Цикличность

В одной из комнат я обнаружил большой платяной шкаф. И, заранее обрадовавшись, я резко дернул дверь и увидел, что оттуда на меня смотрит пара испуганных глаз. Мальчик, совсем малыш. Не больше пяти лет. При виде меня он вжался в одежду и описался от страха.

– Эй, парень. Не бойся меня, я просто переоденусь и уйду.

Мальчик ничего не ответил. Я не стал дожидаться от него каких-то изъяснений, просто схватил кипу одежды и стал перебирать ее в поисках подходящей по размеру.

– Ты из хлева? – спросил вдруг мальчонка.

– Да. Именно.

– Ты – плохой.

– А ты – смелый. – Хмыкнул я.

– Тетя Ясон говорит, что я вырасту настоящим воином. Смелым и сильным. Таким был мой папа.

– Был?

– Он ушел еще до моего рождения, жук его ядовитый укусил. И братик мой ушел. А мама пропала.

– Сочувствую, друг. Я на себе испытал все тоже самое, что и ты.

– Да, а откуда ты?

– А я из Терриала.

– А как ты стал адептом? – парень явно не понимал, что значит слово «адепт». Но из разговоров взрослых понял, что это что-то не хорошее.

– Нет, я вовсе не аде… – Тут меня передернуло. Я почему-то не захотел говорить мальчику о «красных», «белых» и прочем. Пусть буду адептом, какая теперь разница?– Я стал им совсем недавно, когда попал сюда.

– А кто твой бог?

– Скип. Я почитаю Скипа Благородного.

– Он хороший?

– Хороший, наверно. – Мальчик, да шут его знает.

– А почему тогда ты – плохой?

– Это уже ты мне скажи.

– Не понимаю.

– Так может я и не плохой?

Пауза на размышления.

– Нет. Ты – плохой.

– Ну и ладно. Слушай, а вот в хлеву сухие привязаны. Не знаешь, откуда они? – я спрашивал, а сам тем временем вовсю переодевался. Я уже надел теплое нижнее белье, теплое платье, какое носят купцы, и теперь натягивал меховые сапоги.

– Знаю, конечно.

– Расскажешь?

– Месяц назад на окраине деревни сгорел повивальный дом вместе с яслями. Дом мгновенно сгорел. Я не видел, я спал. Мне тетя Ясон потом рассказала. Все малыши от огня в гости к дедушкам и бабушкам поехали. И родители их ничего поделать не успели. Мой братик в яслях был, папа за ним побежал, а мама куда-то ушла, я ее не видел больше. Другие так переживали, что совсем высохли, их в хлеву и привязали. Тетя Ясон сказала, что это от того, что они очень хотят встретить малышей.

– А из Столицы кто приезжал?

– Кто?

– Судьи приезжали?

– Суи? – мальчик посмотрел на меня удивленным взором.

– Дядьки такие в коричневых одеждах. Их обычно человек пять сразу приезжают.

– Нет, я бы запомнил. К нам мало кто приезжает, я всех вижу и примечаю.

– Молодец.

– А тетя Ясон скоро в себя придет?

– Какое-то время полежит и очнётся. Ты, малыш, портки переодень, а то застынешь.

– Ты уйдешь и переодену. Можно тебя попросить кое о чем?

– Конечно.

– Если ты мою маму встретить, сможешь ей сказать чтобы домой шла?

– Конечно, а как твоя мама выглядит.

– Она очень красивая. В тот день была она одета в свое любимое зеленое платье. У нее на левой щеке еще шрам большой, в детстве на сенокосе решила зачем-то в траве спрятаться. Его не пропустишь, узнаешь ее. Скажи, что я ее очень жду.

– Обещаю, друг.

– Но я о тебе все равно расскажу.

– Почему?

– Ты ведь плохой. Тетя просит обо всем плохом сразу ей рассказывать. И тебя, наверно, побегут искать. Но я им не скажу, в какую сторону ты пошел. Ты ведь меня не обидел.

– Повезло мне. – Сказал я, застегивая кафтан, что был мне несколько велик.

– Но, тебя все равно повесят. Ты ведь адепт.

– Добрый ты, мальчик.

– Я всегда правду говорю, так мама учила.

– Правильно учила. Ладно, малыш, побегу я, а то вдруг не повесят.

С этими словами я сунул в руки мальчику сухие штаны, закрыл дверцу шкафа и выбежал на улицу. Путь предстоял дальний. Надеюсь, «это» продлится достаточно долго и меня не скоро хватятся.

26. Луис Арвальд

«Роввен-Моффат – город, состоящий из крепости Роввен, расположенной на безопасном острове, окруженном водами одноименной реки, и поселения Моффат, расположенного по обеим сторонам реки Роввен. В народе этот город называют никак не иначе как городом убийц и дипломатов, и не зря. Ибо город этот стоит на границе владений чудотворцев и баронов Лимфиса. За стенами Роввена укрылись представительства обеих сторон и именно там решаются все важные вопросы их дипломатического взаимодействия. Но в Моффате, что формально подчиняется Столице, власть на самом деле принадлежит семье Бейран. Однако, семья Бейран представляет собой вовсе не древний род. Это сложноорганизованная группа неизвестных людей, которые составляют лучшую в мире артель наемных убийц. Никто не знает, кто на самом деле является главой семьи. Члены семьи никак не выдают себя, считая безвестность благом. В Моффате не говорят о семье вслух, ибо каждый собеседник может оказаться членом семьи. Но в случае возникновения проблем, каждый житель города знает, что может рассчитывать на помощь семьи. Ее не надо просить, помощь получит тот, кто ее заслуживает. Раньше семья Бейран оставляла на местах убийств особенные голубые цветы, что растут только на лугах подле Моффата. Но затем у семьи появилось немало подражателей, что таким образом заметали следы своих темных дел. И сейчас члены семьи Бейран выполняют заказы настолько незаметно, что, например, жена убитого барона Альгерсуари заснула с живым и здоровым супругом, а проснулась с трупом, у которого обнаружили тринадцать колотых ран».

Альвердо Бахтиари «Тайные организации. Мифы и легенды»

862 год со дня Возрождения. Столица. Южный замок.

Спокойно. Ситуация под контролем. Так, вероятно, говорил мой отец моей матери в тот день, когда я был зачат. И, теперь, так я успокаиваю сам себя, стоя под проливным дождем у ступеней, ведущих в негостеприимную темноту винного погреба.

Я зажигаю магический огонек на своей куртке. Хорошая вещица. Когда-то мне ее «подарил» один начинающий «белый». Хороший парень. Любит гулять с продажными девками и шляться по темным подворотням. Хотя, вероятно, теперь уже не любит.

Вечный светильник – просто чудо. Не зальешь, не разобьешь и не потеряешь. Когда тебе нужна тьма, то просто закрываешь источник света специальной металлической шторкой. Эта вещичка высвобождала мне обе руки. И в одну я взял свой двухзарядный арбалет. По опыту я прекрасно знаю, что больше двух выстрелов набегу все равно не сделать. В другую руку я взял кусок ткани – предмет для сотворения чуда. Пускай «красным» я не стал, но «магия улиц» не сильно уступала «официально утвержденным» чудесам светлых господ.

Что? Откуда мы берем предметы для чудес? Ба! Да вы не представляете, сколько зарабатывают горничные постоялых дворов около Цитадели и служки в Госпитале. Самые богатые в столице – это, безусловно, «белые». Но, это только если учесть что им, теоретически, принадлежит вообще вся Страна и вообще все золото. На втором месте идут служки и горничные. Потом – шлюхи. У них есть информация обо всем, что происходит в этом мире и даже немного больше. И вот только за всеми ними идут всякие вельможи, купцы, дельцы и Мисса.

Кстати, о Миссе и его людях. Пока я тут путешествую по южному замку, мои друзья уже вывозят из города вторую половину моего вознаграждения. А олухи из стражи сторожат, специально отчеканенный под это дело, мешок медных монет. Красная цена которым – пара тысяч.

И тут у вас возникает вопрос. Противоядие у меня есть. Деньги я уже вывез. Зачем я иду в гости к «биологии»? Ответа тут целых два. Во-первых, я профессионал. Ой, да ладно, вы поверили? Разумеется – это неправда. Для начала, у Миссы есть чудотворец и скорее всего не один. Птички на хвосте передали мне информацию о том что, по крайней мере, четыре чудотворца были замечены прогуливающимися у стен южного замка. Птички обычно привирают в меньшую сторону, так как говорят только о том, что видят собственными глазами. Значит, я сейчас в плотном кольце чудотворцев, которые ждут меня только с «биологией» в руках и никак иначе. Во-вторых, я же должен умереть красиво, так ведь?

Вообще путь до восточной башни я проделал невероятно легко. С годами у меня выработалось профессиональное чутье. Если моя интуиция что-то подсказывала, я всегда ее слушал. Сейчас она крепко спала. И действительно, я спокойно, чуть ли не в полный рост, пробрался через всю территорию до старой стены замка. И, забравшись на нее, спокойно обошел руины так, чтобы сразу попасть в погреб у восточной башни. При этом я так никого и не увидел. Абсолютно никого.

Вурдалаки, пепельные люди-ящерицы, шлюхи-каннибалы – кого только не селил народный фольклор в стены южного замка. Естественно, ничего такого я здесь не увидел. Если убрать народные предания, то я знал пару предпринимателей, которые устраивали здесь склады и ночлежки. Но все выгодные эти предприятия периодически закрывала Хворь, неожиданно выбиравшаяся на поверхность. А больше здесь и не водилось никого. Абсолютно пустой, разрушенный замок.

Он словно бы застыл во времени. Все здесь было именно так, как во времена Старого Короля. Со стены я видел брошенные людьми постройки. Лавки и трактиры у стены до сих пор смотрели в ночь оконными проемами с выбитыми взрывом стеклами. Сквозь крыши некоторых построек уже проросли деревья. Сам взрыв, судя по тому, что я вижу, оказался не таким уж и разрушительным. Напрямую от него пострадала только резиденция короля, и его тронный зал, расположенный в башне с куполообразной вершиной. Кстати, высочайшей во всей Столице. Ну, естественно, говорить надо в прошедшем времени. Это при Старом Короле башня была высочайшей. Я несколько раз видел ее на картинах в домах вельмож, которые тайно восхищаются Старым Королем. Знали бы эти недотепы сколько их, таких любителей монархии, глядишь, и договорились бы до чего-то. Но, пока, пусть прячутся, так спокойней.

Вместо башни теперь передо мной раскинулись руины. Падая, твердыня похоронила под своими обломками многие строения внутреннего двора. Но стена, сторожевые башенки и постройки вблизи них вполне сохранились.

Стоя на стене под дождем, и смотря на то, что осталось от величественной твердыни, я подумал о том, что «биология» – очень опасная штука. Прямо сейчас я уже заболел Хворью. Я практически уверен в этом. И суеверный страх рисовал мне темные, страшные картины Луиса Арвальда беспомощно умирающего в лихорадке. Суеверия – опасная, недопустимая глупость. Они убили больше людей чем людоеды с запада, даже если не брать в учет то, что людоеды не существовали.

В юности мы с другом брали дом одного армейского начальника на востоке. Этот военный, чтобы получить повышение, принял обряд посвящения в Церкви Перерождения. При этом он был невероятно суеверным и искренне боялся, что за это его покарают боги предыдущей конфессии.

Неделю мы сидели в его доме, двигая стулья и гремя посудой. Так мы делали, пока клиент не достиг необходимой стадии безумия. Потом, в один прекрасный день, мой подельник уселся на чердаке, начал неистово орать и колошматить в котелок ложкой.

И жертва – огромный детина, потомственный военный, у которого было много славных побед (после это случая, кстати, тоже), не выдержал. Он валялся на полу у своего алтаря и плакал, причитая. Мы выносили из дома ценности, буквально переступая через него. В итоге мой друг обнаглел, подошел к алтарю и снял с него ритуальную золотую чашу. В тот момент он стоял в метре от военного, но тот лишь плакал и причитал. Думаю, мораль ясна.

И вот я стою на лестнице, ведущей в винный погреб Старого Короля. Я понимаю, что единственная реальная опасность в данный момент – это упасть с лестницы. Но мне все равно немного страшно. Интуиция ничего не говорит, обычный суеверный страх. Именно из-за него я достал арбалет и вещь. «Биология» не нападает. Она уже напала, и если бы не противоядие… Но, тем не менее, с оружием в руках было немного спокойней. Вероятно, мужик, который первым схватил дубину, подумал точно так же.

Я спустился по лестнице. Луч фонаря выхватил из вековой темноты небольшое помещение, в котором некогда складировалось королевское вино. Несколько штабелей были повалены. Но их явно повалил не взрыв, их повалили люди. Они расчищали место. А место им нужно было под какое-то непонятное устройство. Посреди погреба на деревянных козлах покоилась гигантская стрела. Точнее, это было что-то больше всего напоминающее стрелу. Все-таки такой штукой при всем желании не получится зарядить баллисту.

Корпус стрелы был отлит из добротной стали. Я провел по поверхности рукой, стирая пыль и обнаружил, что сталь блестит без единой царапинки. Я осмотрел стрелу со всех сторон, начав с оперения, которое, кстати, тоже было стальным, и возле наконечника увидел то, что искал. Знак «биологии».

Теперь надо понять, где в этой стреле может храниться сосуд. А в этом мне поможет… Я обернулся и посмотрел на ближайший штабель, где все еще лежали бутылки. Ну-с, что там у нас любили пить короли? Я достал первую же попавшуюся бутылку. «Терриальская горькая водка». Эй, да король, оказывается, был прекрасным мужиком. Свой в доску. Может зря его свергли? Я откупорил бутылку и слегка приложился к горлышку. От крепости напитка у меня заслезились глаза. Идеально. Я закрутил крышку и спрятал бутылку за пазухой. Все идет по плану.

Я еще пару раз обошел стрелу, осматривая ее со всех сторон. Никаких замков, никаких потайных кармашков или еще чего-то подобного. Под оперением в стреле нашлось странное, сужающееся внутрь отверстие, но оно, казалось бы, никуда не вело. Зачем в стреле отверстие? Я так и не смог это разуметь. Впрочем, я и баллисту для такой стрелы никогда не видел. Кто знает, что Старый Король придумал для своей «биологии», может в это отверстие как-то вставлялся спусковой механизм.

Затем я поскреб кинжалом сам предупреждающий знак. Никакой реакции. Я попробовал приподнять стрелу. У меня в глазах потемнело от натуги, а стрела ни на миллиметр не приподнялась. Я попробовал чудеса, но эта странная металлическая штука была полностью лишена какой либо связи с чудесами.

Я подошел к стреле сзади и со всех сил дернул за оперение. Ничего. Попробовал во все стороны. Ничего. Сунул палец в отверстие. Гладкий сужающийся конус, ничего интересного. После этого я перешел к наконечнику. Дернул на себя. Ничего. Начал дергать его во все стороны. Вращать.

Ура!

Наконечник поддался. Он начал вращаться против часовой стрелки. Я, словно ювелир, начал аккуратно скручивать наконечник. Сняв его, я увидел под ним конструкцию еще более странную, чем сама стрела. Каркас из черного материала, который я никогда не видел, удерживал внутри два десятка маленьких металлических цилиндров.

Я попробовал потянуть один из цилиндров, но он был плотно зафиксирован. Зато из стрелы подалась вся конструкция целиком. Я аккуратно вытащил ее из стрелы и положил на пол. Удивительно, сама стрела была очень тяжелой, но довольно массивный каркас из черного материала был весьма легким даже для одного человека.

Вытащив каркас, я обнаружил, что каждый маленький цилиндр в свою очередь тоже является стрелой, только маленькой. Каркас соединялся с большой стрелой целой кучей каких-то непонятных веревочек из неизвестного материала. Боже мой, Луис, во что ты влез? Чтобы сделал любой здравомыслящий человек? Да он бы даже сюда не пошел! Не говоря уже о том чтобы ковыряться в какой-то неизвестной штуке. От греха подальше на ней кто-то даже поставил знак: «Не лезь, дурак». И этот кто-то понимал, с чем имеет дело, в отличие от меня.

Ладно, надо делать дело. Я осмотрел каркас и увидел, что одной маленькой стрелы в каркасе недостает. Так вот оно что! Вот что разрушило Южный Замок. Вот она – виновница Хвори. И сразу после этого до меня, с опозданием, дошло, что передо мной лежит целая пачка таких стрел. Двадцать стрел, в которых упакована концентрированная Хворь. Одна единственная маленькая стрела разрушила замок, отравила целый квартал и принесла на мирный восток страшную болезнь.

«Дороги на восток ведут в пустоту» – не зря так приговаривали на востоке. Имелась виду конечно пустыня за Бахрузом, но несколько десятилетий назад эта поговорка обрела новый смысл. И я бывал на востоке, когда болезнь уже пошла на убыль. Я отправился туда уладить пару дел.

И, могу заверить, люди вроде меня привыкли видеть нищету. Привыкли не обращать внимания на то, что их не касается. Выросшие на улице, мы стали черствыми. Родная мать, продавшая свою дочь в тот день, когда у девочки начались месячные, не волновала нас. Человек в большом плаще, продающий веселящий порошок, от которого в канаве умер мой отец, не вызывает ненависти.

Но восток всколыхнул во мне это давно утраченное чувство. Я вспомнил, что такое жалость. Я люблю деньги, люблю выпить, люблю доступных женщин, а так же играть, сквернословить, предавать и подставлять. Но все это показалось мне неважным на востоке. «Дороги на восток ведут в пустоту» – куда бы ты ни ехал, приедешь на кладбище.

Я видел пустые города. Когда на них опускалась ночь, они начинали плакать. Нет, плакали не вдовы и дети. Темные ночи востока словно вскрывали свежий нарыв. Весь город стонал. Люди не кричали, они могли лишь стонать и скулить о своей судьбе. А утром на кладбище, что занимало уже намного большую площадь, чем сам город, тянулись все новые труповозки.

Я пробыл на востоке три дня. Быстро сделал все свои дела и вернулся в Столицу. Я тщательно вымыл из своей души это новое чувство. Я пил, играл и любил с утроенным рвением. Пока однажды я не очнулся голым в канаве, в луже собственной рвоты, зато без этого скребущего чувства.

И вот у меня в ногах лежит еще пара десятков таких же маленьких орудий. Каждая из них может уничтожить целый край. Вновь во мне всколыхнулась память о том, что я видел на востоке. И я, впервые за свою жизнь, ощутил тягу к тому, чтобы сделать что-то хорошее…

Но я ее быстро переборол. Что это мне даст? Согласно официальной религии – смогу переродиться глистом, а не чирьем на ягодице престарелой шлюхи.

Я не могу не принести Миссе это оружие. Меня на самом деле убьют и отправят сюда другого вора. Пакстон – хороший специалист, вполне сделает то, от чего я откажусь. Хотя нет. Он сентиментален, любит поэзию и чертовский умен. Все поймет и будет в слезах читать стихи Боллена Бегло над этой штукой и стенать над судьбами мира. В общем, рано или поздно Мисса найдет достаточно тупого и прямолинейного вора.

Если я попытаюсь эту стрелу обезвредить, то «биология» меня победит. Я уверен. А при условии, что их тут двадцать штук, то вся страна быстренько погибнет из-за кривых рук богатенького вора.

А, значит, остается выполнить заказ как надо. Единственное, что я могу сделать – это пообещать впредь искупить вину. Но, я обещаю это с тех пор, как научился обещать. Так что…

Я отщелкиваю два захвата, выполненных из черного материала, и аккуратно достаю одну маленькую стрелу. Я убираю ее в чехол к арбалетным болтам. Идеально вписывается, кстати. Каркас я запихиваю назад в большую стрелу и прикручиваю на место наконечник. Пусть следующий человек, кто полезет сюда, тоже помучается над этой загадкой.

27. Строккур

«Этот мир полон боли, полон страха и полон несправедливости. Я не верю, что есть какие-то силы, которые смогут изменить человеческую сущность. Вы – чудотворцы. Вы всесильны, вам подчиняется природа и сама суть жизни. Но я знаю, что вы не принесете в этот мир благодать. У вас не получиться. Вы лишаете себя человечности, чтобы сохранять нейтралитет и всегда принимать правильные решения. Но дело в том, что сам по себе мир жесток. Он так устроен. Мы можем жить в мире только до того момента, пока кто-то из нас не возьмет в руки палку. И каждый из нас мечтает ее схватить, просто боится быть первым. Таков наш удел. Я надеюсь, что умерев, попаду в другой мир, в мир, где у нас хотя бы есть шанс. А, плевать! Если я смогу переродиться достаточно глупым, чтобы не задавать себе подобные вопросы, то я уже буду доволен. Несите топор!»

Генерал Крейн. Последний командир войск Старого Короля. Слово перед казнью

863 год со дня Возрождения. Митарр

И чай-то на мою долю выпало столько неприятностей? Ну кому я что плохого сделал? Служил сносно. Ну, были промашки, согласен. Но у кого их не было?! Не обманывал, не воровал, все честно делал по мере сил. И тут на тебе, распишись или поставь крестик.

И ведь только все налаживаться начало. Сбежал от «белых», нашел свой угол, женился удачно. Ну, немного не до конца женился, но, официально то мы супруги. Ах, моя милая Иррес – моя любовь. А говорят, понимаешь, что любовь – удел поэтов, и вообще не правда. Я вот из стихов только матерные частушки могу сотворить, а любовь учувствовал. Настоящую, не поддельную. Даже сегодня утром Иррес была прекрасна как зимнее сияние в северном небе. Бедняжку мучает лихорадка. Она страшно бредит, лежит в кровати будто бы и не в своем теле. За прошедшую неделю, со дня свадьбы, жар так и не спал. Простыни всегда мокрые от пота, на губах пена стаёт, глаза приоткрыты. Она что-то бормочет, да не понять что. Клирики, мать их кривой кочерышкой, что были в Митарре – все померли. Помочь-то толком и некому, никто не знает что делать. Остается только за ручку ее держать, да ласковые слова говорить. Рука Иррес всегда холодная, мелко дрожит. Страшно, друзья, когда любимый человек страдает. А еще страшнее, когда ты ничем помочь не можешь.

Сегодня утром я решил покинуть свой пост у ее кровати. Командир меня, конечно, освободил от службы до поры, до времени. Но, вчера вечером ребята пришли, просили помочь разбирать завалы. Сначала послать их хотел, а потом подумал, да согласился. Я все равно супруге ничем помочь не могу. Поэтому я оставил любимую на веление тещи, да пошел на службу. Раз есть служба – надо ее служить.

И я впервой вышел из дому с того дня, когда сам еле живой перенес через порог Иррес. Страшно было мне за нее не передать. Всею ее, бедняжку, в тот день свернуло судорогой. Я раздел ее, вынул последнюю ленточку из волос и омыл все тело. Она никак не отреагировала, так и не пришла в себя. Ох, братцы, не так я представлял себе эту ночь. Десятки раз я представлял, как вынимаю из ее косы синюю ленту, мечтал о нашей близости, представлял наших детишек. Но пока все катилось в канаву. Теща каждые пять минут говорила, что Иррес поправиться. Она словно и не мне говорила, а хотела сама себя убедить. Дело дрянь, но я тоже верю, что моя красавица сумет выкарабкаться. Она сильная, она – молодец.

И вот шел я по городу и не узнавал его. Митарру ведь на скале моститься приходилось, посему он не мог расти вширь, он мог только выситься да уплотняться. На гостей города такая теснота всегда оказывала неприятное впечатление. Но сейчас узкие улочки казались еще меньше, чем обычно. Везде валялся мусор, прямо посреди улиц лежали тела, до которых никому, кроме бродячих собак, не было дела. Некоторые дома сгорели, некоторые обрушились, образовав непроходимые завалы.

До казарм я добирался около часа, вместо обычных двадцати минут. И здесь, кстати, меня тоже разруха ждала. Ворота гарнизона видимо были разбиты во время беспорядков, парни их кое-как заколотили тем, что валялось под ногами, но, на глаз было видно, что плотники у нас службу не несут. Во внутреннем дворе никто не тренировался. Не в привычке у нас такое было, всегда кто-то да упражнялся. Теперь вместо криков служивых, стояла мертвая тишина. А посреди двора вообще валялась непонятная груда мусора. Видимо это то, что осталось от внутреннего убранства казармы. Двери казармы были сорваны с петель и валялись прямо на лестнице. По ним прошлись уже сотни ног, отдельные следы от грязных солдатских сапог уже и нельзя было различить. И никого это не беспокоило. Да в казарме вообще никого не было, даже в столовой.

Во дворе, у оружейной, я, наконец, нашел живого человека. Обычно оружейную стерегли три человека. Но сейчас на стуле у металлической двери сидел один человек с перебинтованной головой. Повязку давно не меняли, она стала коричневой и воняла.

– О, даже тебя вытащили? – при виде меня человек вскочил. И я с большим трудом узнал в нем своего юного сослуживца. Парню не было и шестнадцати. Два года назад осиротел. Сумел командира уговорить, чтобы его в стражу приняли, уж очень в казенный дом не хотел. С тех пор он у нас что-то вроде сына полка и верного оруженосца в одном лице. Он был очень плох телесно, посему ему не доверяли ничего серьезного. Принеси, да сбегай. А теперь вон караулит оружейную. Значит, никого лучше у командира не осталось.

– Как тут у вас дела?

– Если коротко, то дерьмово. В гарнизоне только я, командир, да в погребе кто-то шаманит. Остальные завалы разбирают, да трупы жгут.

– Серьезно?

– Многих недосчитались, – мы немного помолчали. – Как жена?

– Очень плохо.

Парень понимающе кивнул и вернулся на свой стул. Я прошел в канцелярию, здесь, как и должен был, восседал командир. Вот только вместо безупречного камзола на нем была грязная тряпка, заляпанная всем, чем можно. А всегда сверкающая лысина покрылась неровными островками волос.

– Строккур? С чем пришел? Случилось что?

– То есть? Ребята накануне приходили, просили выйти на улицу, помочь.

– Да? Не в курсе был. Они сами здесь не показывались уже пару дней. Теперь хоть знаю, что работают. – Он устало протер глаза и зачем-то передвинул чернильницу.

– Командир, есть приказания? Указания?

– Да какие приказания? – Он устало махнул рукой.

– Что в городе-то происходит?

– Обстановка, Строккур, паршивая. Рынок сгорел. Квартал целый у южных ворот, тоже сгорел. – Командир начал загибать пальцы. – Там еще сухие появились, штук пятьдесят. Разбредаются теперь по всему городу! Откуда их вообще столько взялось? Ну, ладно, один. Ну – два. И то, сразу судьи налетают на них, как мухи на… Но пятьдесят!?

Я смог только человек двести организовать, да отправить порядок наводить. Остальные либо погибли, либо с ума сошли, либо сбежали из города, пока могли. Ну и кто-то, конечно, родне помогает, как ты. Но сколько вас таких, не знаю. Если бы я тебя в тот день лично не видел…

– Давайте не будем об этом.

– Согласен. Митарр я со всех сторон запер. Гонца в Столицу выпустил и сразу ворота поднял. Ведь твориться черт знает что! Мародеры, сумасшедшие, сухие. Пострадавших тысячи, мертвых тысячи. Весь город в завалах, как после битвы. В общем, бедлам. Нашим я велел каждое утро появляться, отчитываться. Да их все меньше приходит. Многие домов лишились, от этого прямо на тех завалах, что разбирают и ночуют. Трупы не успеваем нормально сжигать. Того и гляди по городу болезни пойдут. И ничего сделать не могу, черт подери!

–Может на север ворота открыть? Пусть, кто сможет, уйдет.

– Кто мог, и так успели уйти. И это плохо, если честно.

– Почему это?

– Вот ты знаешь что произошло, Строккур?

– Нет.

– И я нет. А вдруг это заразно, или как-то можно унести с собой… Черт возьми! Не могу по-учёному выражаться, но ты понял!

– Понял.

– В общем, иди, Строккур. Иди, друг мой. Возьми оружие и сходи, прогуляйся. Людей проведай. Назначаю тебя старшим. Особо долго нигде не задерживайся. Проверь по всему городу обстановку и приходи вечером, отчитайся.

И я ушел. Ясно понимая, что тут меня на самом деле больше не ждут. Значится, в городе власти больше нет. Даже командир не понимает, что происходит. А этот, говорят, может неделю в пещерах под городом провести без пищи и выйти потом там, где захочет.

Оружие я брать не стал. В закрытом городе, куда пришла беда, оно мне не поможет. Небольшой нож при мне имеется, а большего мне и не надобно. В сарае с инструментом я взял лопату и, закинув ее на плечо, побрел по городу. Этот инструмент будет сегодня намного полезней, чем алебарда. А сухие… Хватит и того что есть, если постараться.