предпочитаю всё уточнять. Поэтому проведи просто контрольную проверку.