И умерли они в один день

Она же устроила Ниночку на хорошую работу. С неё Ниночка Алексеевна и ушла на пенсию. С почётом провожали. И то сказать – бессменно оттрубила почти сорок лет расчётчиком в ЖЭКе. Больничные брала редко, ни разу не прогуляла. Цветы, грамота.

Пенсия была небольшой, но одинокой женщине – много ли надо. Фиалки на подоконнике, уютно бубнящий с утра до вечера телевизор. И нечаянная радость – Мурзик. Он прибился к ней слякотным ноябрьским днём, худой и грязный. Ниночка Алексеевна прошла было мимо жалобно мяукавшего заморыша, но нечаянно встретилась взглядом с круглыми зелёными глазёнками, горевшими голодным огнём. Сердце сжалось. Котёнок рванул к ней вприпрыжку и стал исступлённо тереться о ногу. Ниночка Алексеевна сделал шаг назад, но того словно приклеили к ботинку, и она сдалась.

Мурзик быстро отъелся, густая шёрстка поднялась бело-рыжим облачком. Он целыми днями носился по квартире, находя себе полезные занятия – то точил когти о диван, то ловил пылинки в лучах света, то раскачивался на шторах, помогая себе хвостом и победно озираясь вокруг. Ниночка Алексеевна только головой качала. Гардина скрипела, но держалась – отец всё делал на совесть. Однажды Мурзик сбил с полки отцову фотографию, за что немедленно получил тряпкой по морде. Он смертельно обиделся, сел к хозяйке спиной и застыл в выразительном молчании, но Ниночка Алексеевна была непреклонна. Она подмела разлетевшиеся стеклянные осколки, потыкала Мурзика носом в рамку из красного дерева и строго сказала: «Нельзя, дурашка, нельзя!» Урок не прошёл даром – больше Мурзик на полку не прыгал. Ниночка Алексеевна вставила новое стекло и простила проказника.

Он пропал весной. Март – плохой месяц. Мурзик сиганул с третьего этажа, только хвост мелькнул огненным пламенем.

Два дня Ниночка Алексеевна бродила по окрестным улицам. Заглядывала в зарешеченные окна подвалов, задирала голову, высматривала на качавшихся на ветру верхушках голых деревьев рыжее облачко. Без толку. На третий день она написала большими буквами объявление и, смущаясь под внимательными взглядами прохожих, расклеила листки на близлежащих остановках. Возвращалась домой обессиленной. Горло саднило от бесконечного «кис-кис», ботинки промокли насквозь. Возле подъезда она ступила на обледеневший бордюр, нога поехала в сторону, и Ниночка Алексеевна со всего размаху шлёпнулась в грязную лужу.

Коренастый черноволосый мужчина подбежал к ней, помог подняться.

– Сильно ударилась? – спросил он.

Ниночка Алексеевна наступила на ногу и охнула.

– Сломала что ли? – удивился мужчина.

Она пошевелила пальцами внутри ботинка.

– Нет-нет. Наверное, растяжение.

Ниночка Алексеевна попробовала наступить на ногу, охнула от резкой боли и повалилась на мужчину.

– Ой, простите!

– Да ладно! Далеко живете?

– В этом подъезде.

– Какой этаж?

– Третий.

– Держитесь-ка. – он подставил руку.

Доковыляв до двери, Ниночка Алексеевна открыла замок и с облегчением рухнула на скамеечку в прихожей.

– Спасибо вам большое! – сказала она, утирая пот со лба.

– Да ладно. – ответил мужчина. Он потянул дверную ручку, но на пороге обернулся. С фотографии на него пристально смотрел мужчина. Властное лицо, орлиный нос, насупленные брови.

– Отец?

– Что? – не поняла Ниночка Алексеевна.

– Я говорю – это отец ваш?

– Да.

– Что-то мне его лицо знакомое.

– А вы в Главснабе не работали? – подсказала Ниночка Алексеевна.

– Я? – мужчина хохотнул. – У меня образования – всего-то восьмилетка.

– А почему не учились?

Ниночка Алексеевна сама себя не узнавала. Она сидела на скамеечке, опершись спиной о стену и смотрела густую соль с перцем шевелюру, обрамлявшую скуластое лицо незнакомца.

– Денег в семье не было. После восьмилетки пошёл работать. Мы, корейцы, тогда плохо жили. Но батя у нас – сила! Нас в семье пятеро было, всех вот так держал! – мужчина сжал кулак и потряс перед носом Ниночки Алексеевны

– Мой тоже был – сила! – сказала она, и оба засмеялись.

– Родителей нужно уважать. – назидательно сказал мужчина. – Я при отце даже курить не смел. Он входил – я сразу вставал.

– Как это правильно! – воскликнула Ниночка Алексеевна.

– Меня Алексеем зовут, а вас? – спросил мужчина.

– Алексеем?

Мужчина выжидательно поднял бровь, и она спохватилась: – Нина. Алексеевна.

– Ну давай, Нина, поправляйся. – он потоптался на месте и спросил: – Может нужно чего? В магазин сходить?

В холодильнике еды хватало, но Ниночка Алексеевна, проявив неожиданную женскую смекалку, сказала жалостливо: – Ой, и правда! В доме хоть шаром покати.

– Непорядок! – подтвердил Алексей.

Ниночка Алексеевна достала кошелёк из сумки: – Вот. Купите, что надо, пожалуйста.

Алексей отмахнулся: – Потом!

Ушёл и вскоре вернулся с увесистыми сумками. Тушёнка, солёные огурцы, капуста и два килограмма риса. Протянул три тюльпана в кулёчке: «Поправляйся, Нина!»

Через неделю Ниночка Алексеевна узнала, что есть любовь и почему её обожествляют люди. Придавленная тяжестью мужского тела, она сдерживала рвущийся стон и шептала, как безумная: – Лёшенька, Лёша-а-а- аа – а по телу разливала неведомая дотоле сладость и нега.

– Вот это сиси у тебя, – сказал Алексей – что надо!

Отбросив одеяло, он протопал к окну и настежь распахнул форточку. По комнате поплыли сизые табачные клубы. Алексей задумчиво смотрел на слякотную улицу, глубоко затягивался, и огонёк сигареты алой звёздочкой разгорался возле его губ. Докурив, он щелчком выбросил окурок в форточку и обернулся. Ниночка Алексеевна сидела на краешке кровати, натянув одеяло до подбородка, глаза её сияли нестерпимым смарагдовым блеском. Алексей засмеялся и с разбегу повалил Ниночку Алексеевну на спину.

А Мурзик тогда так и не нашёлся. Тётя Люба спросила, куда он делся, и, не дослушав сбивчивые объяснения, буркнула: «Ты с этим корейцем поосторожнее.» И, глядя в растерянное лицо, добавила безжалостно: «Его жена раком заболела, когда он в казино вподчистую проигрался.»