Палестинские рассказы

   Он злился на самого себя и эта злость питала его упорство. Но в конце-концов его усилия увенчались успехом. Он выработал в себе необычайную выносливость и по мере того, как рос , его тело обрастало мышцами, сначала едва заметными, потом все более рельефными и, наконец, никто уже не мог узнать в атлетически сложенном юноше чахлого ребенка, каким отец был в детстве.

   -Пускай не ты, а тебя боятся!– этот девиз деда стал и его девизом, и он следовал ему всю свою жизнь.

   В детстве и юности дед был для него образцом для подражания во всем, недосягаемой вершиной, к которой он тянулся изо всех сил. Он копировал своего отца в поступках, жестах и даже интонациях. Если ему нужно было решить для себя, как поступить в той или иной ситуации, он думал прежде всего о том, как бы поступил в этой ситуации его отец. Дед был для него символом силы, чем-то вроде полубога и вопроса о том, какой путь выбрать в жизни, для моего отца никогда не существовало- он собирался стать военным, так же как и дед.

   Когда отцу исполнилось четырнадцать лет, он поступил в военную школу. Никто не верил тогда, что он будет служить в боевых частях, станет офицером, сделает завидную военную карьеру . Но потом отец обошел многих своих товарищей , с детства отличавшихся силой и считавшихся более способными, чем он.

   А тогда, все лишь посмеивались между собой над его амбициями из-за тщедушной внешности. Однако очень скоро все эти насмешки прекратились и его уважали за фанатичное упорство, необычайную выносливость и отчаянность.

   Никто из его одноклассников и не предполагал, что он когда-нибудь в жизни испытывал чувство страха.

   -"Я победил свой страх!"– Однажды рассказывал мне отец о тех днях, и глаза его светились при этом счастливым огнем.

   Что-то детское осталось в нем на всю жизнь. Даже спустя годы, когда некоторых из его одноклассников уже не было в живых, он по-прежнему помнил свои детские обиды и, вспоминая о них, испытывал то же злорадство от мести, что и тогда – в далеком детстве. Он с удовольствием рассказывал мне как "проучил" кого-нибудь из своих обидчиков и при этом радовался будто ребенок. А я , глядя на него в такие минуты, испытывал сложное чувство не то сострадания , не то удивления… Как-будто из нас двоих отцом был не он, а я.

   Это чувство уязвленного самолюбия во многом диктовало его поступки всю жизнь. Где бы он ни находился, отец везде требовал к себе особого отношения- особого обслуживания в ресторане или гостинице, особых знаков почтения на работе или в банке.Он все время как-будто боялся, чтобы его в чем-то не ущемили. К окружавшим его людям он относился недоброжелательно-отец все время боялся , особенно, если человек, с которым его сталкивала жизнь, был умнее или в чем-то превосходил отца. Страх перед конкуренцией быстро превращался в ненависть, и отец не останавливался уже ни перед чем, чтобы уничтожить своего настоящего или мнимого врага, собирая на того доносы и компромат. Сам отец объяснял свою неразборчивость в средствах жестокими законами конкуренции Но скорее всего, такое поведение отца было связано с его детством, с тем страхом и унижениями, которые он пережил.

   -Мне часто казалось, что я победил свой страх раз и навсегда, – Как-то признался мне отец , – Но оказалось, что страх лишь прятался на время, когда я гнал его от себя или пытался вытоптать в себе. А потом он опять возвращался ко мне .... И каждый раз мне снова и снова приходилось выдавливать из себя этот страх, как накопившийся гной".

   Будучи подростком, отец серьезно занимался боксом. Именно занятия боксом и были тем прессом, которым он выдавливал из себя гной страха. И еще, ринг стал для него тем местом, где он как аккумулятор подпитывал свою ярость. -"Ты должен разрывать своего противника уже одним взглядом!"– учил его тренер и отец как никто другой понимал эти слова.

   -"Чтобы не бояться самому, мне нужно было постоянно видеть страх других-своих врагов", рассказывал мне отец.

   Возможно именно с этими чувствами и были связаны его более чем суровые приказы, когда он служил на территориях. Он тогда был уже командиром батальона.

   Отец относился к числу тех офицеров в армии, которые считали политику устрашения противника самым эффективным средством решения всех проблем.

   Местные арабы действительно боялись его, потому что все время страдали от постоянных рейдов, блокады дорог, городов и многого другого, что делали солдаты под его командованием. -Они должны постоянно испытывать страх! Только тогда мы сможем быть уверены в своей безопасности,– наставлял он своих подчиненных. Но боялись его в основном те, кто по разным причинам не могли оказать ему достойное сопротивление- гражданское население городов и деревень.

   Вооруженные же группы на каждый наш удар отвечали еще более жестоким ударом.

   Наверное они думали точно так же как мои отец и дед- если ты не ответишь на удар противника еще более сильным ударом, то станешь тряпкой для ног.

   Отец всю жизнь ненавидел арабов. Он не мог простить им свой детский страх и готов был мстить за это всю жизнь. Он мог без всякого к тому повода перекрыть центральную улицу арабского города или арестовать человека только за то, что он несмотря на запрет пересекать закрытую улиц,у все же осмелился пробраться в аптеку за лекарствами или в магазин за хлебом.

   Солдатам на блокпостах он велел во время досмотра машин разбирать их чуть ли не до последнего шурупа, будь то машина с рабочими, товаром или перевозка больного, нуждающегося в срочной медицинской помощи.

   Начальство ценило его за исполнительность, жесткость и служебное рвение. Он был незаменим при осуществлении самых суровых приказов командования. В отличие от других офицеров, смягчавших, например жесткий режим блокады территорий, отец никогда не колебался при выполнении приказов, от которых страдало гражданское население. Жалость и сострадание были ему совершенно чужды. Скорее всего именно благодаря этим качествам он был на хорошем счету у армейского командования и довольно быстро продвигался по карьерной лестнице. Подчиненные же наоборот недолюбливали его за часто бессмысленные в своей жестокости приказы. Обычные человеческие чувства по отношению к больным, старикам и женщинам с маленькими детьми были ему неведомы и солдаты, проводившие ночные рейды в арабских деревнях по его приказу, выражали свое недовольство глухим ворчанием.

   Мы видели отца редко, а со своей сестрой Мириям он и вовсе почти не общался. Если она пыталась ему что-то говорить, то отец сразу же резко обрывал ее: -"Не суйся!". Тетя была сильно обижена на него, но отца это похоже не волновало. То время , когда в детстве он буквально держался за юбку бойкой и бесстрашной сестры, безвозвратно прошло. Моя мать гораздо лучше находила с Мириам общий язык, чем родной брат. Мириам бывала у нас не часто, но меня всегда тянуло к ней. А с отцом отношения у меня никогда не были простыми. Со мною отец был строг, говорил редко и единственной, для кого он сделал исключение и в ком души не чаял, была моя сестра Лиора. Видя дочь, он как-будто оттаивал , позволял ей взбираться на него, как на дерево и, посадив на плечи, носился с нею по всем комнатам и саду. В такие моменты сам был похож не на отца, а на ее брата-подростка.

  Чем старше становился отец, тем более делался замкнутым.

   С годами изменилось и его отношение к деду. Он редко с ним виделся, а когда все-таки приезжал к своему отцу, то говорил с ним мало и очень сдержанно, как-будто это был малознакомый человек.

   -Ты совсем меня забыл!– горько сетовал старик.

   -Папа, я занят!– отвечал мой отец.

   Недостаток чувств он всегда оправдывал занятостью или усталостью.

   Он действительно был очень занят и сильно уставал. Но дело было наверное не только в его занятости. Дед отучил его не только от страха и слез , но похоже вообще от каких-либо чувств. Он научил его превращать свой страх в ярость и отвечать на каждый удар еще более сильным ударом. Но похоже, что вместе с ненавистью к врагам в его душе не осталось места для любви и привязанностей… Что-то в нем безвозвратно ушло вместе с детскими обидами и страхами.

   Они как-будто поменялись местами, отец и сын. Теперь уже дед, как когда-то мой отец в детстве, тянулся к сыну, но того чувства деда, казалось, абсолютно не трогали. На службе и на работе его считали совершенно бесстрастным, сухим, лишенным каких-либо человеческих эмоций. В разговоре со своими подчиненными или коллегами, он всегда использовал короткие, как приказ, фразы, ограничиваясь лишь деловым общением. Исключение составляли лишь клиенты отца, с которыми он был любезен и внешне доброжелателен. В сочетании с деловой хваткой это умение перевоплощаться и обеспечивало ему успех в бизнесе. В отличие от деда, отец был человеком гибким и быстро приспосабливался к меняющимся обстоятельствам.

   Открывался отец очень редко даже с близкими людьми. И когда это случалось, то они с дедом могли сидеть часами и о чем-то говорить. В это время их никто не беспокоил. О чем они говорили с глазу на глаз никто не знал. Но когда они прощались, то у обоих лица были грустными.

   Свою мать отец никогда всерьез не воспринимал, хотя наверное все же по-своему любил ее.

   Бабушка всегда казалась рядом с дедом крохотным облачком, на фоне горы . Всю жизнь она занималась домом и детьми и похоже эта роль ее вполне устраивала, а может она просто с нею мирилась.

   Бабушка безумно любила деда, и дед тоже по-своему любил ее. Она всегда готова была уступить, и благодаря этому ее умению они прожили вместе почти шестьдесят лет.

   Мой отец, в отличие от деда, был женат трижды. После долгих поисков спутницы жизни, он наконец навсегда вернулся к моей матери. Они расходились дважды, но в конце-концов, отец вернулся именно к ней.

   С тех пор как он окончательно к ней вернулся, на семейных торжествах он всегда поднимал за нее бокал и при этом говорил: -"Никто и никогда не любил меня по-настоящему так, как ты!".

   Ему казалось, что другие женщины любили не его, а занимаемое им положение в обществе или его деньги.

   Возможно в этом он был прав. Мать была единственной, кто оставалась с ним в самые трудные минуты его жизни- когда он был тяжело ранен во время войны Судного дня и когда разорился, после обвала биржи. Она любила его таким, какой он есть, и однажды он понял, что не сможет обходиться без нее. Она была с ним всегда и везде рядом- и в горе, и в радости, и с годами он все больше ценил тот бесценный дар, которым обладал- ее любовью и преданностью. Да и все его связи с другими женщинами имели целью скорее что-то доказать самому себе. Он как-будто искал в других женщинах что-то, сам при этом не зная что.

   Едва ли кто-то из знавших его людей мог предположить, что он от чего-то страдает или чем-то неудовлетворен.

   Тем, кто его хорошо не знал, отец казался баловнем судьбы, которому все само идет в руки- богатство, успех, всеобщее восхищение.

   Он поднимался еще выше там, где другие падали, богател там, где другие разорялись.

   Еще во время службы в армии отец закончил университет по специальности управление бизнесом и получил степень магистра.

   Уволившись из армии, он занялся страховым бизнесом. Дела у него шли очень успешно и вскоре он стал сначала начальником одного из отделов крупной компании, а потом открыл свой собственный офис под крышей той же компании. Он постоянно учился, приобретал все новые специальности, получил диплом специалиста по управлению финансами и с помощью армейских связей, спустя несколько лет, основал компанию, которая управляла пенсионными фондами крупных предприятий.

   Но потом очередной финансовый кризис почти разорил его компанию и ему пришлось начинать все сначала, уже в одиночку. Никто не верил тогда, что ему удастся подняться. Но ему удалось казалось бы невозможное- вернуть доверие вкладчиков. У отца было феноменальное чутье на прибыль и он почти никогда не ошибался. Он как-будто знал заранее, что принесет ему прибыль.

   Окружающие завидовали ему – отцу сопутствовал успех во всем, за что бы он ни брался.

   Он и сам изо всех сил старался поддерживать этот образ- успешного, уверенного в себе человека. Но однажды он вдруг серьезно заболел и все изменилось.

   Он вдруг стал очень сентиментальным, как-будто все, что он в течение жизни старался запрятать в своей душе как можно глубже, вдруг, в результате болезни, вырвалось наружу мощным фонтаном.

   Обычно сдержанный со мной, он совершенно неожиданно для меня начал рассказывать мне много такого, о чем я никогда и не подозревал. Только тогда я понял, насколько мало знал своего отца.

   Вдруг оказалось, что сам он в глубине души всегда считал себя неудачником. Я и раньше это чувствовал по тому , что он, как когда-то в детстве, постоянно что-то доказывал самому себе и окружающим .

   -Жизнь ушла на то, чтобы доказать что ты лучше,что тоже имеешь право на жизнь,– Как-то посетовал отец.-А для этого пришлось опять- таки всю жизнь заниматься не тем, к чему лежит душа, а совсем другим- тем, что позволит тебе утвердиться в этой жизни. Всю жизнь я был вынужден тянуться, чтобы со мною считались, чтобы меня уважали, – с горечью говорил отец.

   -Разве не то же самое вынуждены делать все мы изо дня в день?!– возразил я отцу.

   -Да , ты прав,– ответил он. С тех пор, как отец заболел, он стал задумываться о вопросах, которые никогда не беспокоили его раньше. Например о том, кем бы он мог стать или как-бы сложилась его жизнь при других обстоятельствах.

   -Посмотри на меня,– однажды сказал он мне во время одного из наших разговоров,– На кого я похож?– спросил он.

   Я не знал , что ему ответить.

   -Можешь ты сказать, глядя на меня,к чему у меня лежит душа всю жизнь?– снова спросил отец.

   -Наверное к искусству,– предположил я.

   С тех пор как отец узнал о своей болезни, он увлекся созданием предметов искусства из природных материалов. Он накупил кучу книг на эту тему и все свободное время посвящал этому занятию. Его просторный дом постепенно заполнился удивительными по красоте картинами , составленными из разноцветных камней, фигурками из дерева и люстрами из морских раковин.

   Он завел целую мастерскую у себя в доме и у него в мастерской можно было найти любые инструменты, предназначенные для этого искусства. Но больше всего отец любил делать маски. Этими масками были увешаны стены в длинном коридоре , в доме родителей.

   Все маски были разными- грустные, веселые, задумчивые, свирепые и смешные. Как-будто их создатель вкладывал в них свое настроение и мысли. Может бытъ, поэтому сделанные им маски казались живыми.

   Друзья и знакомые, бывавшие в доме родителей, искренне восхищались талантом отца и уверяли его, что художник он не менее талантливый, чем финансист и если бы вдруг надумал участвовать в какой-нибудь выставке, то у него несомненно был бы успех.

   В ответ отец лишь усмехался и отнекивался, мол, ему некогда и к тому же это всего лишь хобби.

   Я не был исключением из общего числа почитателей его таланта и тоже восхищался его шедеврами. Но в ответ на мои похвалы он лишь сказал: -" Что ты, сынок, какое же это искусство? Это всего лишь подражание".– Он сказал это с такой грустью, что я был ошеломлен.

   -Подражание?!– изумился я- О чем ты говоришь, отец?!

   -Я знаю, о чем говорю,– все так же грустно, но твердо ответил отец. -Для того, чтобы иметь право называться художником, нужно сказать своим искусством что-то новое и главное нужное- то, что недоступно другим людям. А я лишь копирую то, что вижу.

   Из всего, что ты здесь видишь, искусством можно назвать, пожалуй, только эти маски- Он указал рукою на стены в коридоре. Они оригинальны, потому что каждая из них отражает мои мысли, мои переживания.... И еще то, кем мог бы я стать и не стал.

   Наши с ним разговоры стали в это время своего рода обрядом, во время которого отец и сын сверяли свое видение жизни. И еще доверяли друг другу то, что обычно передается из поколения в поколение- штрихи из жизни, по которым потомки воссоздают из небытия наши образы.

   Это было именно такое время в нашей жизни. Никто и никогда, уже в зрелой жизни отца, не подвергал сомнению его многочисленные таланты. Ему прочили головокружительную карьеру в армии , если бы он продолжил свою службу. В нем видели финансового гения , когда он оставив службу и ринулся в бизнес.

   Его звали в политику , пытаясь завлечь заманчивыми перспективами, и он наверняка сделал бы карьеру и здесь. Но добившись успеха, он вдруг бросал начатую карьеру и брался за что-то новое.

   Никто не мог его понять. Отца считали карьеристом-всем казалось, что он честолюбив и тщеславен. Но поднявшись довольно высоко по карьерной лестнице в армии, он вдруг уволился как раз в тот момент, когда перед ним открылись перспективы головокружительной карьеры.

   Оставив армию, он занялся бизнесом настолько успешно, что одна из центральных газет страны назвала его финансовым гуру.

   Но по мере того, как росло его состояние и он покорял все новые вершины, расширяя свой бизнес, отец все больше и больше терял интерес к своему делу, все чаще замыкался или уезжал в одиночестве в одно из своих любимых мест на Севере и там занимался своими картинами , чередуя занятия искусством с ловлей рыбы, как-будто пытаясь что-то уяснить для себя.

   -Наконец-то у меня появилось время подумать о себе,– как-то раз горько пошутил отец и мне стало грустно от того, что всю жизнь он пытался что-то доказать самому себе, а время для размышлений у него появилось лишь в результате болезни.

   Я не знаю, с чем была связана эта его постоянная потребность- все время кому-то что-то доказывать. Возможно, причиной всему было опять-таки детство отца с его обидами. Ведь в детстве все обиды и неудачи воспринимаются особенно остро.

   Я могу лишь предполагать это, потому что отец никогда и ни с кем не делился самым сокровенным. У него было много знакомых и приятелей, через которых он почти моментально решал любую возникшую проблему. Ему никогда и нигде не отказывали, везде принимали радушно, как старого знакомого. Но близких друзей у отца никогда не было- казалось такое драгоценное человеческое чувство как дружба отцу было вовсе и не нужно. Ему было хорошо наедине с собой , а общение с другими людьми, несмотря на кажущуюся легкость , на самом деле сильно тяготило его.

   Непростыми были у него отношения и с матерью . Они дважды разводились и за это время отец успел трижды жениться. Женщин у него было много, но скорее всего вовсе не потому, что он был таким любвеобильным. Он и с ними как-будто стремился все время что-то доказать то ли себе, то ли им. Мать была единственной, кому он не должен был ничего доказывать. Может быть потому, что она всегда его любила. Когда он на время ослеп после ранения и ему грозила ампутация обеих рук, она одна из всех его женщин была готова принять его таким, как он есть. Она была единственной, кто любила его несмотря на тяжелый характер и вечную зацикленность на себе самом . Она смирялась с его частым отсутствием, хотя для нее это было очень нелегко. -"Мне нужно побыть одному" – говорил он ей и уезжал иногда на несколько дней, а иногда и на неделю. Его отъезды она всегда терпела безропотно.

   Мать была необходима ему и в то же время тяготила его своей настойчивостью и честолюбием. Если она считала, что отец что-то делает неправильно , то не боялась открыто говорить ему об этом, даже рискуя навлечь на себя его гнев. Именно она постоянно побуждала его продолжать свою карьеру, не останавливаясь на достигнутом. Его это раздражало, и если он в чем-то делал промах, то упрекал в этом ее. Но когда он падал, она оказывалась единственной, кто был с ним рядом в этот момент. Может быть поэтому он и не мог обойтись без нее? Ведь она была для него не только женой. но еще матерью и единственным другом.

   Он часто бежал от ее настойчивости и жесткости, но потом всегда возращался обратно к ней или звал к себе, говоря, что без нее жить не сможет, и она возвращалась. Он часто нуждался в ее поддержке или одобрении. Возможно я так бы никогда и не узнал обо всех слабостях отца, если бы не его болезнь.

   Только сейчас из разговоров с отцом я понял, что он в действительности оказался совсем другим человеком.

   -Посмотри на меня внимательно,– как-то сказал мне отец,– Если бы ты впервые вдруг увидел меня, что бы ты обо мне подумал, кто я?

   Вопрос отца стал для меня полной неожиданностью и я не знал, что ответить.

   -Я похож на рыбака?– Вдруг спросил отец.

   -Не знаю,-ответил я,-А чем рыбак отличается от других людей?

   -Тем, что ему не нужно все то, о чем мечтают другие люди- деньги, карьера, слава.... Я всегда мечтал стать настоящим рыбаком… Знаешь, я бы и умереть хотел в море… Я часто любуюсь волнами во время штормов зимой… Что может быть прекраснее моря? Многие боятся штормов и бурь… А я их люблю. Может быть у нас с ними родство?– не то шутливо, не то с надеждой спросил отец.

   -Может быть,– Обнадежил я его.

   После этого разговора снова посидеть вот так наедине ,в нашем доме, нам больше не удалось. Вскоре погибла во время взрыва в самом центре Тель-Авива моя младшая сестра Лиора, и ее смерть как-будто ознаменовала начало совсем другой жизни для нашей семьи .

   Родители были совершенно убиты горем, но мать еще как-то держалась, а отец совсем сдал. Внешне держался он с достоинством и пытался вести привычный образ жизни. Но он часто теперь думал о чем-то своем и в такие моменты совершенно не реагировал на внешний мир. В своем офисе он появлялся теперь редко и большую часть времени проводил на берегу моря за рыбной ловлей. Едва ли это занятие доставляло ему удовольствие. Он сидел на пирсе с удочкой и часами смотрел на воду, не всегда реагируя , если рыба клевала.

   Потом болезнь его обострилась, и он стал вести себя как капризный ребенок- часто плакал, ругался с врачами и медсестрами в больнице, и как всегда требовал к себе особого отношения. Мать терпела все его капризы и ни секунды не сомневалась, что он выздоровеет. Она подбадривала его как могла, и он слушал ее доверчиво, как ребенок. Но болезнь все быстрее разрушала его, а отец то отвергал любое лечение и заявлял, что хочет умереть, то вдруг начинал плакать и умолял спасти его. Он то жаловался матери и говорил, что его жизнь невыносима, то начинал ругаться и гнать ее прочь. Но стоило ей уйти, как он тут же звал ее снова. Когда ему было особенно плохо, никого кроме жены он к себе не подпускал. Мать совсем с ним измучилась но не подавала виду и поддерживала его как могла. Она постоянно приводила к нему новых специалистов, которые брались лечить отца и назначали ему новые препараты. Однако все это мало помогало и тогда, почти одна за другой, последовали несколько операций. Он перенес их стойко, но сильно ослаб и поклялся, что скорее умрет, нежели снова ляжет под скальпель хирурга. Врачи настаивали на новой операции и их приговор был неумолим: немедленная операция или смерть. Шансов выжить у отца было немного. Он страшно боялся предстоящей операции, но еще больше хотел жить, а это был его единственный шанс, и он не хотел его упускать. Страх и нерешительность полностью овладели им и отец стал недоверчиво прислушиваться к тому, что говорилось вокруг него. Он не особенно внимательно слушал то, что говорили ему близкие, на зато сосредоточенно слушал, когда кто-то из нас, членов семьи осуждали что-то друг с другом или с медперсоналом. -Что думаешь, отец, есть у меня шанс?– спрашивал отец у деда, когда тот его навещал. -Шанс всегда есть,– пряча горькую усмешку, отвечал дед. Старик очень переживал и навещал отца часто, хотя и сам сильно сдал после смерти Лиоры. Бабушка опекала деда как ребенка и никуда одного не отпускала. Из всей нашей семьи она мужественнее всех переносила обрушившиеся на нашу семью беды. Сидя у постели отца или оставаясь дома с дедом, она ни разу не заплакала и все старалась придать нашей жизни спасительную привычность. Она стала очень набожной и ее вера, похоже, давала ей силы. Когда она говорила о том, что все будет хорошо, то говорила это так уверенно, что все мы начинали верить, что именно так все и будет. Незаметная в повседневной жизни, она вдруг стала стальным стержнем , на котором держалась жизнь нашей семьи.

  Старики приходили к отцу днем, а ночью у его постели дежурили мы с матерью.

   Между тем,врачи требовали немедленного ответа- с каждым днем шансов у отца становилось все меньше. Отец постоянно спрашивал нас, как ему поступить, согласиться на операцию или положиться на волю случая- а вдруг!

  Всегда решительная мать на этот раз не знала , что ответить и уходила от ответа. Спрашивать стариков он не решался.

   -Что скажешь, Омри,– спросил меня отец и с надеждой посмотрел мне в глаза и потом вдруг честно признался: -Я очень хочу жить… Знаешь, почему?

  -Почему? – Спросил я.

   -Ты знаешь, -сказал мне отец, -Если бы у меня вдруг появился шанс прожить жизнь заново, я прожил бы ее совсем иначе. .. Я мог бы многого достичь.

   -Чего ты не достиг, отец?!– Удивился я.– Твоей военной карьере и успехам в бизнесе может позавидовать кто угодно!

   -В том-то и беда,– с горечью сказал отец, -Что вся жизнь ушла на то, чтобы что-то отвоевать, что-то кому-то доказать… Военная карьера, финансовый успех… А мне ведь совсем не это нужно было… Если Бог даст мне еще хотя бы несколько месяцев, то я успею еще очень многое. Не прожить, так хотя бы переосмыслить.

   -Шанс на жизнь, пусть даже призрачный, все-таки лучше чем гарантированная смерть,-сказал я.

   И отец решился. В ту ночь перед операцией я неотлучно дежурил у его постели, и мы снова о еще многом говорили с ним. Операция прошла успешно, и отец получил столь желанное время, которого ему так не хватало всю жизнь. На какое-то время ему стало лучше и когда у него были силы, он делал какие-то записи в своей тетради. После себя он оставил многочисленные записи, где переосмысливал свою жизнь. Эти записи помогли мне узнать и понять его гораздо лучше.

Старуха

Солдаты расположились в просторном доме основательно и чувствовали себя здесь по-хозяйски. Кто-то дремал, развалившись в кресле, другие курили, пили кофе и напитки из пластиковых бутылок, вроде колы или спрайта. Солдаты расположились на красивых дорогих коврах, подложив под себя удобные, расшитые замысловатыми узорами подушки. Они сидели и лежали на коврах, ни на секунду не расставаясь с оружием. Точно так же они сидели на автобусных станциях в ожидании автобусов, которые отвозили их на место службы. Да и сам дом, благодаря их присутствию, стал во многом похож на одну из грязных, заплёванных израильских автостанций. Повсюду валялись окурки, пластиковые бутылки, обрывки газет на иврите и арабском, объедки и упаковки из-под еды. Никто не собирался убирать за собой. Здесь всё было можно. Дверь в туалет держалась на одной петле, умы-вальник разбит. Рядом с туалетом лежала скомканная занавеска с засохшими на ней экскрементами: кто-то из солдат, не найдя в доме туалетной бумаги, сорвал с окна занавеску и воспользовался ею. В большой комнате, служившей гостиной, в самом центре огромного стола, какие встречаются только в больших семьях, сидела хозяйка дома – величественная девяностолетняя старуха.

Напротив хозяйки, развалившись на стульях или облокотившись на стол, сидели солдаты. Все сидели молча – и хозяйка, и её не-прошенные гости. Старуха сидела здесь, не шелохнувшись с того самого момента, как мы появились в её доме. За всё это время ни один мускул не дрогнул на её старом морщинистом лице. Всё лицо было будто изрублено глубокими морщинами. И ходила она с трудом, согнувшись пополам – мы видели её, когда она запирала ворота своего дома, увидев приближающихся солдат. Но когда она сидела прямо напротив нас, её спина была ровной, будто внутри у неё был стальной прут. При взгляде на её лицо, казавшееся вырубленным из той же породы камня, из которой был построен этот дом, необычайно суровое и полное достоинства, появлялось ощущение, что перед нами вовсе не престарелая женщина, а сам дух этой древней и многострадальной земли. Её покрытая платком голова была гордо вскинута вверх, а почерневшие от тяжёлой работы руки, со вздувшимися на них венами, спокойно лежали на коленях. Выцветшие, когда-то светло-серые глаза этой женщины, в которых жила простая житейская мудрость, смотрели на нас как-то по-особому. Нет, это был не укор. В её глазах был приговор, вынесенный неумолимым судьёй, и этот приговор был вынесен нам и этой войне. Она смотрела на нас и на происходящее вокруг с каким-то особым спокойствием, как будто сама была бессмертна, а наша участь уже предрешена и хорошо известна ей. Всем своим видом она давала понять, что мы здесь всего лишь непрошенные гости, которым рано или поздно придётся отсюда убраться. Мы оказались в её доме во время очередного рейда. Такие рейды наше командование устраивало часто. Формальным поводом для рейда послужила информация спецслужб о том, что в деревне, где находился дом старухи, скрываются разыскиваемые террористы. Воз-можно, террористы, члены одной из местных группировок или более крупных палестинских организаций, которые вели против нас партизанскую войну, действительно появились в деревне. Но, скорее всего, цель рейда была иной. Местные жители никак не хотели смириться с потерей принадлежавших им земель после того, как лет десять назад армейское командование, под управлением которого находилась и эта деревня, отняло у местных крестьян

часть земель, как было заявлено, «временно, под нужды армии». На отнятых у крестьян землях была построена военная база, а затем началось строительство еврейского поселения. Сейчас это еврейское поселение было уже довольно крупным, по здешним меркам, городом, где жили только евреи. Однако жители деревни не хотели примириться с новыми реалиями и отчаянно боролись за свои земли. Их не останавливали ни слезоточивый газ, ни резиновые пули, ни даже «живой» огонь. Раз за разом местные парни пытались прорваться через высокий забор из стальной проволоки на военную базу, кидали камни в солдат и бутылки с горючей смесью в армейские джипы. В ответ солдаты, приходя в деревню, взрывали двери домов, переворачивали мебель внутри, арестовывали участников выступлений и «подозрительных». Но уже через неделю, а иногда и на следующий день, в солдат снова летели камни. Так что все эти меры давали лишь краткосрочный результат. Главной же своей цели – вытеснить их отсюда – мы не достигнем никогда. Весь наш опыт говорил о том, что нынешняя акция, как и все предыдущие, призвана дать нам лишь передышку, как можно более длительную по времени. Заставить их уйти отсюда нам не удастся никогда. И об этом всем своим видом говорила старуха. Как она в одиночку содержала этот огромный дом, где её семья, о чём она думала – ничего нельзя было прочесть на её лице. Лишь суровый немой укор и следы трудно прожитой большой жизни читались на нём.