Ирина. Путь к себе

В этом случае в бой не вступать, уходить в джунгли и устанавливать связь с партизанами. Я сам должен подобрать механика-рулевого и двух матросов для усиления. Было понятно, почему выбор пал на меня. Годом раньше я прошел спецкурс, в который входили работа с рацией, владение любым стрелковым оружием, рукопашный бой и выживание в экстремальных условиях.

Майор держался просто и дружелюбно, и я осмелился спросить:

– А что, посерьезней этого конопатого паренька никого не нашлось?

Он улыбнулся.

– Паренек этот – чемпион округа по боевому самбо и кандидат в мастера по стрельбе из короткоствольного оружия.

Высадка прошла благополучно. Ребята с проводником ушли к реке, где была спрятана лодка, а мы замаскировали катер и отдыхали, выставив охранение. Рацию я настроил для прослушивания радиообмена в радиусе пяти-семи километров. В семнадцать часов эфир взорвался напряженными переговорами и командами на английском и испанском языках. Английский я знал хорошо, а испанский – достаточно, чтобы понимать суть услышанного. Из хаоса слов выяснилось, что партизаны атаковали армейский штаб, где в это время находилось высокое командование и американские военные советники. Нападавшие были уничтожены, но небольшая группа, в которой есть раненые, прорвалась и ушла по направлению к реке. Ведется преследование, и река усиленно патрулируется. «Скорее всего, это наши, – подумал я, – и, конечно же, они не пойдут по реке, где их легко обнаружить».

По карте до населенного пункта, в котором находился штаб, было около четырех километров. Если они уйдут от погони, то, учитывая труднопроходимость местности, по моим предположениям, ночью они должны выйти к нам. Из дальнейшего прослушивания я узнал, что ввиду наступившей темноты преследование прекратили, а также то, что джунгли в этих местах считаются непроходимыми… За полчаса до намеченного времени, я вызвал рулевого и приказал готовится к отплытию.

– А как же ребята? – тревожно спросил он.

Я пожал плечами:

– Приказ.

До последней минуты я надеялся, и было какое-то почти физическое ощущение, что они из последних сил пробиваются к нам. А мы их бросаем…

Вспомнилось неловкое рукопожатие синеглазого мальчишки, и я принял решение. Вместо того чтобы сообщить об отплытии, передал: «Поломка, задерживаюсь на сутки».

– Какая поломка? – у рулевого, тоже владевшего рацией, округлились глаза. – Я за это отвечаю… Меня будут судить.

– Не будут. Поломки нет, и я беру ответственность на себя. Продолжайте наблюдение.

Верилось, что они придут, но я не знал, вернется ли еще раз за нами корабль, который уйдет, чтобы не маячить у чужих берегов.

Когда рассвело, я снова установил очередность наблюдения, давая матросам отдых. День тянулся мучительно долго. Из прослушанных нервных переговоров стало понятно, что нападение имело очень серьезные последствия, но о преследовании ничего не говорилось.

Стемнело… Я опять усилил дозоры. Вскоре меня вызвали условным сигналом, и матрос шепотом доложил:

– На берегу какое-то движение…

Из зарослей на открытое место, метрах в пятидесяти от нас, вышел человек, что-то тащивший за собой. Пройдя небольшое расстояние, он оставил груз и, шатаясь, пошел обратно. Через некоторое время появился вновь, и теперь было видно, что он тащит человека, который, отталкиваясь руками от прибрежной гальки, помогает ему. Я понял, кто это… Не дослушав команды, все рванулись к ним, подхватили лежащих и понесли к катеру. Тот, что тащил их, так же медленно, пошатываясь, шел за нами, но, не дойдя нескольких метров, подломился и упал ничком.

Осунувшиеся, покрытые грязью, они были на одно лицо, а когда осторожно укладывали упавшего, он открыл глаза, и при свете луны небесная синева этих глаз на черном лице заставила всех на несколько секунд замереть, глядя на него.

Пока матросы, разорвав расползающуюся одежду, обрабатывали раны бойцов, я передал по рации: «Все на месте. Готовы к отплытию». Ответ пришел незамедлительно: «Выходите через два часа».

Нас подняли на борт, и эсминец взял курс на Кубу. На следующий день все трое были в Гаване, в нашем военном госпитале. При встрече с ним, уже в Союзе, я спросил:

– Леша, а как ты смог пройти с ранеными через непроходимые джунгли?

– Я перетаскивал их по очереди и, когда, возвращаясь за старшиной, видел, как, уткнувшись лицом в землю, он ползет мне навстречу, вопроса, смогу или нет – не возникало.

Сейчас Алексей, имея награды за боевые операции, тренирует морских пехотинцев, но главной своей наградой считает двоих сыновей-нахимовцев и дочурку, баловницу. Офицер в настоящее время – генерал-лейтенант ГРУ, а старшину мы с Ириной недавно встретили в Летнем саду с внучками. Видя его выправку, никто бы не подумал, что он на протезах. Каждый год ко дню моего рождения от них приходят поздравительные открытки.

…Вернувшись из того похода, мы встали на рейде. Через час к эсминцу подошел штабной катер с офицером и двумя матросами, вооруженными автоматами. «Интересно, что им здесь понадобилось?» – подумал я, послал доложить командиру и распорядился спустить трап.

На борт поднялись двое. Офицер приказал автоматчику остаться на палубе и потребовал проводить его к командиру. Когда за ним закрылась дверь командирской каюты, меня будто ледяной водой окатило: «А ведь это по мою душу…». Без единой мысли я медленно шел к рубке.

– Товарищ капитан-лейтенант, – догнал меня вестовой. – Вас срочно вызывает командир.

Повернув обратно, я отметил, что он держится слишком близко ко мне и мелькнула мысль: «Наверное, ему даны дополнительные указания…».

В каюте я не успел даже рта открыть.

– Платов Константин Викторович? – спросил прибывший офицер.

– Так точно.

– Вы арестованы. Прошу… – он указал на выход.

Я не шевельнулся, глядя в его холодные глаза, и бесшабашная злость, отсчитывая секунды, застучала в висках. Он потянулся к кобуре…

– Костя, не дури… – встал между нами командир. – Мы с замполитом головой за тебя поручились, и сейчас решение за Ереминым.

– Товарищ капитан второго ранга, я запрещаю вам разговаривать с арестованным!

Этот голос вернул меня в норму.

– Ишь, какой грозный – никак шпиёна пымал, – усмехнувшись ему в лицо, я распахнул дверь и направился к трапу.

В штабе флота на контрольном посту мой конвоир предъявил предписание, и уже вдвоем мы поднялись на второй этаж. В приемной контр-адмирала Еремина он доложил:

– Товарищ капитан первого ранга, по вашему приказанию капитан-лейтенант Платов доставлен. Помощник дежурного по штабу – капитан Кречетов.

– Свободен, – кивнул ему каперанг, предложил мне присесть и прошел в кабинет.

Через минуту дверь распахнулась, он жестом пригласил меня и вышел.

– Товарищ контр-адмирал… – начал я, но сидевший за столом Еремин прервал:

– Помолчи и подойди ближе.

Перед ним лежало мое «Личное дело». Изредка бросая на меня тяжелый взгляд, он нервно листал его и наконец, спросил:

– Ты знал, что пойдешь под трибунал?

– Я не думал об этом.

– Думать надо всегда, последствия твоих действий могли быть очень тяжелыми. Для всех… Но над тобой, наверное, счастливая звезда. Операция прошла успешно, все участники представлены к государственным наградам. Кроме тебя.

Адмирал подошел и положил руку мне на плечо.

– Трибунала не будет. Служи, моряк…

***

Скрип разъехавшихся ворот прервал мои воспоминания. На территории, мы остановились у открытого тренировочного комплекса. Алексей приказал помощнику продолжать занятия и, выслушав меня, уточнил:

– Едем на вашей машине?

– Нет, возьми с базы.

По дороге я предупредил его о возможной провокации и рассказал о Паше Колесникове.

Недалеко от конечной остановки трамвая я вышел из машины. Вскоре подъехала черная «Волга». Немного выждав, из нее вылезли два рослых парня. Они огляделись, и один из них, по-видимому старший, кивнул другому… Тот вытащил упирающуюся Иру и, крепко держа выше локтя, повел ко мне. Она шла безвольной, вихляющей походкой, опустив всклоченную голову. Не доходя нескольких метров, он с силой толкнул ее.

– Лови…

– А полегче… – вырвалось у меня.

– Будет тебе и полегче, – усмехнулся другой, приближаясь. Поддерживая падающую Ирину, я не заметил, как перед ними появился Алексей, и старший резко скомандовал:

– Стой, уходим.

Взвизгнув шинами, машина умчалась. Я усадил Иру на заднее сиденье, сказал Алексею адрес Эллы. Трогаясь, он пояснил:

– Тот, который командовал, – бывший морпех и хорошо меня знает. Боец сильный, но скотина та еще. Заканчивая службу, получил два года дисбата за то, что зверски избил молодого матроса.

Мы почти внесли Ирину по лестнице, и, когда открылась дверь, она, видимо, узнав Эллу, выпрямилась и посмотрела на меня. Взгляд стал осмысленным… Она заплакала.

Втащив ее, Элла захлопнула перед нами дверь.

***

Через три дня она сообщила, что под наблюдением врача состояние Иры улучшается, и попросила прислать вещи, так как за ней приезжает муж.

Римма Степановна всё упаковала, а фотографию, стоявшую на рояле, я, разрывая на мелкие кусочки, долго бросал с моста в реку, наблюдая, как они падают, кружась, и тонут, уплывая…

В эти дни я вышел на Сашу Некрасова, своего товарища еще с училища. Он возглавлял «фирму» – так все называли производственно-конструкторское объединение, занимающееся разработкой и внедрением изобретений. Несколько раз он обращался ко мне как к моряку-практику и, признавая мои советы очень квалифицированными, предлагал перейти к ним в объединение. Работа была связана с испытаниями «изделий» в условиях, приближенных к боевым, то есть с частыми морскими маневрами и походами. Именно это меня сейчас устраивало. Я тосковал по морю…

Саша обрадовался и обещал в ближайшее время согласовать с начальством мой перевод. Подписывая документы, Сергей, не скрывая неприязни, пожелал:

– Скатертью дорога…

Через неделю я осваивался в новом коллективе, а два месяца спустя, проходя экватор, наблюдал работу наших приборов в тропических условиях. Увлеченный интересными разработками, изредка встречаясь с какой-нибудь прелестницей, я не заметил, как пролетел год.

***

Гоша приобретал известность, и Элла пригласила меня посмотреть его новые работы. Я не был большим ценителем живописи и довольно равнодушно рассматривал картины – но вдруг замер у полотна средних размеров…

В уютную морскую бухту входил парусный фрегат – еще угадывался растворяющийся в открытом море след его движения. Нависшие над левым берегом скалы дальше и выше переходили в заснеженные горные хребты, суровые и манящие. Справа дымка морского горизонта прояснялась синью неба в легких перьях облаков. И в этом небе, затуманенное, словно готовое исчезнуть, проступало лицо женщины. Медные пряди волос, распушенные морским бризом, обрамляли мягкий овал с припухлыми губами и чуть вздернутым носом. Большие зеленые глаза в карих крапинках смотрели так нежно и требовательно, что я невольно отвел взгляд…

Перед уходом я вновь стоял у этой картины, пытаясь понять ее очарование, и ушел, восхищенный талантом художника, сумевшего передать необъяснимое…

В последнее время появилось ощущение, что Элла взяла надо мной шефство. Мы стали чаще общаться по телефону, а когда у них намечалось какое-либо мероприятие, обязательно приглашала меня. Если я отказывался – обычно не настаивала и не обижалась. В этот раз, приглашая на выставку, она упорно не замечала моего нежелания и заявила, что готовит сюрприз. Я вынужден был согласиться.

Выставка не впечатлила. О сюрпризе Элла даже не заикнулась, но меня заинтересовала женщина-экскурсовод: немного за сорок, в длинном платье, облегающем красивую фигуру, очень симпатичная, она держалась отстраненно и загадочно, словно проживая то, о чем рассказывала посетителям. Я был уверен, что мы знакомы… Тщетно пытаясь вспомнить историю этого знакомства, я, наверное, разглядывал ее слишком откровенно и поймал в ответ укоризненный взгляд. Перебирая в памяти встречи и увлечения, я не находил ее там.

Чтобы снять вопросы, в следующее воскресенье я опять отправился на выставку. Но картины и экскурсоводы были другие, и в своей дотошности я дошел до главного администратора. Выяснилось, что провести экскурсию для серьезных людей специально была приглашена Марина Николаевна – искусствовед из Эрмитажа. «Для серьезных» – подчеркивалось: мне давали понять, что я к таковым, конечно же, не отношусь. Представив себя рыскающим по Эрмитажу, я на время отложил дальнейшие поиски.

Через день позвонила Элла и поинтересовалась, посещал ли я в это воскресенье выставку. Я ответил утвердительно, и она, не объясняя ничего, попросила обязательно зайти к ним в ближайшее время. Заинтригованный, вечером следующего дня я был у них. Элла встретила меня, загадочно улыбаясь, и провела к знакомой картине. Из сини неба, нежно и требовательно, на меня смотрела та женщина, с выставки…

– Это она?! – удивился я.

Элла кивнула, мы прошли в гостиную, и на мое: «Объясни…»,-она помолчала,

как бы собираясь с мыслями.

– Ира в свое время рассказала мне, как ты смотрел на Леночку Бармину.

– Елену Владимировну, – поправил я, вспомнив встречу в кафе. – И как это я смотрел?

– Не знаю, – засмеялась Элла. – Но женщины такое замечают, и я поняла еще тогда, кто нужен тебе.

– А как же Ира? Вы с ней так сдружились…

– Да, в ней много хорошего, и я надеялась, что у вас всё получится, она любила тебя.

– Хватит, – прервал я. – Что там у доморощенного психолога про Марину Николаевну?

– А Марина Николаевна той же породы, что и Бармина. Недавно я разговаривала с ее подругой по институту. Вспоминая о Марине и Станиславе Белевском, она рассказывала, как все восхищались этой парой.

На третьем курсе он был отчислен из военно-морского училища по состоянию здоровья. Чтобы восстановиться, стал заниматься самыми экстремальными видами спорта: парашютным, сплавом по горным рекам, альпинизмом. И она, пока не родилась дочка, везде была с ним.

Вернуться в училище не получилось, море и корабли так и остались его голубой мечтой… Он всерьез увлекся альпинизмом, об этом мне говорила уже сама Марина. Нас познакомил Гоша. Он часто общается с ней по работе, а со Станиславом жил в одном доме, и они даже дружили в детстве.

Элла замолчала, глядя на догорающий в камине огонь.

– И что дальше? – не выдержал я.

– Дальше плохо… Пять лет назад дочка-второкурсница влюбилась в молодого канадского дипломата и сбежала с ним за границу. Ему это стоило карьеры, а Марину затаскали в КГБ. Через несколько месяцев в горах разбился Стас. Два года он лежал без движения. Надеясь на чудо, они обменяли свою квартиру на гораздо худшую, потратив доплату на разных знахарей, так как медицина расписалась в бессилии. Вот тогда Гоша написал для Стаса эту картину. Чуда не случилось… Уже три года Марина одна, недавно вновь поменяла квартиру и вернула картину, чтобы ничто не напоминало о прошлом счастье и горе.

– А как ты узнала, что я был на выставке?

– Догадалась… Позвонила Марина, выясняя, не тот ли товарищ, который был с нами и довольно бесцеремонно ее разглядывал, наводит о ней справки. Я подтвердила: «… именно он».

В этих картинных делах была какая-то связь, но тронувший меня рассказ о Марине мешал сосредоточиться. Наконец-то дошло…

– Выходит, ты все разыграла – как по нотам! И на выставке сюрпризом была сама Марина Николаевна?

– Какой догадливый… Как жираф. Я знала – она тебе понравится.

А когда перед уходом ты вернулся к картине, убедилась окончательно – план сработает, – и, даже не спрашивая, надо ли мне это, Элла объяснила по каким дням и в каком зале можно увидеть Марину.

– Слушай, я всегда считал себя вольным охотником, а тут просматривается явное сводничество, и не знаю – ругать тебя или благодарить.

– «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь», – скептически прищурилась Элла. – Марина – не Ирина.

По моему взгляду она поняла, что допустила перебор.

– Извини, я не хотела…

Нашу беседу прервал Гоша, появившийся из мастерской.

– А я-то думаю, с кем бы испить хорошего винца… Эллочка, неужели нам с бывалым мореходом суждено помереть от жажды?!

Наполняя бокалы, он с интересом стал расспрашивать меня о дальних странах, а когда Элла шутливо потребовала написать портрет «морского волка», вполне серьезно предложил позировать. Откланиваясь, я рассмешил их, изображая волка морского с карандашом в зубах вместо трубки, и Элла заговорщицки пожелала мне удачи…

«Нужна ли тебе подобная “удача”? – спрашивал я себя. – Привычной легкости в отношениях здесь явно не предвидится, а о серьезном – не стоит и думать». И, когда твердо решил: «Не нужна. Ни к чему хорошему это не приведет», – появилось тревожное ощущение потери…

Через два дня я стоял у колонны в небольшом зале, наблюдая, как она, листая на столике толстый фолиант, что-то объясняет молодой сотруднице. Закончив объяснения, Марина обернулась ко мне.

– И долго мы будем вот так стоять? Вам лорнет не предложить?

– Мы – не знаю, а я готов стоять всю жизнь.

Оценив глупость ответа, она улыбнулась.

– Ладно, что вы хотите?

– Всего лишь проводить вас с работы. Можно?

Несколько секунд она смотрела мне в глаза и, опустив голову, тихо сказала:

– Хорошо, через час я освобожусь, – и кивнула на смежные залы. – Здесь есть на что посмотреть, кроме меня.

Мы шли вдоль каналов, она рассказывала мне о каком-то художнике, а я ей о красоте северных морей. Всё это было интересно, только мне просто хотелось тихонько дотронуться до ее щеки и увидеть в зелено-карих глазах ответное тепло. Прощаясь, я спросил:

Мы ещё встретимся?

Она набросала номера телефонов в записной книжке, и вырвала листок.

– Звоните.

На следующий день я вновь провожал ее…

А воскресенье мы провели вместе: катались на катерах, обедали в открытом ресторане, гуляли в парке, и были уже на «ты». У подъезда, надеясь на понимание… я с грустью сообщил, что завтра отбываю в длительную командировку. Она сжала мою руку в мягких ладонях.

– Позвони, когда вернешься, – и ушла не оглядываясь.

***

На Балтике, в масштабных учениях, испытывалось наше оборудование. Как всегда, то, что осталось на берегу, в море для меня перестало существовать. Поэтому через полтора месяца я как бы заново знакомился с городом, думая о тех, кого мне хотелось бы увидеть. Марины среди них не было… Помнилось, что она где-то есть, но образ был смутным и малозначимым.

В ресторане официантка, принимая заказ, плотно прижалась мягким бедром к моему плечу. Приятное ощущение женщины подействовало согревающее, и я шел, уже не просто глядя по сторонам, а любуясь городом и его обитателями. Вдруг, что-то заставило меня приостановиться, и, продолжая идти, я понял, что именно…

Возле моста, у парапета, склонив голову на плечо высокого мужчины, стояла Марина. Смеясь, он обнял ее за талию, прижал к себе, и она доверчиво потерлась лицом о его подбородок. Я ускорил шаг, а мир вокруг стал серым и пустым…

Уже на мосту я все-таки оглянулся. Она, шутливо отталкивая его обеими руками, повернулась ко мне лицом – это была не Марина. Я стоял, глядя на них, и глупо улыбался. Мужчина приветливо помахал мне рукой, обнял женщину за плечи, и они пошли вдоль парапета, а я смотрел им вслед, счастливый…

С первого же автомата позвонил Марине на работу, мне ответили, что ее сегодня не будет. Перезвонив домой, я услышал спокойный голос: она поздравила меня с прибытием и пояснила, что готовит доклад к предстоящему симпозиуму. Я предложил встретиться: «Нельзя сидеть дома в такую погоду», – но, толком ничего не разобрав из меланхоличного ответа, согласился тотчас прийти к ней…

– Нет, нет, – испугалась Марина. – Встретимся в кафе, на углу, через час.

Ждать в кафе не получалось, будоражило ощущение праздника от предстоящей встречи, и вскоре я мерил шагами тротуар у ее дома. Выйдя из подъезда, она не сразу увидела меня, а я смотрел, не понимая, как можно было спутать ее с кем-то – второй такой не бывает…

– Мы же договори… – начала она.

Я взял ее за руки.

– Здравствуй, Марина, – и, заглянув в глаза, повторил, – ну, здравствуй же, я пришел к тебе…

Губы ее задрожали, в уголках глаз появились слезинки, она отвернулась, чтобы скрыть их. Я потянул ее за руку.

– Идем.

– Куда?

– На кудыкину гору, мышей ловить и тебя кормить, – вырвалась детская присказка.

На меня смотрела уже другая Марина – открытая улыбка осветила ее лицо, зеленые глаза лучились ожиданием радости… Мы уехали в Петергоф, бродили по парку и не могли наговориться, словно, зная друг друга тысячу лет, встретились после долгой разлуки.

Вечером в сквере возле ее дома разговор всё чаще стал прерываться неловким молчанием. Я чувствовал – невозможно, попрощавшись, разойтись, но и по-другому как-то не складывалось…

Невдалеке асфальт аллеи был расчерчен мелом на квадраты, и я спросил:

– Мариш, а это не те «классики», по которым раньше скакали все девчонки?

– Да, те самые…

– Знаешь, я в детстве очень хотел понять правила этих попрыгушек, но по-мальчишески стеснялся спрашивать.

Она рассмеялась.

– Я объясню…

С большим интересом я смотрел, как она скачет по квадратикам то на одной ноге, то как-то в стороны и разворачиваясь, словно по команде: «Кругом!». Сдвинув на затылок фуражку, я тоже стал прыгать под ее заливистый смех и наставления. Сначала получалось неловко, но, усвоив правила, раз за разом все увереннее проходил дистанцию. Боковым зрением заметил, что молодая парочка остановилась и с интересом наблюдает за нами. Безупречно проскакав, я подошел к Марине.

– Ну что, могу, а?!

– Можешь… – Она резко повернулась и быстро пошла к дому.

Я догнал ее у подъезда, не понимая, что случилось. Поднимаясь по ступенькам, она потянула меня за собой. Возле двери, лихорадочно не находя в сумочке ключей, Марина растерянно смотрела на меня: подбородок ее дрожал, прикусив до крови губу, она бессильно опустила руки… Я взял сумочку. Всхлипывая, она обвила руками мою шею, и, ощутив теплую, солоноватую влажность губ, я обнял ее, жалея. Она отстранилась, вглядываясь в меня, – мокрое, размалеванное потекшей тушью и помадой побледневшее лицо было прекрасно… Я нащупал в сумочке ключи и протянул ей.

С веселым недоумением глянув в зеркало, висевшее в прихожей, Марина провела меня в комнату и усадила на диван:

– Извини, я в ванную, надо привести себя в порядок.

Через несколько минут она прошла к шкафу, открыла дверцу и потянулась к стопке белья. Я заворожено смотрел на нее, нестерпимо соблазнительную в коротком простеньком халатике. Почувствовав этот взгляд, она обернулась – белье выпало из рук…

Ощущая в ладонях жар страсти, трепетно, словно впервые в жизни, я ласкал женщину. Отвечая на ласки, Марина скинула халат и сдавленно прошептала:

– Расстегни…

Нежная грудь заполнила ладонь… Целуя шею, плечи, я повернул ее лицом к себе, и в блаженстве долгого поцелуя исчезло всё, кроме теплых губ и желанного тела. Она отдавалась, смеясь и плача… Затихнув, мы медленно возвращались из-за той неведомой грани. Омытые слезами глаза ее светились любовью и счастьем.

После ужина мы пили кофе и вели умные разговоры. В строгом красивом халате, интеллигентно сдержанная, Марина что-то объясняла мне. А я смотрел, поражаясь контрасту между той, что была немного раньше, и этой… Под моим взглядом она стала сбиваться, нервно глядя по сторонам, словно выискивала- чем бы в меня кинуть… И с угрожающим «Ах, так!», чуть не опрокинув столик, набросилась, шутливо молотя по моим плечам кулачками. Я прижал ее к себе, усмиряя, и как же сладко мы целовались…

Она разобрала постель. Нетерпения не было, было предвкушение. И оно оправдалось. Закатное солнце расцвечивало медный ореол волос и золотило белую атласную кожу. Глаза ее то вспыхивали страстью, то заволакивались негой и благодарной нежностью. Я совсем потерялся в ней: мягкие припухлые губы, нежные пальчики легких ножек… Уже этого могло хватить на полжизни. А всё остальное… Всем остальным можно было бесконечно любоваться и наслаждаться, как желалось в минуты нежности и хотелось в безумии страсти.

Опираясь на локоть, Марина задумчиво смотрела на меня.

– Странно всё это… Кого только мне не сватали за последние годы, и кто только не пытался со мной… – она умолкла, подыскивая нужное слово, – подружиться. Нескольких минут общения хватало, чтобы понять – это не мое, и настаивать никто даже не пытался. А были и достойные мужчины.

– И по какому параграфу прохожу я?

Она смешно сморщилась и легонько щелкнула меня по носу.

– А ты вообще неизвестно кто. Как считаешь, что думали молодые люди, смотревшие, разинув рты, на скачущего в «классики» капитана первого ранга в сбитой набекрень фуражке?

– Не знаю… А что думала ты?

– А я не думала, я понимала – это мой мужчина, и таких больше нет… И подозревать это стала с первого дня, когда ты таращился на меня, как дурак.

– Ах, дурак, – я уронил ее на спину, целуя. – А что же ты сегодня по телефону так нехотя общалась со мной?

– Я не нехотя… – она прикрыла повлажневшие глаза. – Я полтора месяца каждый день ждала тебя, и знала: если ты не придешь, я умру…

«Какой же ангел, – подумал я, – послал ту сцену у моста, и как я благодарен ему».

На следующий день меня вызвали на службу и приказали срочно отбыть на Северный флот, а до этого сдать отчеты по предыдущей командировке. Встречи с Мариной в эти дни были краткими и, перед скорым расставанием, печальными. В море, как ни старался, забыть ее не мог, даже временно… По прилету военным бортом сразу направился в Эрмитаж, уверенный, что она ждет меня. Быстро пройдя по залам, я нашел ее с небольшой группой иностранных туристов и остановился в сторонке.

Она рассказывала о прекрасных женщинах прошлого, смотревших с полотен, и, казалось, была одной из них. Ее слушатели стали заинтересовано коситься в мою сторону. Они, наверное, поняли или представили себе, что этот моряк явился сюда прямо с корабля к любимой женщине. Улыбаясь им, я любовался ею. Открытая нежная шея, соблазнительные очертания фигуры, которые подчеркивало длинное платье, вызывали желание, совсем не имевшее отношения к картинам.

Заметив, что экскурсантов что-то отвлекает она обернулась и, непроизвольно шагнув, остановилась, смущенно глядя на них.

Стоявшая впереди женщина задорно махнула рукой: «Гоу!». Сделав несколько быстрых шагов, Марина прильнула ко мне. Послышались робкие аплодисменты, поддержанные всей группой. Из другого зала заглянула встревоженная сотрудница и застыла в недоумении…

– Через десять минут мы заканчиваем, подожди здесь, – шепнула Марина и отошла, извиняясь и благодаря всех.

Я ждал, взволнованный ощущением краткой близости. Заслышав легкие шаги, подхватил и закружил ее, целуя…

– Не надо, сюда могут войти.

– А куда не могут? Я так хочу тебя! – я был почти серьезен.

– У меня еще две группы… – в ее голосе слышалось сожаление, но в зеленых глазах вдруг заплясали карие искорки.

Она взяла меня за руку и повела в конец зала.

Там, в нише заставленной шкафами, Марина постучала в небольшую дверь. Выглянула пожилая женщина с бутербродом в руке.

– Тетя Настя, – быстро проговорила Марина, – можно, мы недолго побудем у вас?

– Конечно, Марина Николаевна, – недоуменно ответила та. – Я пока здесь приберусь, – и, прихватив ведро, вышла.

Марина задвинула щеколду… В широко распахнутых глазах смешались испуг, ожидание и что-то еще, бросившее ее в мои объятия. Я забыл обо всем на свете… были только страсть и тело любимой женщины с розовыми кандалами трусиков на щиколотках… Когда замерла последняя дрожь, она прижалась, склонив голову к моему плечу, и не было сил от нее оторваться.

– Отвернись.

Чуть помедлив, я подчинился. Шорохи за спиной прекратились.

– Можно? – обернулся я.

Марина смотрела растерянно и напряженно… я взял в ладони ее лицо:

– Сладкая ты моя…

Она благодарно улыбнулась и открыла задвижку, не решаясь выйти. Я распахнул дверь – тетя Настя стояла напротив, с ведром и тряпкой в руках. Похоже, она даже не приступала к работе, слыша всё.

Марина шагнула через порог.

– Спасибо, тетя Настя.

Та, выронив ведро, всплеснула руками.

– Марина Николаевна!.. – ее изумление смешивалось с таким одобрением, что я рассмеялся, глядя на покрасневшую Марину.

Она подтолкнула меня к выходу из ниши.

– Иди, я скоро…

Я присоединился к группе экскурсантов, и через несколько минут Марина тронула меня за плечо:

– В семнадцать часов я освобожусь.

Она уходила – строгая и красивая, соблазнительная и недоступная…

***

Жизнь продолжалась, приобретая смысл, которого раньше не было.

Впервые в общении с женщиной, в желании видеть ее, быть с нею, преобладали не эротические устремления, а что-то другое, важное и нужное. Я чувствовал это и в ней – словно мы на одной волне… Постепенно эта волна накалялась, начиная вибрировать, и даже в легком касании рук возникали искры страсти. И, когда страсть и нежность и то, что приходит свыше и чему нет определения, сливались воедино, в этом едином были только Я и Она, мужчина и женщина.