Вкус крови. Рассказы. Повесть

Когда она не торопясь вышла из гостинцы, на прощанье послав портье воздушный поцелуй, на бульваре Осман как всегда царило оживление.

Агент «Мата Хари», позывной «Марго», была очень обидчивой русской женщиной.

Письмо
(Из цикла «Украина в огне»)

Старик писал письмо.

«Здравствуй, дорогой Сидор Артемьевич! Как ты там? Пишет тебе твой бывший ординарец Микола Шербан. Заставила меня взяться за перо большая беда, вновь пришедшая на нашу святую землю. В народе говорят – черный дьявол наслал. А то, что разразилась в России вторая гражданская война. Брат на брата пошел. Ты-то, верно, и первую помнишь, чай воевал ведь под знамёнами Василия Ивановича Чапаева. Но чтобы так – с самолётов бросать бомбы на мирные города и деревни, обстреливать их из артиллерийских орудий – такого ведь не было, правда? Ну, рубились, врукопашную, кто кого. А что бомбить – гибнут только женщины и дети, да старики вроде меня. Мне ведь уже девяносто четыре. Я смерти не боюсь. Но со мной рядом-то – дочь, внучка два правнука-подростка и еще правнучка – три годика. Их-то за что?»

Он отложил перо, задумался. Встал, подошёл к распахнутому настежь окну. В отдалении были слышны разрывы. По окраинам била артиллерия. С высоты пятого этажа погруженная во мрак улица казалась черным провалом. Уже несколько дней в доме не было электричества, не было воды. В комнате бились отсветы недалекого пламени, в соседнем квартале горел дом. Ревом пробороздил небо вертолет и скрылся за верхушками пирамидальных тополей.

В дверь заглянула дочь, позвала к столу. Он отказался. Есть не хотелось. Зачем? Просто лечь и ждать смерти. Какая разница от чего умереть – от голода, от бомбы. Вспомнились чьи-то слова – «просто сиди и жди, и тебя убьют». Кто же это сказал? Ему показалось, что с тех пор как десять лет тому умерла жена, он только и делал что сидел и ждал смерти. А она все не приходила. Ну вот, теперь уже и приблизилась. Вплотную. Старик подумал об этом даже с каким-то странным удовлетворением. Над Славянском сгущалась еще одна смертельна ночь.

Мысль о жене вернула его к действительности. Нет, не к этой – к той, далекой, во сто крат более реальной, чем нынешняя, отдающая кошмарным сном. Вспомнил как познакомились в партизанском отряде, полюбили друг друга, как прошли вместе через всю Украину, от Путивля до Карпат, как сыграли партизанскую свадьбу, одну из многих на этом славном пути, по которому вел их незабвенный Сидор Артемьевич Ковпак. Старик подошел к книжному шкафчику, достал дорогой сердцу томик – «Люди с чистой совестью». Мудрый был командир, подумал старик. Да и что говорить – то была честная война. «Честная?» Мысленно сказав это, он вроде бы споткнулся. А почему нет? Один на один. Мы – они. Кто кого. Ясно кто враг. Его надо изгнать. А что сейчас? За что воюем? И как бы устыдившись этой своей неуверенности, тут же и сказал самому себе: за Россию-матушку. Подумал – Крыму повезло. А мы чем хуже? Чем хуже Новороссия? Страшно сказать черному дьяволу – геть, сгинь нечистая сила? Было же заявлено – «своих не сдаем»! И что? Сдали, все сдали. За тридцать «газовых серебренников». Странная война, подумал, одна рука воюет, другая торгует. И совсем расстроился, как представил, что и газа в доме не будет.

Шербан пошел на кухню, сел на своё место. Керосиновая лампа еле теплилась, он подвернул фитиль.

– Всё собрали в дорогу? – спросил он.

– Собираются. Завтра в пять выезжаем. Поедем на Должанский, там наши границу открыли. А эти вояки оружие побросали и ушли. Хорошо не попортили. Далеко не уйдут. Головы им открутит еще наше любимое правительство, – Григорий свернул самокрутку, закурил. Неверный свет вырывал из тьмы его лицо со следами недавнего ожога, перебинтованная голова тяжело клонилась над кистями рук, лежащими на столешнице. Шербан любил своего зятя. Шахтерская закваска. В шестьдесят с лишком взять в руки оружие! Не каждый способен.

Галина поставила на стол тарелку с овсяной кашей. Знала, что отец ничего больше не захочет.

– Остыла уже, – она налила полстакана горилки, подала. Это было то, ради чего он и приходил-то к ужину. Снотворное, говорил, и чтоб ноги не мерзли.

– В добрый путь. – Шербан поднял стакан, пригубил, начал есть.

– Что Максим написал? – спросила Галина.

– Освободился сынок. Хочет в Крым податься. По дороге собирается к нам забежать. А что к нам ехать. И как? Мужчин не пускают. И чего ехать под бомбы? Теперь вот еще зажигалки бросают какие-то особенные.

– Фосфорные, – пояснил Григорий. – От них спасу нет. А хунте крышка. Максим к нам собрался – это хорошо, подмога будет.

Взвыла сирена воздушной тревоги. Галина не торопясь убрала со стола и вышла.

– Надо детей в убежище, – сказал Григорий, – пойду. Еще машину заправить.

Шербан остался один. Все знали – не прячется. Сидел, потягивал горилку, думал. Вот уже три дня его правнуки были сироты. Он вернулся в свою комнату и вновь принялся за письмо.

«Вот так-то, дорогой Сидор Артемьевич. Убивает нас собственное правительство. Гриша говорит – хунта. Не наше слово. Шайка бандитов – это точно. Наместники дьявола, фашистские ублюдки. Наследники хорошо нам с тобой знакомого Степки Бандеры, которого мы громили и гнали с нашей земли. А теперь вот они вернулись во власть и хотят нас напугать танками, пушками, бомбами. А того не понимают эти шоколадные марионетки, что всё решается в рукопашном бою. А тут русским нет равных, ты знаешь. Завтра утром, после отбоя мои уезжают в Ростов. Внучка и правнуки. А мы остаемся. Зять мой в ополчении командует, дочка работает в новой власти. У всех своя судьба. Что до меня, то думаю – скоро мы с тобой встретимся. На том остаюсь, верный твой ординарец Микола Шербан».

Поставив точку, старик вложил исписанной листок в конверт, запечатал его, надписал адрес: «Герою Советского Союза Сидору Артемьевичу Ковпаку. НА ТОТ СВЕТ».

Едва стало светать, бомбовозы ушли. Наступило затишье. Все спустились во двор, где стояла машина. Снесли вещи, погрузились. Шербан расцеловал маленьких. Не сдерживая слёз, обнял внучку, тринадцать дней назад оставшуюся вдовой. Отдал ей приготовленный конверт.

– Когда будешь в Ростове, брось в почтовый ящик.

Мария взяла письмо, не глядя сунула в карман.

– Дед, береги себя. И ещё, зайди на могилку Васи, посмотри как он там Может прибраться надо. Верно, и фотография намокла. Тогда забери ее домой. И на сорок дней тоже…

Когда все расселись, Григорий пожал старику его еще крепкую ладонь, захлопнул дверцу. Шербан обошел машину с другой стороны, поцеловал дочь. «С богом».

И долго ещё смотрел им вслед. И несколько раз осенил крестом теперь уже пустынную улицу.

Быстрый или мёртвый
(Из цикла «Украина в огне»)

В конце мая 2015 года американский посол в Киеве Джеффри Прайт получил письмо от своего племянника из Техаса Гарри Моргана. Тот писал, что на днях увидел по «спутнику» передачу, где некий украинский офицер командует артиллерийским дивизионом, обстреливая банду донбасских сепаратистов. И он просит дорогого дядюшку найти этого мужественного человека, который рискует жизнью во имя свободы и независимости Украины, а если можно, то и передать ему привет от простого техасского фермера. Гарри хотел бы также узнать его имя и позывные для связи по телефону, чтобы лично выразить своё восхищение.

Посол Прайт был несколько озадачен столь необычной просьбой племянника, которого помнил ещё мальчишкой. Они так давно не виделись, что Джеффри почти даже и забыл о его существовании, хотя из переписки с сестрой, матерью Гарика, знал, что дела на ферме идут неплохо, если не считать брожения техасских умов, возжелавших отделения от вашингтонской метрополии по примеру Донбасса. На это Джеффри только посмеялся. Он-то хорошо знал, как это бывает и чего стоит. Выходец из Техаса, много поработавший разных странах Азии, Европы и Латинской Америки, прошедший политическую выучку в администрации президента, он чётко представлял свои задачи посла – подчинить американскому диктату ещё одну страну в центре Европы, чтобы стать барьером на пути русской агрессии.

За два года своей посольской миссии Джеффри Росс Прайт успел полюбить эту страну и её доверчивый народ, так похожий на простых американцев. Он хорошо помнил, как на киевском «майдане незалежности» они с Викой Гуланд угощали митингующих «печеньками», тем самым выражая горячую американскую поддержку борцам за свободу. Правда, не обошлось тогда без маленького скандала – АНБ подслушала их переговоры, когда несдержанная Виктория материлась в адрес Евросоюза. Но чего не бывает даже в дружной семье.

Он полюбил Украину с её мягким климатом, её раздольными степями. Учил украинский язык. Напевал про себя, – но почему-то по-русски, которым неплохо владел, – «тиха украинская ночь, прозрачно небо, звёзды блещут, своей дремоты превозмочь не может воздух, чуть трепещут…» Он уже любил Украину любовью захватчика, созерцающего плоды своих завоеваний.

Идя навстречу пожеланиям племянника, Джеффри предпринял розыск, и вскоре в его руках оказалась видеозапись материалов, связанных с недавним обстрелом Горловки. На фоне изрыгающих гром и пламя тяжёлых артиллерийских орудий красовался средних лет упитанный украинский офицер с лицом завзятого алкоголика. Он обнимался с каким-то западным корреспондентом, похваляясь мощью подвластной ему убойной силы. Бил по жилым кварталам несчастного провинциального городка в окрестностях Донецка.

Увидев эту картину, американский посол Джеффри Росс Прайт почувствовал себя несколько обескураженным. Он доверял украинским каналам, их сообщениям о коварстве сепаратистов, о «тактических подразделениях» российских войск на Донбассе и тому подобным «вбросам», которые к тому подкреплялись выступлениями официальных лиц и правительственными сообщениями. Не то чтобы доверял, но, как говорят, искренне хотел верить.

Теперь же перед ним открылась иная картина. Бесстрашные русские корреспонденты под огнём украинской армии несли миру весть о зверствах фашистской хунты по отношению к мирному населению, о разрушенных огнём тяжёлой артиллерии городских кварталах, о туче смертей, накрывшей чёрным пологом эту ни в чём не повинную землю.

Джеффри Росс Прайт ощутил беспокойство. В глубине души он понимал, что во всём этом безобразии есть доля и его вины. Несмотря на дипломатическую выучку, часто калечащую своих адептов, он оставался совестливым человеком.

Добытые им сведения Прайт передал племяннику по каналам дипломатической почты.

Прошло совсем немного времени, и Джеффри с удивлением и ужасом увидел племянника в сюжете о расстрелянной Горловке. Он не поверил своим глазам. На экране компьютера перед ним предстал рослый ковбой, как и положено, с «кольтом» в кожаном «подрамнике», свисающим по правую руку, так, чтобы выдернуть его в долю секунды и сделать выстрел. Он знал эту смертельную игру техасцев – «быстрый или мёртвый». Когда речь заходила о делах чести, друг против друга на отдалении ставали двое и по отмашке «рефери» решалась судьба дуэлянтов – кто ты: «быстрый» или «мёртвый». Джеффри помнил как и сам играл в детстве в эту любимую ими игру, только стреляли они тогда мягкими резиновыми шариками из игрушечных «кольтов».

Гарри Морган, американский доброволец, стоял на развалинах частного дома в Горловке и рассказывал.

«Здесь жила семья. Мать, отец, трое детей».

Он шёл по обгорелым обломкам, битому кирпичу.

«Здесь у них была большая комната».

Он вышел в сад с побитыми, искалеченными деревьями.

«Здесь они отдыхали. Фугас разорвался в передней части дома. Отец и старшая дочь одиннадцати лет погибли на месте. Матери оторвало правую руку».

Он вышел на улицу – обыкновенную улицу донецких предместий. Везде были видны следы разрушений.

«Шестилетнему мальчику засыпало глаза осколками стекла. Он может ослепнуть. Двухлетняя девочка спала в дальней комнате. Она, к счастью, не пострадала. Хотя, как знать…»

Он обнажил голову, осенил себя крестом. Вернул на место свою ковбойскую шляпу. Он не признавал защитных шлемов.

Джеффри Прайт был уничтожен. Когда погас экран, он ещё долго сидел перед ним неподвижно, словно окаменев, и чувствовал как по всему телу разливается отвратительная слабость. Впервые за два года на Украине ему в голову пришла мысль об отставке.

Тем временем американский доброволец Гарри Морган воевал за независимость Донбасса. Он уже неплохо объяснялся по-русски. Сведения, полученные от дядюшки Джефа, помогли ему точно определить местонахождение украинской части, которая продолжала методично наносить по Горловке удар за ударом, настойчиво пытаясь сравнять её с землёй. Но главное – ему удалось выяснить имя того командира, что отдавал убийственные приказы. Им оказался выпускник одесского артиллерийского училища Тарас Наливайченко. И не только имя, но номер телефона, принадлежащего этому человеку. Возможно, это был единственный случай, когда послужило во благо человечеству всеведущее американское Агентство Национальной Безопасности. И тут дядя Джеф оказался на высоте.

На исходе одного из июльских дней 2015 года, когда отстрелявшись, майор Наливайченко направлялся в сою штабную землянку, чтобы достойно завершить рабочий день горилкой и добрым шматком сала, его сотовый телефон возвестил о чьём-то желании выйти на связь.

Тарас не сразу понял в чём дело. А когда сообразил, что какой-то американец вызывает его на дуэль, был несказанно удивлён. Однако вызов принял, и за ужином в кругу сослуживцев это событие подверглось живейшему обсуждению, по итогам которого было решено с выбором оружия подождать, поскольку бросивший вызов американец (и это было самым удивительным!) даже не сказал, когда собирается прибыть к ним на батарею. Во всяком случае, гаубицы всегда были наготове и личное оружие – «макаровы» – тоже. Автоматов орудийным расчёта не полагалось.

Утро следующего дня было тяжёлым. Впрочем как и все утренние часы всех дней, которые, как правило, оканчивались крепкой пьянкой.

Опохмелившись банкой крепкого пива, Тарас Наливайченко вышел на свежий воздух и тут вспомнил о вчерашнем странном звонке и ещё более странном вызове. Дуэль? Тарас усмехнулся.

Он окинул взглядом свою батарею. Три тяжёлых сто двадцати-миллиметровых орудия вздымали к небу могучие стволы, готовые вновь и вновь наносить удары по жилым кварталам Донецка, расположенным в восемнадцати километрах на юго-востоке

Расчёты спали. Что и говорить, это была тяжёлая работа. Подносить, заряжать. Он сам давал команду на залп. Делал это по всей уставной форме, с удовольствием позировал заезжим западным корреспондентам. Особенно любил американцев. После работы поил их украинской горилкой. Американцы были весёлые, добродушные, часто дарили свои зелёные купюрки – «капусту». Для капусты у Тараса была особая захоронка. Известно, со времён потопа война была выгодным делом. Один из гостей так и сказал ему – война это бизнес и ничего больше. Похлопал по плечу и добавил – конечно, рискованный, но это уж как повезёт.

Тарасу везло. Он обошёл батарею. Отметил следы неряшливости в обращении с отработанным материалом – отстрелянные гильзы у третьего расчёта не были должным образом складированы.

За перелеском на просёлке остановился легковой автомобиль с эмблемой ОБСЕ и американским флажком на капоте. Ещё один, подумал Тарас. Но тут его обожгло. Из машины вышел человек в ковбойской шляпе с гранатомётом на плече.

– Заряжай! – услышал Тарас.

Пришелец остановился метрах в тридцати от позиции батареи.

Тарас Наливайченко был неробкого десятка. Военная косточка. Он не торопясь навёл ближайшую пушку через ствол в пояс стоящего. Зарядил, вышел из-за щитка, держа в руке спусковой шнур.

– Огонь! – скомандовал пришелец.

Тарасу показалось, что он сделал выстрел.

Но это была всего лишь пуля «быстрого» кольта, которая поразила его раньше, чем он сделал смертельный рывок.

Гарри Морган неторопливо снял с плеча гранатомёт и тремя выстрелами разнёс в клочья братоубийственную батарею.

Расстрельная команда в землянках продолжала спать. Люди были утомлены многодневной работой уничтожения мирных граждан своей собственной страны.

Гарри Морган ещё немного постоял, подождал пока рассеется дым. Злосчастная батарея представляла собой жалкое зрелище. Искорёженные стволы были похожи на чью-то трёхпалую руку, воздетую с мольбой о пощаде. Он был удовлетворён. Отомщён. И это главное. Впитанный с детства ковбойский кодекс чести, полуутраченный на его родине, здесь ещё оставался жив. Око за око. Зуб за зуб. Смерть за смерть.

Он повернулся и пошёл к внедорожнику с американским флагом, стоящему на просёлке. Убрал в багажник базуку. Ополченец-водитель дремал, склонившись на руль. Гарри открыл дверь, сел рядом.

– Ну как? – водитель включил зажигание.

– Нормально, – сказал Гарри.

– Замочил?

– Ну.

Гарри Морган успел полюбить русский сленг и с удовольствием им пользовался.

– Пойду, посмотрю, – сказал ополченец. Он вышел из машины, достал из багажника автомат и скрылся в перелеске. Спустя немного времени затрещали очереди. Они длились несколько минут. Вернувшись, он молча сел за руль, тронул машину.

– Добил вшивоту? – Гарри достал сигарету, закурил.

– Дали дёру, – ополченец криво усмехнулся, – разворошил клоповник.

На блокпосту их даже не остановили. Ещё при въезде Гарри Морган предъявил удостоверение члена миссии ОБСЕ.

Благодаря Джеффри Россу Прайту, американскому послу в Киеве, всемогущее АНБ впервые попало впросак. Но и сам упомянутый посол вскоре был отправлен в отставку «по собственному желанию».

Пианист
(Из цикла «Украина в огне»)

Он был выдающимся музыкантом. Тридцать лет назад его имя украшало репертуары знаменитых концертных залов мира, а благодарная публика рукоплескала его необыкновенному таланту. Блестящий виртуоз, проникновенный лирик, он захватывал слушателей своими необычными интерпретациями мировой музыкальной классики.

Его небольшой особняк на Набережной-Луговой с видом на Днепр постепенно ветшал, неухоженный сад зарос диким кустарником, любимая старая яблоня, поверженная недавним ураганом, так и оставалась лежать символом его собственной сломанной жизни.

Ему шёл восемьдесят первый год. В этом доме он родился и прожил всю жизнь. Здесь родились его дети. Здесь он проводил в последний путь жену. Много лет назад они соединились, чтобы всегда быть вместе.

Ах, это «всегда»! – вспомнил он чьи-то слова, – которое кажется столь долгим, а кончается так скоро и так внезапно.

Он вышел на балкон. По утрам, чтобы разогреть скованные суставы, он совершал обычно небольшую прогулку – по наружной лестнице спускался в сад, шёл в дальний его конец на высоком берегу реки, садился на скамью, когда-то сделанную его собственными руками, смотрел вдаль. Мосты, купола соборов, сельские предместья, рассыпанные в широкой пойме цветным узором, вселяли в душу успокоение.

В то утро он записал первые – нотные – строки на слова своего «Реквиема»:

 
Над поветрием лживых и суетных слов,
Одевающих сердце бесплотной бронёй,
Над устоями старых днепровских мостов,
Препоясавших воды китайской стеной.
Над церковными главами в сонме крестов.
Над бесстрастным молчанием чистых листов
Опускается ночь под кровавой луной.
 

Правая рука после операции плохо слушалась. Кистевая контрактура, тридцать лет назад лишившая его возможности концертировать, теперь позволяла по крайней мере держать перо и даже проигрывать мелодии, которые слетали к нему звуками эоловой арфы и ложились нотными знаками на страницах маленького блокнота.

Эта неведомо откуда взявшаяся болезнь с красивым названием «дюпюитрен», отняв пианистическую виртуозность, побудила его тем к созданию композиций. За годы затворничества он сочинил две симфонии, концерт для фортепьяно с оркестром и несколько опусов камерной музыки.

Он долго не решался на операцию. Но как это часто случается со стариками, которые перешагнув некий возрастной рубеж, загораются мечтой осуществить давно задуманное, он отметил своё восьмидесятилетие визитом в одну из московских больниц, что славилась своим «отделением кисти». Его имя открывало ему все двери.

Операция прошла успешно. Он с удовольствием погостил в семье дочери. Его уговаривали остаться в России. Двое внуков, четыре правнука. Конечно, он любовался ими, но сердце оставалось там, на берегу любимого Днепра, на родной Украине, которой он хотел посвятить остаток жизни.

Его не понимали. Он объяснял: попробуйте пересадить старое дерево, выросшее на каменистом склоне горы, – попробуйте пересадить его в ваш ухоженный сад, – вы обречёте его на гибель.

И он вернулся, чтобы написать ораторию на слова «Реквиема»

Его визит в Россию не остался незамеченным.

Ещё не совсем зажили швы на руке, когда он сел за рояль и проиграл несколько несложных пассажей. О, счастье! Он испытал давно забытое чувство свободы! Вторая часть «Лунной сонаты» потребовала немалого напряжения, но всё же подтвердила это ощущение. Он ликовал.

Однако его торжество омрачали происходящие на родине события. Вернувшись после операции, он обнаружил в доме следы обыска. Очевидно, его пытались сделать незаметным, но удалось это плохо. Рукопись «Реквиема», в его отсутствие хранившаяся в ящике письменного стола, как обычно, в идеальном состоянии, и теперь извлечённая на свет, предстала перед ним неряшливо сложенной, что свидетельствовало о вторжении чужих рук. Он понял, что сделана фотокопия, которая может послужить доказательством его гражданской неблагонадёжности.

Память вернула его в детство. Сожжённый Киев. Бабий Яр. Отец ушёл к партизанам. С Ковпаком проделал путь от Путивля до Карпат. Войну окончил в Берлине. Годы возрождения советской Украины. Учёба в Московской консерватории. Мировая известность

Он вспомнил слова Сартра: «Всякая жизнь кончается провалом».

Нет, он не таков. Пусть это будет провал, но с треском.

Он свято оберегал то место в саду, где вернувшийся с фронта отец закопал оружие. Сынок, – сказал тот перед смертью, – возможно тебе ещё придётся столкнуться с врагом. Тогда ты достанешь мой автомат и станешь защищать нашу многострадальную родину.

Вот и пришло время, подумал он. Тряхнём стариной.

ППШ и ящик с патронами он поднял на чердак. Слуховое окно открывало вид на переднюю часть усадьбы. Под прицелом оказывались чугунная решётка входных ворот и дорожка к двери в дом.

В городе бесчинствовали бандеровцы. Слышалась перестрелка.

Он ждал гостей. И они не замедлила явиться. Когда у ворот остановился микроавтобус с изображением трезубца на дверце кабины, он сел за рояль. Первые такты «Реквиема» звучали победным аккомпанементом для громогласного мегафона, который именем закона приказывал ему снять запоры и впустить службу безопасности Украины. Это продолжалось несколько минут. Затем послышались удары металла о металл и скрежет выламываемых ворот.

Он закрыл крышку рояля, поднялся на чердак и заглянул в слуховое окно. Несколько человек в камуфляже, сменяя друг друга, били кувалдой по чугунной решётке, пытаясь проломить отверстие, сквозь которое можно было бы добраться до засова, перекрывающего створки ворот, укреплённые на могучей арке-станине.

Он снял с предохранителя автомат. Ждал. Спокойно и даже с удовольствием смотрел, как трудятся стражи закона у входа в его крепость. Только сердце пустилось галопом, иногда замирая на экстрасистолах. Перед мысленным взором его проносились годы, не торопясь изменявшие семейное гнездо – от мазанки за забором-штакетником до нынешнего уменьшенного подобия замка, укреплённого его усилиями для отражения предполагаемой агрессии.

Когда чугунные ворота наконец пали, и команда взломщиков двинулась по бетонной дорожке к дому, он дал в воздух несколько коротких очередей. А потом уже не мог остановиться, пока не расстрелял всю обойму. Служба в армии не прошла даром. Теперь он вспомнил её с благодарностью. Правая – оперированная – рука не подвела и тут. Спусковой крючок был словно продолжение указательного пальца.

Мгновение, и микроавтобус с незваными пассажирами сорвался с места и умчался, напоследок огласив улицу пронзительным воплем сирены. Воцарилась тишина. Он убрал автомат в дорожную сумку, где находилась уже рукопись его «Реквиема» и коробка с патронами, со второго этажа спустился в сад по наружной лестнице и через потайной лаз выбрался на обрывистый берег Днепра. Тридцатиметровый верёвочный трап убегал отсюда вниз песчаной тропой в зарослях кустарника. Он не был трусом, но и не хотел становиться убийцей. Бог простит – подумал, – ибо не ведают что творят. В последний раз взглянул на свой дом, перекрестил его и начал спускаться.

На причале было пустынно. Он не торопясь отвязал свою моторку и быстро вышел на стрежень. Солнце стояло в зените. Холодное лето 2015 года озарялось надеждой на избавление от фашистской чумы.

Он выключил мотор, сел на вёсла. Правая рука и здесь с наслаждением включилась в работу. Сердце постепенно успокоилось и еперь билось ровно, как в молодости. Вот что значит, подумал он, принять днажды правильное решение.