Последняя афера

– Помогите! Помогите! – передразнивая недавние крики Анвара, снова заговорил голос, – Убожество ты жалкое. Если бы ты только мог видеть, насколько ничтожно это выглядело. Испанский стыд.

Голос говорящего Анвару показался знакомым, но вспомнить, кому он принадлежит никак не удавалось.

– Кто вы? – тихими неуверенным тоном спросил он.

– А тебе какое дело? – ответил грубый голос и неожиданно рассмеялся. Смех его был довольно странным и был больше похож на обрывистое шипение змеи, – Кто тебе там должен был помочь?

– Моя собака сбежала, – начал оправдываться Анвар, – вероятно, она погналась за кем-то. А я, как вы, полагаю, уже поняли, не смог бы отыскать её самостоятельно.

– С-с-с-с-с-с! – вновь засмеялся голос, – Не смог бы её отыскать самостоятельно. Так, ты это из-за собаки принял облик половой тряпки? Ведь нет же. А? Что молчишь?

Анвар испытывал едва знакомую смесь чувств – стыда и жалости к себе одновременно. Неприятный вкус этого коктейля ассоциировался в его памяти лишь с одним человеком. Он вспомнил этот голос. Вспомнил все детали того случая с огурцами в супермаркете.

– Я вас помню, – сказал Анвар, – признаться, я бесконечно благодарен вам за ту острую дерзость, которой вы тогда не побоялись прорезать мне веки, прятавшие мои испуганные глаза.

– Видать, не прорезал. Как был слепым, так им и остался и в метафорическом, и в самом прямом смысле.

– Вы не способны представить, насколько мне трудно порой сохранять силы и мужество. Вы не можете знать, что происходит в моем сердце. Майя – это не только мои глаза, но и верный, любящий друг. И.…

Анвар почувствовал, как слезы обиды вновь начали подкатывать к глазам, но тут же отдернул себя от колких мыслей и переведя дух, продолжил чуть тверже.

– Да, вы были правы. Мои слёзы – это не только лишь слезы об утере своего друга. Это скопившаяся за многие годы боль, которую я бережно сохранял внутри себя, и которая внезапно проснулась. Каждый новый день для меня – это очередной бой с самим собой. Вы не представляете, какого это, быть слепым.

– И представлять не хочу. С-с-с-с-с! Ты не стал жалким, потому что ослеп, а ослеп, потому что всю жизнь был жалким. Быть слепым – это твоё самое заслуженное естество. Я уже говорил тебе однажды и повторю ещё в разжеванном виде: твоя боль и твои пороки – это твоя ноша. Либо ты несёшь её сам, твёрдо выстаивая очередные удары судьбы, либо становишься рабом обстоятельств, жалким ничтожеством, пищащим, как резанная свинья, во всю глотку, обняв фонарный столб по среди улицы. Ни твоя собачка, ни твоя выдуманная подружка из Канады, ни эта художница, ни хирурги, ни прохожие, никто не станет жить вместо тебя. Никто не спасёт тебя, потому что твой крик несчастный – это пустой звук, слышимый только тебе. Кому есть дело до твоих проблем? Даже те немногие, которые станут помогать тебе, будут делать это из побуждений своего собственного эго. И когда тебе покажется, что кто-то проявляет к тебе благородство, на самом деле тебя будут использовать, как раба. Ты слепая проститутка, берущая за свои услуги состраданием и жалостью вместо денег.

– Это был первый случай за долгие годы, когда я позволил себе проявление слабости, – возразил Анвар.

– И этого первого случая вполне достаточно в доказательство твоей несчастной натуры. Страдание – твой удел.

– Не слушайте его, Анвар, – внезапно прозвучал женский голос с хрипотцой.

– Виктория?

– С-с-с-с-с-с-с! Ты только посмотри на неё! – хлопнув ладошками, весело прокричал он, – Сама мать Тереза, преисполненная милосердием, собственной персоной! Теперь вот на наглядном примере реши-ка такую задачку: подумай, с какой стати ей понадобилось помогать тебе? Откуда такая заинтересованность в слепом неудачнике, который без собаки своей в туалет сходить не может? А? А ни ради наживы ли? Чем больше ты слушаешь её утешительное жужжание, тем дольше будешь служить ей. Ты уже слишком много взял авансом, теперь настала пора расплачиваться. Напиши сотню гениальных картин и отправляйся с ней за ручку на публику, откуда со сцены на дрожащих коленках будешь умолять таких же эгоистов купить у тебя хоть одну из твоей размазни.

– Анвар, – нежно произнесла Виктория, – помните, человеку нужен человек. Бог наделил нас способностью испытывать сострадание к другим, чтобы мы могли выручать друг друга в трудные минуты. Живя по закону «каждый за себя», мы уподобляемся диким животным, руководствующимся исключительно своим инстинктам. Кроме выгод, наживы и мнимых ценностей, в нашем мире есть ещё вера, надежда и любовь. Вспомните свои же слова о любви. Мир любит вас, и вы любите этот мир. Без любви жизнь невозможна, без любви возможно лишь существование и вы знаете это сами. Я люблю вас, как человека, а милосердие есть один из способов проявления любви. Я бесконечно уважаю вас за ту внутреннюю силу, пылающую внутри вас и за ваше стремление жить. Я не прошу вас становиться слабым, вы никогда таким не были и не станете, я это знаю. Я лишь прошу вас понять, что жалость, слезы и сострадание – это не признаки слабости. Слезы грусти, как и слезы счастья одинаково соленые, потому, как и те и другие являются ответной реакцией переживаниям нашей души. И тоска, и радость, и уныние, и счастье – это все наши эмоции, это часть нас, это мы, совокупность всех элементов. Убивая в себе какое-то чувство, вы убиваете часть себя, часть собственной души. Вы как-то сказали, что жалость убивает, но это не так. Жалость убивает лишь того, кто уже готов умереть…

– Конечно! – перебил грубый голос, – и продолжай жалеть себя, бедного. Послушаешь художницу и окончательно сгниешь. Судьба любит сильных и ненавидит нытиков.

– Анвар, – тихо сказала Виктория, – вы не должны блокировать собственные чувства. Я хочу, чтобы вы жили в гармонии.

– Не слушай её! Хоть раз в своей жизни прояви мужество!

– Наша вселенная следует нескольким законам, – игнорируя голос, продолжала она, – один из которых, закон баланса. Страдание неизбежно, будете ли вы придерживаться его совета или нет, не важно. Без зла невозможно добро, как без слабости невозможна сила, а без счастья невозможна горечь. Мы обязаны любить как дождь, так и солнце, ведь и то и другое есть взаимодополняющие источники жизни, где одно нам дарит тепло и свет, а другое – прохладу и воду. Горе, проблемы, несчастье – это резкие впадины на тропинке нашей судьбы. Эти впадины – неотъемлемая часть нашей жизни. Вы можете провалиться в эту впадину и остаться там, а можете разогнаться, как следует, для того, чтобы использовать её в качестве трамплина и взлететь вверх. И чем глубже эта впадина, тем выше будет ваш полет. И есть ещё один закон. Это закон бумеранга. Добро, которым с вами бескорыстно делятся люди, это то добро, которое вы когда-то подарили другим. Люди, помогающие вам, это посланники, отправленные к вам небом за былые блага. Вы помогли мне поверить в собственные силы, научили меня жить по-новому. Вы имеете полное право принять мою помощь. Ваш недуг – это великое горе, величайшая впадина, покорить которую самостоятельно, почти невозможно. Но с моей бескорыстной помощью, вы сможете её осилить и поверьте мне, это будет самая яркая победа в вашей жизни. Теперь перед вами стоит выбор: остаться внизу, игнорируя протянутые руки помощи или же принять мои слова за истину и, перестав противиться милосердию близких, выбраться из этой ямы. Вы можете и дальше продолжать упрямиться, сдерживая слезы, каждый раз, когда недуг вновь напомнит о себе самым неприятным способом, а можете полностью изменить свою жизнь.

Грубый голос что-то заговорил, но Анвар уже не слышал его. Неизвестная сила, затянувшая его под землю, вдруг снова проснулась, но на этот раз его уже засасывало вверх. Нарушая законы гравитации, его тело медленно оторвалось от плитки и через несколько секунд утонуло в знакомой его коже материи.

Анвар проснулся. Майя, как обычно лежала в ногах. За окном слышалось раннее пенье птиц. Он медленно поднялся с кровати и прошёл до кухни, чтобы попить воды. Затем, вернувшись обратно в свою спальню, он взял телефон и, недолго подумав, отправил голосовое сообщение Виктории, где сказал о том, что хочет принять её предложение.

Глава 10.

Последние четыре дня Грек почти не покидал стен съемной квартиры, прибывая в тяжелом запое. Никаких новостей от Ивана по-прежнему не было – с момента последнего разговора на звонки он больше не отвечал. Также Грек несколько раз пытался связаться с Миладой, но все попытки неминуемо терпели фиаско. Лишь один раз ему удалось дозвониться до неё с домашнего телефона соседки, однако диалог был окончен сразу же, как только она услышала его голос. Томящееся по теплу её бархатной кожи сердце не переставало уповать на возвращение тех нежных отношений.

Окруженный пустыми тарами, коробками из-под пиццы и мятыми контейнерами с остатками еды, сквозь опухшие веки он пытался отыскать свой мобильный, чтобы в очередной раз позвонить своему подельнику.

Когда Грек нашёл телефон и набрал номер Вани, к его удивлению, тот ответил почти сразу же:

– Слушаю, – сухим тоном из трубки прозвучал его голос.

– Ваня! Ну наконец-то! – мгновенно протрезвев, разразился Грек, – Куда ты пропал?

– Грекушка, ты знаешь, что в отличие от тебя я человек семейный, к тому же, не безработный. И у меня не всегда находится время, чтобы послушать твои бредни о слепом киллере. Если ты звонишь узнать о деньгах, сразу говорю, перевода не было.

– Но ведь сегодня уже суббота, – медленно протянул Грек.

– А завтра воскресение. Вижу, считать ты умеешь, молодец, но на кой тогда черт ты мне названиваешь каждый день?

– Потому что я названивал тебе не только ради этого, – сказал Грек и подумав с секунду, завершил, – Мне нужно, чтобы ты дал мне адрес Милады.

– Зачем это? – с недоумением буркнул Ванин голос.

– Мне надо поговорить с ней. Все мои телефоны она заблокировала.

– И правильно сделала, что заблокировала! В общем так, ловелас, я не знаю, что там происходит в твоей воспалённой голове и зачем тебе понадобилась встреча с Миладой, но я настоятельно не рекомендую… Я запрещаю тебе, слышишь? За-пре-ща-ю тебе выходить с ней на контакт, ни сегодня, ни после воскресенья, ни через год, никогда, ты меня понял?

– Ваня, мне нужен её адрес, – вновь повторил Грек стойким, уверенным голосом, – Наш с ней разговор никак не отразится на её конечном решении, касательно денег, не переживай, это и в моих интересах тоже.

– Послушай меня, дурачок, – громко прозвенело в ответ, – из нас двоих лишь я один нахожусь в трезвом разуме и лишь я один из нас способен адекватно расценивать возможные последствия твоих безрассудных и неадекватных поступков, – затем он вдруг перешёл на полушёпот, отчего речь его показалась ещё более грозной, – я тебе напомню кое-что: сто шестьдесят третья статья уголовного кодекса – вымогательство в особо крупном размере группой лиц по предварительному сговору, что наказывается лишением свободы до семи лет. Ты тут не один, дружок, помни это. Если ты склонен считать, что твое жалкое, бессмысленное существование ничем не отличается от тюремного заключения и ты не находишь никакой существенной разницы между тут и там, то это ещё одно характерное отличие между нами. Мне есть ради чего и ради кого жить. И я не планирую скитаться на нарах из-за параноика, думающего исключительно своим половым органом, будь любезен, друг мой, уясни это раз и навсегда!

Несколько долгих секунд Грек молчал, так как прекрасно понимал, что на любой его следующий аргумент у Вани имелось с десяток контраргументов и что бы он сейчас не произнёс, тот все равно не даст ему адрес.

– Я понял тебя, – покорно согласился Грек, – закрыли тему. Извини, что заставил тебя нервничать, я действительно перегнул палку.

– Палку свою, друг, ты перегнул уже давно. Не перестаю удивляться, как она у тебя ещё не сломалась. Включай мозг, Грекушка, пора бы уже с деревянного Буратино в мальчика превратиться. Если это все, то тогда прощаемся.

– Это все.

Грек рухнул на диван и уставился в белую стену. В затуманенном рассудке вяло менялись мысли. В голове господствовал кавардак. Думать давалось не только сложно, но и больно. Губы его, едва шевелясь, беззвучно перебирали возможные планы действий. «Должен же быть какой-то вариант» – пробормотал он шепотом, – «думай, думай!» – он несколько раз с силой приложился ладонью ко лбу, затем резко встал и пробрел к окну. Преимущественную часть панорамы, открывавшуюся из окна, занимал точно такой же многоэтажный жилой дом-близнец, стоявший прямо напротив. Одна из его квартир была также арендована их бандой, там находилось Ванино фото-логово. Если бы Грек имел доступ к той квартире, он бы непременно наведался туда с поиском улик, которые бы могли привести его к Миладе. Но ключи от этой квартиры были только у Вани, к тому же, Грек даже не знал её номера. Оставался лишь один единственный вариант – то самое кафе, где была подстроена их первая случайная встреча. До их очного знакомства Милада часто бывала там, в основном, проводя время за экраном ноутбука. Возможно, её дом или салон располагались где-то неподалёку. Это был его последний шанс увидеться с ней, нужно было отправляться туда и выжидать её, надеясь на чудо. Терпеть мучительной боли Грек был больше не в силах. Не теряя время, он живо привёл себя в порядок, принял душ, сбрил недельную бороду, оделся и отправился в путь.

Только сев в такси Грек обнаружил пустоту на левом запястье. Он хотел было вернуться обратно, чтобы забрать отставленный в съёмной квартире оберег, но сразу же избавился от этой затеи, поскольку сейчас время не ждало и даже секунда могла повлиять на исход событий.

Дорога казалась ему бесконечно долгой. Трепетное предвкушение перерастало в нервное ожидание. Ноги машинально выстукивали быстрый ритм в такт с волнующимся сердцем, зубы жадно кусали губы, а его руки нетерпеливо ерзали с места на место. Часы на телефоне показывали ровно три часа, примерно в это же время Милада чаще всего приходила туда. «Только бы она пришла сегодня.» – мысленно повторял он.

Когда они уже наконец были рядом, Грек попросил водителя остановиться и вышел из машины чуть раньше необходимого, примерно за полквартала до нужного места. Его сердце спешило, тогда как тело неуверенно медлило. Он неспешно зашагал по тротуару, подбирая в уме слова признания. Переполненные волнением глаза суетливо бегали по лицам прохожих, боясь одновременно и упустить, и встретить то единственное и родное. С каждым шагом, с каждым метром его пульс учащался. Вот, он уже дошел до торгового центра, в котором находилось место их первой встречи. Вход в кафе лежал через нутро здания, а витрина его выглядывала на тротуарную дорожку, по которой он двигался. Проходя мимо неё, Грек отвернул лицо в другую сторону и ускорил шаг, чтобы не быть замеченным прежде времени.

Центральный вход сторожила огромная скульптура медведя гризли, выполненная из меди. Он прошёл мимо зверя и нырнул в распахнувшиеся автоматические двери. Минуя модные бутики, магазины бытовой техники и сувенирные лавки, Грек остановился под вывеской «Кафе у юта», украшенного декорациями корабельной тематики. Адреналин бурлил в его жилах. Он поправил прическу, обтер о джинсы вспотевшие ладони, набрал полную грудь воздуха и, резко выдохнув вошёл во внутрь, переступая комингс.

Якоря, компасы, морские часы, висящие на стенах, обслуживающий персонал, суетящийся во фланках корабельных вестовых с железными подносами в руках, тросы, столы в виде пороховых бочек и стулья в виде сундуков – все своим видом напоминало о их первой встрече. Грек осторожно прошёлся вокруг столов, но среди всей этой флотской идиллии Милады нигде не было. В расстроенных чувствах, под звук утихающего сердца, вновь вернувшегося от тревожного возбуждения к грустному умиранию, Грек занял одно из свободных мест возле панорамной витрины, глядящей на тротуар. Он сел таким образом, чтобы были видны и вход, и улица. Не глядя в меню, он попросил вестового кружку Флотского горячего шоколада. Именного его они пили с Миладой в тот день. Воспоминания о том времени плавно накрывали его тёплой морской волной. До знакомства здесь он видел Миладу шесть раз. Он наблюдал за её движениями, поведением и привычками, изучая её мимику, голос и манеру общения, когда она говорила с официантами или разговаривала по телефону. Чаще всего она сидела в углу помещения, рядом со стеллажом, на котором красовались алюминиевые модели разных кораблей, как раз в трёх столах, от того места, где сейчас сидел сам Грек. Тогда он наблюдал за милой незнакомкой, за женой богатого дяди, за обычной куклой, каких в его жизни было с десяток. Он изучал поведение жертвы, глупой, наивной и легкомысленной девочки, не подозревавшей о своей неминуемой участи. Но когда он подсел рядом и впервые услышал её ласковый голос, обращавшийся к нему, он уже слышал не голос жертвы, а голос самого близкого, самого родного и любимого человека. Тогда он впервые увидел глаза, каких никогда не видел, но всегда точно знал, что они есть. Её едва видимая застенчивость, лёгкий и почти прозрачный флирт, её изысканное чувство юмора и мелодичный смех вскружили ему голову с первых секунд их общения. Если бы он мог предположить, каким недосягаемым может быть то, что тогда находилось всего лишь в метре от него, если бы он знал тогда, какую боль он почувствует, потеряв так долго искомое, если бы он смог понять, что это и есть любовь, все бы было иначе.

С тоской в глазах он безнадёжно глядел то в окно, то на вход. Каждый раз, когда кто-нибудь заходил в кафе, он резко вздрагивал, а затем, разочарованный, вновь возвращался к своим грустным мыслям. Один раз таким посетителем оказалась рыжеволосая девушка, а когда Грек с криком бросился навстречу и приблизился к ней, то увидел перед собой чужое лицо.

Час сменял другой, и Грек все также сидел на прежнем месте. Последние лучи надежды вместе с лучами солнца плавно убывали за горизонт. Со сгущавшимися за окном сумерками сгущалась тоска. Людей в кафе становилось все меньше и меньше.

Спустя ещё два часа, официант положил на стол книжку с счетом и известил о скором закрытии заведения. Стрелки часов указывали на двенадцать.

Грек допил свой давно остывший шоколад и безнадежно глянул на улицу. Там за окном стоял уже знакомый ему мужчина, глядящий на него пустыми глазами. Впервые за все встречи с ним, Грек не испытал ни капли страха. Он совсем не боялся его, не чувствовал никакой угрозы, не видел никакой опасности. Теперь он всматривался в его уродливое лицо с долей сострадания и каплей любопытства. В этот раз лицо мужчины казалось Греку полным добра и любви. Он будто бы увидел его с другой стороны. Его морщинки возле покрытых шрамами глаз веяли мудростью, а широкий мужественный подбородок показывал все его благородство. Неожиданно для себя Греку вдруг стало интересно узнать о судьбе этого несчастного человека, ему хотелось услышать его голос, узнать его имя, поговорить с ним. «Кто ты?» – шепотом произнёс Грек. Затем он подвинулся поближе к витрине, чтобы чётче рассмотреть его лицо и оперся правой ладонью на стекло. Стоявший по ту сторону слепец также неожиданно приблизился и подняв левую руку, приложил ладонь точно по контуру ладони Грека. Уголки губ слепца приподнялись в умиротворённой улыбке. Грек улыбнулся ему в ответ. С этим прикосновением, отделявшимся лишь сантиметром прозрачного стекла, Грек почувствовал тепло и заботу. Давно забытое чувство нужности вдруг окутало его сердце, словно незнакомец знал, что он испытывал сейчас. В этом тепле было что-то необъяснимо отцовское, что-то из детства. Грек вспомнил себя маленьким мальчиком, чистым и светлым, чьё сознание ещё не знало обмана, чья душа ещё не знала грехов. Только сейчас он понял, насколько сгнило его нутро, насколько далеко он ушёл от истоков доброты и благородства, коими светился этот седовласый мужчина напротив. Он вспомнил о Миладе, о том, как жестоко и холоднокровно поступил по отношению к ней. Мысли снова вернулись к тем неудачным, провальным попыткам отыскать её, как вдруг его осенило – «Если он следил за мной, – подумал он, – значит, возможно он следил и за ней, и ему известен её адрес.» Он быстро оторвал руку от стекла и крикнул: «Жди меня там!», после чего пулей бросился к выходу, оставив на столе мобильный телефон, портмоне и неоплаченный счёт.

Когда он добежал до витрины, седовласого мужчины уже не было на месте. Задыхаясь, Грек прокружился вокруг, оглядываясь по сторонам. Улица пустовала, рядом не было ни души.

Из-за светодиодных лампочек, украшавших стены рядом стоящих зданий и фонарей, освещавших тротуар, небо над головой казалось чёрным, как смола. Безмолвный ветер с досадой кружил над землёй ненужный мусор. Одинокий и отчуждённый от своей природы гризли, стоявший позади, бросал на асфальт безликую тень. Неподалёку слышалось неприятное шуршание крыс.

Ещё раз проскандировав пустую местность, Грек зашагал прямо, в ту сторону, откуда днём вышел с такси. Дойдя до центральной дороги, он остановился и вновь огляделся. Здесь, в округе можно было насчитать человек десять, но слепца среди них не было. Следуя слепой интуиции, Грек решил пойти вдоль дороги в сторону загорода.

Он шёл долго, не чувствуя усталости. В этом бездумном поиске он совсем забыл о Вани, о деньгах, о всех их предыдущих аферах. Его мысли занимали только Милада и самое последнее связующее с ней звено, слепой незнакомец.

Он продолжал идти. Иногда чутье заводило его в тихие жилые кварталы, с час гоняло его петлями по неосвещенным тропам, а после снова возвращало к дороге. Иногда он переходил на бег, а иногда останавливался. Один раз на пути к нему попыталась привязаться шайка уличных хулиганов. Когда он честно признался, в том, что ничего представляющего какую-то ценность, кроме потасканных внутренних органов, у него с собой нет, те сразу же отстали от него.

Так, не замечая трущих на ногах мозолей, в один момент Грек вдруг понял, что забрёл на хорошо известную ему местность. Где-то тут, вдали от суетливого центра, на окраине города, неподалёку находился его дом. Интуиция повела его дальше. Он вновь вышел к уже знакомой ему центральной дороге и прошёл ещё четыре километра вперёд.

Тем временем нежно розовая заря густым маслом плавно заливала небо. Город лениво просыпался от ночного сна. Придорожные фонари еще пытались конкурировать с невидимым светилом. Автомобили на дороге появлялись все чаще, но людей на улице ещё почти не было. Лишь изредка на пути встречались сонные, помятые лица, противящиеся началу нового дня.

Грек миновал пустую трамвайную остановку, затем прошёл по узкой пешеходной дорожке, зажатой между массивным зданием и оградительным леером. В ста метрах, повернутый к нему спиной, таинственный незнакомец стоял на перекрёстке, выжидая светофор. Когда загорелся зелёный свет, и седовласый мужчина побрел на противоположную сторону, Грек быстро ринулся за ним. Он несколько раз вскрикнул ему в след. Слепой обернулся на крик, блеснув белыми шрамами и зашагал быстрее. Грек перебежал дорогу на красный и остановился у обочины. В очередной раз потеряв из виду свою цель, он осмотрелся по сторонам. Единственным местом, куда незнакомец мог так быстро скрыться в том открытом пространстве, был парк, ворота которого находились по левую сторону от него. Грек стремительно направился туда.

Оказавшись на его территории, он добежал до невысокого холма, возвышавшегося над зеленой поляной, откуда вся округа была, как на ладони. Совсем неподалёку, в двадцати шагах от него, девушка в чёрном спортивном костюме делала утреннюю зарядку, чуть дальше, молодой парень дрессировал овчарку. Кроме них двух Грек большее никого не наблюдал. Он медленно подошёл к девушке и тяжело дыша заговорил:

– Прошу прощения.

– Да? – застыв в продольном шпагате, отозвалась она.

– Вы не видели здесь слепого?

Немного подумав, девушка отрицательно покачала головой.

– У него все лицо в шрамах, – отдышка сбивала его речь, говорить давалось с трудом, – Он проходил рядом минуты две назад. Я думаю, вы могли видеть, куда он направился.

– Боюсь, что ничем не могу помочь вам, – протянула в ответ спортсменка, после чего сразу же встала с газона и легкой трусцой удалилась на другую сторону поляны.

Грек покружился вокруг, глазами пробежав по пустующему парку. Подышав еще с минуту, он направился к парню с собакой.

– Добрый вечер.

– Доброе, – подтягивая к себе вдруг насторожившегося пса, холодно поприветствовал низкорослый блондин.

– Тут где-то гуляет седоволосый мужчина, лет сорока – сорока пяти, со шрамами на лице. Ты не видел, куда он пошёл?

– Нет, не видел.

– А раньше видел его где-нибудь? Может, здесь или в каком-нибудь другом месте?

– Нет.

В момент, когда светловолосый юноша отвечал, вдали, за его спиной Грек разглядел знакомый человеческий контур. Слепой неподвижно сидел на лавочке напротив озера. Грек сию же секунду резко сорвался с места. Он бежал так быстро, как никогда, стараясь ни на миг не спускать с него глаз. Только сейчас, в этом финальном спринте, все преодоленные им за ночь километры дали о себе знать. Каждый его шаг режущей болью впивался в ахилловое сухожилие. Его стопы пульсировали с такой же силой, с какой билось сердце в груди. Уставшие глаза сжигал ядовитый песок, а лицо горело красной кровью, как обмороженное. Когда он наконец добрался до финиша, лавочка уже была пуста. В эту же секунду Грек свалился на неё мешком.

Не желая больше продолжать поиски, он тридцать минут сидел не шевелясь, в той же позе, в какой упало его обессиленное, бренное тело. Все, что изнутри заставляло его проделать весь этот длинный путь бесследно испарилось. Все его мысли исчезли. Тяжелое дыхание нехотя унялось. Его раскрасневшееся лицо плавно принимало естественный цвет. Боль в ногах постепенно отступила. И вдруг он почувствовал спокойствие.

Он поднял уставшие веки и посмотрел вперед. Перед его глазами расстилалась невиданная ему ранее красота. Лучи восходящего солнца весело играли в озерной ряби, бросая озорные блики в зеленую листву, задорно шебаршащую на ветках пышного тополя. Застывшие на месте, ярко оранжевые кучевые облака любовались своим отражением в хрустальной воде. Как заботливая мать укрывает спящего ребёнка одеялом, едва видимый туман укрывал травянистую гладь. Оттуда, из росистой травы, вышедший на охоту одинокий кузнечик, лихо выскакивал в высь, в поиске добычи, а затем также бесследно исчезал, словно в бездне. Чёрные силуэты птиц парили в воздухе в грациозном танце, будто бы пытаясь передать всем вокруг свою бесконечную любовь к проснувшемуся небесному светиле. Все, что окружало Грека, что до этой секунды прибывало в мертвом оцепенении внезапно ожило и приобрело смысл. В этом сказочном мире не было ничего, что бы оставалось неподвижным. Эта сказка не была застывшей в одном мгновении картиной, она была динамичной, всегда текущей и никогда не останавливающейся. В эту секунду Грек понял, что эта сказка не была лишь здесь, она была везде, в каждой стране, в каждом городе, в каждом человеке, в каждом дереве, в каждой пылинке. Эта сказка и была жизнью. Она была всегда и во всем.

Глава 11

После того, как Анвар принял предложение Виктории, жизнь его забила ключом, сияя яркими красками, не виданными ему раньше. Неожиданно наведавшиеся перемены полностью изменили его устоявшийся быт. С Викторией они стали – не разлей вода. Почти каждый день они посвящали знакомствам с искусственными деятелями разных уровней. Они общались с художниками всевозможных направлений, арт-дилероми, владельцами и основателями музеев, которые не только вдохновляли Анвара своими красивыми изречениями и специфическим взглядом на жизнь, но и мотивировали, одобряя идею его картин. По выходным Виктория водила его на выставки, разные презентации и светские мероприятия. С каждым новым днём Анвар все глубже и глубже погружался в этот новый неизведанный им мир искусства. Всякий раз он с нетерпением ждал окончания рабочего дня, чтобы поскорее узнать, что будет уготовано ему его прекрасным компаньоном на вечер. Возвращаясь домой, все свободное время Анвар посвящал своему творчеству. Иногда Виктория приходила к нему в гости, чтобы оценить уже написанные картины и дать советы по написанию новых. В самой работе с полотнами Виктория, как и обещала, занимала лишь наставническую роль.

К своему удивлению, Анвар, действительно, развивался в своих навыках. Теперь он уже начинал чувствовать и запоминать фигуры изображаемых предметов, благодаря чему появилась возможность писать не только путём воссоздания мышечной памяти одного и того же пейзажа, но и импровизировать. Это делало его картины разнообразными и более понятными. Так на свет появилась одна из его любимых картин «Слепое древо». На ней были изображены три голые осенние березы, стоящие в одну линию, где первые две слева располагались почти вплотную друг к другу, а третья справа, на небольшом расстоянии от них. Солнце висело высоко за ними. Прямо перед деревьями, на укрытой жёлтыми опавшими листьями земле, лежали четыре четко вырисованные березовые тени: три из них полностью соответствовали своим владельцам, их ветки были голыми и безжизненными, а четвёртая тень, которая находилась между второй и третьей, принадлежавшая невидимой березе, была полностью окутана в пышную листву.

Каждый день для Анвара был очередной ступенькой, ведущей к заветной мечте. Предвкушение невероятного пронзало его дрожью эйфории. И если раньше его счастье было подобно морскому штилю, то сейчас это счастье было похоже на бушующее цунами.

Когда пришло время, Виктория с Анваром плавно перешли к организации выставки. Николай Венедиктович, давнишний знакомый Виктории согласился бесплатно предоставить павильон своего музея на целый месяц. Все остальные составляющие организации ложились на их плечи. Хотя процесс отнимал огромное количество сил и времени, Анвару он все же был интересным и даже приятным. Виктория, в основном, занималась самим павильоном, подготовкой экспозиции, правильной установкой света, подбором необходимых аксессуаров, и брэнд-воллом. Анвар больше отвечал за музыку, рекламу и угощения, которые должны были подаваться в день открытия выставки.

За день до долгожданного события, когда все уже было готово и лишь ждало своего часа, Анвар пригласил Викторию на её любимый спектакль «Утиная охота».

На протяжении всех действий спектакля Виктория описывала своему спутнику каждое событие, совершенное на сцене, чтобы не дать ему возможности потерять нить происходящего и заскучать. Однако ближе к концу сконцентрироваться на сюжете Анвару уже почти не удавалось. Его мысли теперь все время возвращались к завтрашнему дню. Волнение перед неизвестным, комом стояло в горле. С момента принятия предложения выставлять картины, он впервые засомневался в неминуемости собственного успеха. «Не было ли это ошибкой?» – спрашивал он себя, пока Виктория шептала ему что-то про стол на сцене.