Свиток проклятых

Глава 10. Свора

Маленькая женщина сбросила шинель, осталась в чем-то свободном, пушистом, перехваченном крест-накрест ремнями. Женьке никто ничего не объяснял, она ухитрилась догадаться, что пушистое было обманчиво мягким, впрочем, нынешним вечером все происходящее казалось нелепым сном. Легким движением Привратник перевернула пустую койку, забросила краем на подоконник, получился трап. У Привратника, при довольно хрупкой комплекции, оказались удивительно сильные руки.

Вестник распахнула дверь в широкий коридор, толкнула туда шкаф. Шкаф опрокинул двоих сторожей, одетых в синее; толстую врачиху выдавило в палату напротив, там она поскользнулась и грохнулась на пол. Дальше все закружилось столь быстро, что Женька едва успевала следить.

– Цесарио, охранять! – рявкнула Привратник.

Цесарио послушно заслонил будущую Вожатую. Хонси взлетел на окно. Пиджак он снял, не как нормальные мужики, через рукава, а просто разорвал по швам. Но лоскуты не попадали на пол, они точно растворились в густой шерсти.

В шерсть, не доверяя зрению, прошептала Женька. Так не бывает, так не может быть, оборотни живут только в сказках, и выходят только при луне!

Взобравшись на подоконник, Хонси отодрал карниз вместе с занавесками, и выдавил плечом двойное стекло. Осколки зазвенели по полу, в палату ворвался ледяной ветер, шум моторов, и почти сразу несколько раз что-то ударило в потолок. Шлепнуло в потолок, в стену, второе окно разбилось само. За миг до автоматной очереди, Цесарио пригнулся. Женьке понадобилось время, чтобы понять – стреляют! По ним стреляли, это совсем не походило на игру. В полуметре от зажатой в углу, пациентки, в графике процедур образовались три дыры, с потолка посыпалась штукатурка. Маленький Глеб окончательно забился под одеяло. Жалобно запищали упавшие медицинские приборы.

– Оракул, трам-па-парарам! – произнесла в коридоре Ольга, и еще десяток непонятных слов.

Вестник тычком пальца уложила охранника в синем, шуганула двух медсестер. Второй дядька-охранник позорно бежал, кинув на поле боя резиновую дубинку.

– А ну, стоять. Никому не двигаться. Оружие на пол!

Звякнул открывающийся грузовой лифт, захлопали двери. Навстречу Вестнику, по широкому белому проему коридора, сминая растерянных нянечек, опрокидывая тележки с вечерней кашей, бежали в чем-то одинаковые, тревожные мужчины. Но одинаковые они были не так, как мохнатые парни Привратника, а вполне по-земному, слишком узнаваемо. Даже в том, как они били встречных, кулаками, локтями, наотмашь, словно им не женщины слабые попадались, а чучела, или белье на веревках, даже в этом Женька уловила некий печальный знак, некую связь с грядущей картиной безумия. Привратник, и Вестник, да и ущербный Оракул, они были вовсе не добряки, наоборот – жестокие и злые, но даже в их злобе и жестокости сквозило… благородство. Женечка внезапно обнаружила нужное слово. И почти обрадовалась, потому что требовалось поверить, ведь нельзя не верить тому, кому вручаешь жизнь, пусть даже этой самой жизни осталось не так много. Вручить жизнь, довериться следует тому, кто не ведет себя, как последний хам и сволочь… вот как этот, что бежал первый, с зализанной неприметной физиономией, трясущимися при каждом шаге щеками. Впереди себя он держал какое-то оружие, Женечка не разбиралась в пистолетах и тем более автоматах. Свободной левой рукой он в лицо ударил парнишку, тощенького больного из четвертой палаты, на свою беду вылезшего именно в этот момент. Пацана откинуло назад, острыми лопатками он впечатался в дверь, а обидчик, не глянув, пер дальше, точно взбесившийся носорог… или вожак стаи носорогов. Потому что их было много, как агентов смитов в Матрице, они все валили и валили сразу с двух сторон, с парадной лестницы, и с черного хода. Женька сморгнула, показалось, что носороги никогда не кончатся. Про черный ход Женька догадалась по поведению Ольги, та вертела коротко стриженной седой головой, стоя на полусогнутых посреди коридора, напротив двери. Черный вход осенью запирали на зиму, там на ступеньках курили нянечки, грудой хранились старые кровати, ванны, уборочный инвентарь. Но нападавшие каким-то образом догадались, выломали внизу засовы, и наступали сразу с обеих сторон.

Все очень серьезно, сказала себе Женька, против нас целая армия, а я не могу не то что драться, не могу сама дойти до туалета!

Вестник представляла собой отличную мишень, но, похоже, ни капельки не боялась. Белый парик валялся на полу, из обеих рук росли когти, у подкованных сапог вовсю мельтешил зеркальцами колдовской компас. Дверной косяк разлетелся мелкими щепками, над головой Женьки несколько раз взвизгнуло, посреди коридора схватился за живот и упал больничный охранник.

– Милицию сюда, милиция! – верещала толстая раздатчица с кухни.

– Здание окружено, приказываю прекратить сопротивление!

– Всем лечь на пол!

Ольга крутилась посреди коридора, возле поваленного шкафа, крутилась все быстрей, взмахивая сияющими серпами, ее компас подпрыгивал, едва не раскачивался, желтые линии плясали, вытягивались по стенам. По ней несколько раз выстрелили, Женька краем глаза наблюдала вспышки, но пули Вестнику не повредили.

Привратник невозмутимо поглаживала стража, что-то нашептывала ему в бок, до уха бы просто не дотянулась. Цесарио рос, рос на глазах, разогревался, как печка, и царапал ногтями пол. Зажатая им в угол, Женька только раз посмотрела вниз, на его руки, и с усилием отвела взгляд. С руками Цесарио происходило примерно то, о чем показывают в ужастиках про всяких оборотней. Но одно дело – грызть попкорн в обнимку с пультом, совсем другое – укрываться за спиной человека, который на твоих глазах превращается в…

В кого он превращался, Женечке не слишком хотелось думать.

– Живее! – гаркнули во дворе. – Стрелять без предупреждения! Лестницу на второй!

Во дворе ревел мотор, что-то тяжелое ударило о внешнюю сторону стены. Цесарио присел перед Женькой, словно готовился взять низкий старт. Внезапно она догадалась! – и без лишних слов, не стыдясь нелепой позы, полезла ему на спину. Запрыгнула, видимо, недостаточно высоко, Привратник схватила ее за шиворот и задвинула мужчине почти на затылок, сама шлепнула по выключателю, в палате стало темно.

– На третьем чисто!

– Первый, их здесь нет!

– Эй, сюда нельзя! Помогите… – кто-то вопил этажом выше, в операционном блоке.

– Девчонку не зацепите! Приказано девчонку не трогать!

Вылетели где-то стекла. Оракул в рюкзаке противно хихикал. Видимо, дело свое маленький телепат знал неплохо, – там, снаружи, явно готовились штурмовать окна соседней, девятой палаты. Со двора стреляли наугад, очередью сшибло карнизы, занавески вспорхнули к потолку, пули горохом сыпались в умывальник над клеткой Оракула. Женечка коротко ахнула про себя, представив, как напугались в ближайших комнатах детки.

– Тебе, великая Баст, – воскликнула Ольга.

Атакующие изнутри здания совершили ошибку, две группы бежали по коридору с разных сторон, и потому не могли стрелять в Ольгу без риска зацепить друг друга. За пару секунд женщина раскрутилась, как турецкий дервиш, обернулась бешеным волчком, серпы слились в блестящие восьмерки. Столь же резко седая великанша прервала вращение, присела в пружинящей позе, раскинув руки. Женечка охнула, когда голубые серпы сорвались с пальцев Вестника, один, второй, третий, и стало окончательно ясно, что это вовсе не ножи из карманов, а действительно когти, загнутые смертоносные лезвия.

Носороги отшвырнули стол дежурной сестры, покатилась разбитая настольная лампа, зашелестели страницы, сквозняк выдул тепло из палат, по полу рассыпались игрушки. В соседнюю палату, в окно просунулось с улицы что-то вроде пожарной лестницы, по ней тоже топали, матерились. На первом этаже кто-то истошно голосил. Женька застыла на полувдохе, мгновения текли бесконечно долго, противный носорог с пушкой сделал два прыжка…

Бежавшему в авангарде башку срезало, словно бритвой. Другому снесло половину черепа наискосок, третьему серп насквозь прошил грудь. Они фонтанировали кровью, но по инерции переступали ногами, валились друг на друга, а вращавшиеся с неистовой скоростью лезвия продолжали в толпе свою страшную работу. Наверняка своре, наступавшей со стороны черного хода, досталось не меньше, за стенкой скулили и хрипели, корпус больницы наполнился грохотом. В палату вкатилась коротко стриженная мужская голова, стукнула о ножку кровати, рикошетом отлетела под ноги Цесарио. Ольга зажала в кулаках рукава, ее качало, с изуродованных пальцев лилась кровь.

– Вестник, уходи, уходи! – тоненьким голоском взывал Оракул.

– Хонси, забери ее! – скомандовала Привратник.

Ольга послушалась. Ринулась в палату, закинула на плечо рюкзак со своим слепым приятелем. Сколько врагов Ольге удалось прикончить, Женечка не вычисляла. Самое печальное – свору удалось лишь ненадолго задержать.

Давя убитых и раненых, враги снова кинулись в атаку. До ближайших зверских рож оставалось не больше пяти метров, когда внутрь палаты вывалилось разбитое окно вместе с рамой, и обрушилось на пустую Дианкину кровать. Хонси, как на пружине, взлетел под потолок. Строгий костюм почти полностью впитался в его новое, мускулистое, вытянутое тело. В пустой оконный проем всунулась штурмовая лестница, по ней стремительно взбирались мужчины в шлемах и бронежилетах.

– Волки внизу… – среди бормотания Привратника прорезались нерусские слова, – Оракул, не жалей их!

Желтое мерцание поползло от компаса во все стороны, выдавливая все, что встречалось на пути. Маленький слепец выкрикивал слова, которых Женечка никогда не слышала, но ей отчего-то казалось – еще чуть-чуть, и она сумеет уловить смысл. Одинаковые парни бежали от ординаторской по натертому полу, а навстречу им катилась тонкая желтая линия света.

Цесарио шагнул, готовясь прыгнуть в окно. Его мышцы дрожали, одежда расползалась по швам. Женьке понемногу стало передаваться азартное безумие, охватившее служителей неведомого храма. Со спины караульного она видела такой знакомый, ненавистный коридор, обычно пустой, тоскливый, но сейчас забитый трупами и ранеными. Недалеко от компаса, скорчившись, лежала медсестра. Лежала, но при этом вовсю двигалась, ее тащило по полу навстречу армии поддельных полицейских.

– Сударыня, держитесь! Держитесь крепко!

Сейчас компас взорвется, поняла Женька.

Компас взорвался. Молодых людей, уцелевших после когтей Вестника, будто разметало ураганом. Они измазались в пролившейся каше, порезались, и под визгливый смех Оракула копошились в куче, точно спрессованные жуки. Они орали, баюкая сломанные конечности, у кого-то из штанины торчала кость, кто-то разбил голову о батарею. Судя по грохоту и всплеску матерщины, досталось и тем, кто пер со стороны черного хода, и тем, кто лез в окно. Трое в шлемах летели вниз, растопырив руки. Очевидно, Вестник настроила прибор в какой-то особый наступательный режим. Воздушной волной отшвырнуло не только людей, в коридоре сорвало и унесло двери, плакаты со стен, лампы с потолков. Раздался неприятный хруст, выгнулась и рухнула стена между палатами.

Женьке показалось – в спину со всей силы толкнули громадным надувным матрасом. Приложили так сильно, что едва не сломались ребра, внутри все сжалось. Но в тот же миг, на долю секунды опередив чудовищную воздушную волну, Цесарио сместился в противоположный угол.

Заговорил автомат, по полу в коридоре запрыгала черная металлическая штука, оставляя за собой вонючий дымный след. Из дыма показались трое в противогазах, еще двое протискивались в палату через пролом в стене.

– Оракул, отведи их!

Пока Цесарио распрямлял спину и сгибал ноги для прыжка, мимо Женьки пролетел кусок толстой двери с петлями, изрешеченный пулями.

– Первый, я Шестой, девчонка здесь!

– По ногам работать!

Хонси очутился на потолке. У Женечки что-то случилось со зрением, ее снова затошнило, сотней игл прострелило руку, которую недавно царапал Оракул. К штучкам коварного слепца предстояло еще привыкнуть, а Женька почти не сомневалась, что фокус со зрением устроил именно он. Оракул забавлялся, и как радушный, нетрезвый хозяин приглашал ее повеселиться вместе с ним. Веселиться Женьке вовсе не хотелось, но деваться было некуда. Одно долгое мгновение, пока Оракул не отпустил ее мозг, девушка видела происходящее сразу с нескольких ракурсов.

Хонси висел на притолоке, распластавшись в порванных брюках. Мужчины в противогазах, в бронежилетах и высоких шнурованных ботинках поднимали лица и стволы. Привратник, отвернувшись, как сварщик, собирающийся работать без маски, поднимала руку с каким-то тяжелым предметом, похожим на лохматый мяч.

– Сударыня, держитесь! Закройте глаза, прижмитесь!

Не слишком доверяя своим немощным конечностям, Женька вцепилась в воротник мокрого шерстяного пиджака, но пальцы промахнулись мимо ткани, ладони окунулись в густую жесткую гриву. Почти не целясь, она нащупала в этой гриве широкий ошейник с удобными петлями для рук, лямки сами затянулись, другие лямки, где-то внизу, закрепились вокруг щиколоток. Совершенно неожиданно для себя, Женечка… заурчала от удовольствия.

Вот оно, вон оно, главное, о чем не успела нашептать сбитая машиной бабушка, «чокнутая» старуха, упорно не желавшая умирать, пока ей не привезут внучку! Наверняка бабуля собиралась поведать внучке про перо и чернильницу, про то, что мир вовсе не таков, каким кажется, и про то, что исцелять припадочных и гадать на картах – вовсе не главное предназначение женщин из рода Бергсон…

Женьке не понадобилось зрение, чтобы видеть то, что видел слепой Оракул. Хонси летел вниз, по-кошачьи, не скрывая уже своего естества. Левой лапой он подцепил за шлем ближайшего мужика в бронежилете, небрежно швырнул его в умывальник, в зеркало. Зеркало прыснуло осколками, кафель треснул, из свернутого набок крана ударила струя воды. Второй десантник, или кто он там был, стрелял в Привратника, пули колотили в ее свободный мягкий свитер, но или не могли пробить, или женщину защищало что-то кроме пушистой шерсти. Под одеждой шевелилось что-то живое, словно распрямлялся спасательный плот, он вползал с ее живота, с груди, по свободному рукаву. И вдруг стало ясно, что хрупкая женщина держит в руке вовсе не рваный лохматый мяч, а чью-то голову, но голова эта вовсе не оторвана от змеиного тела, которое тянется дальше, обвиваясь под свитером вокруг локтя и вокруг плеча, и неизвестно, какой длины достигал гад, и как он там доселе помещался.

Ольга запрыгнула Хонси на плечи.

Привратник вытянула руку.

Перед тем, как вылететь с третьего этажа, Женечка последний раз оглянулась. Вестник сидела верхом на Хонси. Его волосатые конечности на полметра торчали из рукавов, лобастая голова опустилась вниз…

Выходим из комнаты наружу? Будто другой уровень?

Цесарио мяукнул, и сиганул в окно.

Глава 11. Спасенный день

Вход в пещеру весталок загораживала решетка из живых змей. Сразу за решеткой откуда-то сверху потоком лилась морская вода. В соленых струях раскачивались толстые цепи. На этих цепях не так давно в пещеру спустили жертвенного быка. Кир Дрэкул свистом прогнал змей. Стражники подняли факелы. Над нами темнело устье колодца, его стенки обрушились. Быка нигде не было видно, на скользких ступенях валялись обрывки веревок.

– Тихо, кто-то идет!

Мы замерли с оружием в руках. Снизу, отплевываясь, взбирался куропалат Варда. Я его еле узнал, начальник стражи походил на сморщенный гранат. Казалось, он постарел на два десятка лет. Узнав меня, куропалат бессильно оперся на стену.

– Молодой эгемон, девы ждут тебя. Они приняли жертву, но велели передать, что истина – дочь времени. Скорее…

С меня сняли доспехи, сунули в зубы кожаную рукоять плетки и собрались завязать глаза.

– Прежде чем наш дука Мануил войдет в чертог невинности, все должны принести ему присягу, – остановил придворных Лев Закайя.

Он был прав, мой верный наставник. Я не мог повернуться спиной к людям, в душах которых таилась тень сомнений. Все преклонили колени, я пересчитал своих выживших слуг. Немного их осталось, но как изрек мудрец, лучше держать пять оболов в руке, чем десять ждать. Наставник Исайя, друнгарий Лев, юный звездочет Симон, ученик некроманта Николау, куропалат Варда, четверо палатинов, имен которых я не знал, и…

Я не мог поверить своим глазам. Позади мужчин со свертком в руках стояла кирия София, наставница и ближайшая подруга моей матери. Ее платье превратилось в грязные тряпки, волосы висели спутанными веревками, нежные ступни кровоточили. Как она сумела догнать нас? Я раздвинул строй мужчин и заглянул в сверток, хотя и без того знал, что там увижу. Уцелевшая частица родной крови, сестра Елена смотрела на меня огромными глазами моей матери.

– Спасибо за мою сестру, кирия, – я снял рубиновый перстень с фамильным гербом Закайя и надел на палец отважной женщине. Она склонилась, чтобы поцеловать мне колени, но я не позволил. Вместо благодарности я попросил ее оторвать кусок платка. Этим обрывком мне завязали глаза.

– Будь честен и почтителен с девами, – прошептал мне в ухо колдун, и мои ноздри впитали пряный нежный дух. Дрэкул обратился в свою женскую ипостась.

Я долго спускался вниз, трогая левой рукой шершавые камни. Потом моя рука провалилась в пустоту, стало теплее, по ногам скользнули змеи, охранявшие нижний чертог. Кто-то взял у меня изо рта плеть. Бесцветный плоский голос приказал лечь на плаху. Я нагнулся и ударился грудью о камень. Плеть свистнула, но с первым ударом я не ощутил боли.

– Мы можем навсегда сменить твою личину, юный эгемон. Ты получишь столько золота, сколько унесут твои слуги. Ты увезешь сестру в страну вашей матери, ты станешь там царем. Ты хочешь этого?

– Нет.

От следующего удара воздух застрял в моей груди.

– Мы можем нагрузить десять кораблей шелком Поднебесной и янтарем фризов. Ты отправишься в Золотой Рог и займешь место подле пурпурных сапог императора. Ты хочешь этого?

– Нет.

Коротко свистнула плеть. Я думал, что привык к боли, но сердце мое едва не остановилось. В ноздри мне впивался жаркий аромат разорванной бычьей печени.

– Тогда чего ты хочешь, сын жестокого стратига? Ты хочешь отомстить?

Они ждали, вещие создания, променявшие женское естество на право плести паутину неродившихся дней. Я попробовал пошевелиться. Мне казалось, что ладони и ступни врастают в прокисший известняк.

– Нет, я не хочу никому мстить…

Удара не последовало.

– Даже коварному варвару, отнявшему у тебя мать? Даже самому багрянородному, подсылавшему к тебе убийц?

Меня передернуло, но не от удара плетью. Впервые вслух было сказано то, что робел признать даже Андрус Закайя.

– Я найду вождя, но не ради мести. Если старец так боится Свитка Проклятых, значит, он знает, где искать. Если понадобится, я вырву тайну у самого императора.

Они кружили вокруг меня, бесплотные тени, обитавшие одновременно во вчера и завтра. Сквозь грохот собственного сердца я слышал, как стучит веретено. Прохладная рука в мелкой кольчужной перчатке легла мне на затылок. Внезапно в полном мраке мне открылась яркая правда. Весталок не занимало, погибнет в пучине Херсонес, или вся Таврия, или даже волны сомкнутся над куполами Золотого Рога. Мой внутренний взор туманился, уставшие глаза слезились, а девы легко различали дали за гранью сущего.

– Зачем тебе Свиток, юный эгемон? Все, кто искал его до тебя, отступились. Разве не учили тебя, что несчастен лишь тот, кто не умеет переносить несчастий? Разве не учили тебя, что только Спаситель может вдохнуть счастье и мир в мировое яйцо?

Их голосами можно было резать сталь, но я все же уловил насмешку.

– Я не верю, что мир заперт в яйце. Я не верю, что края мира безнадежно осыпаются.

– Зачем тебе Свиток, юный эгемон? – прошамкала другая старуха. – Ты даже не знаешь, что это такое. Мы можем наполнить твой век покоем и довольством. Проклятия часто не сбываются, ты молод и легко повернешь руль судьбы.

– Нет, это неправильно… – я задумался. Каюсь, сомнение качнуло меня. Десять или всего лишь пять лет спустя благоразумие могло победить. Но судьба не подарила мне пяти лет взросления, делать выбор пришлось мальчику. Какой выбор мог сделать сын властителя фемы?

– Меня зовут Мануил Закайя, – с гордостью напомнил я. – А безопасное плавание случается лишь на корабле, вытащенном на берег.

Веретено застучало громче. Послышалось беззубое чавканье, кто-то глотал бычью печень.

– Мы не можем показать тебе, где искать то, что не видел никто из живых. Но мы покажем, как его искать. Взамен ты отдашь нам свою сестру Елену и четыре года твоей юности. Четыре года замечательной крепкой паутины…

Прежде чем я успел выкрикнуть слова проклятий, пятихвостая плеть стегнула меня по ребрам. Дыхание вернулось ко мне вместе с ковшом ледяной воды.

– Ты испугался, юный эгемон? – издевательски спросила темнота. – Паутина готова, мы вернем Иллирус на одну ночь назад. Твой отец будет далеко, тебе придется выводить людей на перевал. Теплая вода встанет на дыбы, но соль не расплавит снегов. Ступай и служи дальше своему императору!

Теплая вода, вспомнил я. Старый волхв не ошибся, ласковое море явилось на сушу, чтобы забрать меня.

– Нет! – я рванулся с плахи, на которой тринадцать лет назад склонял выю мой отец. – Теперь я понял, чего вы добиваетесь! Вы думаете, я еще мал, и легко могу спутать зло с жестокостью? Мой отец жесток, но не зол, иначе он сам кинул бы меня гарпиям. Если Свиток берегут гады, готовые утопить мою цветущую Таврию, я вырву их ядовитые зубы! Берите мою сестру.

Я сам принес им теплый сверток, и в последний раз поцеловал родные глаза матери. Сестра заплакала, когда старуха, с ног до головы зашитая в кольчугу, взяла ее на руки. Мое сердце застряло в глотке. Я едва не рванулся следом за девочкой, но вовремя вспомнил о тысячах невинных, которых завтра захлестнет волной. Если я спутаю зло и жестокость.

Гадальщица положила ладонь мне на затылок. Сестры снова закружились в хороводе, каждая успевала вдохнуть мне в ухо крупицу будущего.

… Отдай Паучихе четвертую часть памяти, но не бери взамен ничего, что можно унести в руках…

… Отдай Мастеру Огня украденное, но не бери взамен ни первую, ни вторую кожу…

… Отдай богачу с разноцветными глазами самое ценное, что есть, получишь горячие ножны для клинка…

… Самое желанное принесет тебе самую большую боль…

… Ты благороден и смел, мы подарим тебе ожерелье с четырьмя узлами, каждый длиной с молитву Клодо, пряхи человечьих судеб…

… Берегись жарких ножен, бойся ту, что познала смерть.

Шептали старушечьи губы снаружи от моего уха, или кто-то нашептывал изнутри? Известно, что слова пифий нельзя выкладывать арканами, крупные слова к крупным, гладкие – к гладким, а совсем чуждые – в отдельный ящик. Кто так поступает, рискует увязнуть в поисках смысла жизни, которого нет. Я не искал удачный аркан, зато я увидел, как надлежит действовать, и кому суждено разделить со мной дорогу.

Когда я поднялся, мне в руку вложили нечто острое, твердое и странное по форме. Завернутое в тряпицу. Осколок, вспомнил я. Отец приказал Дрэкулу отдать мне осколок. Но что это? Откуда? И как им пользоваться?

Я вернулся наверх. В испуге отшатнулись те, кто совсем недавно принес мне присягу. Но причина их страха оставалась мне непонятна, пока кир Дрэкул не подвел меня к зеркалу. Это было одно из восьми ртутных магических зеркал, расставленных по восьми углам залы Обращений. Именно в этой зале тринадцать лет назад некроманты вырастили стратигу Закайе новую руку. Я спускался сюда не раз, внимая темному учению, после чего всякий раз долго отогревал в терме окоченевшие члены. Зеркала имели много тайных свойств, но без нужных заклятий просто отражали мрак. Кир Дрэкул подвел меня к отражению и зажег черные свечи.

Губы потеряли младенческую пухлость, отцовский смуглый лоб прорезали морщины. Над яркими черными глазами, подаренными моей матерью, выросли густые брови. Кудри стали жесткими, на узких скулах заколосилась щетина. Валахские детские латы порвались на куски, как и детские сандалии. Зато на шее обнаружилось волосяное ожерелье с четырьмя жесткими узелками. Весталки не обманули, выпили несколько лет моей жизни, но подарили четыре клочка времени. Ростом я почти догнал друнгария Закайю, а шириной плеч сравнился с куропалатом Вардой. Мышцы сводило судорогой от нерастраченных сил. Прежде чем горький гнев омрачил мне мысли, я вспомнил две строки, прочитанные дукой Закайя задом наперед. Весталки перехитрили смерть, в один миг даровав мне совершеннолетие.

– Смотри, кир, что это? – я развернул полотно.

Дрэкул впрочем, почти сразу накинул ткань обратно и велел спрятать подарок под доспехом. Немногое я успел рассмотреть. Но более странного куска металла доселе не держал в руках. Хотя вдруг это был не металл? По ровному краю тянулись незнакомые письмена, словно вдавленные в серый блеск. С другой, вогнутой стороны… мне показалось, там имелось тиснение с цифрами, какими пользуются на востоке…

– Ты помнишь, эгемон, рассказ про кобольдов, что живут в горах, и роют самые глубокие шахты?

Конечно, я запомнил. Про то, что однажды кобольды наткнулись на нечто, лежащее ниже земной тверди. Я запомнил фразу, но как ни старался, не мог удобно разместить ее в голове. Как можно найти нечто более твердое, чем твердыня мира?

– Этот осколок стоил твоему отцу целое состояние, – прошептал некромант. – Говорят, их несколько. Кобольдам за месяц работы удалось отколоть лишь пару смешных кусочков от изнанки мира. Но потом… скорее всего, архонты земли заметили пропажу, оскорбились, и обрушили шахты вместе с шахтерами… Но нам пора наверх, командуй, мой господин!

– Отодвиньте камень! – приказал я, и не узнал свой голос.

– Но, эгемон… над нами море… – пропищал начальник стражи.

– Над нами солнце! – я оттолкнул труса и сам взялся за рычаги.

Громадная плита скользнула в сторону. Вместо морских гадов нас приветствовал солнечный луч. Мы выбежали в нижний двор, в кипящее буйство орхидей. Мраморные тритоны разевали пасти, заливая бассейны розовым вином. Неколебимо возвышались статуи Августов. Четыре башни Иллируса царапали знойный небосвод. Встречные расступались, со страхом озирая наши грязные одежды. Меня не узнавали. К наставникам подбежал измученный вестовой, – оказывается Андрус Закайя ускакал в Херсонес, он все утро искал своего сына и свою дочь. Ласточки утром не вернулись в гнезда, рыбачьи сети не принесли рыбы, море отступало.

Весталки держали слово, мы выиграли ночь.

Я приказал ударить в било и трубить общий сбор. Никто не посмел ослушаться. Водяные часы не отмерили и получаса, как сотни вестовых, все свободные смены палатинов отправились в прибрежные города и деревни. Я сам взломал отцовский кабинет и ставил печать стратига на красных свитках. Кир Дрэкул и друнгарий Лев берегли мою спину с обнаженными клинками. Добрейший толстяк Исайя копался в кладовых, подбирая себе подходящий панцирь. Только их троих, моих верных друзей и наставников, весталки разрешили взять с собой. Когда дворы Иллируса опустели, я повелел конюшим вывести из подвалов мантикор и выпустить на свободу своры крылатых хищников, сотни лет защищавших бастион. Мы четверо стояли на башне и наблюдали, как бесконечными извилистыми ручьями тянутся навстречу снегам караваны повозок. Люди гнали скот, везли на телегах крашеных истуканов, снедь и пожитки, пыль вздымалась под копытами табунов. Были и те, кто не поверили. Многие в порыве глупой жадности не покинули свои виноградники, масличные прессы и сыроварни.

– Что сказали весталки? – наставники дали понять, что не отступят, пока не получат ответ. Они были правы, мои верные друзья. Когда я рассказал то, что вспомнил, мужи переглянулись.

– От жребия богов не скроешься, – сказал за всех кир Исайя. – Мы можем бежать в разные стороны, но останемся на равной дистанции от смерти.

Едва бастион тряхнуло, стены лабиринта дрогнули, как щупальца сухопутного спрута.

– Нам пора, эгемон, – сладчайшим голосом пропел кир Дрэкул. – Очевидно, пришел день, когда каждому надлежит исполнить долг. Мой долг – подарить тебе новую кожу. Я знаю, где ее взять.