– В кабине и сейчас градусов пятьдесят, а что будет, когда окна закрою? – не протестовал, а как бы мучительно размышлял вслух Глеб, беря очки; кондиционер в его кабине перестал работать уже как неделя, но починить его тут не так-то просто.
Перерыв в работе Глебу не понравился. Если бы Щербаков сейчас не остановил его, он бы снёс холм Убо одним махом, не задумываясь, а сейчас у него совсем пропала охота с ним связываться. Он даже хотел перенести эту неприятность на завтра, чтобы подступить к холму Убо с утра.
Он настороженно посмотрел на стену растительности, за которой затаилось нечто, чем по здравому смыслу можно было бы пренебречь, но что неотступно владело мыслями многих людей, оказавшихся от него в непосредственной близости.
Вперевалку, опустив голову, подошёл Соколов. Он тоже был встревожен. Из-подо лба глянул на прораба.
– Зря остановил, сказал он неприветливо.
– Там этот колдун объявился… Нгубо. – В голосе Щербакова проскальзывали нотки оправдания.
Глеб его понимал. Волнуется прораб, чтобы там ни говорили, переживает. Но мог бы ещё часок и потерпеть и не лезть к ним со своими страхами. Щербаков, глядя на сумрачные лица бульдозеристов, добавил:
– Он какое-то зелье из травы на костре готовит… С заклинаниями. И Макаров ему помогает.
– Средневековье какое-то, честное слово! Колдуны, оживающие призраки! – озлился Глеб – Что вы там психуете и к нам… на нас давите? – Повернулся к Соколову. – Давай, Борисыч, кончать с этим… – Он запнулся, подыскивая такое слово, чтобы хотя бы так, словами, разделаться с пресловутым холмом Убо. Но на ум шли ругательства, которые как раз к месту, но говорить их не стоило, да и не любил. – С этим пережитком прошлого! – нашёлся он.
– Сюда бы археологов, – уныло проговорил Щербаков.
– Иди-ка ты, Игорёк, отсюда подальше, – угрюмо посоветовал Соколов прорабу и в сердцах сплюнул. – Откуда их взять?.. Археологов? Пока найду, пока пожалуют сюда… А мы что, стоять будем? Да и они ли нужны? Здесь бы хорошего охотника на крупного зверя…
Ещё час назад весь их разговор выглядел бы бессмысленным, а сейчас они словно говорили ни о чём, а сами в каждой реплике искали что-то скрытое, невысказанное, как будто это могло прояснить будущее.
Неторопливо задраивая окна и поглядывая в сторону плотной фигуры Щербакова, уходящего без оглядки к вагончикам, где можно было различить людей и рядом белёсой струйкой вьющийся дымок, Глеб неожиданно ощутил беспокойство. Что-то должно случиться непоправимое, нехорошее. И появление колдуна не предвещало радостей. На кой чёрт он сюда приволокся? Только панику нагнал на всех… Зря всё-таки Игорь остановил их. Зря! Уже бы снесли этот проклятый бугор, и все думы дум и сомнения уже остались бы позади. А теперь вот… Как занозу в пятку загнали…
Он показал рукой Соколову – начали.
Вперёд-назад, проход. Ручка от себя, несколько секунд – отметка ширины трассы. Ручка на себя – из-под машины плывёт обезображенная зелёная масса, а сверху открывается синева неба… Новый проход.
Вот он – холм Убо! Так… Очистить вокруг него пространство. Соколов понял и со своей стороны делает то же самое. Игорь был прав – не холм, а кучка. До наших степных курганов далеко. Кубов сто пятьдесят, от силы – двести. На полчаса хорошей работы… В сторону речки эту землицу… Неужели в маленьких корзинах наносили?
Глеб машинально занялся подсчётом корзин. Получалось много, сбился со счёта.
Предстояло слой за слоем снять холм. И если под ним и вправду что-то есть или осталось ещё, то хорошо бы посмотреть, а для этого не следовало сразу делать отвалы.
«Надо же, – думал Глеб, – местечко как нарочно выбрали, и теперь, строя дорогу, никуда не свернуть… А что? Может быть, тогда люди этим воспользовались. Убо здесь тоже было не развернуться».
Слой за слоем. Слежавшийся грунт, возможно, подтверждал искусственное происхождение холма.
Остановился Соколов, подзывает. Глеб вышел из машины, не надышаться свежим воздухом.
– Вот, – сумрачно показал Соколов, – на древки копий похоже.
Глеб недоверчиво посмотрел на товарища, взъерошил потные волосы. Конечно, на то, что увидел Соколов, мало походило, но однородность грунта в этом месте была нарушена точно. Хотя… Может быть, зверёк какой когда-то копался?
Они постояли с минуту, оба будто обречённые, как на похоронах, уставясь глазами в землю.
– Давай, Борисыч, по малому. Как при вскрытии пласта.
Соколов согласился, понял.
За проход теперь снимали три-пять сантиметров, каждый раз после прохода скрупулёзно изучая счистку.
В центре бывшего холма открылось пятно – более тёмное место по сравнению с расчищенной площадкой.
«Пора бы чему-то быть, – лихорадочно думал Глеб. – Выбираем по сути крохи. Ещё немного и планировать нечего будет. Хотя… – Он присмотрелся, – что-то есть…»
Из-под земли, встряхиваясь, показались и встопорщились буроватые волоски громадной круглой шкуры неведомого животного. Там и тут на ней светились проплешины.
Глеб открыл кабину, выглянул, всматриваясь в ископаемое.
– Занятно, – необычно раскрасневшийся Соколов легко выпрыгнул прямо из кабины на землю. – Что такое, как Макаров рассказывал. А, Глеб?.. – Соколов был не похож на себя: выпрямился, оживился, повеселел. – Смотри, – продолжал он возбуждённо, – волосатый, круглый и… Соколов заикнулся и передёрнулся, – и глаза. Они…
– В машину! – хрипя перехваченным горлом, крикнул Дудко, покрываясь холодной испариной.
Шкура дёрнулась, вздыбилась, приподнимаясь и принимая форму полусферы. В глаза, в лицо плеснуло омерзительным светом, полыхнувшим из проплешин шкуры Убо. Глеб застонал и обессиленно завалился на сидении. Заболел позвоночник, ослабели руки и ноги. Его как будто проткнули острым раскалённым стержнем сверху донизу. Отпала челюсть, рот наполнился кислотой, которую, как не пытался Глеб, не удавалось ни сплюнуть, ни проглотить.
Так длилось с минуту-две, может быть, и дольше, потому что глаза Глеба, не потерявшие способность видеть, отметили немало событий, не осознанных и оттого не связанных, казалось, между собой.
Оживший взъерошенный Убо плавно плывёт в сторону, словно сносимый слабым ветерком…
Меловая фигура Соколова, застывшая нелепой статуей на фоне развороченной земли темнеющих к вечеру джунглей…
Невысокий тщедушный человечек с белой набедренной повязкой на иссиня-угольном тельце с видом сомнамбулы приближается к парящему над землёй Убо. Протягивает к нему руку, и Убо плывёт к нему, а потом за ним в чащу леса…
Могучий Макаров выскакивает из-за рамки переднего стекла кабины, хватает в охапку застывшего негнущегося Соколова и тащит куда-то из поля видимости…
Потом – ужасный болезненный миг – стержень, связавший все члены, ослаб, сломался и растаял, разбежался по жилам, возвращая телу способность двигаться, ощущать адскую боль, а мозгу анализировать события.
Руки и ноги затряслись в бешеном ритме, застучали зубы, в груди заклокотал огонь, а спину приморозило к спинке сидения. Появилась слеза и наполнила глаза. Дудко застонал.
Дверцу кабину рванули извне, и в открывшемся проёме показалось бледное растерянное лицо Шелепова с подрагивающим подбородком. Он встретился с измученным взглядом Глеба и шумно, сквозь зубы, передохнул.
– Жив?.. Тебе помочь?
– Соколов?
– А-а!
По тому, как Шелепов выдавил этот гортанный звук, и как у него исказилось лицо, Глеб понял – произошло самое страшное…
Через день, когда останки Соколова увезли, чтобы переправить на родину (в сопровождении Шелепова) и подвергнуть экспертизе, приступили к работе по строительству дороги. Короткое недомогание и потрясение от случившегося сменилось у Глеба необыкновенным подъёмом духа, силы и производительности. Казалось, если захочет и взмахнёт руками – то полетит.
Он с удивлением отмечал ежедневные в себе изменения: невиданную сноровку, раскрепощённость и выносливость, словно вернулась к нему славная пора, не знающая усталости, запретов и проблем – юность. Сочнее стали краски окружающего мира, спал он теперь часа три в сутки и вставал посвежевшим и деятельным с песней. С годами слегка одряхлевшие мышцы наполнились упругостью под посвежевшей кожей, мощные пульсации помолодевшего сердца разогревали кровь. Ничто ему не мешало работать за себя и Соколова. Рабочие с удивлением и даже с некоторой опаской посматривали на него, а Щербаков мрачно отвечал на его небезобидные шутки и уходил с Камиллом к другим бригадам, точно избегал общения с Дудко.
Где-то пропал проклятый Убо и колдун Нгубо, уведший зверя в канитель джунглей.
Строительство дороги набирало темпы, и на месте былого холма Убо плотной тёмной лентой лежал асфальт, своим существованием не оставляя места для легенд и суеверий. Далеко впереди намечал трассу Владимир Макаров.
Но через неделю, к вечеру – Глеб полоскался в душе – в импровизированный посёлок дорожников пришёл, едва передвигающий ноги, Нгубо. Он сел перед дверью вагончика душевой и на расспросы Камилла не отвечал, ожидая выхода Дудко. Тот, жизнерадостный, проголодавшийся, приятно ощущая своё здоровое, сильное и гибкое тело, вышел из вагончика и почувствовал приближение чего-то неизбежного. Перед ним сгрудились маленький, обугленным поленцем, Нгубо, встревоженные Щербаков и Камилл, толпа любопытных рабочих.
На лице бульдозериста ещё блуждала недоуменная улыбка, а Нгубо слабым прерывистым голосом стал что-то говорить, от чего Камилл и рабочие заволновались и даже подались на шаг назад.
– Он говорит… – у Камилла дрожали губы. – Это он, Нгубо, много-много лет назад приказал закопать Убо… Если Убо посмотрел на человека и человек остался живым, то он становится… бессмертным… Да бессмертным и повелителем Убо…
Дудко перестал вытирать голову углом полотенца, перекинутого у него через крутое плечо, едка ли ещё понимая переводчика, который, продолжая говорить, медленно отступал от непроизвольных шагов Глеба, сделанных, чтобы лучше слышать.
– Нгубо был повелителем Убо почти полтысячи лет. Убо закопали, чтобы не было других бессмертных и его повелителей, потому что с появлением нового бессмертного старый умирает… Тогда Нгубо не хотел умирать… Сегодня Нгубо умрёт в полночь. Он сделает это с радостью. Он устал жить… Теперь бессмертный и повелитель Убо ты, белый человек… – Камилл помолчал, ожидая, что ещё скажет Нгубо, и добавил от себя: – Это ты, Глеб Дудко!
Тут же у Нгубо подкосились ноги, он упал маленькой кучкой костей, обтянутых, будто спечённой временем кожей, блаженно ожидая своего смертного часа.
– Этого не может быть! – крикнул Глеб, обожжённый пониманием произошедшего. Так вот почему к нему вернулась молодость, вот почему он стал и продолжал становиться другим.
От его возгласа многие рабочие отбежали на почтительное расстояние, с ними отступил и Камилл, не сводя с Дудко округлившихся глаз. Даже побледневший Щербаков сделал шаг назад, но пересилил себя и смог сосредоточиться на лице Глеба. Наконец, он стряхнул с себя оцепенение и хотел сказать что-то, но тут закричали рабочие.
Из-за края остывающей к ночи дороги, окованный серебристым сиянием, показался Убо и молча и неотвратимо двинулся к вагончикам. Люди нестройной шеренгой отступали, оставляя Глеба одного.
– Что же мне делать? – почти обезумев, обратился он к тем, кто бросил его, к неподвижному комку Нгубо.
Но люди уходили от него, а Нгубо уже ничего не слышал.
Глеб осознал, что его бояться не меньше, чем самого Убо, что его не понимают, ведь между ними и им упала и обозначилась неосязаемая пропасть – тень разобщающего времени бытия…
И вдруг он услышал. Убо позвал его, и столько неожиданного открылось в его зове, что Глеб помимо воли глянул в бездонные печальные глаза странного зверя и прочитал в них свою судьбу.
Она вселяла надежду…
Оглушённый и безразличный ко всему Глеб, в сопровождении или сопровождая Убо, несколько дней бродил около строящейся дороги, подсознательно не рискуя забираться далеко в сторону от неё. И все эти дни не ел. Звери его обходили. Ночью он иногда лежал, пытаясь заснуть, но чаще шёл напролом через заросли кустов и трав, дорывая комбинезон, либо выходил к берегу речки и замирал сидя или стоя до рассвета.
Наконец, поздно вечером он пришёл в себя, во всяком случае, смог критически осмотреть себя и адекватно оценить своё поведение. Вернулась способность размышлять и осмысленно отреагировать на случившееся с ним.
Они как раз с Убо вышли к речке неподалеку от того места, где когда-то был холм. Почти рядом по шоссе прожужжала машина – кто-то проехал по побережью из лагеря строителей.
Непостижимо быстро темнело.
Звёздная ночь отрезала Глеба ото всего мира. Он сидел на песчаном валке, опершись спиной на крутой бок Убо. Спине было покойно и мягко от пружинившего руно зверя. Тускло, отражая звёздный свет, отражали глаза-плошки.
Глеб думал.
Бессмертие?.. Бред выжившего из ума старика или правда?.. Может быть и правда. Сидит же он рядом с Убо, а Коля Соколов умер… А он вот сидит! Повелитель Убо!.. Тьфу! Дикость!.. Да и нужно ли ему бессмертие?
Вся жизнь его, в которой было всякое – и плохое, и хорошее – прошла перед ним славными туманными видениями. Прожитое – как один солнечный день… Совсем недавно был мальчишкой, а теперь вот пятый десяток на исходе… А что может помнить бессмертный? Череду серых никчёмных дней и событий. Спать он перестал, значит, и ночей тоже.
«Но сам-то я, каким был, таким и остался? Или нет?» – спрашивал он самого себя.
Сжал кулак, ощутил в руке силу. Вздохнул – изменился он, помолодел лет на пятнадцать, а то и больше. Энергии хоть отбавляй. А как работать хочется! Сейчас бы в машину и – пошёл. Даже руки зашевелились в такт мыслям, словно рычагами подвигал.
«Что же теперь делать?» – не выходящий из головы вопрос. Как привязан к Убо. Может быть, опять его закопать? Бульдозером на него надвинуться, загнать куда-нибудь, завалить землёй и забыть?
Нет и нет…
– Эй! – он ткнул локтем зверя. Тот не отреагировал. – Исчадие! Тебя кто-нибудь послал на Землю? А?.. Если ты оттуда… – Глеб показал пальцем в небо и посмотрел на серебристую рябь звёзд, заглянувшую в его глаза своей необъятностью так, что он замолчал, поражённый не то догадкой, не то уверенностью, и ещё раз ударил Убо локтем. – А?.. Чёртова тарелка!..
К полуночи вдруг похолодало, но тепла от Убо не было, как ни старался Глеб использовать его волосяной покров. Впрочем, возможно, он заболевал, и поэтому тёплая ночь показалась ему холодной. Он встал, походил вокруг Убо, ощупал его руками. Убо сегодня не был похож на себя – каменная холодность и неподвижность, а глаза, идеально округлые и выпуклые, потускнели.
– Ты что, в спячку впал?.. Убо!
Глеб попинал его в бок. Убо, похоже, весил не очень много, песок под ним почти не проседал, и у Глеба вдруг созрел простой план. Что если перевернуть зверя, пока он и вправду спит? Его сферическая форма давала надежду, что в перевёрнутом положении он потеряет способность к передвижению и даст возможность хотя бы на короткое время освободиться от его опеки. И сходить в лагерь строителей, поговорить, узнать, не появились ли предложения об изоляции Убо. В конце концов, не век же коротать в обществе Убо!
Речка хоть и блестела в предутренней тьме, но света не давала. Оттого Глеб вслепую готовился к завершению задуманного. Убо не реагировал на его действия, даже когда он делал под ним подкоп в песке, чтобы цепко ухватиться руками за плоский край зверя.
Глеб ещё раз примерился и полевал на ладони. Нагнулся и заметил – глаза Убо поголубели. Убо просыпался или приходил в себя из своего непонятного состояния.
Следовало поторопиться. Глеб присел, запустил руки под твёрдый край брюшины Убо, упёрся и довольно легко приподнял его до пояса, подставил колени, перехватился руками и толкнул тушу от себя. Убо на мгновение застыл на ребре, закрыв тенью оловянный расплав реки. Хрустнул песок, и Убо перевернулся на спину. Через несколько минут он, раскачиваясь и разметая под собой песок, почти наполовину погрузился в него.
Отскочив в сторону, дабы избежать песчаной бури, поднятой Убо, Глеб теперь уже с некоторым сомнением думал о своём поступке.
Что было бы с ним самим, если его ткнуть головой в песок?..
Рвал и метал бы, и сыпал проклятия!
Но подойти к Убо и помочь ему перевернуться на брюхо боялся. И боялся будто бы не сам, что удивительно, потому что был готов подойти и опять перевернуть Убо с головы на ноги, если они у него всё-таки были. Однако страх приходил извне, боялись за него. Кто-то боялся, как бы он не сделал необдуманного шага и не подошёл бы к зверю, который, как теперь показалось Глебу, сам готовился перевернуться и предупреждает близко не подходить к нему.
Глеб отступил к прибрежной уреме и присел на сухой песчаный бугорок, стараясь рассмотреть через редеющую темноту действия Убо.
На светлом фоне реки, растворившей первые отблески начинающегося рассвета, можно было видеть оставшиеся на поверхности очертания зверя. Он замер, словно набираясь сил.
Так продолжалось с полчаса. Стали стихать ночные звуки: вскрики, насторожённые шорохи, отдалённый злобный рык. Зато послышался шелест листвы, ожившей от первого утреннего порыва ветра. Плеснула в реке мелкая рыбёшка, и можно было уже видеть круги, расходившиеся на воде.
Глеб прикрыл глаза – не утомился, а просто, чтобы хорошо слышать. Хорошо дышалось.
Но задвигался Убо… Глеб для верности протёр глаза, так как ему показалось будто из центра брюшины Убо в небо протянулся сиреневый тоньше спички луч. Луч набирал силу, утолщался, становился чётким и ярким. Даже пришлось отвести глаза. Глеб посмотрел вверх, куда устремился свет. Там от него концентрическими кругами плавно затухающие вдали сполохи.
Убо выгорал. Луч превратился в столб света, в трубу, светящейся тонким наружным слоем.
Феерическая картина длилась несколько минут. И когда оболочка излучения достигла размеров контура Убо, погасла. Стихли и сполохи.
Потрясённый Глеб молча смотрел на глянцевитую с синим отливом поверхность поддона Убо.
Убо… Нет! Это был уже не Убо. Глеб это сразу понял, как только подошёл к нему ближе. Перед ним лежала причудливо обработанная каменная глыба. И сам Убо, и его шерсть окоченели. И камень значительно прибавил в весе, соответствуя своему объёму. Поэтому никакие ухищрения Глеба – подкопы в песке, рычаги из подобранных жердей и просто натуженные упоры ног рук – не помогали перевернуть камень. То, что недавно было зверем Убо, слегка покачивалось и сильнее вминалось в песчаные отложения реки.
Неожиданно в свете утра Глеб заметил там и здесь разбросанные на берегу круглые каменные площадки, погружённые заподлицо в песок. Полустёртые полосы, борозды и точки на их поверхности (Глеб вздрогнул от догадки) походили на… те, что обозначились у окаменевшего Убо.
Кладбище Убо! Вон их здесь сколько. Перевёрнутых. Кем-то и когда-то. Глеб даже затосковал, представляя громаду времени, застывшую вмести с умершими чудовищами, и необыкновенные события, похороненные с ними.
Сколько же здесь на берегу, забытой людьми и богами, речки разыгралось трагедий? И явно запрограммированных прозрений у тех, кто попадал сюда по милости очередного Убо и приходил к одному и тому же решению.
Глеб даже поёжился, вспомнив, как он безумно метался в поисках рычага, пыжился, переворачивая Убо, а потом пытался его вернуть в нормальное положение, подстёгиваемой, возможно, чужой волей: Убо ли или ещё кого.
И что теперь будет с ним самим?..
Наступил жаркий день, Глеб искупался в реке, кишащей всякой живностью, с которой следовало держать ухо востро. Но он был уверен в своей полной безопасности – он отпугивал от себя всех.
Искупавшись, лёг на разогретый камень Убо, и не было у него иных чувств, кроме как радости избавления от опеки непонятного порождения природы.
К вечеру он прибежал в лагерь строителей. Встретили его сдержано, хотя и вздохнули с облегчением. Выслушав подробный рассказ о недельном отсутствии бригадира, Щербаков тяжело перевёл дыхание, стараясь не смотреть на молодое, даже юное лицо Глеба.
– Работай пока, – сказал он невнятно. – Передам о твоём возвращении Шелепову. Он обещал сразу сюда приехать и… пусть с тобой сам разбирается. – Щербаков махнул рукой, иди, мол, с глаз моих долой. В след добавил-обнадёжил: – Завтра поговорим.
– Поверь, Игорь. Со мной всё в порядке, – приложил руку к груди Глеб.
– Оно и видно. Скоро бриться перестанешь…
Год спустя Глеб Дудко выиграл первенство с раны в марафоне, удивив специалистов, своих взрослых детей, друзей и сотрудников.
А ещё через полгода он ехал по прекрасному шоссе, которое недавно строил сам, а Ото Камилл взволнованно пересказывал ему то, что Глеб уже знал – в окрестностях появился новый Убо. Намечаемый посёлок у дороги вымер – жители ушли из него после нескольких несчастных случаев, якобы из-за Убо. Дорога опустела. Многие предпочитали по ней не ездить. Убить или как-то нейтрализовать Убо не удавалось. Да и нельзя того было делать – табу!
И вот единственный в мире «специалист» по Убо Глеб Дудко вылез из машины и посмотрел назад, на вереницу машин с кинооператорами и телевизионщиками, зоологами, палеонтологами и другими …ологами. Он махнул рукой Камиллу и второму помощнику посла страны, неуверенно ответившего ему кивком, и, под прицелом объектив направился к памятным местам.
За плавным поворотом у обочины горбилась полусфера Убо, ярким серебром отсвечивающаяся глазами-плошками.
Убо двинулся навстречу человеку. Глеб несколько секунд постоял в нерешительности, потом сделал первый шаг навстречу зверю.
Радость охватила его, он упал на спину Убо.
– Мы опять вместе…