Риза Господня

Наталья звонко засмеялась. И, чтобы еще немного подзадорить брата, с озорством добавила:

– У них, поди, лучше, чем у Вас получается. – Наталья знала, что сказанное ею не обидит, а только обрадует брата. Тот который год ждет не дождется, когда молодые дубки-братцы поднимутся, ему и роду Голицыных подмогой станут.

– Ну что ж, хорошо, что вы повеселились. А теперь о деле, которое я хочу тебе поручить.

Князь подошел к столу, взял свиток и вновь вернулся к сестре.

– Вот письмо. Вручи его князю Ивану Васильевичу Чернышеву.

Василий посмотрел на сестру. Она была спокойна и совершенно не изменилась в лице.

– В письме очень важное для него сообщение. Заменить, сестрица, в этом важном деле тебя некому. Сопровождать и оберегать тебя будут четверо детей боярских из моего полка. На отдельных санях поедут за экипажем, тем самым, что вчера был похищен разбойниками. Семена, – Голицын сердито поглядел на стоящего у дверей и не посмевшего переступить порог конюшего, – отряжаю управлять тройкой.

Кольцов по выражению лица князя отчетливо понял, что если он не выполнит на этот раз ответственного задания, то не сносить ему буйной головушки.

Князь Василий крепко обнял сестру и добавил:

– Если не застанешь князя, расспроси, где он, когда воротиться должен, и, если слуги объявят, что ждут его родные и дворовые до сумерек, дождись. С сестрами князя повстречайся да разведай, на кого они свой девичий глаз положили. В общем, посудачьте о том о сем, дело вам знакомое.

Голицын поцеловал сестру и, делая вид, что не желает более ни о чем говорить, добавил:

– Ну, в добрый путь!

Наталья направилась к выходу, затем резко повернулась и, улыбаясь, попросила брата:

– Обещайте, что если поручение выполню, то в воскресенье на Масленицу вы мне ожерелье из драгоценных камней купите и подарите!

– Обещаю, обещаю, дорогая сестрица, – уже думая о предстоящей встрече с Патриархом Филаретом, ответил князь.

Пропустив княжну вперед, Семен пошел за ней следом.

Голицын проводил их беспокойным взглядом и сразу же начал собираться в дорогу. До патриарших покоев было рукой подать. Он ни на минуту не сомневался, к кому следует отправляться в первую очередь.

Глава пятая

Прочитав эту главу, читатель узнает о судьбе картлийского князя Давида Багратиони, о трагической странице в истории его рода, о нелегкой жизни в мужском монастыре Джвари, а также о том, чем занимался Урусамбек поздней ночью, оказавшись в одиночестве, и что побудило его на следующий день отправиться в гости к князю Ивану Васильевичу Чернышеву.

Вахтанг Багратиони хорошо знал каждый уголок Мцхеты и прилегающих к городу окрестностей. С той поры, как он начал себе отдавать отчет в том, в какое трудное время ему предстоит сохранить одну из ветвей царской династии Багратиони и приумножить ее славу, не было ни одного дня, чтобы он не молился о спасении и благополучии Картлийского царства, родной Иберии.

С шести лет, после гибели родителей и многих близких родственников, принадлежавших к царскому дому Багратиони, во время одной из многочисленных войн с турками и персами, Вахтанг воспитывался в монастыре Джвари под присмотром старого и всеми забытого князя Давида Багратиони.

Когда-то этот смелый и непобедимый воин стойко сражался за Картли, прославился своей непокорностью, неподкупностью и храбростью. Борясь против двух внешних противников – турок и персов, он никогда не забывал, в какой купели был крещен, им гордились друзья, перед ним трепетали враги. Истинный христианин, оказавшись в числе тех Багратиони и знати Мцхеты, которые отказались принять ислам под давлением персидских поработителей, он был в результате подлого предательства пленен, подвергнут мучительным истязаниям, брошен в темницу, где после тяжелой болезни потерял зрение. Двенадцать лет этот бесстрашный и несгибаемый рыцарь провел в одиночестве, закованный в цепи, постоянно испытывая мучения, голод и жажду. За эти годы он потерял физические силы, высох, ослаб и внешне являл собой жалкое зрелище. Но дух его не был сломлен. Вера в Бога и свободное будущее Иберии в минуты безысходности заставляли его отчаянно бороться за жизнь. Он научился терпеть и ждать. И его час настал. Когда уже казалось, что все забыли об опасном узнике и никого не осталось в живых из тех храбрецов, которые с ним рядом сражались и могли его освободить, а те, кто его предал, были раздавлены беспощадным колесом междоусобных войн, по неизвестно кем отданному приказу князь Давид Багратиони был выпущен из темницы с одним странным условием, что он никогда и ни при каких условиях не покинет территорию монастыря Джвари, монахи которого дали согласие приютить больного и угасающего слепого старика, предоставить ему угол и скромную пищу.

Смерть отняла у князя любимых людей, родителей, братьев и сестер. Лишенный огромных богатств и значительных земельных владений, обманутый людьми, с которыми долгие годы сражался против врагов Картли, Давид Багратиони, снедаемый язвами и неизвестными болезнями, за несколько месяцев, проведенных в монастыре, набрался сил, залечил многочисленные раны на теле, окреп. Ежедневно монахи по очереди, преодолевая подстерегающие повсюду опасности, приводили его в Мцхету, в собор Двенадцати Апостолов, где он долгие часы молился в центре храма у каменной сени. Взяв чудотворного мира, истекавшего из Животворящего Столпа, заботливые чернецы смазывали им обезображенное язвами лицо Давида и кровоточащие раны на его теле, и он чувствовал, что с каждым днем силы к нему возвращаются, душа излечивается.

В долгие часы молитв и тягостных раздумий он принял решение во что бы то ни стало не оставаться обузой монастырю, добиться и здесь, далеко в небезопасном месте, уважения и любви людей, ставших ему дорогими и близкими.

16 апреля 1579 года, на седьмом месяце пребывания в монастыре, к нему вернулось зрение. Случилось чудо. После стольких лет жизни во тьме он снова мог видеть окружающий мир и монахов, дорогие сердцу воды Куры и Арагви, столицу Картлийского царства Мцхету, строения монастыря Самтавро и собор Двенадцати Апостолов – Светицховели, храм Джвари в мужском монастыре, различать день и ночь, передвигаться без помощи посторонних. Но этой радостью он до поры до времени решил ни с кем не делиться. Монахи его возросшую самостоятельность во всем, в том числе и в передвижении по монастырю, оценили как вполне естественную для возвращающегося к жизни слепца. На протяжении долгих лет монастырской жизни чернецам приходилось встречать немало слепых странников, которые преодолевали огромные расстояния без чьей–либо помощи, справлялись с лишениями и трудностями полной опасностей жизни бродяг.

Спустя год, после того как к Давиду вернулось зрение, 16 апреля 1580 г. в возрасте шестидесяти пяти лет он был пострижен в монахи с именем Илия в честь святого пророка Илии. За день до этого события князь признался игумену, что к нему вернулось зрение, что он, хотя и очень плохо, но видит. Владыка посчитал, что до поры, до времени не следует рассказывать о случившемся чуде братьям, среди которых могли оказаться предатели. И чтобы бывший узник реже встречался с монахами, владыка определил Илию жить и трудиться на своем хозяйственном подворье, которое находилось в версте от монастыря.

Прошел еще год. Монах Илия проводил дни в трудах и молитвах. Никто из старых врагов Давида Багратиони никогда бы не признал в шестидесятишестилетнем мужчине когда-то одного из самых грозных картлийских воинов.

В один из августовских вечеров 1581 года в скромную каморку монаха, пристроенную к резиденции игумена, вошла женщина. На ней была просторная черная накидка с капюшоном, полностью скрывающим ее лицо. Было заметно, что она сильно устала и едва держалась на ногах. Правой рукой незнакомка крепко прижимала к себе рыжеволосого и кареглазого мальчика лет шести, одетого в черную ризу. У маленького путника в руках красовалась необычная деревянная шкатулка.

– Я рада видеть живым и здоровым храброго Давида Багратиони, – закрывая за собой дверь, обратилась таинственная незнакомка к сидящему за столом монаху.

Она приветствовала его так, как человек, хорошо знавший князя в прошлом и имеющий право к нему так обращаться. Не дожидаясь какой бы то ни было реакции со стороны хозяина каморки на приход нежданных гостей и такое откровенное обращение, женщина без приглашения села на край покосившейся лавки и закашлялась. Последовавшие за приступом кашля легкие судороги дали повод князю предположить, что таинственная гостья тяжело больна.

Он, не проронив ни слова, поклонился незнакомке и сделал вид, что не расслышал, каким именем она его назвала. Несколько секунд князь перебирал в памяти имена тех женщин, которых хорошо знал в прошлом. Женщина в черном никого ему не напоминала.

– Ныне много людей потянулось к монастырю Джвари, – спокойным голосом ответил монах. – Где же еще, как не в этом святом месте можно излечить душу? – Илия умолк, затаив дыхание в ожидании дальнейших объяснений незваной гостьи.

Приступ кашля отступал медленно. Незнакомка безуспешно пыталась начать разговор. Хозяин каморки перевел взгляд на мальчика. Тот с искренним интересом и детским любопытством рассматривал внутреннее убранство скромной каморки Илии.

Наконец женщине стало легче, она поборола кашель и, чувствуя, что новый приступ вскоре совсем лишит ее сил и возможности вести беседу, заговорила скороговоркой:

– Князь, вы мне обязаны жизнью и своей свободой. И вот настал час, когда вы должны отплатить добром за добро. Кроме меня и игумена, который, поверьте, умеет хранить тайны, никто не знает, кто вы такой. Но владыка очень стар и вряд ли проживет больше года. Мои же дни сочтены. Тяжелая болезнь лишает меня последних сил. Вскоре ни один человек не сможет указать на того, кого еще недавно почтительно называли князь Багратиони, – незнакомка достала из левого рукава кружевной голубой платок и вытерла им чувственные и необыкновенно красивые губы, безжалостно искусанные в моменты возникающих один за другим приступов. – Вот, князь, перед вами мальчик, это мой сын, главное мое богатство. Его я доверяю вам. Отныне вы его учитель и наставник. Вы еще здоровы и крепки и сможете воспитать и поставить на ноги моего драгоценного Вахтанга, а он скрасит ваше одиночество, придаст смысл вашей одинокой жизни. Поверьте, он не будет для вас обузой, да и нуждаться вы ни в чем не будете. Здесь, – женщина взяла шкатулку из рук сына и открыла ее, – только драгоценные камни. Видите, она ими наполнена до краев. Вы теперь снова, как и прежде, сказочно богатый человек. Конечно, будет неплохо, если хоть небольшую часть ее содержимого мой сын возьмет с собой в тот день, когда настанет час расставания с вами. Но поверьте, если в какой-то момент ради спасения его жизни придется отдать все содержимое шкатулки, действуйте не мешкая! – Незнакомка осторожно поправила капюшон. – Пусть мой сын до совершеннолетия считается для всех вашим внуком и носит вашу фамилию Багратиони. А там, Господь Бог сам распорядится его и вашей жизнью, – женщина перевела дыхание. Она говорила все тише и тише. – Я хорошо знаю историю вашей жизни, князь, и сыну много рассказывала о ваших подвигах. Но он слишком мал, чтобы что-то из всего рассказанного мною понять. Пройдут годы, и в его памяти почти ничего не останется о тех днях, которые он провел со мной. Вы же станете главным его проводником по трудным дорогам полной страданий и несправедливостей жизни. Надеюсь, князь, – незнакомка встала со скамьи и сделала шаг вперед, – вы не посмеете отказать в просьбе той, которая дала возможность обрести вам свободу и покой в старости! Мой сын знает, что очень скоро я умру. Но посмотрите на него, князь! Видите, – незнакомка запустила пальцы в огненно-рыжие кудри Вахтанга и еще крепче прижала его к себе, – этот маленький воин не плачет, он знает, что пройдут годы, и мы с ним обязательно вновь встретимся на небесах, наши души вновь будут рядом. Возьмите, храбрый рыцарь, его и берегите как самое дорогое, что у вас в этой жизни осталось.

Князь выглядел растерянным и подавленным. Давид Багратиони видел перед собой свою спасительницу, но ясно отдавал себе отчет в том, что навсегда лишается возможности узнать, кто она, почему подарила ему свободу и как ей это удалось. Незнакомка от него ускользала, а он ощущал тяжесть во всем теле, переставшем подчиняться его воле. Он жаждал отблагодарить гостью, но утратил дар речи, хотел протянуть к ней руки и сделать несколько шагов навстречу, но не мог. Ни руки, ни ноги не слушались его приказов. Ему, Давиду Багратиони, эта больная женщина, этот ангел, сошедший с небес, сознавая, что приближается ее смерть, доверяет свое драгоценное дитя и огромные богатства, а он не может даже узнать ее имени, имени отца этого мальчика. Впервые за многие годы этого несгибаемого мужчину сковал страх неизвестности.

Женщина в черном, не обращая внимания, на мучения князя, превозмогая боль, нагнулась и поцеловала в лоб мальчика, затем медленно направилась к выходу. У двери она остановилась и, не оборачиваясь, сделав над собой последнее усилие, обратилась к Илии:

– Князь, я безнадежно и опасно больна. До утра я не доживу. В полдень мое тело по указанию игумена предадут огню. Так что не ищите вместе с малышом мою могилу. Буду вам благодарна, если в молитвах вы вместе с ним будете меня вспоминать. А теперь прощайте, – женщина в черном вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Прошло двенадцать лет. Войны не прекращались. Картлийские князья уничтожали друг друга. Сначала турецкие, а потом персидские завоеватели безжалостно истребляли христиан. Набеги следовали один за другим. Разрушению подверглись и строения монастыря. Умер игумен, не осталось ни одного монаха, который бы помнил тот день, когда в Джвари доставили обессиленного слепого узника из темницы Мцхеты. Разграбленным и сожженным оказалось подворье. Старец Илия со своим воспитанником всякий раз, узнав о новом нападении врагов, покидали окрестности Джвари и вместе с другими монахами скрывались иногда в подземных пещерах, а чаще в недоступных горных селениях.

Вахтанг вырос, возмужал, многому научился у своего мудрого наставника, к которому относился как к отцу. Теперь он выполнял всю тяжелую работу, а монах Илия лишь изредка покидал свою каморку, которая чудом уцелела. В свободные минуты Вахтанг постигал искусство владения оружием и вскоре настолько преуспел, что поражал старого воина неукротимостью, выносливостью и терпением. С Илией юноша также изучал точные науки и многие языки, которыми хорошо владел князь еще с тех времен, когда в Картли сохранялись мир и благоденствие. Особенно молодому человеку нравилась география. По картам, обнаруженным в различных книгах, которых немало было спрятано в книгохранилище монастыря, он прошел дорогами друзей и врагов Иберии. Юноша видел, как вокруг грузинских княжеств растут и набирают могущество османские и персидские завоеватели, как с помощью продажных местных князьков турки и персы рвут на части его родину, как они провоцируют междоусобные войны, как выкорчевывают древние царские роды, как разрушают христианские храмы и монастыри, как уничтожают десятки тысяч грузин, многих в расцвете лет мужчин и женщин насильно продают в рабство. Детей же, омусульманивая, превращают в наместников, убийц и грабителей. Все, о чем он догадывался сам, перечитывая множество книг, подтверждали рассказы Илии, других монахов, которые делились с юношей печальными воспоминаниями.

Старец не мог нарадоваться на своего приемного сына. Молодой человек был более совершенной копией того Давида Багратиони, который шестьдесят лет назад таким же жизнерадостным восемнадцатилетним юношей блистал на рыцарских турнирах и кружил головы дочерям знатных картлийских вельмож. Монах Илия видел, что это превосходство проявляется не в грубой силе мышц и неотразимых ударах меча, а в более тонких и мягких чертах лица, в более гибком и развитом теле, в более изящных манерах общения и только Вахтангу присущих жестах, но главное – в более проницательном и пытливом уме.

Наступил 1593 год. Два последних года военные действия обходили стороной монастырь. Жизнь постепенно стала налаживаться. С разных мест в Мцхету к собору Двенадцати Апостолов медленно стекались пришлые люди. Они от зари до зари трудились на восстановлении величественного храма Светицховели и монастырских строений. Ежедневно и Вахтанг отправлялся в Мцхету, где от восхода до заката, не покладая рук, выполнял самую тяжелую работу.

Зимой здоровье монаха Илии резко ухудшилось. Он с трудом передвигался по маленькой келье, с которой за прошедшие годы свыкся и считал тем единственным местом, где в покое и умиротворении ему следует завершить свой земной путь.

В один из январских вечеров Давид Багратиони почувствовал, как неотвратимо приближается то мгновение, когда его душа покинет немощное, изболевшееся, иссохшее тело и предстанет перед Господом Богом. В эти последние минуты бытия, когда жизнь в нем стала неумолимо угасать, монах Илия, собрав оставшиеся силы, решил последний раз поговорить с воспитанником. Делая неимоверные усилия, он обратился к Вахтангу:

– Я счастлив, что на старости лет мне судьба подарила тебя, мой сын. Твоя мать была права, что ты станешь главным делом всей моей жизни. Но счастливые и беззаботные годы твоего отрочества быстро пролетели, и вот ты стал настоящим мужчиной. Я не смею больше просить Господа Бога продлить мне жизнь еще на несколько лет. Мне удалось выполнить просьбу твоей матери. Я счастлив так, как никогда не был за все прожитые мною годы. Но время неумолимо. Смерть моя близка. Настал тот час, когда я обязан открыть тебе тайну, которую храню вот уже несколько лет, – старец тяжело вздохнул и закрыл глаза. Некоторое время он собирался с силами и, почувствовав секундное облегчение, продолжил: – Твоя мать ошиблась. Игумен прожил с того времени, как ты поселился в моей обители, целых десять лет. И все это время я не переставал опасаться за твою жизнь, так как не был уверен в том, что кому-то не удастся, используя хитрость или пытки, выведать у игумена мое подлинное имя, а значит, меня и тебя подвергнуть смертельной опасности. Но, слава Богу, все обошлось, и мы не погибли! Перед смертью владыка указал мне место в тенистой аллее, где под елью по его распоряжению были похоронены останки твоей матери, при этом владыка взял с меня слово, что я никому, даже тебе до поры до времени, его не покажу. Он справедливо опасался того, что за согласие предоставить твоей матери последний приют на территории монастыря может навлечь на себя и монастырь гнев враждующих княжеских родов. Игумен убедил всех, что твоя мать лишь на короткое время посетила храм и вскоре покинула монастырь в неизвестном направлении. Там же, у могилы, он выполнил ее последнюю волю и передал мне браслет. Вот он, – старик открыл шкатулку с драгоценными камнями, и Вахтанг заметил необычайной красоты миниатюрный золотой браслет, усыпанный жемчугом, который не раз много лет тому назад видел на будто выточенном великим скульптором запястье левой руки матери.

Илия обратил внимание на то, с каким трепетом Вахтанг рассматривал браслет, и, делая последний глоток воздуха, прошептал: – А теперь прочти надпись на внутренней стороне браслета!

Вахтанг встал с лавки, подошел к окну и, затаив дыхание, прочитал три слова, выгравированные на браслете искусным мастером: «Любимой. Давид Багратиони».

Молодой человек жаждал объяснений. Он повернулся к Илии, сделал шаг к кровати и замер. Старик, ставший после смерти матери ему самым дорогим человеком на свете, великий картлийский воин, князь Давид Багратиони, монах Илия, нашедший в старости приют и спасение в монастыре Джвари, был мертв.

Юноша обеими руками крепко прижал браслет к груди и медленно, теряя равновесие, опустился на колени. Слезы текли по бледным щекам. Откуда-то из глубин души вырвался одинокий надрывный стон, в глазах потемнело, и Вахтанг потерял сознание…

Урусамбек поднялся с колен. Он чувствовал, что все эти минуты, когда был поглощен воспоминаниями, а вовсе не молитвами, как могло показаться со стороны, Ахмед-толстяк не отрывал от него глаз.

Нахлынувшее прошлое навеяло печаль и грусть. С того дня, как Вахтанг потерял деда, великого князя Давида Багратиони, не проходило дня, чтобы он не вспоминал годы, проведенные в монастыре Джвари. Теперь он знал, что Давид Багратиони в молодости страстно полюбил девушку из знатного и богатого, но враждебного дому Багратиони рода. Узнав, что дочь тайно встречается с Багратиони и понесла от него ребенка, отец заточил юную красавицу в темницу. После того как у нее родилась девочка, отец отнял маленькую крошку у молящей о пощаде женщины и отдал дитя на воспитание вдовствующей сестре, а родную дочь отвез в ущелье и собственными руками убил.

Войны следовали одна за другой. Князю Багратиони, как он ни стремился, так и не удалось разузнать хоть что-нибудь о трагической судьбе своей возлюбленной. Не ведал он и того, что у него есть дочь. Только в конце жизни, совершенно случайно, судьба свела его в монастыре с дочерью, которая ранее спасла его – родного отца от неминуемой смерти. Вахтанг-Урусамбек так и не разгадал причину, почему его мать в последние часы жизни не захотела открыться своему отцу. Драгоценности, сохранившиеся в шкатулке и давшие Вахтангу положение, свободу и независимость, позволили ему со временем раздобыть сведения о судьбе своего отца. Тот оказался выходцем из знатного кахетинского рода, прославился как бесстрашный и храбрый воин. Как и многие его братья, он остался христианином, отказался служить завоевателям и в одной из битв с османами сложил голову за свободу Картли и Кахетии.

Наступила полночь. Казалось, не имеющий конца, тяжелый, полный ярких впечатлений и воспоминаний день ушел в прошлое. За окнами завывала метель. Мороз крепчал.

Урусамбек почувствовал огромную усталость. Он разделся, умылся, улегся на широком диване среди многочисленного числа подушек и укрылся теплым верблюжьим одеялом. В какой-то момент посол потерял контроль над течением времени и незаметно заснул. В первые минуты во сне он еще видел нечеткие картины разрушенной Мцхеты и монастыря Джвари, идущего к Светицховели монаха Илию. Но вскоре сознание погрузилось в полную неизвестность, где не было ни начала, ни конца, ни света, ни тьмы, ни времени, ни пространства.

Спустя несколько часов, когда крепкий сон стал сменяться дремой, Урусамбек стал ясно различать лучи солнца, которые, будто горящие стрелы, вылетали из-за горизонта. На смену одним, угасающим и оставляющим за собой клубящиеся белые хвосты, ввысь взлетали другие, пылая еще ярче предыдущих. И приумножаясь, огромные огненные волны укрывались бело-голубыми клубами дымки, создавая иллюзию взбунтовавшейся стихии в бескрайнем океане, раз за разом выбрасывающим к небесам огненные всплески. И в тот момент, когда, казалось, жаркое пламя, поглотит все вокруг: и горы, и леса, и луга, и реки, и озера, все живое и неживое, – выбросы все уничтожающего огня прекратились, огромных размеров белое полотно дымки исчезло, и на горизонте стали медленно проявляться очертания пылающего шара. С гор сразу потянуло свежестью и прохладой, шум листвы на деревьях усилился, травы, сбрасывая росу, начали просыпаться и потянулись к свету, в реках и озерах еще больше стали озорничать золотые и серебряные рыбы. Солнце выкатилось и зависло над горизонтом. Лучи нежно гладили щеки Урусамбека. Стараясь их поймать руками, он сделал несколько резких движений. Попытка оказалась неудачной, и от ощущения своей беспомощности в этой предрассветной игре посол проснулся и огляделся кругом. Комната была пуста. На столе догорала одинокая свеча. За окном было темно. Начинался шестой день пребывания Урусамбека в Москве.

Ахмед через отверстие, искусно устроенное в стене соседней комнаты, наблюдал за послом Шах-Аббаса. Толстяк уже перестал удивляться тому, что вельможа все делает сам, не прибегая к помощи слуг. Заметив, что Урусамбек начал утреннюю молитву, он выбрался из укромного места и направился в гостиную, куда выходила дверь из комнаты посла. Возле нее, не сомкнув глаз, на широкой скамье расположились два телохранителя Урусамбека, в полном боевом снаряжении. Красивые, полные сил и энергии мужчины были похожи на две каменные скульптуры воинов, искусно вырубленные из кусков скалы талантливым мастером и установленные по совету архитектора для украшения гостиной. Они не обратили на вошедшего Ахмеда никакого внимания.

Толстяк расположился в дальнем углу за столом и принялся разбирать отчеты о торговых сделках. За последние дни он впервые мог заняться обычным своим делом. Вести приход и расход он не доверял никому и в этом видел успех торговли в Москве. Доходы купца год от года возрастали. Причинами тому были и установление мира после смуты, и укрепление власти царя и патриарха, и улучшение охраны торговых путей, и ужесточение наказания за грабежи и разбои на дорогах, а главное – рост богатства старого и нового боярства. Спрос на восточные товары неуклонно рос, и летом Ахмед ожидал товаров в два раза больше, чем караваны доставили в прошлом, 1624 году. По нескольку раз пересчитывая число и ассортимент проданных товаров, полученный доход, Ахмед одновременно размышлял над тем, как более искусно выполнить главное поручение шаха – следить за каждым шагом Грузинца. Исполнить в одиночку этот приказ не представлялось никакой возможности. Кого-либо еще посвящать в суть тайного поручения Шах-Аббаса он боялся. Следить за послом на улицах Москвы Ахмед считал опасным, а в те часы, которые вельможа проводил в его доме, он должен был выполнять поручения Урусамбека. И все же из отрывочных наблюдений, из тех событий, которые произошли вокруг пребывания посла в Москве за последние пять дней, он сделал, как ему представлялось, два важных вывода. Ахмед каким-то внутренним чутьем чувствовал, что посол придает встрече с царем и патриархом какое-то особое значение и не воспринимает ее только как очередное доказательство настойчивого стремления Шах-Аббаса сохранить с Московским государством мир и взаимность. Другой вывод вытекал из осторожного поведения князя Ивана Васильевича Чернышева. Становилось очевидным, что и царь, и патриарх, в силу каких-то особенных причин, не ради обмена любезностями и подарками готовят встречу с послом Шах-Аббаса.

Размышления Ахмеда-толстяка прервал ели различимый скрип двери, ведущей в покои Урусамбека. Он встал из-за стола и проскочил в центр гостиной. Оба телохранителя в одно мгновение заняли свои позиции по обе стороны двери в комнату вельможи и замерли в ожидании появления хозяина.

Посол Шах-Аббаса бесшумно вышел из своей комнаты. Ахмед от удивления открыл рот и не мог отвести взгляда от вельможи. Впервые за последние дни он видел Урусамбека во всем великолепии. Свет множества свечей, зажженных в гостиной, падал на сотни драгоценных камней, которыми были расшиты одежды вельможи, изготовленные из золотой парчи, на кинжал и саблю, закрепленные на поясе, сплетенном из золотых нитей, продетых сквозь отверстия в крупных рубинах, на застежки из золота и серебра на кожаных коричневых сапогах с загнутыми кверху носами. Лучи комнатного света, преодолевая темноту и теряясь в глубине алмазов, рубинов и сапфиров, скользя по золотым поверхностям украшений и оружия, раз за разом будто поджигали одеяние посла. Казалось, что Урусамбек вовсе не земной человек, а Божий посланник, спустившийся с небес на землю.

– Ахмеду что-то не нравится в моих нарядах, если он собрался ртом ловить с утра воронов, – с издевкой приветствовал толстяка вельможа. – В столице неверных это, как мне показалось, нынче самая распространенная птица. Прав ли я, Ахмед, что появившиеся с понедельника стаи воронов – признак того, что от болезней, холода и голода в эти дни в Москве мрет немалое число людей? – Урусамбек сделал паузу, ожидая, что скажет по этому поводу Ахмед, который едва пришел в себя, увидев первый раз посла Шах-Аббаса в парадном одеянии.

– Великий посол весьма наблюдательный гость Москвы и в определенной степени прав. Без сомнения, тут и там неубранные трупы людей, лошадей и скотины манят к себе изголодавшихся стервятников. – Ахмед произносил каждое слово с расстановкой, стремясь никоим образом не выказать непочтительность к предположению Урусамбека. – Но причина такой ретивости воронья в эти дни имеет, Великий посол, несколько иное объяснение. Русские, хотя и приняли шесть веков назад христианство, по традиции празднуют старинные славянские, берущие истоки в древности, праздники. Один из них длится целую неделю перед началом поста. – Ахмед взглянул исподлобья на Урусамбека. От проницательного взгляда толстяка не ускользнуло, что его ответ заинтересовал посла и что тот ждет дальнейших пояснений. Ахмед, не дожидаясь приказа, заговорил: – Этот праздник у русских называется Масленица. Не ограничивая себя в яствах и веселье, они шумно провожают зиму. По этой причине повсюду открылись закрома, в округе, где живет простой люд, потянуло ароматом жареных блинов, резко увеличилось число всяких отбросов и отходов, вот, Великий посол, воронье и закружилось, разлеталось, раскаркалось. А что до падали всякой, так ее круглый год хватает.

Ахмед заметил, что посол остался доволен его ответом. Ему в который раз пришлось признать, что Урусамбек необыкновенный господин. Он ничуть не смутился от того, что его познания русской жизни недостаточно глубоки, и его совершенно не разозлило то, что в таком простом вопросе знания его слуги оказались более точными.

– Масленица, вот в чем дело, – вслух произнес новое для себя слово Урусамбек. – Что же это получается, если сегодня четверг, то в Москве уже четвертый день большой праздник – Масленица, а я об этом ничего не знаю. Да и князь, Иван Васильевич Чернышев, хитрец, не обмолвился о Масленице!

– Простите, Великий посол. – Впервые за все эти дни Ахмед позволил себе перебить ход мыслей Урусамбека. – Но почему этому празднику неверных вы должны придавать какое-то особое значение? Ведь в дни Масленицы русские не только пекут и едят блины, ходят друг к другу в гости, устраивают гулянья, но и напиваются так, что на ногах не стоят. Да только ли этим выделяется этот русский праздник? В эти дни не редкость жестокие драки, а в субботу организуют кулачные бои, в которых случаются и убийства. – Выговорившись одним махом, Ахмед внимательно посмотрел на посла Шах-Аббаса. Но тот будто бы и не слышал последние слова слуги.