Ночные эскадрильи люфтваффе. Записки немецкого летчика

Мы надели маски заранее по простой причине: в воздухе эта процедура всегда вызывает проблемы, а сейчас у нас было достаточно времени на подготовку. Мои товарищи также сидели в своих самолетах, и я время от времени замечал вспышки карманных фонариков. Над головой раскинулся изумительный звездный небесный купол… Папаша Хиттген в своей роли штурмана наведения давал нам радиоурок астрономии с многозначительными комментариями. Он знал, как поддержать в экипажах хорошее настроение и снять нервное напряжение ожидания. Отдавая приказ на взлет, он прощался с каждым экипажем словами: «Возвращайтесь, я жду вас». В ту ночь меня ему пришлось ждать долго. Как рассказали потом мои товарищи, он не переставал надеяться, что я вернусь, и делал все, что было в его силах, чтобы помочь мне найти аэродром. Он не сдавался, пока не узнал, что меня сбили. Естественно, все его мастерство не пригодилось.

Британцы не спешили. Часы на моей приборной панели показывали 21.30. Мне вдруг захотелось позвонить родителям. В Венло была прямая связь с Дуйсбургом, и через них я легко мог связаться с Хомбергом. Разумеется, это было строжайше запрещено, но в тот момент, решив не упускать шанс, я выскочил из самолета и побежал к командному грузовику.

Папаша Хиттген, руководивший операцией, ошарашенно уставился на меня.

– Ты что, Йонен, свихнулся? А если командир узнает? Что ты здесь делаешь? У тебя мандраж или что? Доктор Зике, – обратился он к врачу, – дайте Йонену бромид.

Не прерывая его болтовни, я связался с Вольфсбургом. В трубке раздался треск, и мои родители ответили. Хиттген таращился на меня так, словно я с луны свалился, но не успел он снова открыть рот, как я уже бежал обратно к самолету. Часы показывали 21.45, когда Хиттген отправил первую волну на боевые действия над Голландией. Строй британских бомбардировщиков, сомкнувшийся к востоку от Лондона над устьем Темзы, уже летел прямым курсом к Руру и находился к западу от Флашинга над островом Валхерен. Мои товарищи взлетали с короткими интервалами. Рев моторов, дождь искр, падающий на взлетную полосу, и очередной темный силуэт быстро исчезает над горизонтом. В 21.55 я услышал высоко в небе гул быстроходного английского самолета, предположительно, самолета наведения, и отдаленный рев сирен воздушной тревоги. В 22.00 я еще не получил приказа к взлету. Нетерпение и нервозность постепенно овладевали мною. Наконец в 22.02 я услышал:

– Лейтенант Йонен на взлет! Взревели инерционные стартеры, неуклюже повернулись лопасти пропеллеров, и вскоре заработали оба мотора.

– Хорошей охоты! – крикнул мой техник, закрывая фонарь кабины, и я покатил к месту старта.

В 22.03 я уже был в воздухе.

Всего двадцать минут спустя я достиг заданной высоты в 17 000 футов и сделал круг над маяком к западу от Везеля. Звезды на величественном небосводе казались очень близкими, ночь была на удивление светлой. Создавалось впечатление мира и безмятежности. На такой высоте человек чувствует бесконечность космоса и свою собственную незначительность. Где-то далеко внизу в темноте скрывались земля и люди, которых я должен защитить от грозной опасности. Тут и там мелькали кровавые отблески выхлопных газов, которые сейчас, когда враг приближается, необходимо подавить. Вдруг вспыхнули и начали свою игру в небе прожекторы, вспыхнули и тут же погасли. Даже на такой высоте я почувствовал нервозность людей, ожидавших внизу нападения. С юга на север протянулась широкая блестящая серая лента – Рейн, первый ориентир для британцев. Земля словно затаилась перед смертельной опасностью с воздуха, готовая в любой момент завопить от страха и отчаяния. Первые осветительные ракеты залили пейзаж призрачным светом: британцы искали свои цели.

На высоте 1500 футов раскрыли парашюты осветительные бомбы и, покачиваясь, медленно поплыли к земле. На томми обрушился ураган: сотни прожекторов вспыхнули, указывая тонкими световыми лучами на вражеских бомбардировщиков. Заговорили тысячи зенитных орудий, образовав заградительный вал вокруг Рура. Однако британский «церемониймейстер» невозмутимо летел вперед, сбрасывая так называемые «рождественские елки». Осветительные бомбы висели на парашютах, как гроздья винограда. По моим наблюдениям, вероятной целью налета был Дуйсбург. Наземный пост наведения доложил о первых успехах моих коллег над Голландией. Две победы с интервалом в восемь минут у командира отряда гауптмана Штрайба. Тем временем «церемониймейстер» нашел цель и дал залп красными, зелеными и белыми ракетами. Небо стало похожим на рождественскую елку. В их резком свете цель – сооружения гавани Дуйсбурга – Рурорта оказались как на ладони.

Он сделал свою работу, и началось светопреставление. Зенитки продолжали непрерывно стрелять по приближающимся бомбардировщикам. Снаряды с грохотом рвались на высоте от 1200 до 1500 футов. Томми расходились по целям на разной высоте, обеспечивая свою безопасность, но вот передовые машины попали в безжалостные перекрестья прожекторных лучей, и их серебристые фюзеляжи засверкали на фоне темного ночного неба. Зенитки не собирались выпускать добычу из своих когтей. Судьба их была решена. Через несколько секунд, понадобившихся зенитчикам на уточнение высоты полета, направления и скорости, раздался новый залп и первый бомбардировщик рухнул на землю. Еще мгновение, и еще три, четыре, пять британских самолетов загораются в воздухе и кометами падают вниз.

Я так увлекся этим грандиозным спектаклем, что вздрогнул, услышав зов наземного поста наведения:

– «Орел» – «Канюку-10». Дайте опознавательный сигнал. Курс 130 градусов. Держитесь заданной высоты. Восемьдесят самолетов противника над Дуйсбургом. Передаем вас Вольфсбургу. Конец передачи. Отбой.

Я проверил двигатели и навигационные огни. Все в порядке. Ризоп вызвал Вольфсбург:

– «Канюк-10» – Вольфсбургу. Пожалуйста, ответьте.

Штурман наведения отозвался немедленно и приказал атаковать любой самолет, попавший в лучи прожекторов выше 15 000 футов. Я направил машину прямо на «ведьмин шабаш». Чем ближе приближался я к цели, тем ярче разгоралась ночь вокруг меня. Прожекторы слепили меня каждый раз, когда я пытался взглянуть вниз. Снаряды зениток рвались гораздо выше меня, и мне казалось, что я лечу сквозь ад. Один из снарядов пролетел в пятидесяти ярдах передо мной, и самолет задрожал, а в следующее мгновение взрыв сжал мой «Ме-110» и встряхнул.

– Не зевай, Ризоп! – закричал я. – Стреляй опознавательными ракетами. Следующим залпом нас точно собьют.

Не успел я закончить фразу, как вспыхнули две зеленые и одна белая ракета.

– Неужели эти проклятые идиоты хотят сбить нас? – взревел Ризоп, перезаряжая ракетницу.

Я интуитивно бросил машину в крутой левый вираж. Рядом с нами разорвался еще один снаряд. Нет, так легко я не сдамся, подумал я. Впереди прожекторные лучи, похожие на щупальца осьминога, наконец поймали бомбардировщик. Британец, летевший на высоте около 14 500 футов, даже не попытался вырваться. Снаряды зениток до него не доставали, и я решил атаковать. Ризоп быстро передал наземному посту наведения кодовое слово атаки: «Литавры», «литавры». Я спикировал и поймал бомбардировщик в свой прицел. Стрелка спидометра показала 330 миль в час. Цель приблизилась. Теперь я хорошо различал высокое хвостовое оперение и прозрачную башню хвостового стрелка. Мои точно нацеленные снаряды мазнули по фюзеляжу бомбардировщика, сорвав огромные куски обшивки. Томми загорелся и перевернулся на спину. Все случилось в одно мгновение. На большой скорости я пронесся мимо горящего британского самолета и взмыл ввысь, прочь от лучей прожекторов и грозных снарядов зениток.

– Отлично, герр лейтенант! Отлично! – закричал Ризоп и доложил на землю о нашей первой победе: – Вольфсбургу от «Канюка-10». Сбит «виккерс-веллингтон»… Поздравляю, герр лейтенант, продолжайте в том же духе, и, может быть, собьем еще одного.

Я бросил взгляд вниз. Томми шлепнулся на землю и взорвался. Британцы увидели сбитого товарища и сорвали зло в яростной бомбардировке города. Наземный пункт наведения сообщил, что первые самолеты уже ложатся на обратный курс.

Вдруг Ризоп выкрикнул:

– Еще один над нами!

Я смутно увидел очертания вражеского самолета. Ну и чудо! Мы обнаружили его без прожекторов, без радара, без наведения с земли. Бомбардировщик летел с довольно большой скоростью в северном направлении. Я разволновался, но заставил себя успокоиться, сосредоточившись на противнике. Я задрал нос самолета, набирая высоту, и чудовище стало медленно приближаться: сорок, тридцать, двадцать ярдов. Должно быть, мы казались очень маленькими в сравнении с этой махиной, заслоняющей небо.

– Четырехмоторный, – пробормотал Ризоп. – Мы такого никогда раньше не видели.

Я уже летел под брюхом бомбардировщика и позволил себе краткую передышку. Вражеский самолет продолжал двигаться на северо-запад, домой, казалось не подозревая о преследователе, но, оказывается, я глубоко заблуждался. Это было первое появление четырехмоторного бомбардировщика «шорт-стирлинг» с десятью тоннами бомб в небе Рура, и наша оборона ничего не знала о новом самолете. Поэтому мы с Ризопом не подозревали, что под фюзеляжем, защищая уязвимое брюхо, сидит стрелок с двумя крупнокалиберными пулеметами.

В блаженном неведении мы летели под британцем, следя за мерцающими струйками, вырывающимися из патрубков четырех звездообразных моторов.

– Как будем атаковать? – спросил Ризоп.

Я подумал секунду и решил, что лучше всего атаковать снизу, чтобы бомбардировщик пересек зону прицела, и дать длинную очередь по фюзеляжу. Самый опасный момент будет, когда я сделаю «горку» за хвостом бомбардировщика и попаду в воздушный поток от его винтов. Следовательно, придется целиться в фюзеляж вертикально и выводить из строя «хвостового Чарли».

– Пора стрелять, – сказал Ризоп. – Иначе он нас заметит. Положитесь на Бога и вперед, герр лейтенант.

Это были его последние слова.

Я отжал ручку управления и пропустил бомбардировщик вперед. В тот же момент выпущенные нами очереди перехлестнулись. Как струйки воды из лейки, из всех вражеских орудий обрушились на меня трассирующие пули. Я ослеп, а мой самолет попал в воздушный поток от винтов и затрепетал, как клочок бумаги. Я не мог прицелиться. Борт моего «Ме-110» представлял отличную цель для стрелка «стирлинга», и пули хлестали по фонарю кабины. В долю секунды моя машина превратилась в пылающий факел. Вспыхнули десятки галлонов бензина, языки пламени уже лизали фонарь. Одна из пуль задела мою левую ногу и оторвала связку опознавательных ракет. Фонарь кабины сорвало взрывом. В этот момент, уверенный в неминуемой смерти, я взглянул на Ризопа. Сраженный пулеметной очередью, он рухнул на радиопередатчик и не подавал признаков жизни. Мои шансы на то, чтобы выбраться из горящей вертикально падающей машины, были близки к нулю.

От жара я чуть не потерял сознание, но страха не чувствовал. Отчаянным усилием я перебросил раненую ногу через борт кабины, но центробежная сила швырнула меня обратно. Исчезла последняя надежда на спасение, и я поднял руки, прикрывая глаза. Пролетев вниз 9000 футов, самолет взорвался в воздухе, и меня, охваченного пламенем, вышвырнуло из кабины. Холодный ночной воздух ударил в лицо и оживил меня. Мелькнула мысль: парашют горит. Однако парашютный чехол пока защищал шелковые стропы от жадного пламени. Я быстро сбил пламя ладонями и сдернул ботинки и перчатки. Получилось. Пора открывать парашют, не то свалюсь прямо на горящий самолет, приближающийся с ужасающей скоростью. Неожиданный рывок остановил мое душераздирающее падение. Парашют раскрылся. Я не мог бы выразить свою радость словами, но она оказалась недолговечной: в куполе парашюта зияли пулевые отверстия. Нервы были на пределе, и все же как-то мне удалось взять себя в руки. Во время свободного падения я не поспевал мыслями за быстро разворачивающимися событиями, но теперь, в спокойном спуске, представил себя лежащим с переломанными конечностями на булыжной мостовой, хотя земля, казалось, замерла внизу. Тут я заметил, что одна из шестнадцати строп прострелена и болтается на ветру. Купол покосился, грозя в любой момент свернуться. Это был бы конец. Из последних сил я потянул противоположные стропы, выровнял купол и в то же мгновение тяжело рухнул на затопленный лужок, по шею погрузившись в жидкую грязь. И снова мне повезло. Жесткую посадку амортизировала мягкая почва, а холодная вода полностью меня отрезвила. Я выстрелил в воздух, надеясь, что кто-нибудь примчится на помощь. Действительно, я увидел спешащих ко мне мужчин. Они вытащили меня из болота, и я потерял сознание. Когда через несколько часов я открыл глаза, мне улыбалась склонившаяся медсестра. Я был спасен.

Глава 5
ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

Самое страшное осталось позади. Главврач госпиталя разрешил мне в первый раз пройтись по коридорам. Поддерживаемый медсестрой, я брел, заглядывая в окна. В саду зацвели плодовые деревья, и яркие весенние цветы подарили мне новый стимул к жизни. Только мысль о моем преданном радисте Ризопе омрачала радость. Командир рассказал, что тело Ризопа вытащили из самолета с огромными трудностями. Нос истребителя торпедой вонзился в болотистую землю и увлек за собой Ризопа.

О том, что случилось после того, как меня привезли в госпиталь, рассказала медсестра:

– Ну и поволновали вы нас, герр лейтенант. В половине второго ночи в отделении зазвонил телефон. Сообщили, что сбит ночной истребитель, тяжело раненный пилот лежит без сознания в крестьянском доме. Вскоре вас привезли сюда, и наш главный хирург взял вас под свое крылышко. Мы вас подлатали, но летать вы больше не сможете. От жара сильно пострадали ваши глаза. Опухоль сошла, сожженная кожа сшелушилась с лица, и только тогда врач смог поднять веки и обследовать глаза. Одна из сестер разрыдалась от счастья, когда он сказал, что вы снова будете видеть.

Я преисполнился глубокой благодарности. Мне спасли не только зрение. Удалив множество осколков, врач сумел спасти мою левую ногу, так что спустя два месяца я снова смог ходить. Несмотря на ожоги второй степени, на лице не осталось ни единого шрама. И хотя боли еще были очень сильными, мое здоровье день ото дня улучшалось и ожоги затягивались новой кожей.

Я цеплялся за жизнь и наслаждался процессом выздоровления. Мысли все время возвращались к эскадрилье в Венло, к моим товарищам. Смогу ли я когда-нибудь снова летать? – с ужасом думал я, вспоминая слова медсестры. Наконец меня выписали из госпиталя. С ноющими конечностями и новым лицом я отправился в отпуск в Бад-Шахен.

Врач авиаотряда доктор Зике обследовал мои глаза и улыбнулся:

– Вам здорово повезло, дорогой Йонен. Через две недели вы сможете летать. Но постарайтесь больше не падать, не стоит искушать судьбу.

Командир эскадрильи назначил мне нового радиста, обер-ефрейтора Оштрайхера, типичного венца, добродушного и невозмутимого.

– Ну, что вы скажете, герр лейтенант? – приговаривал он, когда мы изучали смертоносный «шорт-стирлинг».

Каждый вечер я разрабатывал с молодыми летчиками способы нападения на бомбардировщик нового типа, а днем летал на своей новой боевой машине «Дора», привыкая к ней. Мои страхи скоро рассеялись, и я обрел уверенность в самолете.

Как-то теплым июльским вечером 1942 года командир (после консультации с врачом) назначил меня в оперативный отдел в качестве резерва сектора «Берта». Корректировщик поста наведения этого сектора, обер-лейтенант Кникмайер по телефону пожелал мне удачи в первом после катастрофы дежурстве. Назначение в резерв сулило мало шансов на боевой вылет, и в ту ночь я не ожидал схватки с томми, а потому был слегка удивлен, когда радист ввалился в мою комнату со словами:

– Собирайтесь, герр лейтенант. Враг летит. Парни уже в воздухе.

– Есть, – ответил я, копируя его венский акцент. – Действительно, следует поспешить.

Я спокойно оделся и приготовился. Бомбардировщики, летевшие над нашим аэродромом в направлении Рура, решив поприветствовать нас, сбросили несколько бомб. Пожарная команда была наготове и быстро потушила несколько мелких пожаров.

Командный пункт жужжал, как пчелиный улей. Все телефонные линии были заняты, и сообщения о сбитых бомбардировщиках встречались громкими радостными возгласами. Командир в это время летал в секторе «Берта», ближайшем к аэродрому. Этот сектор отличался наибольшим количеством вторжений, замечательным корректировщиком поста наблюдения и максимальным числом сбитых бомбардировщиков. Так случилось ив ту ночь. После второй победы Старик сообщил, что у него сильно повреждены крылья и мотор. Обер-лейтенант Франк немедленно взлетел на смену командиру. Однако бомбардировщики уже пролетели, и Франку пришлось целый час кружить над «Бертой» в ожидании их возвращения. Этот период ожидания всегда очень скучен. Необходимо соблюдать радиомолчание, так как радист в любой момент может получить приказ с земли. Первые возвращающиеся бомбардировщики наконец прервали томительное ожидание Франка, и, следуя примеру своего командира, он сбил два самолета противника. Тем временем мы с Оштрайхером, уже сидевшие в «Доре», получили приказ взлететь и заняться арьергардом возвращающихся налетчиков, если Франка выведут из строя. Эта предосторожность оказалась разумной, ибо из-за неполадок с радиопередатчиком Франку пришлось совершить преждевременную посадку. Вот я и снова в воздухе, думал я, поднимаясь на 12 000 футов, и на этот раз никаких зениток.

В июле ночи особенно светлые, и северное сияние оказалось роковым для британцев. Из восьмидесяти вражеских бомбардировщиков было сбито тридцать.

– «Берта» – «Канюку-10». Вражеские самолеты на высоте 12 000 футов. Курс 280 градусов. Ложитесь на курс 100 градусов. Два «курьера»^[8] входят в ваш сектор, – сообщил мне обер-лейтенант Кникмайер. Когда я услышал эти слова, меня охватило странное чувство и вспомнилась ночь 26 марта над Дуйсбургом. – «Берта» – «Канюку-10». Правый вираж на курс 280 градусов. «Курьер» на вашей высоте. Полный газ.

Я быстро сосредоточился на радиосообщении и почувствовал волнение, предшествующее поиску дичи. Отстают от строя поврежденные машины или те, кто, отбомбившись, догоняет товарищей. Тут Кникмайер снова вызвал меня и приказал сбросить скорость, поскольку я уже проскочил мимо британцев. Я убрал газ и выпустил закрылки: скорость уменьшилась.

– Вражеский самолет на высоте 12 000 футов идет тем же курсом в миле позади вас. Держите скорость 200 миль в час и смотрите в оба.

Держась почти на скорости срыва и не сводя глаз со светлого северного горизонта, я подпустил противника поближе. Наконец показалась крохотная тень. На этот раз я не дал ему шанса заметить меня и немедленно спикировал под него. Поймать врасплох – это уже половина успеха. Я совершенно успокоился, не спешил и продолжал подкрадываться все ближе. Вражеский бомбардировщик «виккерс-веллингтон» устало тащился к дому. Кникмайер доложил, что в моем секторе чуть севернее летит второй бомбардировщик.

В этот момент в наушниках зазвучал голос моего радиста:

– Герр лейтенант, стреляйте по крыльям. Мне жаль этих бедолаг.

Вспомнив собственный опыт, я не нашел в себе жалости и поймал левый двигатель бомбардировщика в перекрестье своего прицела. Расстояние уменьшалось: 150, 100, 50 ярдов. Хвостовой стрелок выпустил первые очереди, но он не мог точно прицелиться, поскольку его пилот старательно избегал боя. Трассирующие пули рассыпались по небу, словно бусины разорвавшегося ожерелья. Я держался поближе к хвосту бомбардировщика и ждал благоприятного момента.

Когда вражеский самолет распростер крылья в левом вираже, я выровнял свой истребитель и дал очередь. Попал! Пламя охватило левый мотор бомбардировщика, но экипаж почему-то не спешил покидать загоревшуюся машину. Видимо, летчик выключил левый мотор и пытался уйти на одном моторе. Значит, я должен атаковать снова. Чтобы сравнять наши скорости, мне пришлось еще больше опустить закрылки. Британец оказался хитрым лисом и постарался избавиться от меня, балансируя на грани скорости срыва. Каждый из нас пытался лететь как можно медленнее, и я трепетал в небе, словно легкое перышко.

Наконец мое терпение иссякло, и я бросился в атаку. Хвостовой стрелок ждал моего приближения, наведя на меня тяжелые пулеметы. Я, в свою очередь, целился в него своими двумя пушками и четырьмя пулеметами. Мы открыли огонь одновременно, и, когда горящий бомбардировщик понесся к земле, я заметил, что и мой самолет подбит. В кабине запахло гарью, но пламени я не видел. Вдруг у меня заклинило руль высоты, и я сорвался в пике. Отвратительнейшая ситуация. Я выругался, а мой радист, видимо, принял ругательство за сигнал тревоги, ибо когда на высоте 3000 футов мне удалось взять машину под контроль, в кабину ворвался сильный поток воздуха. И неудивительно. Приняв пикирование слишком близко к сердцу, радист выпрыгнул, решив, что лучше висеть живым под парашютом, чем оставаться трупом в кабине. Я лишился радиосвязи, и о продолжении сражения не могло быть и речи. Чтобы привести «Дору» домой без радионаведения и сообщения координат с земли, оставалось полагаться на интуицию. Единственной моей надеждой был Кникмайер. Он, вероятно, заметил, что у меня проблемы, и известил соседние аэродромы. Через четверть часа полета между Рейном и Маасом я увидел вдали вспышки ракет – редиски, как мы их называли. Это «папаша» Хиттген делал все, что было в его силах, чтобы помочь мне обнаружить летное поле. На исходе ночи я, вспотевший от напряжения, но безумно счастливый, совершил посадку в Венло. Друзья встретили меня, бурно выражая радость, и сообщили, что мой радист благополучно приземлился и доложил о моей гибели и своем спасении.

Когда мы встретились, он простодушно сказал:

– Падая, вы так ужасно выругались, что я подумал, будто с нами покончено, и быстренько смылся.

– И даже не попрощался со мной, – заметил я.

– Герр лейтенант, я ведь спешил, но рад снова видеть вас живым.