Кощеево седло. Всеслав Чародей – 3

3

– Значит, он сбежал, – медленно, с расстановкой сказал тысяцкий Коснячко, вприщур глядя на Бориса. Вой в ответ только потерянно кивнул, даже не пытаясь что-то возразить. – Как это могло случиться? Он что-то заметил?

– Видимо, этот калика – стреляный воробей, господине, – хмуро ответил Борис. – Почуял что-то… или узнал кого-нибудь. Если он давно в Киеве, он многих должен был знать.

– И где его искать теперь? – так же хмуро спросил Коснячко.

– А зачем его искать, господине? – Борис усмехнулся. – Воротится сам, тогда и найдём.

– Воротится? – непонимающе переспросил тысяцкий.

– Конечно, воротится, – вой поднял голову и глянул, наконец, Коснячку прямо в глаза, довольный тем, что тысяцкий не понимает того, что для него, Бориса, было ясно как день. – У нас же оборотень и его дети в полоне, воевода, неужто не понимаешь? Думаешь, они это просто так оставят?

Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом тысяцкий согласно наклонил голову.

– Он небось сейчас уже с вятшими в Полоцке сговаривается, требует, чтобы они дружину сюда послали, – докончил Борис Микулич.

– Сколько можно говорить? – хмуро бросил Колюта, и в его голосе ясно послышалось раздражение. – Я в Полоцке уже седмицу живу, а пока что ничего, опричь слов, не слышал! Пустых слов!

У воеводы Бреня на гладко выбритой челюсти вспухли желваки, он свирепо зашевелил усами – видно было, что слова дурного вестника (о смерти своего сына Брень Военежич достоверно узнал именно от Колюты) показались воеводе обидными. Бронибор Гюрятич сердито насупился, глядел исподлобья, словно собираясь сказать: «Что себе позволяет этот гридень?!». Но оба воеводы промолчали – гридень Колюта, хоть и выглядел сейчас не как гридень, а скорее, как калика, был таким же приближённым к Всеславу Брячиславичу воем, был их ровней. К тому же, он сейчас лучше остальных соображал в киевских делах, знал, что именно надо делать, а они, полочане – нет.

Вятшие Полоцка смолчали в ответ на упрёк. Ответил хозяин дома, рыжий Несмеян, который до того только молча сидел на баляснике высокого крыльца, покручивая усы:

– Не кипятись, Колюто, не надо. Мы не меньше твоего хотим вызволить господина из полона. Но ты же сам знаешь, горячку в таком деле пороть невместно.

– Ну да, – сцепив зубы, процедил Колюта, и Несмеян невольно залюбовался им. Колюте доходил уже шестой десяток, но его возраст был совсем не виден – жилистый и крепкий, что твой кожаный ремень, он не мог сейчас и мгновения сидеть спокойно, словно за воротами Несмеянова двора его ждали враги с кривыми ножами. Какой он калика? Воин! – Кто и знает-то как не я.

– Понятно, что сразу открыто напасть мы не можем, – глухо прогудел Брень Военежич. Воевода сидел на походном стольце, закинув ногу на ногу, пытливо разглядывая всех троих – и умостившегося на баляснике Несмеяна, и Колюту с Бронибором на ступеньках крыльца. Летняя вечерняя духота выгнала вятших из Несмеянова дома на двор, под звёздное небо. Шумно вздыхали в стае коровы, чесался и фыркал на заднем дворе Несмеянов боевой конь, сонно хрюкали в хлеву свиньи. Потрескивал дрова в костре на глиняной проплешине посреди двора. – Надо сперва вызнать доподлинно, что, да как. С княжичами повидаться…

Вятшие переглянулись.

Брень поддел носком сапога из травы сухое полено, толкнул его в огонь, поморщился от метнувшегося в лицо дыма. Полено с треском взялось огнём, языки огня лизнули наполовину прогоревшие дрова.

– Они в Чернигове у Святослава, – Колюта задумчиво поскрёб щёку кончиком согнутого пальца. – Повидаться… повидаться, я думаю, с ними можно. Для того надо к ним кого-то от княгини послать. От её имени… Думаю, Святослав Ярославич не станет противиться тому, чтобы посланец матери с сыновьями повидался.

– А к князю…

– К князю не допустят! – сразу же отверг калика. Усмехнулся криво и язвительно. – Они его слишком боятся…

– Боятся… – Бронибор привычно играл бородой, наматывая пряди на палец и разматывая снова. – Боятся, а в поруб не посадили.

– Он – князь, – не слишком уверенно возразил Несмеян, качнув левой ногой над полом крыльца. Правую, согнув в колене, он поставил на балясник перед собой. – Может, уважить решил его Изяслав…

– Судислав Ольгович тоже был князем, а Хромцу это ничуть не помешало, – тут же отверг Колюта. – Хотя Изяславу Ярославичу до отца… как мне до Царьграда пешим ходом. С другой стороны, великий князь хочет, чтоб во всём порядок был, всегда… чтобы люди понаписанному жили… а так не бывает.

Ненадолго смолкли.

Да, так не бывает. Хотя бы потому что на всех и на каждого не угодишь, а все люди разные, и каждому хочется своего. Обязательно найдётся тот, кто вылезет за стены законов и правил.

Вернее, не так.

Наоборот.

По законам и правилам живут единицы, большинство же – как боги на душу положат, а то и вовсе – как левая пятка пожелает.

Потому и нужны они, эти законы и правила, – тут же возразил сам себе Несмеян. – Не будь их, давным-давно бы потонули люди в крови и неправде, а то и вовсе погибли бы все.

Гридень легко соскочил с балясника, исчез в сенях. Воротился с ночвой, на которой исходили мясным соком куски баранины с ледника, переложенные луком, чесноком, брусничным и смородинным листом, просочился между Колютой и Бронибором и как-то враз оказался у самого костра. Огоньки как раз погасли, остались только рдяные уголья, между которыми островками лежали большие плоские камни. Несмеян разложил мясо на раскалённые камни, зашипело, потянуло дымком, сладким мясным запахом. Гридень присел на корточки рядом с огнищем, сыпанул на угли репу.

Вообще, такое угощение – обычная забота холопа, но разговор был не для чужих ушей, и оба холопа Несмеяна, умаясь за день, уже угомонились и спали в клети, а жена с маленьким Жихорем и чернавкой уехала в Моховую Бороду ещё три дня назад, потому хозяину пришлось беспокоиться об угощении гостей самому.

Зато если кто со стороны посмотрит, сможет заглянуть на гриднев двор – ну сидят четверо мужиков, ну жарят на углях мясо и пекут репу, сейчас, небось, пиво пить начнут, да о бабах говорить. Обычное дело.

Несмеяну на миг стало тошно.

До чего дошло?! Они, вятшие Полоцка, отай говорят о важных делах! Не на собрании в детинце, не в гриднице у князя, а у гридня на дворе, под яблонями. Ночью. Таясь даже от собственных слуг.

Так, глядишь, скоро и от самих себя прятаться начнём, станем каждый сам по себе, моя хата с краю, – с неприязнью невестимо к кому подумал Несмеян, шевеля ивовой веткой рдеющие уголья.

– Дружину? – недоверчиво переспросил тысяцкий. – Ты думаешь, они решатся в открытую нарушить ряд? Его ж только что заключили!

– Нет, конечно, – Борис Микулич поморщился. – Но людей они пошлют обязательно. Захотят связаться с княжичами… и с оборотнем. Тем паче, что князь наш Всеслава в поруб не посадил, стойно тому, как его отец – Судислава. Они обязательно попытаются.

Подумал и добавил:

– Я бы точно попытался.

– Ну, то, что князь не в порубе… нам же легче, – Брень воротил разговор на прежнюю дорогу.

– Он в терему своём живёт, в Берестове… – кивнул Колюта. – Но там воев на страже – чуть не половина дружины княжьей.

– А почему они Брячиславича в Берестове держат? – озадачился Несмеян. – Если уж не в порубе, так в Киеве ж рядом с детинцем двор Брячиславль, можно же там. И охранять проще.

– Не проще, – покачал головой Колюта. – Около детинца слишком людно, сам знаешь, какова Гора. За всем не уследишь. А Берестово – великокняжье село ещё с Владимировых времён, на каждом дворе хозяин с дедов-прадедов навык князю великому служить и киевской господе. И каждый новый человек сразу на виду, потому – людей не так много, как в Киеве самом.

– Сложно будет проникнуть… – Несмеян покачал головой, не отрывая глаз взгляда от подрумянивающегося мяса. – Что там стоит поблизости? Самое умное – сделать подкоп на Брячиславль двор.

– Поблизости, – задумался калика. – Поблизости… там пустырь поблизости, усадьба заброшенная. Как раз в прошлом году три десятка лет сравнялось, как хозяева от печенегов погинули. От жилья стены одни, но поправить можно. Камыша на Днепре много, за день управимся.

– Если мы просто так там появимся и копать начнём, это верный провал, – сказал Несмеян. – Надо, чтобы там кто-нибудь поселился, из небедных киян. Как думаешь, Колюто?

Он поддел ножом кусок мяса, перевернул его, придирчиво поглядел на подгорелую корочку, и только потом поднял голову и глянул на Колюту, сумрачно подпёршего голову кулаками.

– Есть один купец, я с ним из Киева выбрался, Крапивой кличут, – неохотно ответил калика. – Ему власть Ярославичей не больно по душе, он из наших. У него даже как-то козарин один донской жил, который хотел помочь сбежать Ростиславлей княгине и княжичам. Но он тоже на подозрении, раз я на его лодье из Киева ушёл. Уходил-то с шумом…

– Значит, надо, чтобы этот участок ему продал кто-то известный, не наш, – подытожил воевода Брень. – И лучше, если тоже из купцов – подозрений меньше.

– Есть такой… Исаак Гектодромос, – Колюта покривился.

– Чего косомордишься? – тут же спросил воевода.

– Да больно уж он на руку нечист, – калика передёрнул плечами. – Всем подряд торгует, и живым товаром в том числе. И кривичами в эту зиму поторговал, большую мошну нажил…

– Тем больше поводов его потрясти, – жёстко сказал Несмеян, опять переворачивая мясо.

– Потрясём, – кивнул Колюта. – Сам же и займусь. Людей для подкопа у Крапивы найдём, у него челядь водится. Отберём таких, кто землю копать согласен и помалкивать. Либо на Подоле найду.

– Копать… – задумчиво протянул Брень. – Скоро зима. Земля промёрзнет… как копать-то?

– Да морозов больших хоть сажень пройти, – мотнул головой Несмеян. – Там, в Русской земле теплее, земля промерзает меньше, да и вода – дальше. Копать можно смело. Только вот землю куда девать потом…

– Придумаем, – подытожил Колюта.

– Ты думаешь, он воротится сам? – по-прежнему недоверчиво спросил Коснячко. – Этот калика? Он же не может не понимать, что…

– Что мы теперь его знаем? – закончил за него Борис.

– Ну да. И воротится?

– А как иначе? – пожал плечами Борис. – Ему просто придётся. Он тут, в Киеве, все ходы и выходы знает, он тут как рыба в воде. Без него им в таком деле никак.

– Без меня в таком деле никак, – криво улыбнулся Колюта. – Ваши люди без меня в Киеве на второй день попадутся.

– Ну уж и на второй, – не удержался Несмеян, вызвав понимающие усмешки и калики, и обоих воевод.

– Правильно, – Бронибор покивал, щурясь на рдеющие в очаге уголья. – Тебе ехать надо, Колюто… Но тебе придётся скрываться, тебя там теперь помнят. А чтобы тебя искали меньше, им нужно какое-то пугало. Кто-то такой, за кем они будут смотреть во все глаза и забудут про тебя.

– Боярин Бермята, – предложил Несмеян. – Надо потребовать, чтобы его освободили, и пусть живёт в Киеве, на полоцком подворье, ездит везде, с людьми говорит. Они на него и будут зубы точить.

– Ты и потребуешь, – подытожил Брень Военежич. – Поедешь в Киев, а заодно и в Чернигов, переговоришь и с теми, и с другими. Ты у нас человек известный, тебя в Киеве многие знают сейчас, ты на Немиге хорошо себя показал… покажешь, им что Полоцк не согнулся.

– Стоит ли заранее собак дразнить? – приподнял брови Несмеян.

– Надо, – Брень покачал головой. – Иначе они к Корочуну нам в Полоцк наместника пришлют и Глебовне укажут с престола убираться.

Все на миг примолкли, вспоминая, как седмицу тому в гриднице княжьего терема мало не дошло до крови от упрямства новогородского посла. Несмеян сжал зубы – руки и о сю пору просили рукояти меча. Но на Ратибора Тужирича опричь него, Несмеяна, и ещё один человек меч точил – Найдён Смолятич, бывший плесковский тысяцкий, он пусть Ратибору кровь и пускает.

Шипело и шкварчало на камнях мясо, шумно и часто дышала в хлеву овца, трещали в саду под яблонями цикады.

Несмеян потыкал в мясо ножом, удовлетворённо кивнул и принялся швырять грядину на ночву, ловко поддевая остриём ножа.

– Дошло мясо, господа полочане, – сказал он весело, – только рот разевай. Колюта, там позади тебя жбан с пивом стоит, разлей его по чашам.

Горячее полусырое мясо обжигало губы и зубы, холодное пиво приятно щипало язык и нёбо. Где-то на Нижней улице лаяли собаки, лай перекатывался от Замковой горы к верховьям Двины и обратно, другие отзывались из Задвинья. Комарья уже не стало, но у реки и на болотах длинноногие караморы будут зудеть над головой ещё долго, до самого листопада. С реки медленно наползал туман, сырость забиралась под плащи и свиты вятших, заставляя то и дело передёргивать плечами.

Несмеян выкатил палкой с углей репину, подхватил с травы, обжигаясь, несколько раз перебросил с ладони на ладонь, разломил пополам, захрустел угольком на зубах.

– Разогнались решать, – пробурчал, меж тем, Бронибор Гюрятич, дожёвывая мясо, и сделал крупный глоток. – Как ещё княгиня на то посмотрит.

– Согласится, куда ей деваться-то, – пожал плечами воевода Брень, отбросив в сторону обугленную кожуру репы и стряхивая с пальцев сажу. – Ей тоже эти наместники как нож вострый. Она всё уже заранее одобрила, только самой ей сюда невместно приехать, да и в терем тебе, Колюто, не след попадать сейчас – похоже, там у Ратибора уже уши есть.

– В княжьем-то терему? – недоверчиво переспросил Колюта. Воевода в ответ только сумрачно кивнул – княгиня уже рассказала ему про свою наглую холопку. Уж не позарилась ли Вайва на новогородское серебро?

– Ладно, – Коснячко, наконец, оставил в покое бороду, которую то и дело принимался мять в кулаке. – Стало быть, будем ждать гостей из Полоцка.

– Будем, воевода. Может быть, ждать их нам будет недолго. Там сейчас много тех, кто хочет воевать дальше. И плесковичи беглые, и новогородцы… и дружины княжьи, – Всеславля, Рогволожа… им только князя не хватает.

4

Княгиня Бранемира устало опустилась на лавку – долгий день вымотал, руки едва держали даже ложку на вечернем обеде с дружиной и боярами. Но теперь в гриднице не было никого, и можно стало сбросить и величие, и отстранение и снова стать самой собой. Княжеский престол требует многого.

Вайва вновь оказалась рядом – после утренней выволочки холопку словно подменили. Она резво и молчаливо двигалась по терему, не смея и глаз поднять на госпожу, и Бранемира уже иной раз подумывала – а не напрасно ли она давеча обидела холопку.

– Почивать, матушка-княгиня? – склонилась Вайва, освободив Бранемиру от серебряных серёг, гривны и шитого золотом пояса. Княгиня облегчённо повела головой, разминая шею, вздохнула.

– Нет, Вайва, погоди, – княгиня потёрла виски кончиками пальцев. – Не сейчас пока что. Принеси-ка лучше писало да берёсты пареной.

Холопка, вновь поклонясь, молча скрылась за дверью, недовольно поджав губы. Княгиня усмехнулась – её пристрастия к письму не мог понять никто в Полоцке, даже и муж, Всеслав Брячиславич. А ей, княгине, надо было на берёсту занести всё, что она считала важным. Такой важной была и сегодняшняя ссора с новогородским послом, который уже мнил себя наместником в Полоцке. Опричь того, следовало написать грамоту для великого князя, ту, которую они задумали вместе с обоими воеводами.

Почти не скрипнув дверь, воротилась Вайва, положила на стол перед княгиней несколько берестяных листов и писало – деревянную палочку с торчащим из неё коротким шилом.

– Госпожа княгиня, к тебе воеводы Рах Стонежич и Мстивой Людевитич, – пропела она почти ласково, только вот этой ласковости княгиня почувствовала, что у неё внутри словно страшенные ежиные иголки дыбом встали.

– Зови, – шевельнула она губами.

Воеводы один за другим прошли в гридницу, сняли шапки, кланяясь образам на божнице. Переглянулись, словно не зная, с чего начать, и княгиня невольно залюбовалась.

Оба в сапогах жёлтой кожи, грубых портах некрашеного сукна, в таких же серых плащах с видлогами, усатые, безбородые и с чупрунами на бритых головах. Рах – низкорослый и коренастый, Мстивой – высокий и худой. Рах – темноволосый, темноусый, кожа тоже темна, словно дублёная, Мстивой – светло-русый, кожа бела даже среди жаркого лета. Оба с мечами, у Раха – за спиной, у Мстивоя – на поясе; сафьяновые ножны у Раха – красные, у Мстивоя – синие. У Раха на шее серебряная гривна, у Мстивоя в ухе – золотая серьга с жемчужиной. Крашеные рубахи, у Раха – рудо-жёлтая, у Мстивоя – тёмно-зелёная.

Вместе с тем, они были невозможно одинаковыми, хотя княгиня при всём старании не смогла бы сказать, что именно в них одинакового, опричь портов, сапог да плащей.

Бранемира уже открыла рот, чтобы спросить у воевод, с чем они пожаловали, но в этот миг её взгляд наткнулся на замершую в дверях Вайву. В глазах холопки она заметила мгновенный проблеск жадного любопытства, и прежние подозрения опять ожили.

– А ну, пошла вон, – негромко велела княгиня, и холопка, мгновенно потупясь, бесшумно исчезла за дверью. Княгиня молча повела рукой, приглашая воевод сесть. – С чем пожаловали, господа гридни.

Воеводы вновь озадаченно переглянулись – они определённо не знали с чего начать, и княгиня нахмурилась.

В молодечной стояла тишина, и воевода Рах с порога понял – что-то случилось. И почти тут же увидел глаза Орлича – молодой вой, только перед самым походом на Варяжье Поморье опоясанный, глядел мало не со слезами. Остальные сумрачно молчали.

– Что за тишина? – непонимающе спросил Рах, и почти тут же Орлич с обидой спросил:

– Это что ж такое делается, воевода? – а вои за спиной поддержали его согласным гулом. – Что за мир такой заключили, что за ряд, если князья в полоне остались?!

Вон оно что, – понял Рах Стонежич. Поискал взглядом, куда сесть, и, не найдя свободного места, остался стоять. В молодечной было полно народу, почти все гридни и даже с десяток опоясанных воев, отмеченных гривнами за храбрость – и кривичи, и варяги, и лютичи. Не было только отроков и большинства воев, а то бы никакая молодечная не вместила полутысячную дружину Рогволода.

– Не молчи, воевода, – прогудел чей-то голос, в этот раз это был уже не Орлич, говорил человек постарше. Рах вскинул глаза, враз угадав – ну конечно, Мстивой Серый, вожак варягов, когда-то служивший Блюссо.

С ума сойти, – ахнул про себя Рах, – это когда-то было всего лишь в прошлом году, а кажется, что уже лет десять прошло, и я знаю этого варяга давным-давно, а иной раз мнится, что и с отцом его, Людевитом, не раз мёды пивали…

– Что ты хочешь от меня, Мстивой Людевитич? – устало спросил он. Мстивой, наконец поняв безлепицу происходящего, свирепо глянул на воев, и варяги мгновенно потеснились, освобождая для воеводы часть лавки. – То-то же, – проворчал воевода и сел, закинув ногу на ногу. – Ну?

– Чего – ну? – медленно свирепея, переспросил Мстивой. – Тебе вопрос задали! Почему мир заключили, если князья в полоне остались? И в первую голову – наш Рогволод Всеславич?

– О том бы не у меня спросить, – хмуро ответил Рах. – Не я тот ряд заключал, не мне и ответ перед вами держать.

– А что ж ты думаешь, и спросим! – стукну кулаком по колену Сташко, ещё один варяг, а сидящий рядом с ним Богуш, названый брат Рогволожей княгини Боримиры-Сванхильд (его пустили на совет гридней как исключение, только за то, что княжий ближник, мало не родич), вздрогнул и сразу же согласно кивнул.

Спросим.

Несколько мгновений Рах раздумывал над тем, что услышал, а потом рывком поднялся на ноги.

– А пошли, спросим! Кто со мной?

Вои разом загалдели – пойти к княгине хотел мало не каждый. Но крики разом утихомирил зычный голос Мстивоя Серого:

– Ша!

Шум постепенно смолк.

– Ша, я сказал! – повторил Мстивой Людевитич. – К княгине с Рахом Стонежичем пойду я!

На том и порешила дружина.

– Значит, ответа с меня требовать пришли, – произнесла княгиня с расстановкой. В её голосе ясно было слышно недоверие. Воеводам бросились в глаза трепетно расширившиеся тонкие вырезные ноздри княгини. И уже только потом – суженные, горящие гневом, глаза. – С меня… с княгини…

А с княгинь ответа требовали, и с князей! – метнулось в голове заполошно. – Иным, бывало, и путь указывали, зря ты, княгиня, спесь свою тешишь.

– Нет, госпожа, – отверг Рах, и Мстивой покосился на него с лёгким удивлением. А Рах продолжал (видно было, что эта мысль пришла к нему только что). – Мы тебе сказать пришли, госпожа Бранемира Глебовна. Ты, вестимо, вольна в княжестве распоряжаться как хочешь, и мир заключать хоть с кем, и войну объявить хоть кому, а только вот нам, дружине сына твоего, ты указывать не вольна.

Бранемира несколько мгновений глядела на воевод, не в силах понять, о чём говорит Рах, а Мстивой, мгновенно всё поняв, только хлопнул его по плечу:

– Ха! Добре придумал, брат-воевода!

– Ты хочешь сказать… – начала Бранемира, смутно догадываясь.

– Да, госпожа! – воевода глядел исподлобья. – Если ты замирилась с Ярославичами и не спросила нас, дружину, оставила в полоне своего мужа и сыновей, то мы, дружина твоего сына Рогволода, вольны сами вызволить своего господина из полона.

Гнев в глазах княгини из огня стал пожаром.

– Ты забываешься, воевода! – грянуло в гриднице, и Вайва, вздрогнув, отскочила от двери. Не от страха – просто как бы воеводы не бросились от гнева госпожи наружу, да не поняли бы, что она подслушивает. Экая была бы досада – попасться в самом начале.

Кезгайло смотрел так, словно знал про неё всё.

– Как ты оказалась здесь?

Сначала, когда Кезгайло перехватил её около птичника, и, ухватив за руку, втащил в закуток между клетями, она думала, что вой из дружины новогородского посла просто хочет пощупать понравившуюся холопку великой княгини. Трава в закутке была вся вытоптана сапогами и поршнями миловавшихся здесь в разное время парочек, да и сама Вайва не раз и не два тут бывала. Но вой только приобнял её за спину, так, чтобы у увидевшего их снаружи, не было сомнений в том, что тут происходит, и не спешил развязывать поясок.

И в этот миг она вдруг поняла, что он говорит с родным ей литовским выговором. Так же, как говорит и она сама.

Она попала в полон ещё девчонкой во время очередной войны между литвой и Полоцком, родные её погибли, выкупа за неё никто не дал, и Всеславля княгиня забрала понравившуюся девчонку к себе в княжьи холопки.

– Из какого ты рода?

Она не помнила. Помнила только, что жили они на берегу большого озера.

– Озёр в наших краях множество, – сказал он насмешливо.

О, она нашла бы СВОЁ озеро, обязательно бы узнала и сосновый бор, куда бегала за грибами и ягодами, и овраг, в котором, по слухам, ночами хороводилась нечистая сила, на которую с замиранием сердца ходила посмотреть ребятня, готовая стрелой метнуться прочь от каждого шороха, и священную берёзовую рощу на другом берегу, где вайделотки приносили жертвы и хранили священный огонь, кормили молоком мудрых змей.

– Я мог бы помочь тебе выбраться домой, – сказал Кезгайло словно бы между делом. Рука его поглаживала девушку по спине, и Вайва невольно чувствовала, как её охватывает желание. Но слова воя заставили её обо всём забыть.

Он не может её обмануть. Зачем? Чтобы добиться того, чего вои от девок извечно хотят? Но она холопка, а у холопок согласия не спрашивают, и незачем обещать им золотые горы.

– Но ты должна помочь мне, – закончил Кезгайло, распуская, наконец, узел на её плетёном пояске.

О, она согласна! Согласна на всё!

– Но мне надо знать, кто приходит к твоей госпоже из полоцких вятших, о чём они говорят, что они замышляют против Киева… – жарко шептал он ей на ухо, прерывисто дыша, пока его жадные руки шарили по телу холопки, и когда мучительная судорога пронзила всё её тело, она вскрикнула:

– Да, я поняла! Да!

Но воеводы не побежали.

Вайва уже шагнула было обратно к двери, но услышала шаги на лестнице и отпрянула. Вовремя! На верхней ступеньке стояла Боримира, старшая невестка Всеслава и Бранемиры, жена Рогволода, старшего княжича. Варяжка. Стояла и смотрела на неё, Вайву, вцепясь в балясник.

– Подслушиваешь, змея? – спросила она бесцветным голосом. В её словах ясно звучал Боримира варяжский выговор, в Полоцк Боримира попала только весной, всего полгода назад. – Вынюхиваешь?

Она спустилась на несколько ступеней.

– Для кого вынюхиваешь? – Боримира повысила голос. – Для Мстислава альбо сразу для Изяслава киевского?!

Колени Вайвы подкосились от страха, но она понимала – сознаваться нельзя. Батоги – пожалуй, самое меньшее, что её ждёт. И уж о возвращении домой точно придётся забыть.

– Ну?! – плетью хлестнул голос Боримиры.

– Нет, госпожа, – дрожащим голосом ответила холопка. – Я… я только хотела спросить у госпожи, не нужно ли чего. У Бранемиры Глебовны гости, воеводы твоего мужа, госпожа…

– Вот как?! – Боримира вмиг забыла о провинности холопки, быстро пробежала остальные ступени и протянула руку к двери. А Вайва, чтобы не испытывать судьбу, тут же бросилась из сеней наружу, на крыльцо. Того, что она узнала, уже много. Остальное вызнается потом.

– Стало быть, вы и меня хотите оставить? – Боримира упёрла руки в бока. Возможно, для кого-то эта молоденькая женщина выглядела бы сейчас смешно. Но обоим воеводам было вовсе не смешно.

– Ты – в безопасности, госпожа, – ответил Мстивой Серый, опустив глаза. – А твой муж – в полоне.

Гроза в гриднице уже стихла. Выпустив первый гнев, княгиня Бранемира успокоилась, а воеводы, поняв, что перегнули, тоже сбавили пыл. Но только начался разговор по делу, как из сеней в гридницу ворвалась Боримира, и услыхав, о чём идёт речь, потребовала ответа.

– Что вы собираетесь делать? – подавленно спросила Боримира. Возразить ей было нечего.

– Надеюсь, вы не собираетесь пойти прямиком на Киев? – холодно бросила старшая княгиня.

– Я думаю, против Чернигова разумнее будет действовать с помощью вятичей, – гридень Рах говорил так, словно понял это только сейчас. – Ни князь Ходимир, ни твоя дочь, госпожа, не подписывали никакого ряда с Киевом или Новгородом.

– А ты всё опасаешься, госпожа княгиня, что мы нарушим твой драгоценный мир? – ядовито спросил Мстивой прежде чем Рах успел его остановить. Ему, варягу, было ни к чему блюсти вежество даже и перед матерью своего господина.

– Опасаюсь, да… – отстранённо сказала княгиня, глядя прямо перед собой, словно никого не видя и не слыша. – Опасаюсь.

Потом она подняла голову, взгляд её источал мороз.

– Я больше не задерживаю вас, воеводы.

Когда воеводы ушли, княгиню вдруг затрясло. Зубы стучали по краю каповой чаши с мёдом, поспешно налитой и поднесённой невесткой. Потом её, наконец, отпустило, и княгиня разрыдалась. А варяжка сидела рядом, обняв её за плечи, и утешала, гладила по плечу.