Уроки советского

В январе 1938 года Кузнецов и несколько других руководителей завода были арестованы, им было предъявлено обвинение в создании антисоветской троцкистской организации. Следствие шло два года, в конце концов, Кузнецова освободили, он вернулся в Москву и работал в дальнейшем в промышленности и строительстве. Остальные арестованные сотрудники завода получили различные сроки заключения.

Авиационный завод сумел в конечном итоге освоить выпуск ДБ-3, эти самолёты участвовали в военных действиях в Китае, в Финляндии, во время Великой Отечественной войны.

Параллельно с авиационным строился судостроительный завод. История его неразрывно связана с именем Владимира Костенко, русского морского инженера, участника Цусимского сражения, революционера, который повидал и царские, и советские тюрьмы. Именно Костенко выбрал место для закладки верфи –  и тем самым определил место городу. При проектировании завода Костенко впервые в мире применил идею сооружения сухих утеплённых доков, которые находятся выше горизонта акватории реки.

Хотя первые корабли были заложены уже в 1936 году, завод в дальнейшем испытал практически те же трудности, что соседний авиационный. Коллектив судостроителей был неопытен, номенклатура выпускаемых судов менялась много раз, комплектующие изделия из центральной части страны поставлялись нерегулярно и не в должной номенклатуре. К тому же выход глубоководных судов в море зависел от углубления устья Амура… В итоге нормальная работа завода была налажена лишь после войны. А основоположник завода и его главный проектант Владимир Костенко был арестован в 1941 году по обвинению в том, что основал завод на болоте… После полутора лет заключения Костенко освободили, а в 1950 году он даже получил Сталинскую премию.

В 1937 году заложен металлургический завод «Амурсталь» (переработка лома), запущен в эксплуатацию в феврале 1942 года. 1 декабря 1942 года зажгли первую форсунку технологической печи Комсомольского нефтеперерабатывающего завода. Железная дорога Хабаровск-Комсомольск-на-Амуре заработала уже в 1936 году, а через четыре года пошли регулярные пассажирские поезда.

Таким образом, менее чем за десять лет на берегу Амура вырос 60-тысячный промышленный город. С одной стороны, это был несомненный успех советской власти. На Дальнем Востоке, вдали от границ, в невиданно краткие сроки был создан индустриальный центр. С другой стороны, у этого успеха была непарадная, не очень светлая сторона. На первый взгляд, с точки зрения рационального использования ресурсов, решение о строительстве Комсомольска-на-Амуре было примером большевистского волюнтаризма. Оба построенных завода – судостроительный и авиационный – были сборочными, все комплектующие изделия производили в европейской части России и везли за тысячи километров на сборку. Итоговая стоимость самолётов и судов была непомерно высока – если применять критерии рациональной экономики. Но в том-то и дело, что социалистическая сталинская экономика была особенной, в ней приоритет отдавался идеологическим целям. Решение о создании промышленного военного центра на краю страны было решением политическим, оно было верным в рамках той цели, которые ставили перед собой большевики: во что бы то ни стало создать мощную военную индустрию. В сущности, такие решения принималось большевистскими руководителями «на глазок», без детального обоснования, никто тщательно не считал, во что обойдётся стране и населению такие стройки. Отсюда – хаос, сплошная бесхозяйственность, огромные потери времени, ресурсов, людей. Например, в зиму с 1932 на 1933 год сотни вольнонаёмных погибли в землянках на строительстве будущего Комсомольска от цинги и морозов. Каковы были потери среди заключённых ГУЛАГа – можно только догадываться…

Неизбежные при таком стиле хозяйствования неудачи в условиях диктаторского государства объявлялись саботажем, вредительством, диверсиями. Жертвами репрессий становились невинные люди, нередко – энтузиасты, лидеры больших коллективов. Эта пропагандистская линия – о происках врагов – хорошо видна в популярном фильме Сергея Герасимова «Комсомольск».

Новые, увеличенные планы индустриализации не соответствовали реальным возможностям страны. Немалая доля инвестиций была заморожена в объектах, которые начали строить, но не могли закончить ввиду невозможности обеспечить вовремя ресурсами. Обычными методами была «штурмовщина», эксплуатация сознательности и энтузиазма масс.

В начале 1933 года объявили о выполнении пятилетнего плана за 4 года и 3 месяца. В «Итогах выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза ССР» власть рапортовала: «Объем капитальных вложений в промышленное строительство за 4 1/4 года составил 24,8 млрд руб. против заданий пятилетнего плана в 9,1 млрд руб… В тяжёлую промышленность за те же годы вложено 21,3 млрд руб. против заданий пятилетнего плана в 14,7 млрд руб… Половина всех капиталовложений в промышленность была направлена на строительство новых предприятий, вооружённых современной техникой. В результате осуществлённого строительства за годы пятилетки объем основных фондов обобществлённого сектора народного хозяйства удвоился. Технический уровень этих новых основных фондов далеко превышает собой то, что СССР имел к началу пятилетки».^[58]

В реальности итоги оказались скромнее. К примеру, выпуск хлопчатобумажных тканей достиг только 59 % плана, шерстяных – 34 %, чугуна вместо 17 млн тонн произвели 6,2 млн. Темпы развития промышленности упали с 23,7 % в 1928–1929 гг. до 5 % в 1933 г..^[59]

«Индустриализация» проводилась экстенсивными методами с применением ничем не ограниченной эмиссии денег. За первую пятилетку денежные знаки в обороте возросли с 1,7 млрд до 5,5, а в начале второй пятилетки достигли 8,4 млрд рублей.^[60] Рост инфляции привёл к существенному снижению покупательной способности рубля и населения. В этот же период шло окончательное и повсеместное уничтожение рыночных остатков НЭПа, и власть ответила на проблему инфляции фиксацией цен на все товары и услуги. С тех пор в СССР – вплоть до его конца – уже не существовало рыночных механизмов производства и распределения товаров и услуг (если не считать так называемых колхозных рынков, где торговали продукцией приусадебных хозяйств). Государственные цены на всё и вся, государственные торговые организации и время от времени карточное распределение – вот какова была теперь реальность социалистической жизни.

Уроки первой пятилетки были учтены руководством большевиков. Темпы роста промышленной продукции во второй пятилетке, в 1933–1937 годы, должны были составить в среднем 16, 5 %, намного меньше, чем в первой.^[61]

Главной целью становилось завершение реконструкции всего народного хозяйства на основе уже отечественной техники: теперь советские предприятия производили довольно широкий спектр станков, механизмов, машин различного назначения. За годы второй пятилетки были сооружены несколько тысяч крупных промышленных предприятий, в том числе Ново-Тульский металлургический, Уральский машиностроительный заводы, предприятия в Комсомольске-на-Амуре и многие другие.

Необходимым инструментом для выполнения гигантских планов первых пятилеток были миллионы рабочих рук. Их источником стала новая колхозная деревня. Вербовка для новых строек разворачивалась широчайшим образом. Подобно тому, как при Петре Великом беглого крепостного против воли помещика могли зачислить в рекруты, в эпоху «коллективизации» так называемые кулаки и подкулачники имели возможность спасаться на стройках социализма.

Миграция сельского населения на строительство заводов и фабрик в 30-ые годы имела огромные масштабы. Например, с 1929 по 1939 гг. численность городского населения увеличилось на 25 млн человек.^[62] Эти миллионы новоиспечённых жителей старых и новых городов до крайности обострили жилищную проблему. Если исходить из официальных данных советской статистики, на 1 января 1933 года городское население СССР составляло 38,7 млн чел., жилищный фонд – 191,5 млн кв. м., на душу населения – 4,9 кв. м. В эту среднюю цифру входили квадратные метры коммунальных квартир, бараков и даже землянок.^[63] При этом – «в Челябинске, где строился гигантский тракторный завод, средняя душевая норма в 1933 году составляла 2,2 кв. м, в Перми – 2,8 кв. м. В Магнитогорске, строившемся в чистом поле, – 1,6 кв. м, а в Свердловске, обладавшем старым фондом, – 4,2 кв. м (в 1928 году – 5,3 кв. м)».^[64]

В целом та совокупность изменений в советском народном хозяйстве, получившая в истории название «индустриализации», превратила СССР в мощную индустриальную державу, которая по объёму промышленной продукции стала одной из ведущих стран мира. С 1928 по 1941 гг. введено в строй около 9 тыс. крупных предприятий.^[65] Впервые в истории страны был начат массовый выпуск тракторов, комбайнов, автомобилей, самолётов, синтетического каучука, разнообразного оборудования для промышленности и военного производства.

Правящий слой советского государства показал себя силой, способной осуществить огромные социально-экономические преобразования, какими были и «коллективизация», и «индустриализация». В известном смысле они были вправе отнести к себе пропагандистский посыл популярной советской песни: «нам нет преград ни в море, ни на суше, нам не страшны ни льды, ни облака…». При всём при этом возникают неизбежные вопросы о цене таких преобразований, такой модернизации, о том, в чьих интересах она в реальности проводилась, какие настоящие цели ставили перед собой большевистские модернизаторы и были ли эти цели в итоге достигнуты.

Так была ли альтернатива «сталинской индустриализации»?

Мы уже упоминали дискуссию, которая развернулась в середине 20-х годов между Преображенским и Бухариным об источниках инвестиций для социалистической индустриализации. Преображенский в своих работах настаивал на том, что таким источником может быть только деревня, частное сельхозпроизводство, только там можно найти и изъять необходимые ресурсы для быстрого развития промышленности – для «сверхиндустриализации». Бухарин выступал за то, чтобы рост промышленности опирался на рост сельхозпроизводства. Он был категорически против ограбления деревни, которое пошатнёт социальный мир в государстве. К концу 20-х это спор стал политическим. Как мы знаем, победили сторонники форсированной «индустриализации», которая должна была проводиться в сцепке с «коллективизацией». Сталин, в середине 20-х союзник Бухарина, к концу десятилетия возглавил сторонников решительных мер в деревне и ускоренного развития тяжёлой и оборонной промышленности.

Сталин и его сторонники сумели победить в споре внутри большевистской партии, а затем на практике провести и «коллективизацию», и форсированную «индустриализацию». Результатом этих процессов стало создание системы колхозов, строительство тысяч заводов, огромные жертвы среди населения СССР, падение жизненного уровня, который восстановился до нэповского лишь в 50-ые годы.

Можно ли было избежать этих печальных последствий, добиться таких результатов развития народного хозяйства, которые позволили бы повышать жизненный уровень народа и, одновременно, защитить страну от внешних угроз (что всегда была главным аргументом в пользу принятия радикальных мер)? Существует такая «моральная» точка зрения, что свободный труд всегда эффективнее подневольного. В соответствие с этим подходом лучшей альтернативой силовым действиям советской власти могли стать решения, которые позволили бы сохранить социальный мир в государстве, без превращения большинства населения в подневольных государственных служащих. Но «бухаринская» альтернатива не реализовалась на практике, и у сторонников сталинских методов всегда была возможность называть её прекраснодушной утопией.

Однако в последние десятилетия в экономической науке появились методы исследований, которые позволяют глубоко анализировать экономические процессы прошлого и смоделировать те или иные варианты развития, в зависимости от принятых политических решений. Известные экономисты Сергей Гуриев (Московская высшая школа экономики), Олег Цывинский (Йельский университет), Михаил Голосов (Пристонский университет) и Антон Черемухин (Федеральный резервный банк Далласа) опубликовали в 2013 году работу под названием «Was Stalin necessary for Russia’s economic development?» – нужен ли был Сталин для российского экономического развития?^[66] В ней они пришли к заключению, что советская «индустриализация» и связанная с ней «коллективизация» привели к потере советскими гражданами за период с 1928 по 1940 год около 24 % своего возможного благосостояния по сравнению с другими сценариями развития (например, если бы продолжался НЭП и страна избежала бы сталинских «великих переломов»).

«Мы считаем, – делают вывод авторы, – что сталинскую индустриализацию не следует использовать в качестве истории успеха в развитии экономики. Сталинская индустриализация – пример того, как насильственное перераспределение значительно ухудшило производительность и общественное благосостояние».^[67]

Построенный в боях социализм

И пусть нам общим памятником будет

Построенный в боях социализм.

Владимир Маяковский

В марте 1939 года прошёл XVIII съезд ВКП (б).

С отчётным докладом на съезде выступал Сталин.

Одна из главных характерных черт доклада – спокойная деловитость. Вождь по-хозяйски неторопливо рассказывает о том, чего удалось достичь за прошедшие пять лет, со времени XVII съезда.

За границей, в буржуазном мире – «новый экономический кризис, обострение борьбы за рынки сбыта, за источники сырья, за новый передел мира, обострение международного политического положения, крушение послевоенной системы мирных договоров, начало новой империалистической войны в экономическом и в военном отношении».^[68]

А Советский Союз между тем – «с точки зрения внутреннего положения представляет картину дальнейшего подъёма всего народного хозяйства, роста культуры, укрепления политической мощи страны».

Вождь подчёркивает, что главным завоеванием нужно признать «окончательную ликвидацию остатков эксплуататорских классов, сплочение рабочих, крестьян и интеллигенции в один общий трудовой фронт, и как результат всего этого – полную демократизацию политической жизни страны, создание новой Конституции».

Никто ведь не смеет оспаривать, «что наша Конституция является наиболее демократической в мире, а результаты выборов в Верховный Совет СССР, равно как и в Верховные Советы союзных республик, – наиболее показательными».

Правда, замечает Сталин, «некоторые деятели зарубежной прессы болтают, что очищение советских организаций от шпионов, убийц и вредителей, вроде Троцкого, Зиновьева, Каменева, Якира, Тухачевского, Розенгольца, Бухарина и других извергов, поколебало будто бы советский строй, внесло разложение».

«Эта пошлая болтовня стоит того, чтобы поиздеваться над ней, – говорит Сталин и продолжает с присущим ему мрачным юмором: – Как может поколебать и разложить советский строй очищение советских организаций от вредных и враждебных элементов? В 1937 году были приговорены к расстрелу Тухачевский, Якир, Уборевич и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховный Совет СССР. Выборы дали Советской власти 98,6 процента всех участников голосования. В начале 1938 года были приговорены к расстрелу Розенгольц, Рыков, Бухарин и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховные Советы союзных республик. Выборы дали Советской власти 99,4 процента всех участников голосования. Спрашивается, где же тут признаки разложения и почему это разложение не сказалось на результатах выборов?»

Заканчивает вождь вопросами теории.

На вопрос: «Эксплуататорские классы уже уничтожены у нас, социализм в основном построен, мы идём к коммунизму, а марксистское учение о государстве говорит, что при коммунизме не должно быть никакого государства, – не пора ли сдать государство в музей древностей?» – Сталин неодобрительно замечает, что «эти вопросы свидетельствуют о том, что их авторы добросовестно заучили отдельные положения учения Маркса и Энгельса о государстве, но… не поняли существа этого учения, не разобрались, в каких исторических условиях вырабатывались отдельные положения этого учения и особенно не поняли современной международной обстановки, проглядели факт капиталистического окружения и вытекающих из него опасностей для страны социализма».

По мнению Сталина, в подобных вопросах сквозит не только недооценка факта капиталистического окружения, в них – недооценка роли и значения буржуазных государств и их органов, засылающих в страну Советов шпионов, убийц и вредителей.

Сталин признаёт, что в этой недооценке грешны также в известной мере все большевики.

«Разве не удивительно, – вопрошает Сталин, – что о шпионской и заговорщической деятельности верхушки троцкистов и бухаринцев узнали мы лишь в последнее время, в 1937–1938 годах, хотя, как видно из материалов, эти господа состояли в шпионах иностранной разведки и вели заговорщическую деятельность уже в первые дни Октябрьской революции?»

И он разъясняет соратникам, что победа социализма вовсе не означает близкое отмирание социалистического государства, как предрекали классики марксизма-ленинизма. Причина – вражеское капиталистическое окружение. И пока социализм не победит в мировом масштабе, государство нужно укреплять.

Итак, представим себе на минуту эту картину: весенний мартовский день 1939 года, Москва, Кремль, Сталин на трибуне съезда, читает доклад.

Какие чувства испытывает человек, впервые за все десятилетия своей революционной, а потом партийно-государственной деятельности ставший полным хозяином огромной страны?

Прошли времена партийных дискуссий и войн, когда нужно было постоянно маневрировать, блокироваться, притворяться, – соперничать с людьми, которые много выше в интеллектуальном и культурном развитии. Прошло 15 лет, как умер Ленин, а в составе ЦК – уже ни одного человека из партийцев «первого ряда».

Никого – кроме Сталина.

Из 71 члена ЦК, утверждённых XVIII съездом, только 22 человека участвовали в XVII съезде в том же качестве. Из 64 кандидатов в члены ЦК – 1.

Остальные люди – новые. Большинство из тех, кого заместили «новые», – уже нет в живых.

А кто эти уцелевшие 22 члена ЦК?

Вот самые известные из них, по алфавиту: Багиров, Будённый, Берия, Булганин, Ворошилов, Жданов, Каганович, Калинин. Литвинов, Мехлис, Микоян, Молотов, Хрущёв, Шверник.

Это те, которые ещё в начале 20-х присягнули Сталину как главе нового «ордена меченосцев», которые прошли вместе с ним извилистую дорогу к вершинам власти. Они здесь же, в президиуме съезда и в зале, аплодируют докладу. Они тоже на вершинах власти, но они, в отличие от не доживших до этого дня делегатов прошлого съезда, полностью признают за Сталиным статус непререкаемого лидера. Они готовы идти за ним при любых обстоятельствах, при любых изменениях политического курса. Они проверены в деле. Они поддерживали Сталина, когда он воевал с Троцким и блокировался с Каменевым и Зиновьевым; они следовали за ним, когда он в союзе с Бухариным поддерживал НЭП и «смычку» с крестьянином; они сделали вид, что так и нужно, когда вожак их стаи выступил за разгром НЭПа, ускоренную «коллективизацию» с «индустриализацией», – то есть, фактически, за реализацию «левой программы» Троцкого.

Все они будут занимать высокие посты до самой смерти Сталина, а некоторые доживут до краха социалистического государства.

Вне всякого сомнения, в эти мартовские дни Сталин испытывал чувство удовлетворения от хорошо сделанной работы.

Страна лежала у его ног, – покорная, она повиновалась каждому его слову, каждому его жесту, каждой его мысли.

В его руках – послушный аппарат управления страной. В этом аппарате практически нет людей, которые знали Иосифа Джугашвили – «симпатичного грузина» на вторых ролях. Для всех он – вождь, лидер, человек, слово которого – «закон». Такой «закон», что любое положение недавно принятой Конституции может быть отброшено ради исполнения его указания, желания, распоряжения.

За пределами Кремля лежала страна, которая не имела уже ничего общего с Россией начала века. Человек, заснувший, скажем, в 1913 году и проснувшийся в 1939-ом, – был бы поражён изменениями на огромной территории от Днепра до Амура.

И всё это сделал он, Сталин.

Конечно, не он один, но теперь выстроена такая пирамида власти, что на самом верху – только его фигура. Да, была революция, да, были вожди, настоящие, как Ленин, и второсортные, как Зиновьев, Каменев и прочие. И где они все? Их нет – а он, Сталин, великаном высится над всей властной пирамидой, словно колокольня Ивана Великого над куполами Кремля.

Итак. Что же сделано?

Начнём с главного.

В крестьянской стране (более 80 % от всего населения в начале 20-го века) – по большому счёту, крестьян более не существует. Деревня, этот перманентный источник мелкобуржуазной стихии, совершенно изменила свою социальную сущность. Нет больше в Советском Союзе крестьянина-единоличника с его природной склонностью к анархии. Они, большевики, никогда не заблуждались на счёт самого плохонького мужика – он спит и видит стать богатеньким, а ставши им – диктовать свою волю пролетарскому государству. Мы, большевики, сознавали это, вводя НЭП. Тут мы были едины – Ленин, Троцкий, Бухарин: надо дать временную волю мужику. Тогда, после гражданской, только мужик-частник мог дать стране хлеб. А хлеб – это продовольствие для страны, для города, для рабочего. Хлеб – это единственный экспортный товар. Мы были вынуждены дать мужику волю после продразвёрстки, после Кронштадта и Тамбовщины, когда стало ясно, что коллективные хозяйства не способны наладить производство. Хочешь сохранить главное – пожертвуй второстепенным.

Мужик ушёл в свою деревню, получив то, чего не получил за пятьсот лет от царя-батюшки, – землю. Мужику казалось, что больше ему ничего не надо. Он думал, что это – навсегда.

Потом в это поверил и слюнтяй Бухарин. Ему показалось, что в коммунизм можно прийти рука об руку с мужиком, надо только договориться с ним.

А как с ним договориться, если у него иные цели, нежели у пролетарского государства? Пролетарскому государству нужна тяжёлая индустрия, а мужику нужно продать свой хлеб втридорога. Он будет придерживать хлеб до тех пор, пока у него есть надежда продать дороже, ему наплевать на обязательства государства, ему нравится держать город и пролетариат за горло.

С каждым годом нам становилось всё труднее вырывать у мужика хлеб.

Мы стояли перед выбором: или мужик сомнёт нас, или мы в корне изменим положение дел.

Мы сумели изменить положение. В корне. Не принимая во внимание причитанья «правых», невзирая на злобу мужика, пренебрегая скулежом белоэмиграции.

В эпоху «великого перелома» сотни тысяч мужицких семей отправились поднимать сельское хозяйство в районы крайнего Севера, Сибири и Дальнего Востока.

Трудно? А кому легко в период строительства социализма?

Откровенные враги отправились в лагеря. Там для них была настоящая работа: долбить рудники, валить лес, строить дороги в тайге и тундре.

Часть мужицких семей оказалась в городе и на великих стройках социализма. Нам нужны были рабочие руки, мы строили тысячи предприятий.

Оставшиеся пошли в колхоз. Мы не заблуждались, они шли в колхоз безо всякого желания. Но куда им было теперь деваться? Время анархии прошло. Пролетарское государство укрепилось настолько, что могло заставить любого работать на общее благо. И здесь нам очень помогла школа русской общины.

Мы, большевики, всегда считали общину пережитком, недостатком России – в отличие от прогрессивного пролетарского Запада.

Мы ошибались. Мы допустили много ошибок. Мы вообще плохие теоретики. Никто не мог предвидеть, какие задачи придётся решать пролетарскому государству во враждебном окружении. Ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин. О Троцком и говорить не стоит. Он был умный и большой говорун, но из говорунов не выходят великие вожди.

Мы, большевики, плохие теоретики, зато – мы способны делать выводы из своих ошибок. Так вот, мы ошибались насчёт общины. С общиной нужно было не бороться, её следовало использовать на благо построения социализма. Как говорится, оборотить нужду в добродетель.

Мужик веками жил в нищете, а средством контроля над ним была община. Он научился выживать в общине и давать государству то, что от него требуется, и за тот кусок, что ему оставят на прожитие.

То есть, на новом витке исторического развития община стала колхозом. Такая вот диалектика. В конце концов, почему бы пережитку напоследок не поработать на будущее?

Только потомки по достоинству оценят наши усилия. Нам удалось анархичную русскую деревню, не способную к системным усилиям на благо страны, превратить в гигантскую аграрную фабрику, которая устроена по нашему закону и повинуется государственным управляющим воздействиям. И если внесли цифру в план, она будет исполнена любой ценой. «Любой ценой» – это означает, что для выполнения плана из деревень вывезут весь хлеб, в том числе семенной, фуражный и предназначенный для выдачи колхозникам за «трудодни».

Во всяком случае – могут вывезти. И решать это будет государство, а не какой-нибудь мужик из Ивантеевки.

Нас обвиняют в том, что мы перестарались с управляющими воздействиями в начале 30-ых. Дескать, излишне беспощадный подход привёл к тому, что в 1932 году в деревнях зерновой полосы России, Украины и Казахстана разразился голод. И что погибли миллионы. Будто бы вымирали целые селения и даже, якобы, случалось людоедство.

Что тут скажешь? Во-первых, не ошибается только тот, кто ничего не делает. Мы идём к коммунизму неторной дорогой. Жертвы были, но мы можем утешиться тем, что общие усилия не пропали даром: зерно тех урожаев превратилось в новые социалистические предприятия, которые обеспечили нашу промышленную независимость. За всё приходится платить.

Ещё нам тычут «Законом об охране социалистической собственности» (от 7 августа 1932 года). В просторечье – закон о колосках. Да, мы не отрицаем, закон был направлен против тех, кто в колхозе не работает на совесть, зато норовит украсть из общей житницы. За хищение колхозного и кооперативного имущества – высшая мера социальной защиты, расстрел с конфискацией всего имущества либо 10 лет с конфискацией. Звучит грозно, а много ли было расстреляно? Десяток-другой воров. Да тысячу-другую посадили. Так ведь каков был урок! С нашим народом можно ли по-другому?

Как бы то ни было, нашими усилиями деревня, антисистемная русская деревня дала жизнь социалистической индустрии.

Это был настоящий подвиг партии.

Ведь что нам предлагали «правые» и всякие там «сменовеховцы»? Договориться с мужиком, не обижать его, давать ему за хлеб ту цену, которую он требует. Да сбалансировать экономику так, чтобы социалистическая индустрия ждала, пока частная деревня не накопит жирка да не соизволит кинуть нам кусок от своих щедрот.

Если вдуматься, это был план реставрации капитализма. Только такой глупец, как Бухарин, мог этого не понимать. То, в чём он признавался на прошлогоднем процессе, – конечно, чушь, это всё для советской публики и для буржуазной прессы. Какой он шпион? Он – настоящий коммунист, он – за мировую революцию, в этом нет никакого сомнения. Но он не сумел перестроиться вовремя под новые задачи и в своей формальной теоретической правоте стал голосом классового врага, голосом враждебной деревни. Ещё немного, и он создал бы партию в партии. От этого – один шаг до многопартийности и буржуазной демократии.

Разве мы могли этого допустить?

И кого из настоящих коммунистов в этих опасных условиях противостояния могли смутить жертвы у классового врага? В конце концов, чем больше жертв у классового врага, тем лучше для пролетариата.

Таким образом, великий перелом – одним ударом – позволил нам достичь двух целей: нейтрализовать враждебный класс и создать благоприятные условия для индустриального подъёма.

Настоящего индустриального подъёма.

Мы не повторим ошибок царского правительства, которое вынуждено было просить русских фабрикантов в первую мировую производить ту продукцию, которая нужна армии.

Наша промышленность – часть социалистического государства, она будет производить ту продукцию, которая нам необходима для победы над врагом. И ту продукцию, которая необходима для жизни страны. И сколько нужно военной продукции и сколько – гражданской – будем решать мы, а не заводчик Иванов или заграничные вкладчики капитала.

Десять лет назад, когда шли споры о путях развития нашей экономики, умники из Госплана, деятели вроде Бухарина, Чаянова или Кондратьева убеждали нас, что нельзя нарушать экономические закономерности, законы экономики.

Какие законы, какие закономерности?

Законы капиталистической экономики, закономерности капиталистического развития?

Эти деятели не способны были заглянуть за горизонт, им помешали предрассудки буржуазной науки. А мы, настоящие большевики, предпочли действовать в духе Александра Македонского, который разрубил гордиев узел одним ударом, вместо того, чтобы играть по правилам своего противника.

Мы не стали играть по буржуазным правилам. Мы создали индустрию волевым усилием партии и сознательного, передового отряда пролетариата. Эти тысячи заводов, фабрик, комбинатов, разбросанные по всей стране, от Днепра до Амура, – залог мощного развития страны по социалистическому пути. На этих заводах – передовой отряд строителей социализма. Это люди, прошедшие школу партийной и государственной работы. Это – не теоретики, умеющие только болтать и дискутировать о партийной демократии. Это люди, умеющие поднять людей на любые свершения. Это люди, которые не остановятся ни перед чем для выполнения задания партии.

Этот передовой отряд строителей социализма – лидеров – не является застывшей кастой и уж тем более заслуги отцов не засчитываются детям. Свою преданность делу государства нужно доказывать ежедневно и ежечасно. Тот, кто не выдерживает этой проверки, кто расслабился, кто размяк духом и телом, – тот покидает ряды лидеров и пополняет ряды тех, кто обустраивает отдалённые, но важные участки социалистического строительства. Этот механизм очистки рядов работает надёжно, как швейцарские часы, и неумолимо, как отмщение Немезиды. Этот механизм иногда запускается даже в предупредительных целях, для предотвращения ущерба, который могут нанести наши враги. Для этого нам пришлось отбросить буржуазные предрассудки вроде презумпции невиновности, соревновательности сторон в суде и прочую либеральную чепуху.

С кем соревноваться социалистическому государству?

Есть ли у нас время на это?

Мы создали вертикали партийной власти, которые пронизывают все поры и ячейки нашего государства. Эти вертикали пронизывают и такие участки нашей государственной работы, как армия и специальные органы.

Нас убеждали паникёры и псевдотеоретики вроде Тухачевского, что военное дело должно быть в руках узкой касты посвящённых. Что партийный контроль над армией вреден и мешает продуктивной работе. Что ж, Тухачевский и его приспешники по антисоветским заговорам наглядно убедились в том, что партийная вертикаль контроля не дремлет и способна защитить армию и органы от тлетворного влияния буржуазных перерожденцев, предателей и вражеских наймитов.

Наша армия, оснащённая самым передовым вооружением, способна решать все задачи, стоящие перед социалистическим государством, которое развивается во враждебном буржуазном окружении.

Наша армия получит столько танков, самолётов, пушек, пулемётов и другого вооружения – сколько потребуется для выполнения тех задач, что стоят перед партией и государством.

Вся эта свора наших врагов – от поляков до французов с англичанами вкупе с бесноватым фюрером – хотят втянуть нас в какую-нибудь авантюру, чтобы потом пожинать плоды своих интриг.

Но они не дождутся от нас никаких ошибок. Мы будем терпеливы, как китайский крестьянин, и хитры, как еврейский процентщик. Мы дождёмся, пока они перегрызутся между собой, пока они обескровят себя и своих визави.

Тогда настанет наш час. Это будет началом настоящей всемирной революции. И мы возглавим этот великий пролетарский всемирный поход.

Так думал человек, стоявший на трибуне съезда мартовским днём 1939 года, читая страницы доклада, подготовленного его помощниками.