– У меня тоже есть билет, сеньорито.
Я поглядел на него и не удержался от смеха.
– Но это же старый билет! – сказал я. – Он был годен лишь много лет тому назад… И с таким билетом ты считаешь себя в праве осаждать поезд и пугать пассажиров?
Видя, что его грубый обман обнаружен, он снова огорчился, словно испугался, что я опять захочу выбросить его из поезда. Мне стало жаль его и в то же время захотелось выказать себя добродушным и веселым, чтобы скрыть следы не изгладившегося еще во мне изумления.
– Ладно, входи в купе. Садись на скамейку и закрой дверь.
– Нет, синьор, – сказал он твердым голосом. – Я не имею права ездить в вагоне, как барин. И на том спасибо, что сижу здесь, когда у меня нет денег на билет.
Я сидел близ него, касаясь коленями его спины. В купе врывался настоящий ураган. Поезд шел полным ходом. По голым склонам выемки скользило косое красное пятно открытой двери, и в нем – сгорбленная тень незнакомца и моя. Телеграфные столбы мелькали, точно желтые мазки на черном фоне ночи, и перед дверью пролетали время от времени, словно огромные светляки, яркие искры из паровоза.
Бедняга, видимо, волновался, как будто его удивляло, что я оставляю его сидеть тут. Я дал ему сигару, и он понемногу разговорился.
Каждую субботу путешествовал он таким манером. Он поджидал поезд по выходе из Альбасете, вскакивал на ступеньку с риском сорваться и попасть под колеса, пробирался снаружи по ступенькам вдоль всех вагонов, ища свободное отделение, и соскакивал на станциях немного раньше остановки, вскакивая обратно после отхода поезда и постоянно меняя место, чтобы не попасться на глаза поездной прислуге – скверным людям и врагам бедных людей.
– Но куда же ты ездишь? – спросил я. – Зачем ты пускаешься в дорогу, когда рискуешь постоянно быть раздавленным?
Он ездил провести воскресенье в своей семье. Такова уж судьба бедных людей! Сам он имел какую то работу в Альбасете, a жена его служила в одной деревне. Голод разлучил их. Вначале он делал всю дорогу пешком, но путь был длинен – он шел всю ночь и на утро, когда приходил, падал от усталости и не мог ни разговаривать с женой, ни играть с детьми. Но потом он сделался смелее, перестал трусить и делал теперь этот путь с полным удобством в поезде. Надежда увидеть детей давала ему силы, чтобы усердно работать всю неделю. У него было трое ребят; младший был вот такой – еще совсем крошка, не выше двух ладоней от пола, и тем не менее узнавал отца и бросался ему на шею, как только тот входил.