Глава вторая. Депортация
* * *
Я вижу черноглазую и черноволосую девочку лет девяти – подняв голову, она смотрит на такую же черноглазую и черноволосую женщину. У обеих тёмные, загорелые лица с широкими скулами и носами. Девочка немного чумазая и растрёпанная – тоненькая прядь тёмных волос выбилась из косы, а женщина аккуратно причёсана, её волосы тоже заплетены и забраны в низкий пучок на шее.
– Мы тоже уедем, омма? – звонко спрашивает девочка.
– Да, Аня, мы тоже уедем, – отвечает женщина красивым грудным голосом.
Я вдруг замечаю, что они говорят по-корейски, но я их понимаю – будто смотрю фильм с субтитрами. И только некоторые знакомые слова улавливает моё ухо и оставляет без перевода. Например, я знаю, что «омма» означает на корейском «мама» и отчего-то слышу именно корейский вариант.
– Извините, – вежливо говорю я. – Вы не подскажете, где мы?
Но женщина и девочка не обращают на меня внимания.
Мы стоим на холме или невысокой горе – из тех, что у нас в Сибири называют сопками. Мать и дочь обе одеты в национальную одежду – на них блузки чжогори и юбки чхима из какой-то грубой ткани, когда-то белой, но после многочисленных стирок ставшей сероватой. На холме под невысокой раскидистой сосенкой стоят на некотором отдалении друг от друга большие камни, а рядом с ними, прямо на траве – мисочки из сушёной тыквы-горлянки. Одни наполнены какой-то мутноватой жидкостью, другие рыбой, третьи варёным рисом – паби, в четвёртых лежит что-то похожее на морскую капусту. «Как на кладбище», – думаю я за секунду до того, как понимаю: это и есть кладбище. Корейское кладбище на вершине холма, как в старину. Я замечаю, что юбки женщины и девочки запачканы ниже колен – видимо, они уже совершили поклоны своим предкам, похороненным здесь. Да, точно. Мать берёт дочку за руку, и они потихоньку начинают спускаться с холма.
– Подождите меня! – кричу я им.
Мне страшно оставаться на кладбище одной, хотя здесь вполне мирно и даже уютно. Солнце пригревает, птицы поют, покачиваются на ветру белые хризантемы – тишина и благодать. Но я не хочу здесь оставаться одна и бегу за Аней и её мамой. Я бегу, бегу со всех ног, но, как это часто бывает во сне, не могу сдвинуться с места. Мать и дочь уходят всё дальше и дальше и наконец совсем скрываются из виду. Я спотыкаюсь, падаю – и кубарем скатываюсь с холма. Это совсем не больно, но почему-то очень страшно. И всё время, что я качусь вниз, я слышу эхо их голосов: «Мы тоже уедем? – Мы тоже уедем. – Уедем?.. Уедем…»
* * *
Вдруг я оказываюсь в каком-то доме. За низким столиком обедает, сидя на полу, корейская семья: уже знакомые мне Аня с матерью, мужчина с добрым усталым лицом, девчушка лет шести и совсем маленький мальчик двух-трёх лет. Они едят кукси
1
1
В Южной Корее это блюдо называют куксу.
– вкусную корейскую лапшу с мясом, яичными блинчиками и огурцами.
– Аппа
2
2
Аппа (кор.) – папа
, скажите, почему все уезжают? – не унимается Аня.
Я вначале удивляюсь, что она говорит своему отцу «вы», но потом вспоминаю: папа ведь рассказывал, что у корейцев раньше так было принято – из уважения к родителям говорить с ними на «вы».
– Потому, дочка, что Сталин так приказал, – фамилию вождя он выговаривает очень забавно: «Сыталины», но мне почему-то совсем не смешно от этого.
– А почему он так приказал, аппа? Нам же хорошо здесь и мы никому не мешаем.
– Потому, Аня, – отвечает отец, – что боится, как бы мы не стали помогать японцам, когда они придут сюда с войной.
– Помогать японцам?! Да ведь наш абай
3
3
Абай (кор. диал.) – дедушка
с ними сражался, когда был партизаном в Корее! И другие дедушки тоже – дедушка Ким Мёнхо, дедушка Пак Пёнсу, дедушка Кан Юир…
– Знаю, знаю, дочка, – кивает отец. – Но всё не так просто. Как же объяснить тебе? Трудно это всё, а ты у меня ещё маленькая.
– И никакая я не маленькая, аппа! Вы объясните – и я пойму. Кто ещё мне объяснит? Вы же учитель! Как наш абай может помогать японцам? Ведь он же сражался с ними! Потом, я знаю, их отряд был разбит, а сам он ранен. А японцы всё-таки захватили Корею, и абаю с семьёй пришлось бежать. Он столько раз об этом рассказывал!
– Правильно, так и было. И я родился уже здесь, в России. А твоя омма? Ещё в прошлом веке, семьдесят лет назад, – отец поднимает вверх указательный палец, – её абай и амя
4
4
Амя (кор. диал.) – бабушка
, твои прадедушка и прабабушка, пришли на эту землю, когда китайский император передал её русскому царю. Они приняли православие, выучили язык, дали своим детям русские имена и стали выращивать здесь рис, овощи, скот. И не только для себя, дочка! Русским военным, казакам тоже надо было что-то есть, а крестьян здесь было мало, и земля не такая, как они привыкли, у них урожаи плохие тогда были. Корейцы им тогда подсказывали, что да как, научили многому.
– Наш народ всегда был трудолюбивым и работящим, – тихо говорит Анина мама. – Когда в Корее было очень голодно, мои бабушка с дедушкой пришли сюда в поисках лучшей жизни для своих детей. Эта земля всех нас приютила, дала кров и пищу. Мы любим её. Теперь здесь наша родина.
– Но тогда почему, почему мы должны куда-то уезжать?! – тоненький Анин голосок начинает пронзительно звенеть, в нём слышатся слёзы, и у меня почему-то начинает свербить в груди.
– Знаешь, дочка, не всё так просто… – вздыхает отец. – Среди корейцев, как и среди любых других людей, есть и нечестные люди – такие, которые в самом деле передавали японскому императору секретные сведения.
– Но почему, аппа?
– Как знать, Аня, у каждого свои причины. Кто-то искренне считает, что Корее будет лучше под властью Японии; кто-то просто жаден до денег, которые японцы платят шпионам; кому-то угрожают, что, если он не станет доносить, его родным, живущим в Корее, придётся плохо. Таким людям приходится делать сложный выбор между своей страной и семьёй.
– Но аппа, даже если такие шпионы и есть, их ведь совсем мало, правда?
– Мало, дочка, мало – гораздо меньше, чем простых сельчан вроде нас.
– Так почему же тогда Сталин высылает нас?! Мы же ни в чём не виноваты, аппа!
Я не успеваю услышать, что отвечает Ане отец – вдруг всё застилает густой белый туман, будто кинолента, которую мне показывают во сне, повреждена. Некоторое время я ничего не вижу и не слышу.
* * *
Понемногу сквозь пелену начинает пробиваться какой-то шум, тихий, умиротворяющий. Волны! Наверное, рядом река, думаю я, уже ощущая характерную свежесть воздуха. Туман отползает в сторону, открывая мне обзор. Море! Я задыхаюсь от восторга – до самого горизонта, покуда хватает глаз – море!
Мы сидим на большом бревне на берегу – я, Аня и её старенький дедушка. Он курит длинную-предлинную тонкую трубку и сильно щурится на солнце, от чего его глаза становятся похожи на две узкие щёлочки. Старик высохший, сморщенный, с сильно обветренной кожей на лице, которая от возраста, солнца и ветра стала похожей на маску – до того она дублёная и тёмная. Глубокие борозды морщин делают лицо дедушки похожим на печёное яблоко, а белоснежные волосы контрастируют с коричневатым оттенком кожи.
Так это и есть бывший партизан, раненный в боях с японцами? Наверное, Анин отец – самый младший сын в семье, ведь дедушка выглядит очень старым, прямо древним. Или просто у него была настолько нелёгкая жизнь?
– Абай, вы знаете, сегодня омма и я ходили на гору – попрощаться с амей.
– Знаю, знаю, деточка. Твоя омма говорила мне. Молодцы вы! – старик, положив свою худую руку на голову сидящей рядом девочки, гладит её по волосам. Узловатые пальцы едва заметно дрожат. – Я тоже бы хотел, но уже не могу подняться в гору, совсем старый стал, ох-хо-хо!
Внезапно приступ сухого кашля скручивает старика, сгибает пополам. Девочка ждёт, пока дедушка откашляется, и спрашивает его, как до этого спрашивала отца и мать:
– Абай, а почему мы должны уезжать?
– Ох-хо-хо, деточка, – вздыхает старик. – Сложный это вопрос. Когда большой человек приказывает – маленький должен исполнять.
– А разве мы маленькие люди? Вот вы, абай, сражались с япо�