Не примечательно ли? И нестандартность мышления, и человечность, и деловитость. И вместе с тем что-то трафаретное из общепринятого, устоявшегося, казенного. Афанасьев был чистейшим продуктом тоталитарной системы, в совершенстве освоившим все ее плюсы и минусы, все нормы «благополучного» для себя в ней пребывания.
Возвращаюсь к балочному стану. После смерти Сталина, не знаю подробностей, но предполагаю, что имелись сторонники другого направления, было признано ориентировать Ново-Липецкий завод на листовое производство, и балочный стан повис в воздухе. Несколько позднее решили организовать производство широкополочных балок на рельсобалочном стане завода «Азовсталь», но и эта попытка закончилась лишь разработкой нескольких аванпроектов его реконструкции. Стране тогда нужен был листовой прокат, и на заводе «Азовсталь» также стали строить мощный комплекс для производства листа. К новому балочному стану вернулись вновь только в конце 60-ых годов.
Как водится, началось все со споров: где и как изготовлять широкополочные балки, в Центре или на Урале, делать их сварными или цельнокатаными. Сторонником сварных выступил ВНИИметмаш, цельнокатаных – Уралмаш. Варить или катать? ВНИИметмаш уговаривал всех, что сварные балки будут много дешевле. Мы соглашались с ним, но при этом выдвигали тот довод, что для реализации более «дешевого способа» потребуется построить дополнительно к их сварочному переделу мощный листовой стан. Стоимость его равна, если не больше, стоимости собственно балочного стана, при этом возрастут промежуточные отходы металла в обрезь при подготовке листовых элементов балок, потребуются дополнительные затраты на транспортировку последних, промежуточное их складирование и хранение. Наконец, вообще никогда еще изготовление чего-либо в два приема не получалось более дешевым, чем в один, тем более что в сварном варианте речь шла фактически о двух самостоятельных переделах, а никаких-то там простых приемах в рамках одного производства. О качестве катаных и сварных балок мы даже не упоминали. Настолько считали убедительным все остальное. Наша точка зрения победила, и был принят вариант строительства балочного стана. Но какого?
Пошли менее напряженные, но все же споры и по этому вопросу, пока нам не удалось доказать, что в стране первый стан нужно строить
большой, на всю возможную номенклатуру балок. Всякие расчетные прогнозы, убеждали мы, не позволят определить истинную потребность в балках, что таковая во всей ее конкретности может быть установлена только при их производстве в полном номенклатурном объеме. А потому строить его, по соображениям минимизации транспортных затрат, предлагалось на Нижнетагильском меткомбинате, т. е. в центре страны. По этим двум последним вопросам решение состоялось также в нашу пользу.
Все упомянутые споры и отстаивания наших позиций мы практически вели совместно с Уралгипромезом, которому была поручена разработка проектного задания по всему комплексу данного объекта. Главным инженером комплекса являлся А. Б. Орлов, а Главным технологом самого стана – К. С. Дроздецкая. С ней и через нее я практически и решал все вопросы с Гипромезом, Заказчиком и Минчерметом.
С Дроздецкой я познакомился еще в начале 60-х годов. Она и тогда значилась Главным технологом, но фактически им не была и на такую роль не претендовала. Была отличным проектантом и, главное, очень четко придерживалась основного принципа в организации работ и разделе «сфер влияния» между конструкторами и проектантами. Никогда не лезла в состав и конструкцию оборудования комплекса, безупречно защищала и отстаивала наши решения перед своими гипромезовскими начальниками, перед Заказчиком и прочими внешними и центральными организациями. Столь же четко выполняла наши требования по размещению оборудования в цехе, обеспечению его надлежащего и удобного обслуживания, устойчивой и надежной работы. Способствовало сему то, что мы оказались с ней «единоверцами» не только по работе, а и по жизни, за все годы теснейшей с ней работы ни разу не «поймали» друг друга на какой-либо даже мельчайшей фальши, скрытом ведомственном или эгоистическом умысле. Всегда исходили только из чисто деловых интересов и получения нужного и полезного конечного результата.
Природа одарила ее приличными способностями и колоссальной интуицией, не одной технической, но и чисто женской человеческой, на новые и полезные дела. К тому же, она обладала еще мощным пробивным потенциалом и не меньшим упорством в отстаивании здравой позиции. Работа с ней доставляла удовольствие в равной степени как рядовым работникам, так и высоким министерским, партийным и прочим начальникам. Она настолько много общалась среди мужиков, что и мыслить стала чисто по-мужски, сохраняя притом всю свою, естественно, привлекательную для них и выгодную для дела женственность. В различных спорных ситуациях успех часто определялся буквально ее последним выступлением. Результативность ее «женских
чар» я отлично знал и в преддверии спорных ситуаций, заранее подговаривал ее выступить после оппонентов и как можно ближе к финалу. Не поддержать Главного технолога, да еще женщину, начальство считало для себя непристойным и в заключении, как правило, подтверждало нами предлагаемое.
А ведь кроме наших совместных вопросов у нее была масса собственных, гипромезовских, связанных с привлечением и работой многочисленных контрагентов: строителей, сетевиков, монтажников, разных согласовательных и контролерских организаций. И все эти вопросы, в силу совершеннейшей безотказности, с одной стороны, а с другой – полной уверенности, что они будут надлежаще решены, поручались ей. Звонишь, бывало, в Гипромез:
– Клавдия Степановна есть? – Нет, она в Москве, пробивает новую сметную стоимость на строительство. Или занимается согласованием каких-то вопросов с санэпидемстанцией. Или только что уехала в Пром-стройниипроект решать там, как строить «дом» для вашего стана… И ведь решала. Четыре – пять, если не больше, раз ей пришлось переутверждать в Москве сметную стоимость на строительство балочного стана – естественно, каждый раз в сторону ее увеличения. Представляю, сколько эти поездки по разным начальникам стоили ей трудов и нервов.
Однако была всегда весела, сердечна, никогда не жаловалась, была подъемна на любое авантюрное предложение. Сброситься и пойти после работы в ресторацию. Поехать ночью в командировку на тот же балочный стан только для того, чтобы не терять время и утром в 8 часов быть на работе. Залезть на крышу цеха и посмотреть, как там с нее «слетел» целый пролет перекрытия. Сам с ней тогда лазил по наружной открытой лестнице, а потом, обсуждая, на наш взгляд, явную слабость, просто «сопливость» крепежных злементов металлоконструкций перекрытия крыши, думал про себя: «Вот, как слетим сейчас туда вниз вместе с еще одним пролетом, он ведь от падения первого не стал крепче». И удивлялся ее бабскому бесстрашию. Лезла по лестнице не ойкая и стояла на краю провала, вроде, как тоже совсем без боязни. Или вот еще вспоминается случай.
В конце 60-ых годов, после защиты техпроекта балочного стана на совместном техсовете Минтяжмаша и Минчермета, собрались с Дроз-децкой и Соколовским, который тогда был вместе со мной, и стали обсуждать, как нам отметить столь знаменательное для страны событие. Вспомнив, что Вараксин, недавно перебравшийся на работу в Москву, только что получил квартиру и живет в ней один в ожидании приезда семьи, я предложил поехать к нему в гости и устроить экспромтное новоселье. Разыскали Алексея достаточно быстро, он был еще на работе, уговорили еще быстрее и вчетвером отправились
к нему за Речной вокзал. Часов в 12 ночи, когда вино было выпито, квартира полностью обследована и найдено всем место для спанья, Алексей придумал пойти перед сном прогуляться в их парковую зону. Конец октября, темень – глаз выколи. Приходим на какой-то канал и, увидев воду, мы, три походника, просто не можем отказать себе в удовольствии искупаться. Испрашиваем на то разрешения у дамы и в чем мать родила, благо ничего не видно, лезем в ледяную осеннюю воду. Клавдия Степановна от купания отказалась, осталась на берегу. Но не причитала, не отговаривала нас, вела себя в такой ситуации вполне адекватно: вы хотите побеситься, – пожалуйста, у нас полная свобода. Изумительная была женщина!
Я поддерживал с ней отношения и после выхода ее на пенсию, она была года на два меня старше. Иногда позванивал, несколько раз встречались у нее дома и с наслаждением вспоминали наши прежние времена. А вспомнить было что. Мы проработали вместе четверть века и провели с ней три уникальных объекта: первое в мире рельсотер-мическое отделение и самые мощные первые в Союзе блюминг 1500 и данный балочный стан. Провели от первой линии на чертежах до пуска и вывода цехов на проектные параметры. Правда, по блюмингу, надо отдать должное, на стадии рабочего проектирования и изготовления, в связи с большой тогда моей загрузкой, функции инженера проекта исполнял А. Г. Семовских. Он же помогал и пускать его.
Умерла Клавдия Степановна в январе 1997 года, оставив в сердцах, душах и умах глубокий след незаурядной личности и честнейшего служения нашему общему прокатному делу.
Так вот, только благодаря Дроздецкой, продолжаю о стане, мы получили техническое задание на его проектирование без каких-либо по нему замечаний. Все нас интересующее и для работы необходимое было учтено и совместно проработано еще на стадии подготовки и утверждения проектного задания. Тем не менее, более или менее однозначно в техзадании были оговорены только чисто потребительские характеристики стана. Что касается состава оборудования, его параметров и планировки, то заданием они относились как бы к прерогативе разработчика технического проекта. И это позволило нам ринуться в своеобразную авантюру. Я говорю «нам», имея в виду кроме себя, официально назначенного Главным инженером проекта, своего неформального консультанта и признанного мною лидера в части разного «свинтопрулизма» – Соколовского и саму Дроздецкую, которая, как я уже отмечал, также была весьма и весьма подъемна на подобные предложения.
Для начала мы решили сделать стан с учетом всех известных современных направлений в области прокатного производства. И, отбросив в сторону его масштабность, задумали реализовать на нем
принципы, апробированные к тому времени только в мелкосортном производстве: непрерывную прокатку полосы, термообработку, охлаждение и правку металла в полной полосе, разрезание последних на мерные длины, поточный инспекторский контроль готовых балок и тому подобные другие менее значительные, но не менее сомнительные мероприятия уже чисто технологического плана, вроде полностью механизированной выборочной зачистки заготовок на складе блюминга или их термофрезерования в потоке балочного стана…
Правда, по мере углубленного ознакомления с существом проблем и более реалистичной оценкой возможных негативных последствий в случае реализации намеченных нововведений, мы постепенно стали спускаться на грешную землю. Но к тому времени успели уже настолько раззвенеть везде о своих идеях и настолько увлекли кое-кого в их перспективности и целесообразности, что пришлось соображать, как из нами распропагандированного красиво и без лишних для себя синяков выбраться.
Решили, подумав, представить наши разработки на рассмотрение в Минчермет в виде предельных «теоретически» возможных вариантов движения к цели. Коллегиально их обсудить с участием всех заинтересованных специалистов. А для принятия окончательного решения по составу оборудования и его характеристике просить начальство срочно организовать командировку на заводы Японии для ознакомления с их последними недавно пущенными в эксплуатацию балочными станами. Наши авантюрные предложения, как мы ожидали, в части последнего сработали безупречно: у всех участников возникло столько «сомнений», что необходимость командировки и ее надлежащего, для успешности, уровня были признаны абсолютно обязательными.
Согласие на командировку получили быстро, и полетели туда командой во главе с Главным инженером ГУМПа С. П. Антоновым, который в порядке придания упомянутого «уровня» нашей делегации при каждой встрече с японцами торжественно изрекал, что он представляет «Главное управление металлургических предприятий Министерства черной металлургии СССР, заводы которого производят 100 миллионов тонн стали в год». Не знаю, действовало ли это заявление на японцев, или что другое, но принимали они нас неплохо… но только в пределах «разрешенного» гостеприимства и показа всего нас интересующего, как говорят, со смотровых цеховых площадок. При каждом посещении нового завода, а побывали мы чуть не на пяти, я нахально пытался уклониться от такого нам музейного экспонирования и сбегал с площадки к оборудованию, но тут же, под каким-либо «благовидным» предлогом, вежливо возвращался хозяевами обратно.
На последующих, после осмотра, беседах японцы вообще уходили от любого более или менее «каверзного» вопроса, ссылаясь, столь же вежливо, на пресловутый «секрет фирмы».
Короче, ничего из задуманного нами революционно нового мы у них не увидели, однако привезли с собой массу весьма интересных и поучительных для дела вопросов. Корректно же поставленный вопрос – это уже наполовину решенная проблема. В этом, пожалуй, и состояла главная польза от такого рода ознакомительной командировки.
Вернувшись домой, уже вовсе в приземленном состоянии от увиденного у японцев, мы быстро накатали реальный аванпроект стана, оставив в нем на данной стадии для солидности, а больше от желания сохранить свое реноме, из ранее нами рекламируемого только охлаждение и правку полосы в полном ее раскате, да и то с прицелом на возможный отказ от такого мероприятия в дальнейшем из-за больших трудностей с реализацией процесса качественной холодной резки столь крупных балок. Так оно и случилось.
А вот в части менее «революционных» замыслов, которые можно было бы отнести, по нашим соображениям, к мероприятиям с высокой вероятностью гарантированно надежного их практического осуществления, мы оказались на высоте.
Стан ощутимо видимо и в лучшую сторону отличался от подобных ему, работавших и строившихся в Японии. С элементами новизны в технологии прокатки, конструкции оборудования и его планировке были разработаны почти все участки стана.
Применена более устойчивая и более простая в инструментальном обеспечении технология прокатки заготовок в обжимной клети стана в так называемых «закрытых калибрах». Предусмотрено линейное (тандем) размещение рабочих клетей, что, в сочетании с придуманной Соколовским их малогабаритной кассетного типа конструкцией, позволило уменьшить количество оборудования на этом важнейшем участке стана, сократить значительно время и цикл прокатки балок. Внедрена цельноклетьевая перевалка валков с механизированной разборкой-сборкой клетей и их настройкой на специально оборудованных стендах вне основного потока стана. Организована многопильная резка балок на мерные длины с полностью механизированной программной установкой и настройкой (исключительно простых по конструкции, удобных и надежных в эксплуатации, придуманных также не без участия Соколовского) пил, а также их вспомогательного оборудования. Реализована более производительная одновременная правка балок в двух плоскостях на роликовых машинах. Запроектировано очень экономичное в работе оборудование на участке охлаждения балок с организацией
их попакетного перемещения при помощи подъемных транспортных тележек. Аналогичный способ перемещения балок применен на стеллажах инспекторского осмотра и пакетирования балок перед погрузкой в железнодорожные вагоны. Предусмотрена «свободная» планировка всего оборудования стана и его размещение из условий легкого к нему доступа, удобного обслуживания и ремонта.
Огромнейшее внимание уделено вопросам применения на стане новых, простых и надежных в работе узлов и отдельных элементов общего и массового назначения, которые для того были нами разработаны еще и на принципах их серийного производства, взаимозаменяемости и полного исключения ручных подгоночных операций при сборке и монтаже.
Все эти новшества, сформулированные в технических заданиях на разработку оборудования (а может, в какой-то степени, неосознанное ощущение предстоящего заката, тогда еще пока настроенного на созидание социалистического общества), во многом способствовали созданию в коллективе разработчиков обстановки творческой увлеченности. Не могу здесь перечислить всех участников, но помню каждого и глубоко признателен и благодарен им за то нами сделанное, что и сегодня, спустя 25 лет, как я отметил, вызывает чувство гордости. Это был наш, советских времен, последний большой и очень удачный объект.
2003 год
20.01
Вчера нанес визит Раузе Исмагиловне Загидуллиной и, в благодарность за ее сохранившуюся любовь к размышлениям о правде и смысле жизни, в обмен за обещанные мне две, заинтересовавшие ее, статьи Анатолия Салуцкого, передал ей копию своей статьи под названием «Причины и следствия», которая была напечатана в конце позапрошлого года в журнале «Конверсия». Мы мило с ней побеседовали. Повспоминали Уралмаш, его прежние большие дела и горькую сегодняшнюю действительность. Поговорили и о статьях Салуцкого. Не просмотрев их и не помня даже ничего из ранее у Салуцкого прочитанного, я позволил себе авансом высказать свое мнение и подчеркнуть высокую, на мой взгляд, вероятность более точной оценки им затронутого в названной моей статье.
К своему, хотя и внутренне ожидаемому, удивлению оказался прав. Салуцкий из той же плеяды современных философов-политологов, что и все (за редчайшим исключением) остальные, подвизавшиеся на пропагандистском поле советской эпохи. Фактически мои впечатления от этих статей Салуцкого («Бегущие впереди прогресса» и «Эволюция или мутация», Литературная газета, 2002 г., №№ 44 и 50) в основе совпадают с тем, что я получил от недавнего прочтения Яковлева.
В первой Салуцкий разбирает дискуссионную статью А. Ципко. Ее, как он пишет, «высокую ноту», что «сводится главным образом к обличению ельцинской экономики». У Салуцкого по сему поводу возникают «серьезные сомнения относительно этой песни, ибо поспешные приговоры предшествующему историческому периоду имеют неприятные свойства отвлекать от насущных проблем». И далее, до самого конца статьи все в том же духе критики «критики», но отнюдь не для того, чтобы хоть сколько-то разобраться в причинах происходившего в «ельцинской экономике» и предложить нечто конструктивное, а лишь для того, чтобы в лучших традициях советской эпохи заявить: «Президент Путин относится к той редкой категории политиков, которые хорошо чувствуют сроки созревания тех или иных проблем». И потому, надо полагать, у нас все будет в порядке. Ничего себе – «хорошо чувствует»!
Вторая статья с критикой двух Александров: Яковлева и Зиновьева. В ней рассказывается, как в перестроечные времена выдвинутый Яковлевым тридцать лет назад ряд чисто пропагандистских и просоветских положений был нынче взят на вооружение бывшим диссидентом Зиновьевым и как, наоборот, откровенной антисоветчиной, провозглашенной вторым (одним из самых острых, по оценке Салуцкого, и авторитетных критиков коммунистической системы), проникся архитектор перестройки бывший коммунист Яковлев.
Критики, в части констатации фактов, весьма оригинальной и тонко схваченной, но сделанной опять же вне истинных исходных причин происшедшего. «Загадочной» для Салуцкого метаморфозы, «скачкообразной идеологической мутации», вызванной якобы «пас-сионарностью» их, Зиновьева и Яковлева, природных натур «буревестников», которым «претит общественное спокойствие». Надо ведь придумать!
25.01
Сегодня хоронили Константина Варфоломеевича Корякина. Всю свою сознательную жизнь он отдал нашему Уралмашу, один раз избранному делу. Для Корякина таким объектом приложения своих сил, умения и энергии явилось блюмингостроение. В течение многих лет он возглавлял у нас всю отрасль горячей прокатки, однако в душе и тогда оставался чистым блюмингистом. Именно благодаря этому обстоятельству мы с ним неплохо сработались: он не мешал мне, а я ему, хотя влезал порой вежливо сколько-то и в его епархию. Но так было, пока официальным начальником был он. Когда же стал над ним я, отношения наши испортились, о чем уже упоминалось. Правда, в дальнейшем я сделал все от меня зависящее, чтобы их восстановить, хотя бы в житейском плане. Тем не менее, эти дрязги конечно же не могли не оставить след в нашей памяти.
И ведь как странно устроен мир! Мало при жизни, надо омрачить еще память и после.
На похоронах одна из особ, имя которой называть не хочется, не то по злобе, не то просто по старческой глупости произнесла над гробом Корякина речь, в которой облила грязью всех с ним работавших. Заявила, что все они, надо понимать, тут присутствующие и с ним работавшие, только и делали, что использовали его труды для собственного бессовестного прославления, получения разных наград и почетных званий. А по пути, еще также зло и совсем не к месту наговорила гадостей в адрес ведущей панихиду. Это произвело настолько сильное впечатление, что все его бывшие коллеги буквально замкнулись в себе и никто из них не выступил. В завершение, ведущая в слезах убежала, и пришлось заканчивать траурную церемонию сыну покойного – Николаю. Позже на поминках, началось с того же – с всеобщего молчания. Чтобы хоть как-то сгладить обстановку, поднялся я. Однако и у меня, получился какой-то сумбур. Назвав покойного в середине своего выступления «бессребреником», я помимо своей воли, под впечатлением сказанного той особой, своих по сему поводу раздумий и отдельных перед этим реплик ряда товарищей, почувствовал некое неудобство, растерялся и промямлил все остальное. Думаю, мое замешательство на этом «слове» почувствовали и многие другие.
Неплохой был человек Костя, как мы, его сверстники, звали. Но ведь и дыма, говорят, без огня не бывает. А может и правда, они там в своем близком кругу обсуждали нечто подобное, совсем, как теперь многими вспоминается, не соответствующее личному вкладу Корякина в общее дело. По своему характеру, знаниям и прочим природным данным он был ведомым, а отнюдь не ведущим конструктором и руководителем и уж тем более не был тем блестящим конструктором, каковым представлялся в глазах той дамы, возможно, и в глазах ее близких друзей и приятелей.
Кажется, еще одно, несколько в необычном проявлении, подтверждение дроби Толстого, в которой числитель – то, что думают о нас, а знаменатель – то, что о себе думаем мы сами. В данном случае, с дополнением: «что думаем еще и со своими друзьями».
20.02
Некоторое время назад завел интернетную переписку с Соловейчиком. Петра Михайловича я заприметил чуть не шесть десятков лет назад в УПИ на соревнованиях штангистов, а затем, до его отъезда в Америку, теснейшим образом общался с ним по работе и жизни на Уралмаше. Он долгие годы был трубником, начинал эту работу с Гриншпуном, затем сколько-то лет работал в нашей горячей прокатке и, наконец, последние годы занимался непрерывной разливкой. Мужик он был инициативный, несколько, из-за своего маленького роста, внешне проявлявший всегда излишнюю солидность, важность и напыщенность.
В 70-е годы у меня случился цейтнот, а у Соловейчика, наоборот, простой, и я попросил помочь мне написать инструкции по монтажу и эксплуатации балочного стана. Плодовитость его была безгранична: писал он быстро, не задумываясь ни на минуту, причем достаточно по содержанию правильно, но столь же небрежно по форме, да еще с приличным количеством орфографических, стилистических и прочих ошибок. Короче, все им подготовленное требовало правки, а то и полного переписывания. Такую оценку его трудам, помню, дал не только я, но и моя помощница Беспалова (о ней я расскажу чуть ниже). Однако нас удивило и обрадовало, что ту нашу литературную обработку он воспринял тогда спокойно, чуть не как свою собственную. Для меня в любом деле – одно из приятнейших свойств человеческого характера, когда нужное и полезное признается вне авторства, вне самолюбия, когда главным для человека является конечный результат, содержание предмета, а не процедура его созидания.
Прошло много лет. И вот в письмах я увидел того же милого мне Петра. Он засыпал меня отличными по содержанию, но опять небрежно составленными письмами. И я, прежде чем отправить «в память», вынужден был заниматься их обработкой, а затем призывать Петра к дополнительному старанию, иногда, может, грубовато с моей стороны… но абсолютно им правильно понятому, без каких-либо обид. Он воспринял критику даже чисто практически и стал писать со значительно меньшим количеством упущений.
По содержанию же им написанного у меня одно восхищение. Краткое и очень емкое описание заокеанской жизни, так сказать, инженерный объективно-критический взгляд на Америку.
22.02
Несколько слов о Беспаловой Ие Арсентьевне.
Она поступила на работу в наш конструкторский отдел за два года до меня после окончания Сибирского индустриального института. Однако с отдельскими народами, в том числе и с Беспаловой, к моменту моего официального оформления на заводе я уже был хорошо знаком, поскольку чуть не год тут отирался во время преддипломной практики и самого дипломирования.
По этой, кстати, последней причине, а может и в силу неких других обстоятельств, меня с первого дня прихода в группу Ивана Ивановича Кривоножкина посадили сразу на разработку узлов и машин, а для деталировки придали Беспалову и двух молодых парней чертежников: Бориса Данилова и Виктора Баландина. Работал я поначалу своей трудовой деятельности и со многими другими товарищами из нашей группы, но больше всего с названной троицей, которая к моему приходу уже полностью восприняла школу Кривоножкина с его высочайшей скрупулезностью и особой тщательностью в подготовке чертежей. Воспринял и оценил преимущества этой школы и я, так как она позволяла, на мой взгляд, двигаться к конечной цели наиболее рациональным путем. Не возвращаться к сделанному, не тратить время на исправление уже сделанного, не скоблить до дыр кальки, не бегать по цехам и вносить изменения в многочисленные экземпляры сине-копий и, тем более, исправлять (не из-за незнания, а по причине лишь одной своей неряшливости) что-то на монтаже и пуске оборудования.
Ия Арсентьевна была женщиной исполнительной, большой аккуратисткой, обладала чувством самокритичности, но, одновременно, и несколько излишним, впрочем свойственным многим другим особам, обидчивым самолюбием. Ее органический для конструктора недостаток – слабая способность к пространственному воображению – доставлял ей массу огорчений и переживаний на протяжении многих лет… Долго переживал за нее и я.
Но вот в 1957 году, когда меня назначили инженером проекта, я предложил ей стать помощницей по инженерному делопроизводству и подготовке всевозможных планировочных чертежей и генпланов. Тут она развернулась. Разработка последних, где практически по одной чертежной проекции (без так досаждающего ей пространственного воображения) надо было рисовать в соответствующем масштабе одни «квадратики» с точной привязкой их к осям здания цеха и составлять затем, блюдя бухгалтерскую точность, сводные спецификации оборудования, пришлись ей особо по вкусу, полностью соответствовали ее способностям и явно импонировали ее амбициозному характеру. Она нашла себя в этой работе, забыла о «самолюбии» и стала востребованной не только в собственных глазах, но и по делу.
Так Ия Арсентьевна проработала со мной 25 лет. Добрый десяток объектов, сотни планировок оборудования, та же сотня томов переписки, шкафы документации, расписанной и разложенной по полкам, пояснительные записки к техпроектам, инструкции по монтажу и эксплуатации оборудования, «амбарные» книги регистрации чертежей и прочей документации – таков ее вклад в наше общее с ней дело.
Она вышла на пенсию в 1982 году, но и сейчас, несмотря на преклонный возраст, выглядит, я бы сказал, отлично. Одной из первых я подарил ей две свои книжки. Периодически ей позваниваю и с огромным удовольствием и удовлетворенностью вспоминаю о годах, особенно последних, совместной с ней работы.
26.02
Марина Шляпина мне с месяц назад дала несколько книг одного из родственников Бориса Пойзнера. Он живет в Томске вместе со своим тестем и, судя по книжкам, является большим эрудитом, но занимается ерундой. Я не вытерпел и написал краткий отзыв на книгу под названием «Лазерная модель творчества», сочиненную им в соавторстве с неким Сосниным. Отвез Шляпиным и попросил Марину, при очередной оказии, переслать отзыв Борису.
Книга напомнила мне мою войну в 70–80-е годы с разного рода системщиками, которые в неудержимом желании «вытащить» страну из кризиса занялись придумыванием разных систем созидания, управления, контроля и т. п. процессов, о чем у меня много написано в «Заметках конструктора».
Точно на таких же исходных основаниях, что у «моих системщиков», построена и рассматриваемая книга. Творческий процесс, «один из самых малопонятных процессов в человеческой психике» (по мнению самих авторов), они пытаются уподобить лазерному излучению лишь только потому, что последний тоже «уникальный продукт», но, заметим, с одной их добавкой… «в чистом виде в природе не присутствующий». Творческий процесс – «в чистом виде» природный, а лазерный – плод человека-творца, причем придуманный вне пропагандируемого авторами лазерного «моделирования». Точно так же, как и все остальное, открытое и изобретенное человечеством не только до названного уподобления творческого процесса лазерному, но и до открытия собственно самого лазерного излучения. Не потому ли приведенные в рассматриваемой книге многочисленные примеры, цитаты, касающиеся творческого акта, находятся в прямом противоречии с авторской лазерной аналогией? А почему, спрашивается?
Да потому, что творческий процесс есть продукт мышления, а последнее, в свою очередь, есть функция природных способностей человека и приобретенных им по жизни знаний и опыта в конкретной области их применения.
То же можно сказать и о второй книге этих авторов «Рабочая книга по социальному конструированию». В частности, об относительно хорошо мне лично известной работе в области изобретательства и анализа каких-либо решений. Рекламируемый в ней ТРИЗ годится, на мой взгляд практика, занимавшегося всю жизнь реальным делом, лишь для ему обратного – изобретения ради изобретательства. Для изобретения никому не нужных вещей, либо – не соответствующих действующим физическим законам. То же касается и пресловутого ФСА (функционально-стоимостного анализа), ибо дело отнюдь не в специальной, придуманной на то некой глобальной «системе», а в способности человека к системному мышлению на основе упомянутых выше знаний и опыта.