Щепотка соли

Как дядька Михей к покойникам в гости ходил и одного ребра лишился

Разболелся как-то зимой дядька Михей не на шутку, за бок держится, стонет. Вызвала Клавдия, жинка его, «Скорую помощь» – авось спасут ещё не совсем старого мужа, рано ему умирать. Кто в мае картошку будет сажать? Да и вообще по хозяйству Михей справный мужик – Клавдии одной без него не справиться.

Приехала машина «Скорой помощи», вышла из неё молоденькая да фигуристая врачиха, направилась в квартиру, сняла в прихожей шикарную норковую шубку и подошла к Михею в белом накрахмаленном халатике, точно ангелиха за его, Михея, душой с неба спустилась. Стала ангелиха осматривать больного – то так наклонится к мужику, то этак – прелести свои женские показывает.

Не удержался от соблазна Михей и ухватил всей пятернёй врачиху ту, ангелоподобную, за упругий зад. Хорошо ещё Клавдия не видела – на кухню за стаканом воды вышла. Отскочила врачиха от Михея, как ужаленная. А тут и Клавдия из кухни вышла. Врачиха ей и выпалила: я, говорит, более здорового и прыткого на руки мужчину в жизни не видела.

Наверное, адресом ошиблась и не туда попала!..

– Как это ошиблась? – удивляется в свой черёд Клавдия. – У него же бок какой день болит – ночью спать не даёт, так и ворочается, ворочается, стонет, бедняжка!

Клавдия вытерла кончиком передника выбежавшую из глаз слезу и поставила стакан с водой на стол.

– То, что ночью спать вам не даёт, в это верю – бойкий он у вас, хотя и малость ущербный.

– Как это ущербный?! – непонимающе уставилась Клавдия сначала на врачиху, потом на Михея. – Что у тебя ущербное, ирод? А ну показывай!

– Вы зря на него кричите и зря волнуетесь так! – защитила Михея врачиха и пояснила. – Как мужчина, он у вас очень даже, как бы сказать, цельный, что ли, даже, по-моему, чересчур, но одного ребра в боку у него всё ж таки нет. И тут медицина бессильна. Не научились мы ещё отсутствующие рёбра выращивать.

– Как отсутствующие? Как это ребра нет? – недоумевающее хлопая глазами, спросила непонятно кого Клавдия.

– Ну, нет и нет, подумаешь… – пробормотал, не глядя на Клавдию, Михей и отвернулся к стене.

– Ты куда это отвернулся, а ну повернись ко мне и докладывай, как на духу, – что в твоём заячьем организме не хватает? Всё время хватало, а тут на тебе. И ведь молчал, ирод, ничего не говорил, всю жизнь от меня, родной своей жены, скрывал. Не я ли тебя кормила, не я ли тебя поила-а-а… – перешла на бабье причитание с хныканьем Клавдия.

– Ну, сломали, выбили мне по молодости одно ребро, и что с того?! – буркнул, по-прежнему не глядя на Клавдию, Михей. – До сих пор жил без одного ребра и ещё поживу, не умру.

– Правильно! – поддержала врачиха дядю Михея. – Умереть мы вам не дадим. А то, что у вас место перелома заболело, так это реакция на перемену погоды – метель на улице, вот и ломит. Рекомендую успокаивающий компресс к больному месту прикладывать! Я вам сейчас его состав напишу, у вас ручка есть? – повернулась она к Клавдии.

– Да-да, сейчас… – Клавдия подала ручку, врачиха написала рецепт и пошла к дверям. Одеваясь в прихожей, она обернулась на приподнявшегося в кровати Михея. – До свидания! И берегите руки, а то они у вас такие неосторожные, не ровён час, кто-нибудь их за излишнюю прыть поломает!

– С чего это он руки будет ломать?! – запротестовала Клавдия, не понимая, о чём идёт речь. – Мне безрукий мужик не нужен! Ишь чего надумал – руки ломать!..

– Правильно, женщина, берегите мужа, – поддержала тётю Клаву врачиха и обернулась к Михею. – Ну и вы тоже, как больной, поберегите здоровье, а если совсем не терпится, успокоительное примите! – добавила строго врачиха и потянула ручку двери.

– Я ему, сестричка, уже анальгину дала! – крикнула вслед Клавдия.

На что фигуристая представительница медицины только снисходительно улыбнулась и открыла входную дверь.

В это время в гости к дяде Михею и тёте Клаве зашёл их двадцатилетний племянник Юрий. Юра уступил дорогу выходящей молодой врачихе, моментально изучив и прощупав все её выдающиеся места глазами, повесил финскую куртку на штырь вешалки, поправил волосы и вошёл в комнату.

– Здравствуйте, тётя Клава, здравствуй, дядя Михей, – поздоровался он и спросил:

– А по какому случаю «Скорая помощь» приезжала? Кому здесь плохо?

– Здравствуй, здравствуй, Юрочка, – обрадовалась приходу племянника тётя Клава и с ходу ответила на заданный Юрой вопрос:

– Да вот, Михей мой в последнее время расхворался, за бок держится… Ребра одного у него, видишь ли, нет. А я и не знала. Молчал ведь, ирод, всю жизнь молчал, точно я ему чужая какая, точно и нет меня вовсе, – вновь чисто по бабьей привычке или по природному инстинкту, свойственному почти всем женщинам, запричитала тётя Клава.

– Цить ты, курица! – рассердился молчавший до сих пор Михей. – Раскудахталась, точно на пустом месте, где ребро должно быть, свет клином сошёлся! А того не знаешь, что первая женщина, которую Бог Создатель наш Евой назвал, из лишнего ребра мужа её, Адама, сделана.

– Полюбуйся на него, Юра! У него в боку, можно сказать, целое ЧП происходит, а он библейские сказки сказывает, курицей меня, петух ощипанный, обзывает – пошутить ироду вздумалось надо мной!.. Я тебе пошучу!.. – насупила сердитые брови Клавдия.

– Какие могут быть шутки, Клавушка? – осклабил свои броневые зубы Михей. – Если так в святом писании чёрным по белому написано: «Все женщины из ребра первочеловека Адама произошли!». А ты, Клава, лично из моего ребра сделана.

– Ты ври ври да не завирайся! – отмахнулась, как от назойливой мухи, Клавдия. – Сам же сказал, что по молодости ребра лишился. Вот и расскажи всю правду, как это случилось. Пусть и племянник твой Юра послушает, да на ус намотает, чтобы потом, как ты, рёбра не терять.

– Ладно, расскажу. Никому не рассказывал, а вам поведаю.

Начал свой рассказ о потере ребра дядя Михей так:

– Родился я, да будет вам известно, под городом Одесса в одном небольшом посёлке, или, на еврейском жаргоне, в местечке. По папке полурусский-полухохол, а по мамке не поймёшь кто – сын многих народов, в общем. Дорос до определённого возраста и поступил в мореходное училище, что тогда в Одессе находилось. Захотелось моряком дальнего плавания стать – неизведанные заморские страны посмотреть.

Обычно из посёлка в Одессу один раз в день старенький курносый автобус ходил, «Таджик» назывался. Утром в город, а вечером назад – в посёлок. И вот как-то вечером опоздал я на свой автобус. И решил идти до посёлка пешком. Южные ночи, хотя и прохладные, но всё-таки это не Сибирь. Да и лето в разгаре. Дорогу я знал хорошо, уже не раз этот путь проделывал. Засунул тетради с конспектами за пояс и пошёл.

Шёл-шёл, вот уж и посёлок недалеко – огоньки крайних хат видно. Осталось только через поселковое кладбище перейти. Но что мне кладбище! Покойников я отродясь не боялся и в разные страшилки о привидениях, поднимающихся ночью из могил, не верил.

Смотрю, луна за малую тучку закатилась. Потемнело. Дождик закрапал. Прошёл ещё немного – и провалился в свежую, вырытую недавно могилу!..

– Ах-ах-ах! – заахала сочувственно Клавдия, прижав руки к груди.

– И что же дальше? – заинтригованно спросил Юра.

– А дальше я стал ругаться! И, наругавшись как следует, попытался вылезти из ямы, но не тут-то было – после дождика отвесные глиняные стены скользкие, я несколько раз оборвался. Но так и не смог выбраться, только устал от тщетных попыток и вдобавок извазюкался в сырой глине страшно. Стал кричать:

– Люди добрые, есть кто-нибудь? Помогите – вытащите меня отсюда! Но кто ж ночью на пустом кладбище услышит… В посёлке люди спят, а покойникам тем паче до меня дела нет.

Дождался я кое-как утра, закоченел – зуб на зуб не попадает.

Рассвело. Вверху солнышко светит, птички поют. А у меня на дне могилы – как в холодильнике. И хотя отвесные стены ямы обсохли, я, видимо, за ночь так ослаб, что, как ни пытался, выбраться на свет так и не смог.

В посёлке третьи петухи прокукарекали. Соседний кирпичный заводик призывный гудок подал. И слышу я – идёт вроде бы через кладбище к тому заводику рабочая смена. Обрадовался, закричал из могилы:

– Люди, я здесь, помогите!..

Прокричал так несколько раз, прислушался – да только топот убегающих ног расслышал. Испугались, значит, моего крика из могилы работяги-кирпичники и дёру дали! Расстроился я от этого окончательно; что делать, не знаю.

И тут слышу – оркестр похоронный марш играет, и люди вроде бы к могилке идут. Обрадовался я, смекаю: это, наверное, истинного хозяина могилы несут хоронить. Сижу в яме тихо, молчу – чтобы народ не перепугать преждевременно. Сейчас, думаю, речи прощальные начнут говорить – с моим покойником прощаться, тут я себя и выдам.

И только я собрался известить людишек, собравшихся вверху, о своём присутствии в могиле – как, гляжу, они без всяких церемоний гроб на меня сверху спускают.

– Ах-ах-ах! – опять заахала, уже испуганно, Клавдия, расширив от ужаса глаза и нервно теребя передник.

На что Юрка только мысленно усмехнулся и уставился на дядю Михея – что дальше?

– Я, конечно, орать, – продолжил свой рассказ Михей. – Вы что делаете, изверги?! Це ж я здесь, Михей!.. – Но лучше бы не кричал.

– Что так?

– Так они ж со страху тут же верёвки бросили.

Гроб сверху и рухнул на меня!..

– Ай! – вскрикнула Клавдия и в изнеможении села рядом с Михеем на кровать. – Бедненький!..

– Вместо того чтобы впустую ахать, ты бы, мать, мне лучше стопочку налила – всё, может, меньше станет болеть.

– Сейчас, сейчас, сердечный, налью, – засуетилась Клавдия и, сбегав на кухню, принесла Михею и племяннику Юрию по полной кружке горячего киселя.

– Вот я так и думал, что не то принесёшь, – смиренно вздохнул Михей и отхлебнул из кружки.

– А могла бы, в помин моего ребра, что-либо и покрепче принести.

– Будет, будет и покрепче – компресс тебе на ночь поставлю, – ласково улыбнулась тётя Клава. И, развернувшись, степенно отбыла в своё кухонное царство.

Как дядька Михей вставную челюсть проглотил

Утрата

Юрий в то время в Красноярском строительном институте учился, когда дядька Михей запил. Да не просто так на день другой, а надолго. Известный алконавт Михей и раньше попивал, но чтобы так сорваться перед своим шестидесятилетним юбилеем – это было впервые. Сорвался же он неспроста, а от великой потери и наступившей депрессии внутренних чувств, каких у него до пьянки было в избытке. По этой причине перестал племянник Юра ночевать после учёбы в доме Михея и тёти Клавы.

Свински пьяный Михей достал своим нытьём и капризами даже его долготерпеливую жену Клавдию. Она было хотела бросить его и уехать к своей младшей сестре Татьяне в деревню, где та работала учительшей. Но каждый раз её что-то удерживало. Видать, так привыкла или всё ещё любила своего свихнувшегося на почве пьянки, непутёвого муженька. Сие было загадкой.

Что же за утрата такая постигла Михея? Рассказать – не поверите! И смешно, и глупо, и неудобно…

Короче, как-то возвратившись с рыбалки, естественно, поддатеньким, Михей завалился, как есть, не раздеваясь, в кровать.

И захрапел на всю малиновскую!

Пришлось Клавдии, ворча и в сердцах ругаясь, стягивать сапоги с ног наклюкавшегося горе-рыбака, а заодно и куртку рыбацкую снять, – чтобы белоснежный пододеяльник в мелкий цветочек, ирод, не испачкал.

Проспался Михей опять человеком и захотел есть. Пряча виноватые глаза, приласкался он к мягкому боку жены, та и сердцем обмякла (много ли глупой да доброй бабе надо). Накрыла Клавдия стол: «Ладно тебе телячиться, нашёл время. Ночью надо было. Садись уж, обедничать с тобой будем!»

Сел за стол Михей, ложку взял и только это, значит, её в тарелку с борщом наметил опустить, да тут и спохватился: съёмной, недавно поставленной в дорогой Красноярской зубопротезной клинике челюсти во рту его беззубом нет, исчезла! Уж не на рыбалке ли выронил изо рта, когда с приятелем на спор пробку из бутылки семьдесят второго портвейна зубами вытягивал? «Да нет, кажись, нет, хорошо помню – всегда при мне, то есть во рту зубки импортные были, ещё поплёвывал сквозь них. А теперь ни верхних тебе зубов, ни нижних… Ах! – вдруг пронзила его помутневшую головушку ужасная догадка. – Неужто во сне проглотил?!.»

Ужас и страдания Михея

И похолодел Михей нутром, и страшно ему стало за свой ещё не совсем старый организм: что если проглоченная челюсть не выйдет куда положено всему съеденному выходить в переработанном виде, а пойдёт самостоятельно блуждать по его телу да органы его, Михея, откусывать?!

– Мать! – кричит он жене. – Куда челюсть мою дела? – в надежде, что это Клавдия челюсть вместе с сапогами сняла.

– Да не трогала я твоих зубов!.. – отнекивается Клавдия, а саму смех разбирает.

Кому смех, а Михею совсем наоборот – хоть плачь и караул кричи. Весь дом обыскали! Нигде нет!

– Да что же это такое творится?! Значит, выходит, и в самом деле во сне её, нержавеющую железяку с напылением под золотишко, я того…

И почувствовал Михей эту обнаглевшую и озверевшую челюсть в своём желудке. Каждое её движение он стал улавливать, каждый кровожадный укус остро и до крика души ощущать. И раздался его стон вперемешку с плачем: «Спасите, помогите, умираю!..»

Вызвали «Скорую». Приехала молодая врачиха, та самая, фигурная, что уже наведывалась как-то в их дом. Прощупала фигурная врачиха живот домашнего пациента и ничего не нашла, никакой болезни не определила. «Надо, говорит, – на рентген везти – желудок просветить, если уж так настаиваете, но я у вас никакого постороннего предмета не прощупала, зря паникуете».

А Михей ей не верит, Михей страдает, мучается от предчувствия близкого летального исхода, своего, так сказать, скоропостижного конца.

Шоковая терапия

И увезли Михея на машине скорой неотложной медицинской помощи. Просветили его живот рентгеном, но никакой такой вставной челюсти среди недопереваренной пищи не обнаружили.

– Может, плохо смотрели? Или аппарат не работает?! – волнуется, беспокоясь за свою драгоценную жизнь, Михей, а врачи над ним смеются. «Пить, – говорят, – надо меньше!»

– Не уйду, япона мать, пока этого крокодила из меня не вынете! – взъерепенился Михей. – Требую полного обследования моего организма! Пусть меня профессор из Москвы посмотрит через японский глаз!.. У меня в столице связь имеется с самим министром здорового хранения!..

– Да поймите же вы, нет у вас там ничего!..

– Есть! – твёрдо, со знанием дела ответил, как отрезал, Михей и схватился за свой бок. – Вот, вот она, ползёт внутри к сердцу!..

На глазах изумлённых врачей Михей побледнел и, начав синеть, завалился на стоящий в кабинете диванчик.

– Ладно, успокойтесь, гражданин, сделаем мы вам эндоскопию, вот понюхайте-ка ватку с нашатырным спиртом…

Нюхать ватку, пропитанную спиртом, Михей согласился. Но запах ему не понравился. «Дурят, зубы заговаривают? – ворочалось в его мозгу. – Не выйдет! Делайте ваше энто, как его, «японо-глазо-видение»!

И сделали ведь, от греха подальше. Вдруг и в самом деле дядька с министром связан. Начальство по головкам не погладит, если с мужиком этим, не дай Бог, что случится. Слишком уж он убедительно синеет и от боли корчится!

Но и хвалёный «Японский глаз», кроме повышенной кислотности, ничего железного, или иного твёрдого предмета, в желудке Михея не обнаружил.

И даже ФГС ничего не выявила. Для счастливчиков, которые не знают про это малоприятное вмешательство в человеческий организм, поясню – процедура, при которой в желудок через рот вводится зонд с камерой и исследуют на наличие язвы или ещё чего-либо нехорошего.

Зонд с камерой на конце пихают прямо в горло, а он пружинит и выпрыгивает наружу. Но Михей и эту штуковину, давясь и хрипя, глотал. Слёзы по щекам текли, но проглотил. Все ужасные муки преодолел, об одном страстно желая – лишь бы ранее проглоченную им нутроедную челюсть вынули! Куда деваться: жить захочешь – и не такое проглотишь, тем более спасающее от проглоченного ранее смертельно опасного предмета.

Видя, что дядька, и эту неприятную процедуру стоически выдержав, упорно продолжает чувствовать что-то в своём нутре, эскулапы в белых халатах решили зайти с обратной стороны и сделали колоноскопию. Исследовали зондом толстую кишку через задний проход – может, там злополучная челюсть застряла?!

И с обратного конца ничего постороннего не обнаружили.

Вернулся Михей ни с чем домой и запил! Наивно полагая, что спиртное умилостивит зубастый протез, и тот не будет есть его смертным поедом изнутри, а только в промежутке между стопками водки изредка покусывать. В те дни трезвым Михея никто не видел.

Напьётся и кричит: «Костоломы, душегубы, а не врачи! Погибели моей желают!..»

Хорошо, что дело происходило летом. Вытолкала Клавдия пьяного дурня за двери: «Иди, протрезвись!»

А тот шёл, шёл и упал прямо в лужу.

Тут и племянничек Юрка из-за забора вышел. Решил всё ж таки проведать родственников.

Подходит Юра к калитке и слышит крик Михея со стороны поленницы, что у сарая: «Жена, поднимай! Поднимай, тебе говорю! Поднима-а-ай!..»

«Что поднимай?» – заинтересовался Юра и пошёл на крик. Может помощь какая нужна?

Зашёл Юра за поленницу, а там, в разлившейся после дождя луже, дядька Михей лежит и грозно по-командирски кричит своей жене Клавдии: «Поднимай!»

Помог Юра тёте Клаве поднять Михея из лужи. Поставили его на ноги и отвели бедолагу домой.

А в доме для Михея и всех окружающих неожиданное счастье приключилось. Нашлась так-таки челюсть-то, отыскалась. Её кот Васька лапкой из-за шторы выцарапал и забавлялся, как с мышкой.

А челюсть возьми да и захлопнись у кота на хвосте!.. Завопил Васька во весь кошачий голос: «Мяу!» – и к Михею! Тут обомлевший Михей и узнал свою дорогущую вставную челюсть!

Вот где, оказывается, она всё это время была – на Васькином хвосте!

Как челюсть на хвосте кота очутилась, Михей видел, но как она за портьеру попала – загадка. Теперь трудно определить; может, кот загнал, может, сам Михей, мотая пьяной головой, туда её отбросил.

Да и к чему теперь виноватых искать, коли праздник в доме!

Перестал после этого случая дядька Михей безмерно пить. Бывает, что и страх помогает лучше всякого лекаря. Лечение оное «шоковой терапией» называется.

Разнополюсные

Разговорились как-то мужики в курилке об инопланетянах, экстрасенсах, Кашпировском, Чумаке, Барабашке, Бадалыкской ведьме и прочей всякой чертовщине.

А Петро Шило – грузчик цеха окраски, – почёсывая рыжую бородку, возьми и скажи на полном серьёзе:

– А я, хлопцы, тоже экстрасенс, наверное!.. Руки у меня такие…

Я давно на свои способности внимание обратил – лет пять назад, как сад-огород завёл. Люблю в земельке покопаться. И земля ответно ко мне тянется. Вот, к примеру, прихожу я в свой сад-огород, руками чуть поведу – и ветки яблоньки, точно от радости встречи со мной, прямо в руках расцветают, подержи я их подольше, так и плодоносить бы стали. Птицы на веточках на все голоса заливаются!.. снегири соловьями перекликаются, свиристели иволгами, вороны павлинами, а воробьи простые пытаются Алле Пугачёвой подражать, когда она о лете поёт!.. Хорошо так вокруг песни разливаются! Ананасы вас интересуют?.. А что? Можно и ананасы посадить – у меня и они выживут, ещё угощать вас буду!.. А главное, руки у меня такие!

Что лыбитесь? Не верится?! Сам, говорите, заливаю!.. Ладно, лыбьтесь, лыбьтесь, нехай с вами, Фомы вы неверующие!..

Я не обижаюсь, потому что знаю: всё то, о чём гуторю, – истинная правда! Вы слухайте лучше дальше да на руки мои поглядывайте – простые, вроде бы, руки, рабочие, как и у вас… а я ими чудеса могу делать, какие вам и не снились!

Что ещё, помимо рук, спрашиваете? Правильный вопрос! Мне скрывать нечего. Поскольку, хлопцы, весь я перед вами, и вы можете даром меня рассмотреть, не жалко. Посмотрели, ничего не видите, нет? Значит, не дано вам этого видеть, не доросли до уровня виденья. Когда бы доросли, то сразу бы заметили, что, конечно же, и другие части моего тела не простые, а изотерические. Что гогочете? Да, снизу доверху я экстрасенс!

О той нижней части тела вам знать не положено, так как эта вещь – дороже государственного достояния!

Я вам о своём лице расскажу. Вот хотя бы моя борода.

Вы думаете – почему я свою бороду всё время поглаживаю да почёсываю? Нет, не для того, чтобы мелкие насекомые в неё лезли, а для того, чтобы гуще росла!.. Видите, какой пышной стала!.. Что рыжая?.. Ну да, рыжая!.. А отчего, не поняли? К солнцу тянется, неучи! А энергия рук ей расти и тянуться помогает! Вот так вот! – теперь уже и сам, довольный собственной шуткой, оскалился в улыбке Петро и продолжил рассказ:

– Другое дело – жинка моя.

Помнится, посадила она как-то по весне на нашем балконе, в ящике для рассады голландские тюльпаны, луковицы были крепкие, уже с ростками. И что же вы думаете? Почернели ростки, завяли и в землю попрятались – будто бы и не было их вовсе!

Я тогда три дня в отъезде был – приехал из командировки, подошёл к этому ящику, посмотрел, как рентгеновскими лучами – ну, думаю, дело швах, пропали наши тюльпанчики!.. Взял и просто так полил из чайника. И что же выходит?.. Верьте, не верьте – через час ростки зелёные из земли вылезли, через неделю бутоны раскрылись! А всё потому, что у меня руки такие!

– Го-го-го… – разнёсся взрыв смеха из курилки. – Го-го-го!..

– Ну ты и сочинять мастер! – выдал своё мнение заглянувший было в курилку вечно недовольный чем-то тучный в телемастер Смирнов и вышел.

– Михал Петрович, – крикнул ему вслед остроязычный Лёха Ящечкин, маляр с электроокраски, – он ещё о бороде и прочих частях тела расскажет!.. – И сразу к Петру: – Петро, а что ты бородой в это время делал, когда из чайника окурок поливал, – наверно, вместо грабель использовал?

– Нет, вместо лопаты, – подправил кто-то.

– Го-го-го… – разнёсся новый взрыв хохота из курилки. – О-го-го – ох-ох!.. Ну, заливать!

На что Петро лишь хитро усмехнулся в свои рыжие усы и продолжил:

– Вот вам, мужики, смешно, а мне непонятно – почему у неё, у жинки моей, ничего не растёт? Ну, была бы Татьяна моя лентяйка или ведьма какая, а то женщина как женщина: добрая, работящая… Что говорите?

– Гарная! – добавил немногословный Игорь Карданов…

– Да, и гарная тоже! Откуда только знаете? Но благодарю за подсказку! В общем – не жинка, а подарок! В застойные времена постоянно ударницей комтруда была! В ГТО все значки завоевала! На парашюте с вышки прыгала! Скромная, верная – притом гарная исключительно для меня!.. Так что не обижаюсь, не за что пока. Вот только не терпят её животины разные. Загадка природы прямо!.. Зато её комарьё и мошка не трогает – а меня гнус так и поедает живьём!

Стоит только от Татьяны отойти шагов на десять – так сразу с четырёх тысяч сторон весь гнус поганый на меня кидается!..

А на жинку мою, хоть бы хны, – во всю жизнь ни один комарик не сел! Как будто бы она, жена моя, для тварей этих не съедобная, а вот я, наоборот, – очень даже съедобный!

Но я и здесь приспособился. Теперь, когда в тайгу или на рыбалку иду, всегда с собой жену Татьяну беру. Чуть гнус поганый появится – я к ней… Обниму покрепче – и ни один чёрт не страшен!.. Нас гнус метров за десять, а то и за сто облетает!

Летает вокруг, да как в стенку какую ударяется: боится ближе подлететь или не может!

Так же, думаю, и медведи обходят стороной, потому как ни одна собака при виде её не лает, а скулит и, поджав хвост, старается поскорее за моей спиной спрятаться. Точно от радиации за свинцовой стеной!

Но и я не прост! Стоит мне только бороду почесать – трах-тибидох! И вот этими руками к жене прикоснуться – тибидох-трах!.. – она тут же вся загорается и дрожит мелкой дрожью – так, значит, ей приятно! «Петя, – говорит, – я твоя!» И ко мне всё ближе! Так и живём!..

– Го-го-го! – вновь раздался еле сдерживаемый до того дружный гогот из курилки. – Петя… Го-го-го!.. Я вся твоя… Го-го-го!.. Ох! – ох! – ох!.. Вот бы и нам так… Го-го-го!..

– Что, слюни потекли? – самодовольно улыбнулся невозмутимый до этого Петро. – То-то! На чужой каравай рот не разевай! Кобели вы слюнявые! – Уже не улыбнулся, а съязвил он на очередной взрыв хохота и продолжил. – С ней вообще хорошо!.. Насчёт болезней – никаких проблем – они в ней, бациллы и микробы всякие, просто не выживут – загнутся! Оттого и дети, тьфу-тьфу, растут крепкими – и в меня, и в неё пошли, вместе с жинкой постарались!

Да я, мужики, сам давно забыл – когда у меня, к примеру, прыщ какой выскочил или зубы болели. Хотя нет – вспомнил, было как-то по молодости, когда я ещё только начал гулять с Татьяной. Разболелся как-то у меня коренной зуб, да так, что хоть на стену лезь от боли!

Иду, за щеку держусь… Зря, наверное, потому как от рук моих боль ещё сильней развивается. А тут навстречу Татьяна моя – я с ней тогда не больше недели знаком был. Ещё даже не целовались ни разу. Я её тогда почему-то побаивался. Но всякий раз чувствовал, что Таньке со мной сдерживаться невмоготу. И вот, значит, идёт она мне навстречу, розовея на ходу, подходит и спрашивает – что, мол, с тобой, Петечка? И не успел я ей толком промычать – объяснить, что у меня зуб болит, – как она тут же с жаром попёрла на меня, как паровоз. «Давай, – говорит, – Петечка, я тебя пожалею, бедняжку!.. Может, вылечу по-своему!..» Взяла и поцеловала!.. Точно жаром горячим из топки шибанула!.. В общем, пососались мы с ней возле поликлиники – и боль как рукой сняло! После этого, сколько лет с ней вместе живём, – ни один зуб не заболел!

– Го-го-го!.. – загоготали мужики в курилке. – Го-го-го!..

– Смейтесь, смейтесь! У вас, жеребцов, зубы скоро все повыпадут, а мне благодаря жинке ещё долго послужат!

Я так, хлопцы, думаю – наверное, и в моей жинке есть что-то экстрасенсорное! – перебивая неудержимый гогот, с чувством превосходства оглядел мужиков Петро и собрался уж было выйти из курилки, но его удержали.

– Слушай, Шило! – утихомирив общий смех, обратился к Петру Лёшка Ящечкин. – Ты не обижайся, но если у тебя жена и в самом деле умеет зубную боль снимать, то как бы к ней на поцелуйный приём записаться? А то шибко боязно в зубной кабинет идти.

– К Татьяне, что ли, моей? – переспросил, теребя рыжую бороду, Петро. – Это, конечно, можно. Мне не жалко – пусть целует. Только ведь не выдержишь – помрёшь!

– Го-го-го!..

– Слышишь, Петро! – это уже, перебивая гогот мужиков, вмешался грузчик Гоша Усков.

– Чего ещё?

– Я, кажется, догадался, почему её посадки в огороде не растут, а твои вверх лезут.

– Почему же? – поддержав общее оживлённое настроение, улыбаясь, спросил Петро.

– Так вы же с женой разноимённо заряженные. У вас полюса разные.

– То есть как это? – не понял Петро Шило.

– Простое, ясное дело – ты носишь положительный заряд, то есть плюс, а жена твоя – отрицательный, то есть минус. Вы же двухполюсной магнит – вам порознь нельзя!

– Го-го-го-го!..

– Нет, как батарейка! – добавил перчика слесарь-сборщик с участка платформ Славка Зырков. – Ты, Петро, вот что, эксперимент проделай – как только ночью спать с женой ляжешь, присоедини к спинке кровати провода от торшера. Торшер-то у тебя есть?

– Ну…

– Что ну-у? Антилопа-гну! Помнишь, Шило, как Райкин писателя изображал с рычагом на ноге?

– Ну, помню, – всё ещё не понимая, к чему клонит Славка, и потому глуповато улыбаясь, настороженно ответил Петро Шило.

– Ну, да ну!.. У вас же с женой своя динамо-машина, почти электростанция!.. Вам за свет платить не надо! Экономия какая, смекаешь?!

– Го-го-го-го!.. Нет, их к городской электросети подсоединить надо – чтобы всем хватило! – встрял ещё кто-то.

– Да ну вас, чертей! – отмахнулся Петро Шило. – Всё на смех переведёте и опошлите! Погогочите ещё, так я на вас жинкино минусовое поле направлю – не до смеха станет!

Так, не то в шутку, не то всерьёз пробурчал, перестав улыбаться, Пётр Шило и вышел бочком из курилки.

И всё бы ничего, только на следующий день у всех зубоскалов и впрямь зубы заломило, да так, что хоть плачь!

Вот-вот, так им – чтобы не зубоскалили!

Один мастер Смирнов отделался лёгким насморком, да он и не гоготал, и в курилке был совсем недолго.

Когда же разболевшимся мужикам совсем невмоготу стало – показал им Петро Шило жинкину фотку заговорённую, размером три на четыре, – боль и утихла.