Рядом со мной более никого не было. Лишь узкое окошко под потолком общего холла давало совсем немного света, придававшего потолку холла мягкий красный оттенок.

И вдруг во мне вскипела злоба. Ведь это не я виноват в том, что все произошло именно так. Во всем этом виноваты те двое, что сейчас предаются греху на диване. Именно они заслуживают кары, а не я. Я расплачиваюсь за ошибку, но совершают ее они. Это не справедливо.

Я вбежал в комнату, схватил первый попавшийся тяжелый предмет, кажется, это был настольный светильник и направился к дивану.

И вот я стою напротив них. Мужчина, волосы которого уже начали покрываться сединой и совсем юная девушка. Не боясь, что кто-то может сюда зайти, они сидели на диване и смотрели сквозь меня вслед умирающему дню. Он сидел и обнимал девушку за талию, а та, подобрав под себя ноги, лежала у него на груди.

И тут вдруг я понял, что эти двое совершили все ровно то, что должно было случиться. Она хотела этого, а он позволил этому случиться. Она была виновата в случившемся не меньше его. Ведь я мог бы оттолкнуть ее, мог бы вспомнить о любимой жене и дочери в ту важную минуту, но я не сделал этого.

А, значит, я и правда не заслуживаю прощения, правда заслуживаю смерти. Я закрыл глаза и постарался подумать обо всех тех, кто был мне дорог. Я просто мысленно прощался с ними, просто вспоминая их образы и не пытаясь вымолить их прощение.

Когда я открыл глаза, черная масса, в которую постепенно сплавлялся мир вокруг меня, уже поднялась мне до колена. Она быстро поглотила влюбленных, что приютились на диване, а затем постепенно превратила все окружающие предметы в вязкое ничто, забрав все, что я помнил: здание, гаснувший закат и весь тот мир, что я когда-то считал своим.

Хотел ли я умирать? Нет! Ведь даже самоубийца больше всего на свете хочет именно жить, просто у него это не получается. Но я уже не мог ничего изменить. Моя жена наверняка уже узнала о трагедии. Моя мама наверняка почувствовала это сердцем. Моя дочка, ничего еще толком не понимая, забеспокоилась. А та, что сейчас чувствует себя на седьмом небе от счастья, уже завтра познает и тяжелую утрату.

Все вы замечательные женщины, что достойны только самого лучшего. И для того чтобы не заставлять вас страдать, я должен был сегодня уйти. И я готов. Прощайте, любимые.

Дурные мысли

Приложение к анамнезу №1

Текст файла «Дневник.docx»

(Текст приведен в оригинальном виде)

–

Часы показывают два часа сорок минут. Ровно через четыре оборота минутной стрелки прозвенит будильник, и мне надо будет вставать на работу, а я снова не могу уснуть. Накануне, в десять часов вечера, предельно уставший, я с большой охотой заснул на своей кровати, но проснулся уже через полчаса полностью разбитый и с пульсирующей болью в районе висков.

Это длится уже несколько месяцев. Каждый вечер я закрываю глаза в полной уверенности, что смогу без перерыва проспать пару суток, но всегда просыпаюсь примерно через полчаса и не могу больше уснуть.

И вот, не зная чем себя занять в эти долгие часы до рассвета, я решил фиксировать свои мысли. Не знаю, зачем я это делаю, но от вынужденного безделья у меня появилось странное желание исповедаться безликим символам на экране.

Я буду здесь обращаться к тебе как к кому-то конкретному, но знаю, что тебя на самом деле нет, что ты – это весь тот мир, что начал существовать в ту секунду, когда я впервые поставил курсор в начало строки. Ты не существуешь, но ты мой лучший и единственный друг, которому я доверю знать все то, что тяготит меня в последнее время.

Я слышу, как за стенкой проснулся мой сын. Жена, ласково гладя его по спине, успокаивает ребенка, напевая колыбельную, что, по задумке автора, адресована маленькому белому мишке. И вскоре возня за стенкой стихает, а я снова остаюсь с тобой один на один. И лишь уличный фонарь под моим окном вырывает из темноты конус света, в котором медленно кружатся крупные снежинки.

Я очень люблю своего сына и свою жену, они действительно прекрасные люди. Но, около года назад, в нашей семье начался серьезный разлад и на данный момент жена практически со мной не общается, а сын, не очень понимая, что происходит, все больше тянется к матери.

Причина того разлада, что уже практически разрушил мою семью в деньгах. Дело в том, что год назад в той компании, где я работаю, случилась «реорганизация». Часть сотрудников уволили, а оставшимся заметно урезали зарплату. И когда, недовольный данными обстоятельствами, я начал поиск другой работы, то обнаружил, что подобным «реорганизациям» подверглись многие местные кампании, и теперь на одну мало-мальски привлекательную вакансию приходилось пятьдесят соискателей.

Я прошел два десятка неудачных собеседований и использовал все возможности для дополнительного заработка, но на данный момент продолжал работать там, где меня не ценили и платили ровно столько, чтобы я не умер с голоду. Эти материальные трудности и стали первопричиной раздора. Недовольная достатком жена постоянно попрекала меня и устраивала постоянные скандалы. Это продолжалось какое-то время, но сейчас и это пламя погасло, и сейчас мы находили точки соприкосновения между собой лишь по вопросам воспитания сына, да в редких склоках на бытовой почве.

Я думаю, что моя супруга не подает на развод только потому, что не может претендовать на жилплощадь, ведь я приобрел ее до брака, в противном случае эта семья давно бы развалилась.

–

Я должен признаться тебе, что со мной происходит что-то очень странное. На фоне бессонницы в моей голове словно бы начался некий болезненный процесс, и теперь мой мозг работал с перебоями. Я зову сбой в работе моего мозга – приступ. Хотя я уверен, что в медицине есть более точное и удачное определение.

И сейчас я расскажу тебе о том, что почувствовал, когда впервые испытал на себе данное явление.

В тот день я получил небольшой пинок от реальности. Когда я пришел домой после рабочего дня, сын с детской непосредственностью сказал мне о том, что не хотел, чтобы я возвращался с работы домой, и мне стоит туда вернуться. Дети вообще часто говорят злые и обидные вещи, но следует понимать, что они вкладывают в эти фразы абсолютно иной смысл, нежели взрослые.

Однако меня это пустяковое заявление почему-то очень сильно задело. И я очень хорошо помню, как сидел на банкетке в прихожей и вдруг почувствовал, как некий темный комок формируется в моей голове, а затем он как бы ворвался в мое сознание.

В одно мгновение все вокруг внезапно замедлилось, а мое тело вдруг наполнилось приятной тяжестью. Сам я стал при этом удивительно пассивным ко всему, что происходит вокруг. Зрение потеряло фокус, и я словно получил возможность видеть всю картину мира целиком, но без деталей. Я слышал, как медленно и шумно дышу, а на вдохе, сквозь шум воздушного потока я слышал биение собственного сердца и больше ничего.

В тот момент определенная мысль родилась будто бы вне меня, и медленно обволокла мое сознание. Эта мысль была ясной и понятной, выраженная словами, она бы звучала как: «Я хочу, чтобы все закончилось». Сначала мое собственное сознание отнеслось к этой мысли настороженно, но в какую-то секунду я будто бы согласился с ней, пригласил подойти поближе, и в ту секунду, когда я принял ее, наступил полный покой.

Мое сознание словно бы отделилось от тела, тот темный комок, что принес с собой приступ, словно бы выдавил меня из моего разума и какое-то время мое тело и мое сознание существовали отдельно друг от друга. Это довольно приятное, но очень странное чувство.

Очнулся я на автобусной остановке примерно спустя час. Я просто стоял посреди павильона и смотрел, как автобусы подходят, перераспределяют группы пассажиров и едут себе дальше. Мне стало немного не по себе, ведь я даже не помнил, как пришел сюда. Точнее помнил, но это воспринималось как сон, как что-то нереальное.

А главное, я все еще чувствовал в себе ту самую тяжелую, но приятную мысль о том, что скоро все закончится. Приступ вроде бы отступал, но я еще чувствовал в себе эту темную субстанцию. И тут вдруг мой собственный голос в моей голове произнес фразу: «Если сейчас приедет тринадцатый автобус, то значит время пришло. Плевать на все!» Это был мой голос, но эта мысль словно бы была чужеродной, пришедшей извне.

И, представляешь, он взял и действительно приехал, к остановке неожиданно подошел тринадцатый автобус, словно бы только меня и ждал.

Вдруг мне стало очень приятно и легко на душе. Я даже обрадовался тому, что пришел именно тринадцатый автобус. Кто-то сделал выбор за меня и от этого я был счастлив. Ведь есть в человеческой природе один неприятный изъян, нам проще следовать чьим-то указаниям, чем решать самим. Это снимает с нас некую ответственность, дарует успокоение и дает право оправдывать свое бессилие превратностями судьбы.

И тут я посмотрел на высокое шестнадцатиэтажное здание на противоположенной стороне улицы. Я осмотрел его снизу доверху и, остановив свой взор на крыше строения, я почему-то почувствовал некое удовлетворение, словно бы я трудился над некоей сложной задачей и внезапно нашел верное решение.

И в ту секунду приступ неожиданно прекратился. Я вернулся в свое тело, и мир снова начал передавать сигналы непосредственно моим органам чувств. И знаешь, что со мной произошло? Я испугался. Испугался не так, как это делает взрослый человек, а как беззащитный ребенок, что пугается монстра под кроватью. Я полностью отдался панике и просто побежал. Да, просто бежал сломя голову, не разбирая дороги. И единственное чего я хотел в тот момент – это оказаться подальше от остановки, от тринадцатого автобуса и от той самой высотки.

Я серьезно испугался того, что могу умереть вот так, в приступе. Уйдя в этом состоянии, я ничего не осознаю, мне не будет больно или страшно, но при этом меня словно бы убьет кто-то другой. Внешне это будет выглядеть как самоубийство, но участвовать в этом на самом деле будут двое.

Я утратил контроль над собой. Это было очень страшно, и я никому не пожелал бы пережить подобное. На данный момент я пережил уже четыре подобных приступа с разницей в пять-шесть дней.

Я никак не могу это контролировать и больше всего на свете я сейчас боюсь думать о том, что это может случиться со мной, например, в тот момент, когда буду гулять с сыном. Я не смогу что-либо предпринять, но я очень не хочу, чтобы он увидел, как папа, ментально разделившись на две ипостаси, делает с собой что-то скверное.

Ведь, несмотря на все текущие неурядицы, я очень люблю своего ребенка и очень хочу проводить с ним все свое время. Пожалуй, только это я и называл бы полноценной жизнью. Но мир устроен несколько иначе, и я в нем вечный должник. Я должен! Я должен всем подряд! Должен ходить на опостылевшую работу! Платить ипотеку! Должен тем! Должен другим! Должен! Должен! Должен! И из-за всего этого бреда, что сейчас составляет основу моей жизни, у меня просто не остается достаточно сил, чтобы провести с сыном столько времени, сколько я считаю достаточным. Я существую на работе и в прочих бессмысленных обязанностях часами, а живу от силы несколько минут в день. Так вот ответь мне, друг, что это за дурацкое существование в уплату некоего долга, при условии, что ты ничего не занимал?

Прости, я немного отвлекся.

Рассказывал ли я кому-либо о приступах?

Естественно. О самом первом случае я рассказал жене, близким, друзьям. Но реакция окружающих была достойной. Ну, то есть вообще никакой. Правда. Я клянусь. Всем плевать.

–

Неприятно признаваться, но я перестал обращать внимание на многие бытовые мелочи, вроде уличного термометра. Когда выпал снег и вдарили морозы, я спокойно вышел на улицу в осенней куртке, кроссовках и без шапки. Самое удивительное в том, что я не чувствовал холод. Я осознал, что делаю что-то не то, только потому, что люди на улице как-то странно смотрели на меня.

Я словно жесткий диск, доживающий свои последние дни. Часть информации удается обрабатывать, но битых секторов становится все больше, и я забываю даже то, что сделал только что. Иногда я смотрю прямо на человека, и понимаю, что не помню того, что он мне только что сказал.

А где-то полгода назад я заметил резкий перепад в моем состоянии и настроении. Я начал добровольно отказываться о того, что раньше приносило мне удовольствие.

Я очень любил сочинять музыку. С самой юности я любил играть на гитаре, и придумывать незамысловатые мелодии. Но затем словно что-то сломалось, и в последний раз я что-то сочинил еще в июне. Это была коротенькая зарисовка, последние две минуты моего творчества. И после этого ничего, только пустота.

Я всегда визуализировал свою музыку, перед тем как облачить ее в ноты. Я проигрывал мелодию в голове и, отпустив сознание, погружался в те эмоции, что дарит мелодия. После этого музыка рождалась очень легко, главное было – успевать ее фиксировать. Но после той жалкой июньской потуги все заканчивается. Я тупо сижу с гитарой в руках и не могу связать даже двух нот. В голове лишь вязкая пустота. Я бесцельно бью по струнам, но мелодия не рождается, вдохновения больше нет.

Еще я очень любил книги. Даже сам написал несколько рассказов. Я всегда предпочитал фантастику и мечтал стать таким писателем, как Филип Дик. Долгое время я усердно работал над своими произведениями – редактировал их, продвигал как мог, но в итоге недавно я смирился с мыслью, что стал просто еще одним парнем из интернета без надежд и перспектив и просто сдался.

Да, прямо сейчас я печатаю текст, но я уже не могу творить. Словно стенографистка я могу лишь фиксировать. Я просто вытаскиваю по кусочкам информацию из поврежденного винчестера, и когда тот скудный запас закончится, я остановлюсь. Пальцы просто замрут над клавиатурой, и я буду неподвижно сидеть у ноутбука еще битых полчаса не в силах сообразить, что мне просто нечего больше тебе сказать.

–

Сейчас меня мучает похмелье. Накануне я набрал в магазине дешевого виски, дождался, пока жена с сыном уснут и крепко напился. Нет, я вовсе не хотел повеселиться и не был знатным домашним алкоголиком. Просто я рассчитывал, что смогу таким образом непрерывно проспать некое продолжительное время, но из этой и из задумки ничего не вышло. Уже очень скоро я проснулся с начинающимся жутким похмельем и в сопровождении невероятного чувства стыда, словно бы я совершил что-то непоправимое, хотя на самом деле я даже не покидал свою комнату.

Голова трещит, руки жутко ломит, а сердце словно бы пропускает каждый четвертый удар, отчего немного колет в груди. И на фоне всего этого я сразу вспоминаю своего отца. Неудивительно ведь он был алкоголиком и, скорее всего, часто испытывал подобное состояние.

Да, мой папа был весьма своеобразным человеком, и его участие в моем воспитании, вернее, его полное отсутствие, не могло не сказаться на мне и всей моей жизни.

Для полноты понимания я, пожалуй, расскажу тебе пару историй из моего детства. Не знаю зачем, наверно просто сейчас я как раз достиг той самой ранней стадии выхода из алкогольного опьянения, когда положено вспоминать былое.

Итак, начнем с более раннего эпизода. Дело было в девяносто шестом году, это я хорошо помню. Одним весенним деньком к нам в гости пришел отец. Тогда он с нами уже не жил, а только изредка приходил в гости. И в ту пору он иногда приходил откровенно пьяным, а иногда брал волю в кулак и являлся трезвым. В численном выражении это составляло где-то семь случаев к трем соответственно.

В тот день он пришел с легким амбре, но вполне трезвым и сообщил матери о том, что у него есть деньги и он намерен отвести меня в кафе. Ух, друг мой, это было знаковое событие, ведь именно об этом я мечтал долгие месяцы. Все дело в том, что в конце улицы, по которой я тогда жил открыли первое в городе детское кафе, где подавали разные «изысканные» сладости. И это было больше событие для всех местных детишек, ведь в ту пору мало того, что денег ни у кого не было, так и купить на них особо ничего было нельзя. В общем, сказать, что я был рад – ничего не сказать.

Правда, подвох я почувствовал почти сразу. Хотя бы потому, что мы пошли в другую сторону. Я отлично знал, где располагается кафе, потому что нередко просто проходил мимо него, заглядывая в витрину. Но я был всего лишь доверчивым ребенком, смолчал и покорно шел «не туда». И когда я, наконец, не выдержал и спросил отца, а куда же мы собственно идем? Тот спокойно ответил, что есть другое крутое кафе, намного лучше чем то, в которое я хотел пойти. И я более чем удовлетворился таким ответом. Как и любой ребенок, я слепо верил всему, что говорят мои родители. Я отлично знал, как выглядит то место, где я так хотел побывать, и раз отец говорит, что то место, куда мы идем еще лучше, значит, так оно и есть.

И воображение уже рисовало мне настоящий сахарный дворец, где даже столы были сделаны из чистейшего шоколада. Посему, когда я, наконец, увидел то самое «отличнейшее» кафе, то легкая обида затаилась где-то в душе. Я смотрел на лестницу с отбитой плиткой, обшарпанную табличку с облезшим логотипом, часы работы на которой надписали синим маркером, и честно искал, что же тут такого хорошего.

А внутри ведь было еще «лучше». Вокруг столов, покрытых «белыми» скатертями, пятна на которых, вероятно, были старше моего отца, стояли перекошенные деревянные стулья. Несмотря на то, что в помещении сильно пахло хлоркой, пол тут был очень грязным, а проходах между столами советская плитка потеряла свой цвет и местами потрескалась.

Когда мы с отцом подошли к прилавку, я заглянул в витрину, и где-то внутри меня умерло что-то прекрасное. При виде пирожков, завернутых в полиэтилен и намертво прилипших к нему, а также застоявшихся салатиков с желтым майонезом у меня заболел живот. Но папу, кажется, все устраивало, он поздоровался с продавщицей – необъятной женщиной в синем переднике, подбородок которой плавно переходил в грудь без каких-либо намеков на изгибы, а потом обратился ко мне:

– Что ты хочешь?

– Я хочу в другое кафе.

Я помню, что именно так ему и ответил. И помню, как отец на это лишь махнул рукой, и на что-то разозлившись, заказал мне пирожок с капустой, бутылку самой дешевой газировки и мороженое. Себе он заказал бутерброд с блестящей на свету рыбой и стакан минералки. Когда он заказывал минералку, он сделал какой-то странный жест рукой, его я тоже хорошо запомнил.

Когда мы сели за стол, повисло тяжелое молчание. Я заставил себя попробовать пирожок и немного отпил газированной воды. Мой желудок впервые в жизни получил такую дикую комбинацию неизвестных науке отравляющих веществ и запротестовал, поэтому я сидел и просто смотрел, как тает поданное в металлической чашке мороженое.

А папа вдруг выпил целый стакан минералки и, поморщившись, в один укус съел бутерброд, после чего громко крякнул на все заведение. «Еще бы, я вообще не смогу выпить целый стакан минералки махом», – подумал тогда я. А папа тем временем пошел к стойке и заказал себе еще один бутерброд и еще один стакан минералки.

Он вернулся, и, даже не садясь за стол, выпил еще один стакан минералки и съел бутерброд. Потом немного постоял и почему-то сел рядом со мной, хотя до этого сидел напротив.

Отец вдруг начал что-то мне рассказывать, зачем-то требуя от меня, чтобы я смотрел ему в глаза. Не помню в деталях, что он говорил, в его речи трудно было что-то разобрать. Но он придвигался все ближе ко мне, покуда его лицо и налитые кровью глаза не оказались прямо около моего лица. От него чем-то воняло, в его глазах горел гнев, а мне было очень-очень страшно. Таким беззащитным я еще не чувствовал себя никогда. Тогда в кафе, я вжался в стул так сильно, как только мог, но отец продолжал давить, пока я не выдержал, и одинокая слезинка потекла по лицу. «Ты что боишься меня?! Отца родного, мать твою!» – закричал он.

Плохо помню, чем закончилась эта история. Помню только одну картину – я стою на пороге кафе, а отец валяется прямо передо мной на мокром от дождя асфальте. Я плачу, а толстая продавщица гладит меня по спине и пытается успокоить. Сквозь пелену слез я вижу, что мама бежит ко мне со стороны автобусной остановки, и я, перепрыгнув через бездыханное тело отца, бегу к ней навстречу.

После того события я впервые заработал проблемы со сном и не мог нормально спать на протяжении двух недель, а отца не подпускали ко мне на протяжении нескольких месяцев, правда, тот и сам не очень-то ко мне рвался. Такая вот, обычная для девяносто шестого года, история.

Ну и еще одну историю расскажу, вдруг тебе интересно.

Я вспоминаю свой десятый день рождения. В ту пору, как и любой нормальный подросток, я очень хотел велосипед. Но все время обстоятельства складывались, так что эта покупка постоянно откладывалась, напрочь исключая меня из социальной жизни моего родного двора.

Так вот, где-то за месяц до моего дня рождения мама намекнула, что папа подарит мне велосипед. Ура! Свершилось! Наконец-то дни моей вынужденной транспортной изоляции минуют. Каюсь, в ожидании знаменательной даты я даже начал вычеркивать дни в календаре.

И когда, наконец, пришел заветный день, мама подозвала меня и сказала, что на лестнице меня ждет папа и хочет что-то мне подарить. И я, забыв про тапки, прямо в носках выбежал на лестничную клетку. И там меня ждало, что бы вы думали? Правильно – разочарование. Слегка пошатываясь, отец стоял на лестнице и держал за руль, кстати, бережно обмотанный синей изолентой, настоящее чудо советской промышленности. Да, технически это был велосипед. Тут уж ни прибавить, ни отнять. Но меня немного смущали: проржавевший остов, выцветшая только с одной стороны краска, цепь без единой капельки масла и, вишенка на этом празднике упадка, спущенная и сдернутая с обода передняя покрышка.

– Держи, сынок. С днем рождения! – Он с улыбкой подтолкнул ко мне это корыто.

А я уже погас, я уже все осознал. Я понял, что мама и папа меня обманули. Я отстранился от столь замечательного подарка, развернулся и молча побрел домой. Ради чего все это? Ради чего я ждал целый месяц? Ради «мечты велосипедиста 1968»? Я со всей силы постучался в дверь, мама в недоумении открыла мне, и я молча прошел в самый дальний угол квартиры, чтобы спрятаться там.

Я слышал как мама орала на отца в подъезде. Потом они зашли в квартиру, она наорала на него еще раз. Потом, найдя меня, папа начал рассказывать какую-то удивительно-детективную историю. В ней говорилось о том, что на самом деле подарок мой стоит в квартире папиного друга. Но в подъезде, где живет его друг, на кого-то напали, приехала милиция (тогда она так называлась) и все оцепила. Папа не может сейчас принести подарок, его просто не выпустят милиционеры. Чушь? Естественно. Даже десятилетний мальчик понял, что ему на уши бережно навалили целый дуршлаг лапши.

Повзрослев, я узнал, что тогда мама попыталась как-то реабилитировать отца в моих глазах и доверила ему все деньги, что скопила мне на подарок. От него требовалось только лишь купить мне велосипед и больше ничего. Но папа, естественно, быстро пропил все эти деньги и приволок вместо нормального велосипеда, какой-то металлолом, который он, верное дело, откопал на балконе одного из своих собутыльников.

Вот такие вот теплые воспоминания об отце. Впрочем, он оставил после себя и что-то хорошее, просто я никак не мог найти в своей памяти что-то конкретное. Особенно тяжело это сделать теперь, когда любые воспоминания испаряются из памяти, едва я пытаюсь к ним обратиться.

И да, со временем я начал относится к своему отцу отстраненно, словно бы это был посторонний человек, почему-то постоянно лезущий в мою жизнь. Почему? Да потому что в конце концов я просто привык. Привык не бояться его пьяных выходок. Привык, что его иногда колотили друзья. Привык не верить ни единому его слову. И все происходящее с ним постепенно перестало меня задевать.

А, когда мне было пятнадцать, он и вовсе попал под машину. Зачем-то, будучи пьяным, он решил посреди ночи перейти оживленную скоростную магистраль. В тот день ему просто перестало везти, если говорить иносказательно, то в тот день море наконец-то поднялось ему выше колена. Я, конечно, переживал. Но к тому моменту я уже понимал, что это случится скорее рано, чем поздно и мысленно был готов к такому исходу.

И раз уж я вспомнил свое детство, то не могу не упомянуть здесь заслуг моей матери. Ведь именно она одна тянула семью из пяти человек. Ведь, кроме меня и старшего брата, ей приходилось обеспечивать бабушку и сильно пострадавшего от инсульта дедушку. Она работала буквально до изнеможения. Например, выходила работать грузчиком по выходным, лишь бы у нас была еда на столе.

Мам, если ты все же читаешь эти строки, то знай – ты ни в чем не виновата. Очень жаль, что у меня прохудилась голова, но боюсь, что дальше будет только хуже. Мое сознание подводит меня, память ухудшается, я практически ничего не ем и каждую ночь не могу заставить себя уснуть. Я на пределе, и сейчас больше всего на свете я боюсь окончательно утратить над собой контроль. Вряд ли ты сможешь меня понять, но завтра утром я могу выйти из дома, а затем начнется приступ и одному мирозданию известно, чем он закончится. И если со мной все же что-то случилось, то знай, я люблю тебя, просто я так ничего и не смог с этим поделать.

–

Вчера я увидел по телевизору один новостной сюжет. Или это было позавчера? Нет-нет, это точно было вчера. Или нет все-таки? Неважно! В сюжете говорилось о том, что в моем городе женщина, мать двоих детей, выпрыгнула из окна восьмого этажа и разбилась насмерть. Ей было всего двадцать семь лет. Представляешь, всего двадцать семь, она даже младше меня. Это ужасно.

После короткой сводки с места происшествия безжалостные репортеры взяли интервью у ее мужа. Это был типичный мужчина средних лет с ранней сединой. В момент съемок он еще не сумел толком осознать всю серьезность происходящего. Он был обескуражен и никак не мог довести до конца хоть одну свою мысль. Но тут он обронил фразу, которую наверно говорят все родственники: «Она ничего не говорила… Никаких поводов… Не знаю, что случилось».

Не говорила?! Нет, мой друг, это неправда. Она много раз обращала твое внимание на то, что что-то идет не так. Просто ты всегда был так занят, что не обращал на это внимание. Конечно, немного некорректно мерить всех людей своей меркой, но я уверен, что она много раз говорила окружающим о своих тревогах.

Ведь очень легко расстаться с жизнью в пятнадцать лет, когда терзания по поводу неразделенной любви могут стать сильнее инстинкта самосохранения. Но в двадцать семь, когда твои собственные дети делают первые шаги в этом безумном мире, решиться на подобный шаг может только доведенный до отчаяния человек.

И знаешь, сам путь от благополучия до саморазрушения все преодолевают по-разному, но уверяю тебя, всегда делают это в полном одиночестве. Я знаю это по себе, ведь когда в моей семье только начался разлад, и я еще только начал испытывать проблемы со здоровьем, то неосторожно пожаловался жене на усталость и постоянные головные боли. В ответ та молча достала из аптечки упаковку таблеток и со злостью сунула ее мне в руки. Кто бы теперь удивился тому, что уже на следующий день она перенесла все свои вещи в комнату сына и безвозвратно покинула супружеское ложе.

Вот так я остался со своими проблемами один на один. И уже пребывая в нестабильном состоянии, я невзначай пожаловался на свой недуг старшему брату, но тот лишь отшутился, сказав на это: «Я всегда знал, что ты у нас какой-то бракованный». Затем я приехал в гости к другу и нечаянно пожаловался на проблемы со сном. Он ответил: «Да прекрати ты ныть уже! Все так живут, у всех проблемы. Твоя жена – замечательный человек. Не понимаю, за какие грехи ей такой нытик достался».

И это была переломная точка. День, когда я понял, что люди вокруг меня, те, кого я считал своей поддержкой и опорой, на самом деле не слышат меня. Вскоре после этого и случился тот первый приступ, что едва не сбросил меня с крыши высотки.

И сейчас мое состояние постоянно ухудшается. Ведь началось все безобидно, с того, что я просто не мог нормально выспаться. Затем у меня расстроился аппетит. Где-то полгода назад у меня начались постоянные головные боли. Три месяца назад у меня ухудшилась координация: сначала я просто постоянно обо все спотыкался, а сейчас же у меня постоянно так сильно трясутся руки, что я даже не могу спокойно почистить зубы. Ну и наконец, пришли приступы, и я стал обнаруживать значительные провалы в своей памяти.

Я не уверен, что та девушка из позавчерашнего телевизионного сюжета испытывала те же самые симптомы, что и я, но я уверен, что момент, когда все ломается, и ты впервые ощущаешь всепоглощающее одиночество, все мы проходим примерно одинаково.

И знаешь, я действительно боюсь, что могу сделать нечто похожее. Что это мои останки будут лежать на асфальте накрытые черным целлофаном, что трепещет на ветру, и это моя жена будет ошарашенно смотреть в камеру и как заведённая повторять, что все было в порядке.

Я не хочу убивать себя, и со времен победы над юношеским максимализмом даже не задумывался над этим, но приступы имеют определенную направленность и становятся все сильнее.

И мне страшно, я боюсь себя самого, и никто мне не поможет.

–

Сегодня я, кажется, попал в переделку. Впервые за всю свою жизнь я ввязался в конфликт, закончившийся потасовкой. Причем сделал это без какой-либо видимой на то причины.

Это был обычный рабочий день, такой же, как еще две сотни подобных пережитых мной за этот год. Как всегда, я стоял на остановке и покорно ждал свой автобус. Накануне всю ночь шел снег, что сейчас превратился в дождь, и никто даже и не думал все это убирать, отчего дороги стали непроходимы и на остановке было довольно людно.

И вот стоя в этой разношерстной шумной толпе, я чувствовал себя некомфортно и понимал, что очередной приступ уже где-то совсем рядом. Я ясно ощущал некий блик на границе моего сознания, но еще мог с ним бороться. «Это ради сына! Ему надо кушать! Это ради него!» – шептал я сам себе, боясь потерять контроль над собой.

Но к тому моменту, когда к остановке, наконец, подошел нужный автобус, шепота было уже недостаточно. Я уже слышал биение собственного сердца в ушах, и чтобы не потерять самого себя мне приходилось со всей силы давить ногтями на ладонь.

Несмотря на общую востребованность общественного транспорта в то утро, мне повезло, и в небольшом автобусе на двадцать человек оказалось одно свободное место. Правда, это было самое неудобное место – рядом с водителем. Но выбирать не приходилось, я направился к передней двери, и очень крупный мужчина с усами выбрался из салона мне навстречу, чтобы я первым забрался внутрь. То есть он пропустил меня именно на неудобное место рядом с водителем, а не продвинулся сам.