Осень давнего года. Книга вторая

– Кирилл Владимирович, – в панике спросила я нашего гида, – что происходит? Почему Жестокость Петра размножилась? И что делать с Саней?

– Мы его таким еще не видели, – растерянно пробормотала Светка.

– Пороки монархов! – воскликнула птица. – Окружающие их просто не замечают, поэтому безнравственность быстро расцветает в сердцах правителей. В результате, не встречая себе сопротивления, душевные изъяны властелинов заражают собой их родных, приближенных и слуг. Ведь любой царь, король или раджа в глазах его подданных – это наместник Бога на земле, а значит, то, что он делает, – правильно и хорошо. Следовательно, и остальным можно – и даже нужно! – пускаться вместе с венценосцем во все тяжкие! Впрочем, Наталья Кирилловна нападает сейчас на Шакловитого скорее из страха за жизнь и благополучие своего ребенка. Она видит в советнике врага – и будущее подтвердит ее недобрые предчувствия.

– Но Саня-то – не придворный и не родственник Петра! – в отчаянье возразила я. – А Вы посмотрите: он как бешеный лупит Федьку по щекам. Тот уже и не шевелится. Что делать?!

Скворец покачал головой:

– Александр сейчас считает царя правым, понимаешь? Жестокость вашего друга, девочки, особенно опасна, потому что он действует не из подражательства Петру, а по искреннему порыву души. Александр убежден, что поступает по совести: заступается за несправедливо обиженного царя…

– А также за Андрейку, – подсказала Светка.

– На самом же деле просто тупо мстит советнику! – крикнула я. – А значит, поступает ничем не лучше Шакловитого. Иноземцев ведь так может и в ящерюгу превратиться, как Дормидонт в жабу!

Птица кивнула:

– Действительно, помочь Александру будет трудно. Но вы все равно идите ему на выручку – и о других тоже не забудьте. Я, если кого-то интересует мое мнение, советую начать с них!

Мы с подружкой подскочили к боярам и довольно быстро оторвали от них ящерок. Раскрутив рептилий за хвосты, перебросили их за крепостную стену. Вельможи, опомнившись, отступили от Шакловитого и прижали ладони к окровавленным дырам на кафтанах. Потом я сдернула маленькую Жестокость с груди Натальи Кирилловны. Царица вскрикнула и заплакала, прижав руки к глазам. Светка, пыхтя, старалась оттеснить огромную ящерюгу от Петра – но не могла! Чудовище ловко отмахивалось от Ковалевой хвостом и передними лапами и продолжало, чавкая, пожирать сердце государя. Я сказала подружке:

– Оставь ее пока! Идем-ка лучше к Сане!

Вид у нашего друга был измученный. Временами он судорожно мигал и оглядывался по сторонам – Иноземцев пытался понять, что с ним происходит. Но алая гадина, сжав когтями его разодранную грудь, с новой силой вгрызалась в Сашкино сердце. И мальчишка опять начинал месить потерявшего сознание советника.

– Ну, погоди же! – хором крикнули мы с Ковалевой, вцепляясь в обнаглевшую рептилию.

Светка, морщась, ухватила пальцами липкую от Саниной крови голову ящерицы, чтобы отодрать ее зубы от сердца Иноземцева. Однако Жестокость не желала отпускать жертву! Тогда я, собравшись с силами, начала пальцами отжимать от Сашкиной груди глубоко вонзившиеся в нее когти рептилии. Это оказалось невозможным: они были как каменные и совершенно не двигались. Вдруг нас с подружкой опалило жаром. Я оглянулась: Жестокость Петра, вывернув шею, злорадно косилась на нас огненным глазом. Ее лапы топали по земле, еще больше раздувая в стороны окутывающее гадину пламя. Волосы у нас на головах, готовые вспыхнуть, затрещали. Но не могли же мы бросить Иноземцева одного погибать!

Ковалева кивнула мне и схватила Сашку под левую руку. Я схватила под правую. Мы с трудом оттащили мальчишку от лежащего навзничь Шакловитого – а что еще можно было сделать? Санина ящерица, забеспокоившись, убрала зубастые челюсти от его сердца. Рептилия на мгновение высунула голову из раны и попыталась зацепиться кончиком хвоста за лапу Жестокости Петра, которую та ей протянула.

– Обойдешься, – усмехнулась Ковалева, дернув ящерюгу за длинный хвост и оторвав гадину от ее начальницы.

Ящерюга зыркнула на мою подружку и снова приникла к Сашке. Мы усадили Иноземцева, прислонив мальчишку спиной к крепостной стене. Саня потерянно молчал, глядя вниз, на впившуюся в его грудь Жестокость.

– Петруша, успокойся, мой родной, – донесся до нас молящий голос Натальи Кирилловны. – Иначе опять с тобой припадок приключится. А вечером ты зачнешь пустых покоев пугаться, от тишины дворцовой дрожмя дрожать. Ночью от дурных видений спать не сможешь.

– Не мешайте мне, матушка! – нетерпеливо вскрикнул царь. – Измена в государстве есть превеликое зло. Ее огнем и мечом выводить надобно. Лучше помоги поднять с земли Федьку – раба лукавого. Один я не могу, зело тяжел Сонькин наушник… Вот ведь, даже нам двоим сие не под силу. Господа бояре, подойдите сюда!

Вельможи приблизились, степенно поклонились царствующим особам.

– Понудите его встать! – приказал государь.

Сановники, неловко толкаясь, подняли Шакловитого, встряхнули. Поддерживая под обе руки и подпихивая сзади в спину, поставили перед Петром.

– Девчонки, что там происходит? – слабым голосом спросил Иноземцев.

Светка фыркнула:

– Да ничего хорошего! Этот маменькин сынок сейчас будет Шакловитого добивать, а царица и бояре – ему помогать. Это ведь будущий Петр Великий, ему можно творить что угодно.

– Д-добивать? Впятером одного, уже побежденного? – ошеломленно пробормотал Саня. – Не может быть. Зачем Петру так унижать себя? Он же полководец, а не гопник!

Я с радостью увидела, что Жестокость нашего друга недовольно трясет хвостом. Железная хватка ее когтей заметно ослабла – гадина теперь с трудом держится за Иноземцева. Я поймала одобрительный взгляд скворца, сидевшего на плече Ковалевой, и шепнула Светке:

– Смотри!

Подружка скосила взгляд на ящерюгу, кивнула и без малейшего страха сжала руками шею и хвост рептилии. Я же освободила из ее загнутых когтей лацканы и полы Сашкиного пиджака. Воспрянувший духом Кирилл Владимирович сразу вспорхнул вверх и весело закружился над нами. Потом сел на землю рядом с Саньком.

– Раз, два, три! – скомандовала я.

Мы с подружкой дернули вверх обмякшее тело Жестокости. Ух, наконец-то мы оторвали ящерицу от Иноземцева, какое счастье! Ковалева, отодвинув меня рукой, снова ухватила гадину за хвост, со свистом раскрутила над головой и кинула ее через стену. Мы с улыбкой пожали друг другу руки: дело сделано!

Сашка поднял на нас осоловелые глаза и заморгал. Тяжело поднялся на ноги. Ранка на его груди еще продолжала кровоточить – весь пиджак мальчишки был покрыт бурыми оплывающими пятнами. Но Иноземцеву было не до того! Смущенно пробормотав:

– Спасибо, девчонки! Если бы не вы, ящерюга меня бы уже схомячила, – наш друг показал пальцем вперед: – Поглядите-ка, советник вроде очнулся и стоит бодрячком. Значит, не сильно мы его отмутузили? Уф, хорошо!

Иноземцев перевел дух. Скворец взлетел мальчишке на плечо. Иронически кося на Сашку глазом, каркнул:

– Да, Федор Леонтьевич пришел в себя. Но я бы на твоем месте, Александр, не слишком радовался за него. Шакловитому еще предстоят сегодня испытания – и, поверь мне, нешуточные. С этого момента будьте внимательны, друзья мои. Сейчас наступят важные события!

У меня застучало в висках. Я всмотрелась в группу людей невдалеке, которые жили так давно – триста с лишним лет назад! Все они давно умерли, деяния их хорошо известны историкам. Но скажите тогда, почему их чувства, слова и поступки сейчас волнуют нас, занесенных в 17 век волей удивительного случая? Сашка со Светкой тоже напряглись – да и как иначе? В компании царей и придворных творилось что-то непонятное. Петр, с белым от ярости лицом, топал ногами. Его Жестокость, выросшая вдвое и весьма раздавшаяся вширь, почти закрывала собой от наших глаз разбушевавшегося государя. Ведь теперь рептилии приходилось, чтобы достать до сердца мальчишки, сильно наклоняться вниз – так высока стала алая гадина. Советник стоял, поникнув головой. Наталья Кирилловна и сановники мягко увещевали царя:

– Петрушенька, успокойся! Вон как глазки у тебя остекленели, страх да и только!

– Земно кланяюсь тебе, государь, я – дядька-воспитатель князь Голицын: не допустите себя до этакого сумасбродства, Петр Алексеевич!

– Послушай и меня, батюшка наш милостивый. Я ведь давно твоему венценосному роду предан. Еще при Алексее Михайловиче главой разных приказов был: Большой казны, Иноземного, Рейтарского. Управлял и Московским Судным. Все законы государственные доподлинно знаю. И скажу тебе искренне: негоже Помазаннику Божьему самому сыск проводить и изменника наказывать.

– Нет, нет, нет! – орал Петр. – Будет как я говорю!

– А Вы что ж молчите, Петр Васильевич? – царица протянула руки к пожилому вельможе. – Уговорите государя не гневаться! Шереметевы всегда были опорой русскому трону. Вот, сыночек, послушай нашего усердного раба! Он еще деду твоему Михаилу Федоровичу, будучи юным, как ты, отроком, рындой служил. Потом с отцом твоим, царство ему небесное, ходил в походы против шведов и поляков лукавых. Бил победоносно под Путивлем короля Яна Казимира и не отдал ему город. Вспомни недавний бунт, Петрушенька. Когда мы с тобой и братцем твоим Иоанном на Красном крыльце стояли, а под нами во дворе стрельцы бесновались, Артамона Матвеева и дядьев твоих злосчастных на копья подымая, кто вниз сошел, прямо к бунтовщикам безжалостным? Кто, рискуя жизнью собственной, уговаривал их разойтись по домам? Петр Васильевич большой Шереметев. Да и теперь он, несмотря на годы, служит нам исправно. Сейчас вот, скажем, ведает Москвой, пока ты и царь Иоанн числитесь в отбытии. Сиделец кремлевский, как мне ведомо, на богомолье отъехал. Родной твой батюшка, сынок, безвременно скончался. Так прими хоть от Петра Васильевича отеческий совет!

– Благодарю тебя, свет-Наталья Кирилловна, государыня наша добрая, – растроганно отозвался Шереметев. – Я и не знал, что ты столько знать изволишь о трудах моих скромных на благо царства Московского.

– Ах, матушка, – сверкнул глазами царь, – наслышан я достаточно о заслугах Петра Васильевича перед престолом нашим. Вспомни – ты же сама мне и сестрице Наташе премного читала из старой гиштории европейской. А еще рассказывала о славных воеводах русских, кои свои подвиги совершили во времена недавние. Все я знаю и об осаде князем Риги, и о победе над польским королем, после коей он оставил Путивль и убрался в Вильно…

– Так не вели мне тогда, государь, молчать, вели слово молвить! – воскликнул воспрянувший духом Шереметев.

Петр усмехнулся. Встопорщил черные усики, как рассерженный кот.

– Коли мне понадобится наставление в воинском деле, – заявил мальчишка, – обращусь я смиренно к тебе, Петру Васильевич, и внимать твоему голосу стану трепетно. Но сейчас мне угодно вывести на чистую воду злого изменника, и я это сделаю! Да ежели бы я, матушка, слушал бояр, то не здесь бы фортеции строил и благородные науки постигал, а сидел бы в Кремле, аки болван безвольный, и отвечал бы иноземным послам всякие глупости по Сонькиной подсказке. А вспомни, как стращали твоего сына в прошлом годе бояре, чтобы не смел он сам из пушки стрелять! Жужжали в уши: мол, и изувечусь я, и обожгусь, и разорвет меня ядром. А я взял, да и выпалил! Из пистолета и карабина прицельно бить тоже научился. И теперь огненная потеха для русского царя – дело обычное. Что, не так?

– Вестимо так, – осторожно поддакнул ему Голицын. – Однако и посейчас не разрешено тебе, государь, стрельбу зелейную одному совершать. Либо я, царев дядька, при сем действе присутствую, либо капитан выборного полка Симеон Зоммер.

Петр хитро сощурился (красная гадина, поедающая его сердце, подпрыгнула от восторга). Сказал:

– Вот я и надеюсь, Борис Алексеевич, что ты, мой верный слуга, поможешь царю-батюшке. А под твоим-то главенством мы Сонькиного прихлебателя Федьку как следует ущучим, да?

Боярин в замешательстве развел руками.

– Кирилл Владимирович! Объясните мне, пожалуйста, о чем они спорят? – нетерпеливо спросил у гида Иноземцев. – Чего царь добивается?

– Сейчас узнаешь, – вздохнула птица.

Петр выпрямился. Гордо оглядел царицу и троих вельмож. Приказал, указав рукой на Шакловитого:

– Отойдите от лихого ворога подальше, дабы не потерпеть случайно урон здравию своему, для нас драгоценному.

Взрослые, понурив головы, послушались мальчишку. Советник, оставшись в одиночестве, задрожал и упал на колени, бормоча:

– Не виноват я ни в чем. Помилуй меня, государь, Христа ради.

Петр гневно топнул ногой. Грызущая его Жестокость, вильнув хвостом по пыли, снова выросла вдвое. Теперь она стала настоящим драконом! Царь кивнул Голицыну, веля ему идти за собой, и, сильно размахивая на ходу руками, побежал к пушкам. Орудия стояли на возвышении вдоль ширины крепости, слева от входа. По пути следования юного государя офицеры быстро и четко перестраивали ряды потешных, открывая широкий проход для Петра и Бориса Алексеевича. Боярин шел, низко опустив голову. Красная ящерица, несмотря на свои устрашающие размеры, очень шустро пятилась перед царем, не мешая его движению. Ясное дело, обжоре не хотелось расставаться с роскошным обедом! Потом рептилия и вовсе выпрямилась, подхватила мальчишку передними лапами, подняла его вверх, до уровня своей жадной пасти – так Жестокости было удобнее поедать царское сердце – и с удвоенной скоростью заскакала задом к пушкам. Дормидонт Ильич – его зеленая туша ярко отсвечивала на углу между крепостными стенами – замерев, следил за летящим над землей Петром вылупленными желтыми зенками. «Интересно, – подумала я, – он-то, в отличие от остальных, видит ящерюгу или нет? Правда, Дормидонт тоже – подданный его упрямого величества. Но ведь селянин – еще и жаба, милая сестренка Жестокости. Значит, должен узнать родственницу. И, наверное, это так и есть: не зря же конюх вжался в стену и испуганно таращится на происходящее!» Светка сказала:

– Вот странно! Я понимаю: это мы с вами видим, что Петра несет на ручках ящерица, потому царь и передвигается поверху. Но его современники?! Для них, получается, нормально, что Государь Московский летит по воздуху? Смотрите: ну, хоть бы кто-нибудь удивился или вскрикнул!

– Таковы убеждения верноподданных любого монарха, – хмыкнул Кирилл Владимирович. – Государевы рабы твердо знают: их царь велик и могуч, венценосцу подвластно все: и земли, и воды, и воздушные движения в его владениях. А судить о поступках миропомазанного величества простые смертные не имеют права. Это во власти одного Господа Бога.

– Но это же правильно! – горячо отозвался Иноземцев. – Слышали, Петр рассказывал: бояре не давали ему стрелять? Да если бы пацан, как положено нормальному царю, не наплевал на их запреты, в России и не появилась бы сильная артиллерия! Подумайте, из чего бы тогда стрелял по немцам под Москвой мой двоюродный прадедушка? Из раскрашенной пушки, похожей на ту, что свистнул Щука?

– Да оставь ты, Саня, в покое своего героического предка, – тихо сказала Светка, всматриваясь в происходящее возле орудий. – Что это Петр там развопился? Побежали, узнаем!

Мы кинулись к пушкам. «Чего узнавать? – в ужасе думала я. – И так ясно: царь наконец заметил пропажу деревяшки. И из этого наверняка выйдет ужасная дрянь!»

Я не ошиблась. Петр, по-прежнему приподнятый над землей Жестокостью, тыкал пальцем в пустое место между орудиями. Государь негодующе дрыгал ногами и орал:

– Где моя любимая пушка?! Кто посмел ее забрать? Выпал случай заняться делом по-настоящему, а что толку?

Борис Алексеевич, глядя вверх, уговаривал капризника:

– Государь ты мой милостивый! Полно уж надрываться да бушевать. Вдруг головку тебе болью разломит – ну, что хорошего? Раз уж так судьба положила, что лучшая твоя бомбарда неведомо куда подевалась, может, следует отложить дознание преступных замыслов Шакловитого?

– Нет! – взревел царь. – Не стану я сыск откладывать, нашел дурака! Федька отсюда улизнет, к Соньке в Москву уедет, а та его где-нибудь спрячет, вот и вся недолга. Но правда: надо успокоиться. Распалившись духом, нельзя добиться успеха в военном предприятии – так ты всегда меня учил. Кто виноват в пропаже орудия, я потом узнаю. А сейчас – уф-ф, вот и злость прошла! – лучше допрошу-ка я Шакловитого, да с ясным разумом, да без лишнего жестокосердия, чтоб не напугать боярина до времени. А то замкнется со страху лукавый раб, и ничего у него потом не выведаешь.

Ну, надо же! Ящерица сразу стала сдуваться, как проколотая шина. Рептилия оторвала зубы от сердца государя и недоуменно заворочала огненными глазами – что это, мол, происходит? Просто форменное безобразие! Поесть досыта не дают! Вот Жестокость стала ростом с Петра и выпустила мальчишку из когтистых лап. Царь оказался на твердой земле – но, похоже, не заметил этого. Зато Голицын удовлетворенно кивнул: все-таки куда безопаснее для здоровья его воспитанника не болтаться в воздухе, а стоять на своих ногах, как положено доброму христианину. Подошли, ласково улыбаясь, Наталья Кирилловна, Троекуров и Шереметев. Я оглянулась на Шакловитого – хоть бы, и правда, он уже сбежал из городка! Времени для этого у советника было достаточно. Но нет: Федька стоял на прежнем месте, униженно склонив голову. Вот глупый! Петр между тем обратился к Голицыну:

– Как я рад, Борис Алексеевич, что послушал тебя. Теперь-то, остынув, и проведу беспристрастный сыск. Двух потешных ко мне!

Троекуров и Шереметев отошли к ближнему офицеру и что-то сказали ему. Офицер, выйдя из строя, вполголоса скомандовал. И вот уже к государю подлетели и вытянулись в струнку двое парней в зеленых мундирах.

– Ступайте к тому боярину, – царь небрежно ткнул пальцем в сторону советника, – и доставьте его немедля сюда.

Солдаты ходко зашагали к Шакловитому, притащили его, упирающегося, и поставили перед Петром. Ага, ящерюга еще похудела и отступила от царя на целый метр! Вид у рептилии был унылый. Пламя под ее красными ногами еле теплилось.

– Ну что, раб Божий Феодор, – важно обратился будущий император к советнику, – поведай нам, как злоумышлял ты вместе с сестрой моей Софьей Алексеевной против законного государя Петра Алексеевича?

– Не злоумышлял я, – буркнул Шакловитый, – а токмо секретно обсуждал с царевной-государыней ее семейные дела.

Петр сжал кулаки, шагнул к Федьке и прошипел:

– Пес шелудивый! Каким краем ты принадлежишь к роду Романовых, что смеешь досужий свой язык об наши дела елозить?! Отвечай, не сходя с места!

Советник угрюмо молчал, глядя себе под ноги. Царь дернул ртом, хотел броситься на него, но был остановлен за плечо Голицыным. Ящерюга взбодрилась и сделала шаг к государю. Наталья Кирилловна как-то почувствовала ее движение, встревоженно повернула голову к Жестокости милого сына Петрушеньки – но, разумеется, не увидела ее. Государыня сжала руки и сказала царю:

– Сынок, едем-ка лучше домой. Уж полдень давно миновал, а ты все здесь обретаешься: труды воинские несешь, ножки о землю бьешь. Я сегодня к обеду ячменную кашу с молоком подать велела, столь тобой любимую…

Мальчишка сердито повел на женщину черными глазами:

– Ах, матушка! Еще раз почтительно прошу тебя: не мешай! Если тебе надобно, отправляйся во дворец, а меня к сему не понуждай!

Царица неудержимо всхлипнула и отвернулась от сына. Рептилия снова шагнула к Петру – на этот раз увереннее. Шакловитый поднял голову и забубнил:

– Вот и я осмелюсь просить тебя, государь наш милостивый и справедливый: послушай матушку любезную, езжай с Богом домой и меня заодно отпусти Христа ради, поелику не виноват я ни в чем предосудительном…

– Князь Борис Алексеевич и воевода Петр Васильевич, строители Потешного городка! – завизжал царь. Жестокость, радостно взметнув хвостом, оказалась рядом с мальчишкой. – Велю: помогите мне, государю вашему, обличить в злонравных помыслах боярина Шакловитого. Коли не желает преступник сознаваться добровольно, так сделает это под угрозой жизни его!

Голицын сказал с поклоном:

– Но, государь! Ведь от пушки твоей любимой, коя отменно, при малых зарядах пороха, деревянными ядрами стреляет, и следа не осталось. Чем же станешь ты грозить боярину?

– Борис Алексеевич, слуга мой верный! – вскричал Петр. – Немедля отдай приказ о начале огненной потехи!

– Отдаю, – нехотя промолвил князь.

– Повелеваю: ежели невозможно открыть бомбардировку деревянными ядрами, надобно провести ее пареной репой! И, я думаю, еще больнее будет, коли горячая каша в лицо врагу моему попадет, – усмехнулся мальчишка. – Петр Васильевич, прикажи насчет паренки! Борис Алексеевич, за мной! – и побежал к орудиям. Ящерица, не отставая от царя, топала рядом с ним.

Советник завыл и попытался упасть в траву, прикрыв руками затылок. Но дюжие потешные вздернули его вверх и поставили на ноги. Мы в ужасе переглянулись: царь неудачно пошутил? Или…

– Кирилл Владимирович, – одними губами спросил Сашка скворца, – это что, взаправду? Петр будет бить из пушки по человеку?!

Птица мрачно кивнула:

– К сожалению, да, Александр. Юному царю, по понятным причинам, не разрешается пока самостоятельно палить из мортир чугунными ядрами. Зато деревянными, или пареной репой, или вареным горохом – пожалуйста, сколько угодно.

– Но это же опасно для людей! – возмутилась Ковалева.

– Ты права, Светлана, – согласился скворец. – Историкам известно, что немалое количество «робяток» было покалечено и обожжено в потешных боях. Кстати, и сами солдаты во время учений стреляют друг в друга из ружей не только овощным пюре, но и горящими пыжами. Столь суровыми приемами достигается, так сказать, натуральность военных игр Петра.

– Но то в игре, там всякое бывает, и никто не обижается! – закричала я. – А как можно нарочно стрелять в лицо человека раскаленной массой?

– Как видишь, можно, – развел крыльями Кирилл Владимирович, – если это делает самовластный монарх. Смотрите, друзья, вон уже государю и репу в ведрах несут. Ох, как дымится горячая каша! Видно, ее только что сняли с огня.

– Ну и гад же этот государь! – заорал Иноземцев. – Девчонки, за мной!

Сашка рванул прямо к царю, который вместе с Голицыным суетился у лафета медного орудия со странно коротким и широким стволом. Кажется, такие пушки в старину назывались мортирами. Мы с подружкой полетели следом за Иноземцевым. Может, и правда удастся воспрепятствовать злому делу, затеянному Петром? Вот и добежали! Возле жерла орудия стояли, вытянувшись, двое солдат. В руках они держали деревянные бадьи с репой. От распаренных корнеплодов валил густой пар.

Царь и боярин перестали возиться у нижнего конца мортиры и поднялись на ноги. Вместе с Петром вскочила с лафета и Жестокость. Ящерюга в восхищении таращилась на мальчишку. Предчувствуя скорый пир, рептилия алчно облизывалась черным языком. Лицо будущего императора, перемазанное порохом, сияло. Ах, как мне захотелось треснуть царя по затылку! – но нельзя было заранее обнаруживать наше присутствие. Я засунула сжатые кулаки в карманы жакета. Иноземцев с Ковалевой, по моим наблюдениям, тоже едва сдерживали возмущение: Светка угрожающе притоптывала ногой, а Саня, закусив губу, слушал скворца, который что-то шептал мальчишке в ухо.

– И что же, Федор Леонтьевич? – спросил Петр, в упор глядя на Шакловитого. – Последний раз спрашиваю: сознаешься ли ты в измене мне, своему государю? Или я приказываю тотчас же открывать бомбардировку?

Советник испуганно икнул и замотал головой. Лицо Федьки стало серым. Шакловитый попытался, рванувшись из рук потешных, закрыть его ладонями. Но парни схватили советника за кисти и вновь опустили их вниз, по швам.

– Начинаем! – гаркнул Петр. В руке его неведомо откуда появилась длинная дымящаяся трубка. Ящерюга подскочила к царю и протянула к нему лапы с растопыренными когтями. – Вложить заряд!

Двое потешных, принесших репу, разом поставили ведра на землю. Потом, кряхтя, стали поворачивать мортиру дулом вверх. Царь, наблюдая за процедурой, подошел к ним. Трубка в его руке тлела, распространяя кислую вонь горящего пороха (я знаю: так пахнут, взрываясь, петарды, которые любят поджигать у нас во дворе мальчишки). Вот ствол орудия встал вертикально. Лицо Петра исказилось, усики мальчишки гневно встопорщились.

– Живее! – приказал он потешным. – Чего медлите?

Жестокость, хлестнув хвостом по земле, наклонилась и впилась зубами в успевшую затянуться рану на груди царя. Петр вздрогнул, поднес руку к сердцу. По пальцам государя побежала кровь. Солдаты снова подняли бадьи с репой. Один из них, поднеся горячую кашу к жерлу мортиры, уже собрался вылить массу в ствол. Второй терпеливо ждал своей очереди. Но парню не суждено было ее дождаться! С криком:

– Девчонки, вперед! Уничтожим боеприпасы противника! – Иноземцев подскочил к первому потешному и ударом ноги выбил ведро из его рук. Кирилл Владимирович, победно каркнув, заметался над головой Сани.

Солдат взвизгнул: капли жгучей массы попали ему на чулки – и отпрыгнул назад от растекшейся по земле желтой луже. Мы с подружкой, согласно приказу командира, тоже не моргали. Светка дернула из руки другого солдата бадью, плеснула в сторону репяную жижу. Я выхватила из пальцев царя дымящуюся трубку и кинула ее за крепостную стену. Петр, приоткрыв от изумления рот, проводил глазами улетевшую опасную игрушку. Скривившись, завопил:

– Борис Алексеевич, передай барабанщикам: сейчас же бить алярм! Тревога в Пресбурге! Запал улетел, мой запал улетел – и почему, неведомо! А репа взяла и пролилась – тоже беспричинно!

Государь взмахнул руками, поскользнулся на липкой массе и упал в нее навзничь. Ящерюга, разочарованно хрюкнув, оторвалась от его груди и вмиг уменьшилась до размера кошки. Увязая в репе, попятилась от Петра к Сашке, которого, похоже, не заметила. Иноземцев тут же прижал гадине ногой хвост. Жестокость зашипела, повернула голову к нашему другу, раскрыла пасть и попыталась вцепиться ему в штанину. Саня, захохотав, отпустил хвост рептилии, поддел ее ботинком и увесистым пинком отправил – я думаю, вы уже догадались куда! – правильно, за бревенчатую стену крепости. Ящерюга, зажмурив от ужаса глаза и растопырив в воздухе красные лапы, как миленькая полетела в указанном направлении! И огонь, представьте себе, вокруг гадины не плясал, и не выписывала она в воздухе устрашающие сальто, а все равно со свистом неслась куда велено, не смея изменить курс и вернуться назад, к своей жертве!

Возле жертвы, кстати, суетились Наталья Кирилловна, Шереметев и Троекуров. Они старались поднять на ноги рыдающего от досады царя. Но Петр, сидя в желтой луже, дрыгал ногами и отмахивался от них руками, вопя:

– Измена в государстве Московском! Алярм, полный алярм!

Чуть поодаль нервно переминались с ноги на ногу двое давешних потешных. Они явно не знали, что им делать: помогать царице и боярам или бежать за приказаниями к офицерам. В крепости поднялось движение: трещали барабаны, звучали отрывистые команды, гулко топали, перестраиваясь, шеренги потешных. Вот из-за избушки вышел, оглядываясь, князь Голицын. Похоже, он один сохранял спокойствие в общем переполохе. Впрочем, Шакловитый тоже молча стоял на прежнем месте, стиснутый с обеих сторон солдатами. Те, выкатив от усердия глаза, продолжали исполнять свой «воинский долг» – держать за руки «преступника». Борис Алексеевич, приблизившись к бившемуся в истерике царю, поклонился и промолвил:

– Изволь, государь мой милостивый, встать на ножки, ибо не время сейчас царю Московскому смятенным чувствам предаваться.

Петр сразу притих. Шмыгнув носом, поднялся, с ног до головы заляпанный репой. Спросил недоверчиво:

– Почему – не время?

– А потому, что объявил я, согласно отданному повелению, по всему войску алярм, сиречь тревогу. И теперь солдаты твои, Петр Алексеевич, перестроены в боевом порядке, исполнены доблестного духа. Ратники ждут распоряжений Великого Государя, Царя и Великого князя Российского. А он, вместо смотра дружине, кричит да на земле валяется! Дело ли это? – подумай сам, Петр Алексеевич.

Мальчишка вздохнул. Согласно кивнул воспитателю. Тот скомандовал двоим потешным, все еще не решавшимся отойти от монаршей семьи и вельмож:

– Быстро отряхнуть государя нашего, убрать с его мундира репу, привести Петра Алексеевича в порядок!

Солдаты, толкаясь, бросились исполнять приказание боярина. Очень скоро вид у мальчишки стал вполне благопристойным. Царь ободрился, махнул рукой потешным, веля им отойти. Парни, улыбаясь, застыли по стойке «смирно».

Петр расправил плечи. Насмешливо глядя на Шакловитого, отчеканил:

– Вины твои, раб, для меня ясны и несомненны. Но строгий сыск по ним я волею царской пока отлагаю. А войск потешных ты, Федор Леонтьевич, правильно опасаешься: сильны они, и отменно обучены, и готовы к тяготам походным. Сестра меня малым недоумком считает, а зря. Так смотри же сам, а после царевне Софье Алексеевне передай то, что сейчас увидишь. Пусть знает: не токмо одни стрельцы составляют мощь государства Московского!

Хохотнув, мальчишка бросился к своему барабану и палочкам, лежащим на земле. Бережно поднял инструмент, накинул на шею витой шнур, взял палочки наизготовку и строевым шагом двинулся к войскам. Двое солдат побежали за ним следом. Бояре проводили царя одобрительным взглядом, а Наталья Кирилловна тихонько перекрестилась.

Видели бы вы, как радостно встрепенулось Петрова дружина при его приближении! Воины подтянулись, на их лицах вспыхнули улыбки. Царя здесь любили и уважали – это было заметно невооруженным глазом. Государь, печатая шаг, подошел к молодому – на вид лет семнадцати офицеру, возглавлявшему шеренгу бравых потешных, и что-то сказал ему. Юноша учтиво поклонился. Размахивая тросточкой, отправился к другому военачальнику, стоящему в соседнем ряду. Царь, вздернув плечи, занял место рядом со знаменосцем. Поправил на груди барабан, весело щелкнул палочками.

– Кирилл Владимирович, а кто такой этот парень? – с любопытством спросил Иноземцев у скворца.

– Князь Андрей Михайлович Черкасский, – ответила птица, – комнатный стольник царей Петра и Иоанна Алексеевичей.

– Кто-кто? – изумился Сашка. – Стольник?

– Это такая придворная должность, – пояснил Кирилл Владимирович. – Человек, занимающий ее, обслуживал трапезы монарха, когда тот ел один.

– Значит, кто-то вроде официанта? – фыркнул мальчишка. – А еще князь! Как же этот слуга в офицеры попал?

Светка назидательно подняла палец вверх:

– Ты не забывай, Санек, кому он блюда подавал и за чьей спиной стоял во время обеда. И нечего удивляться, что царя обслуживали бояре и дворяне – это было тогда в порядке вещей. Князь Голицын при Петре, между прочим, сейчас всего лишь дядька-воспитатель. И очень гордится этим! Я правильно говорю, Кирилл Владимирович?