– Сидит прочно, бульдозером не сдвинешь, – наедине с собой огорчался Пиявкин.
Но аргумент о научной организации труда начальнику не помог, когда в очередной раз застали его сладко дремлющим в кресле с блаженной улыбкой на розовом лице.
– Вставай шеф, приехали! Хватит нам очки втирать своими «новациями»,– потряс его за плечо претендент.
– Не сметь! – воскликнул Глеб Сидорович. – Я при исполнении, даже когда отдыхаю. Не смейте беспокоить, у меня не приемный день, а санитарный, тихий час…
– Вот приказ из главка об увольнении. На пенсию провожаем, – нежно прошептал Пиявкин.
– Нет, нет, не хочу! На нищенской пенсии я захирею и ноги раньше срока протяну. Готов работать советником при будущем начальнике, – мертвой хваткой, как в спасательный круг, вцепился в уютное кресло Жироед.
– Только вахтером, других вакансий нет, – дружно ответили претенденты на кожаное кресло. Шумно, со слезами и миной сожаления на постных лицах, проводили Глеба на пенсию. Вручили уменьшенную копию его любимого кресла, хотя претендовал, шельма, на оригинал, не вышло.
Пиявкин, у которого появилась мохнатая рука в главке, нетерпеливо потирал руки, чувствуя себя без пяти минут начальником. Подобно Рабиновичу, допоздна задерживался на работе, чтобы примериться к креслу. Усердно стал готовить себя к высокой роли – горделивая осанка, грудь колесом, второй подбородок, во взоре – холодный стальной блеск, в голосе – и медь, бронза и даже серебро.
Ждал Пиявкин повышения, психологически в роль входил. «Для начала программа-минимум, – рассуждал он. – Надо по евростандарту отремонтировать кабинет. Прирезать у соседнего отдела помещение для комнаты отдыха. Ничего, потеснятся, все равно носки и свитера вяжут. Артельно даже лучше, каждый друг друга контролировать будет. Обязательно заменить панели на красное дерево, заказать импортную офисную мебель, установить компьютер с монитором на жидких кристаллах и другие причиндалы, телевизор, видеомагнитофон, музыкальный центр и кондиционер, чтобы летом не потеть от жары. Потом разные там сейфы, ларчики, шторы бархатные, новый ковер, чайный и кофейный сервизы, самовар, посуду для приема знатных гостей. Жироед дальше своего кресла ничего не видел, потому и слетел, как фанера. Затем надо пересмотреть штатное расписание и кадры. Ярцев и Каравайкина уж больно норовят на трибуну взобраться. Демократию и гласность им подавай. Довольно, наелись свободы. Сами в бутылку лезут, того и гляди, козни начнут строить. А мы их в порядке аттестации – каждый сверчок знай свой шесток. Еще один конкурент – Ермаков. Эрудит, но и на него управа найдется. У него с Кабановым натянутые отношения, на этой струне и подыграем. Пусть друг другу рога обломают, как два барана на узкой горной тропе.
– Эх, – расслабился Федот. – А там и за программу-максимум возьмусь. Дачку бы надо облагородить и лодочный гараж с перспективой на частный пансионат построить, чтобы летом с москвичей валюту стричь. К тому же негоже высоких влиятельных гостей в старых стенах принимать. Да дел и забот – непочатый край. Ох, и развернусь! Мне бы только в кресло попасть…
– Федот, можно тебя поздравить?! – восклицала каждый вечер жена-балаболка, сдувая пушинку с его костюма. – Ох, пир горой устроим, наконец-то, в люди выбьемся. Вот список гостей на банкет, ознакомься. Не забудь товарищей из главка пригласить, да покрупнее, мелкой сошки и здесь хватает. Затем хорошенько продумаем, кто, где и с кем сидеть будет. Здесь нужна тонкая дипломатия, чутье меня не обманывает. Недаром я записалась на курсы хорошего тона и сервировки стола.
– Батя, ух и прокачусь я на твоей черной «Волге». А лучше сразу потребуй шестисотый «Меrcedes». Тебе должны дать персональное авто с личным водителем, – приставал сын-акселерат. – Девиц катать буду, как в песне: «А ну, красивые, поехали кататься…» Они об этом только и мечтают. «Сегодня, наконец, решится, интуиция подсказывает, – на следующий день подумал Пиявкин, публично восседая в кресле. Позвонил друг-протеже. Федот – весь внимание. – На вакантную должность назначены выборы, – прозвучало, как приговор, в трубке. – Увы, другие нынче времена.
– Вот тебе и сюрприз, – уронил голову претендент. – Прощай роскошный кабинет, кожаное кресло, прощай персональное авто. Валюты, а значит и шансов занять кожаное кресло нет.
ПУЗОТЕРЫ
Специфика работы, образ жизни, подобно скульптору, формируют облик, параметры человека. В точности этой аксиомы начальник городского отдела милиции подполковник Валентин Кулешов неоднократно убеждался, когда личный состав выстраивался на плацу. Сотрудники угрозыска были, как на подбор, спортивны, энергичны, даже тощи и легки на подъем, потому, как исповедуют принцип: сыщика, как и волка, ноги кормят. При избыточном весе, медлительности за преступником не угнаться. Следователи отличаются степенностью, потому, как погоням предпочитают интеллект, проработку версий, раскрывающих мотивы злодеяний, замыслы коварных и ушлых преступников. Инспектора ГАИ и ДПС с жезлами выглядели молодцами, так как находятся в режиме постоянной охоты за нарушителями Правил дорожного движения.
А вот внешний вид работников ОВО (отдел вневедомственной охраны) и отчасти пожнадзора у Кулешова вызывал досаду и раздражение. Из-за режима службы: сутки в наряде, двое – свободны, многие из низ обрели «трудовые мозоли», то бишь отменные животы. Они буграми выпирали, ломая причудливым зигзагом линию построения. Следуя популярной армейской терминологии, подполковник подобное «равнение» обозначал, «бык пос..».
К тому же к нестандартным фигурам охранников и некоторых пожарных трудно было подобрать форменную одежду, поэтому шили на заказ. И неудивительно, ведь они охраняли соцсобственность – мясокомбинат, продовольственные склады, маслозавод, торговую базу, винзавод и другие материальные ценности, вяло борясь с неистребимыми несунами. Поговорка о том, что сапожник без сапог не про них. На отсутствие аппетита не жаловались и проблем с наличием харчей, деликатесов не испытывали. Особенно своими внушительными габаритами отличался старшина Остап Брынза, успевший за долгие годы поработать на всех выше обозначенных объектах. И лишь в последние два года в качестве постового охранявший госбанк. При виде на входе такого Квазимодо ни один из преступников не отважился потрясти солидное финансовое учреждение. Поэтому Брынза от монотонности безделья часто пребывал в полудремотном состоянии…
… Вальяжно прохаживаясь перед строем после рапорта начальника штаба, Кулешов, упиваясь властью, придирчиво оценивал внешний вид подчиненных. При его приближение офицеры замирали, как перед удавом. Оперативниками он остался доволен, тем более, что они за последний месяц подняли процент раскрываемости преступлений. На правом фланге его взгляд, словно на громоздкий куль, наткнулся на Брынзу. Подойдя вплотную начальник хлопнул ладонью по упорно выпирающему животу старшины, словно по тугому барабану и крикнул:
– Смирно! Живот подобрать, руки по швам, подбородок в верх!
Как ни тужился Остап, как не пыхтел, ни икал, раздувая пухлые хомячьи щеки, но пузо было безучастно к его тщетным потугам, оно жило само по себе.
– Ну, держитесь, пузотеры! Сколько мне еще за вашу физическую и строевую подготовку перед генералом краснеть?! Долой пузы, сгоняй жиры, качай пресс!– сокрушался Кулешов. – Я из вас сделаю гвардейцев. Утром все на стадион «Авангард». Буду лично принимать зачеты по сдаче нормативов служебного многоборья. Явка обязательна, липовые медсправки не признаю. Симулянты будут строго наказаны. Стыдно смотреть, не работники доблестной милиции, а завсегдатаи кабаков и пивнушек. Ох, вы у меня завтра попляшите, взбодрю…
Это не первое и не последнее соломоново обещание «взбодрить» личный состав, в т. ч. и пузотеров из ОВО, подчиненные восприняли совершенно спокойно, потому что начальнику, как тому плохому танцору всегда мешали неотложные, срочные дела. Однако в ситуацию, на сей раз, вмешался случай.
Сменившись с ответственного поста, Брынза решил позабавиться, прогнать скуку. На выходе из банка его осенила оригинальная идея. На свалке расположенного рядом рынка он подобрал четыре пустые консервные банки из-под кильки и тюльки, сцепил их медной проволокой. Потом, оставшимся от трапезы бутербродом, приманил одну из тощих бродячих собак. И пока пес с жадностью проглатывал пищу, Остап изловчился и привязал к облезлому хвосту гирлянду банок. Угрожающе замахнулся, пес отскочил в сторону и загремели банки-жестянки.
Преследуемый дребезжащими звуками, испуганный пес, сопровождаемый лаем, набежавших со всей территории рынка собак, выбежал на улицу. Это зрелище захватило прохожих. Брынза, откуда и прыть взялась, устремился следом. Как малое дитя разразился хохотом, придерживая руками, словно пятидесятилитровый бурдюк, выпуклый живот. В числе случайных зрителей оказался и Кулешов. Он велел скучающей по экстриму группе захвата, отловить ошалевшего пса, а оперативникам из угрозыска установить личность хулигана, устроившего «концерт». Свидетелей нашлось больше, чем достаточно и сыщики быстро вычислили затейника. Вскоре старшина предстал перед суровыми очами подполковника.
– Эх, Остап, старшина хренов, не ожидал я от тебя такого фокуса, – упрекнул начальник. – Тебе следовало бы в цирке выступать в роли клоуна, а не служить в милиции. До седых волос дожил, а ума не накопил.
– Виноват, исправлюсь, – потупил взор Брынза и, рассчитывая на благосклонность, пояснил. – Целые дни в банки сижу, как под прицелом автомата. Того и гляди, грабители ворвутся и прикончат. Захотелось снять стресс, напряжение. Дюже потребовалась псих-разрядка за 28 лет безупречной службы.
– Будет тебе псих-разрядка, на стадионе, – твердо сказал Кулешов и слово сдержал. Утром личный состав, за исключением дежуривших, высыпал на стадион «Авангард». Зрелище предстало трагикомическое. Если сыщики, а от них старались не отстать следователи, участковые инспектора, гаишники, бегали, словно угорелые на длинных и коротких дистанциях, усердно подтягивались на перекладине, метали копье и гранаты, метко поражали мишени в стрелковом тире, то «тяжеловесы» из ОВО, в т. ч. и Брынза, после нескольких метров суетного бега переходили на шаг, а то и вовсе заваливались на бок . На перекладине висели боксерскими грушами, тщетно пытаясь подтянуть хотя бы разочек многопудовые тела.
Прослышав, что теперь два-три раза в неделю придется потеть-пыхтеть на стадионе, Остап, скрепя сердце, подал рапорт об уходе на пенсию по выслуге лет.
РЕПУТАЦИЯ
Молодой агроном Харитон, недавно окончивший коммерческий вуз, был озадачен и не на шутку встревожен. Перерыл гору книг, справочников и энциклопедий о болезнях плодово-ягодных культур, потому как учился через пень-колоду, оплачивая валютой зачеты и экзамены. Однако ответ на странное явление не нашел.
Отчаявшись и переступив через гордыню, послал запрос матерому и маститому профессору в сельхозинститут следующего содержания: «Дорогой учитель (действительно дорогой, много берет). Помогите, век благодарен буду. Возможно, что это вас тоже заинтересует, как ученого с мировым именем (польстил, шельма). И далее подробно описал признаки неведомой науке болезни.
Что же произошло, что вывело из равновесия молодого спеца? В сельхозпредприятие Харитон подоспел как раз к уборке винограда. Радуясь щедрому урожаю, он подметил странное явление. Еще давеча сочные гроздья ягод таких сортов, как Кокур, Саперави, Мускат гамбургский и другие, кое-где на лозах оказались усохшими, словно, мумия. Харитон, потирая виски и усердно почесывая затылок и рано облысевшее темя, извелся в гипотезах, похудел, утратил аппетит и интерес к женщинам. Озорные девчата-сборщицы, претендующие на его сердце и руку, подтрунивали: «Спасай, агроном, урожай». Репутация молодого агронома оказалась под угрозой. Тогда он решил, как учил профессор – практик, выпивший не один литр коньяка и съевший не одну собаку, то бишь барашку, понаблюдать за процессом засыхания гроздей. После работы, затаившись в кустах, подвязанных к шпалере, он остался на плантации.
Отпылал ярко-багровый закат, сгустились сумерки. Из дощатой сторожки с вышкой для обозрения бодро вышел сторож Анисим с двумя ведрами в руках. Воровски огляделся по сторонам и юркнул в междурядье к увешанному гроздьями кусту. Харитон украдкой приблизился. Не срывая с лоз гроздей, Анисим принялся выдавливать сок в ведро, словно коровье молоко в подойник, и при этом, явно довольный собою, напевал:
– Хороша водица, будет что напиться.
За этим занятием и застал его обескураженный агроном, выдавив из себя вопрос:
– Что вы, что вы… делаете?
– Лозу облегчаю, – невозмутимо ответил Анисим и с видом знатока-самородка добавил. – По агротехнике так полагается, чтобы уменьшить нагрузку. Это вам, Харитон Иваныч, не щи лаптем хлебать. Вы, поди, борону от культиватора отличить не можете? А я в селе с малых лет землю пашу, грязь месю и знаю, почем фунт лиха. Агроном только моргал, не находя слов для возражения. «Облегчение лоз» кончилось тем, что Анисима, несмотря на его железную аргументацию, убрали из сторожей. Может быть, и сошло бы с рук это «новаторство», но тут некстати его жена Ефросинья растрезвонила на все село, какой, мол, у нее Анисим мудрый и смекалистый. Вздумала она было белье постирать, хватилась машины, а там сусло вовсю бродит. Это ее муженек приспособил стиральную машину «Рига-17» в качестве центрифуги для ускорения процесса брожения виноградного сока. Через сутки вино готово. Вместо воды и кваса хлестали его кружками. И изобретение Анисима мужикам пришлось по душе, да и репутация Харитона была спасена.
МЕЛКАЯ СОШКА
Ярким событием, как об этом сообщали местные газеты, в культурной жизни Амдерма и других городов Севера, был писательский десант. Среди прозаиков и поэтов, выбравшихся из уютных московских квартир для созерцания суровой экзотики, выделялись своей известностью Евгений Евтушенко и Юрий Казаков. Их встречи с нефтеразведчиками и с местными аборигенами, о которых мне поведал журналист Александр Прибеженко, работавший в ту пору буровиком в экспедиции, были эмоционально бурными, произвели настоящий фурор в суровом краю.
Звучали стихи, поэмы, фрагменты из повестей и рассказов. Слушатели, будь то у буровых вышек, в рыбацких артелях, или на оленьих стойбищах, награждали чтецов бурными аплодисментами, грея на лютом морозе озябшие ладони. Достоверно известно, что именно тогда, после встречи с рыбаками из-под пера Евг. Евтушенко родились эти строки:
Мы сто белух уже забили,
Цивилизацию забыли.
Махрою легкие сожгли.
Но порт завидев, грудь навыкат,
Друг другу начали мы выкатъ
И с благородной целью выпить
Со шхуны в Амдерме сошли.
Мы шли по Амдерму, как боги,
Слегка вразвалку, руки – в боки…
В стихах с документальной точностью отражено событие. Литераторы после нескольких дней, промышляя с рыбаками на зверобойной шхуне «Марианна» белух и нерп, сошли на берег в Амдерме. Одним из естественных желаний после болтанки в Северном море было – выпить и закусить. Но спирта и водки в городе не оказалось, и пришлось им довольствоваться вином «Донское, искристое». Но жизнь северного городка они оживили. Когда творческий десант отбыл в Архангельск, там, после дружеской прощальной попойки, несколько писателей угодили в медвытрезвитель. Среди них оказался и местный поэт Алексей Сичков, накануне принятый в Союз писателей.
Милиционеры, доставившие сочинителей в свое затрапезное заведение, и не подозревали о знаменитости некоторых из них. Действовали строго по инструкции, не взирая, как говорят, на лица. Шатается, пьян, стихи читает, песни горланит, значит, хватай и тащи в кутузку. Алексей тоже был приглашен на совещание молодых литераторов Севера в Архангельск. Под занавес, как водится, он выпил с пишущей братией по случаю вступления в творческий союз. Поздно вечером возвращался в гостиницу. Походка неуверенная, слегка вело в стороны. Тут на него и «наехал» экипаж машины «Спецмедслужба». Посадили в темный фургон, где уже находились несколько пьяных мужиков, и доставили в медвытрезвитель.
Дежурный инспектор, лейтенант милиции, потребовал у Алексея документы. Тот, не подумав, вместо паспорта подал членский билет Союза писателей.
– А-а, опять писатель, член СП, сочинитель, – усмехнулся офицер, рассматривая билет. – Везет мне на вашего брата.
Желая убедиться, что документ не чужой, а принадлежит стоящему перед ним правонарушителю, строго спросил:
– Фамилия?
– Сичков, – покорно ответил Алексей Ильич.
– Сичков? Мг, поэт? Впервые слышу, – пожал плечами лейтенант. – Евтушенко знаю, Казакова знаю, а кто такой Сичков, ума не приложу. Не обессудь, комфорта не обещаю, – и приказал сержанту. – Мелкая сошка, в общую его, к биндюжникам!
Тот препроводил поэта-аборигена по длинному узкому коридору в помещение, где за металлической решеткой на топчанах, покрытых холодной клеенкой, доходили до кондиции полного вытрезвления незадачливые клиенты, оказавшиеся в хмельных объятиях Бахуса.
ГУРМАН
Решив скрасить суровые будни, снять стресс, мы – рабы пера и заложники бумаги– послали за «горючим» самого молодого по возрасту, но не по объему выпитого, бывшего члена пресловутого «общества трезвости» редактора Сашу Шелкопера.
– Не задерживайся, а то ведь трубы горят и жажда мучает, – напутствовали коллеги, пустив шапку по кругу и собрав жалкие гроши. – Чтобы одна нога там, а друга здесь.
– Все будет о,кей, калмык еще никогда не подводил под монастырь, – заявил он с оптимизмом, сверкнул шальным глазом и скрылся за дверью.
Ждем-пождем. Полчаса прошло, потом еще четверть. Словно корова языком слизала, ни слуху, ни духу.
– Давно бы пора ему возвратиться, до рынка ходу десть минут, – нарушил я тягостную тишину ожидания и посетовал. – Шелкопер в своем репертуаре. Как та сороконожка, которая, пока каждую ножку не вытрет, с места не сдвинется. Пойду, выясню, где его черт носит. Может в гордом одиночестве или с бомжами дегустирует напиток и закусь?
– Давай, давай, гони его назад в шею! – обрадовались моей инициативе потенциальные собутыльники, глотая слюни. – Калмыка только за смертью посылать, чтобы не возвращался.
Через десять минут я прибыл на центральный колхозный рынок. Озираясь в поисках коллеги среди подвижной, как ртуть толпы. Возле одного из колоритных продавцов с пышными рыжими усами и оселедцем на круглой, словно ядро голове (типичный запорожский казак) я остановился, как вкопанный. На плотном картоне красным фломастером было написано: «Меняю гуцульский ковер размером 3 х 2 метра на такой же шмат справжнего украинского Сала». «Это же, какую гигантскую свинью, габаритами и весом под носорога, или пять обычных, надо выкормить, чтобы совершить бартер с щирым хохлом?– подумал я, разглядывая орнамент шерстяного рукоделия. – Национальным амбициям и фантазии нет предела».
– Купуй кылын, дюже гарный, ручной праци, – предложил казак, подметив мой интерес и похвастался. – Я ще маю ковриву дорижку довжиною 5 метрив.
– Тоже меняете на сало?
– Обовязково, обовязково, – категорично заявил он.
– Мои свиньи до такой кондиции и габаритов еще не доросли, – посетовал я и решил проверить хохла на вшивость. – Может, совершим обмен по весу?
– Ни, тилькы по площи, – стоял он на своем.
– Тогда до побачення, – в унисон ему произнес я и ретировался. Вскоре среди покупателей у мясных и сальных рядов по капелюху обнаружил Шелкопера. Он, словно боевой конь, нервно топтался возле одного из прилавков, на котором громоздились пирамидки из аккуратно сложенного сала. Я приблизился к нему и принялся украдкой наблюдать. Саша с восторгом разглядывал шедевры нацпродукта. Продавец терпеливо наблюдала за ним. Наконец Шелкопер указал пальцем на шматок толщиною в четыре пальца в середине пирамидки.
– Вот этот хочу попробовать, – деловито произнес гурман.
– А що його пробуваты, сало воно и е сало, хоть в Европе или в Африке, – ответила пышнотелая грудастая хохлунья с заплывшим, как у Хавроньи, жиром лицом и маленькими глазками из-под припухших век.
– Не скажите, – заведомо зная ответ, с видом знатока-саловеда, возразил Александр и тут же лихо оседлал любимого «коня». – Сало бывает разное, у каждой свиньи свой смак. Все зависит от породы, кормежки и приготовления, засолки, копчения…Уж я много на свеем веку свиней едал разных пород. Знаю толк в харчах, даже лучше Макаревича и Бурды вместе взятых.
Чтобы не потерять покупателя, так как после очередного скачка цен, число салоедов уменьшилось, женщина ловко растасовала пирамидку и достала приглянувшийся Шелкоперу шматок. Отрезала махонький кусочек. Он охотно взял его, посмаковал и съел. Хохлунья с надеждой вперила в него взгляд. Он молча, туго размышлял, тер ладонью висок и вынес вердикт:
– Нет, не годится, сало пресное, как мыло, нет специфического смака. Шкурка грубая, не разжуешь моими протезами, – ударился он в объяснения. – Того гляди, последние резцы сломаю, а их у меня и так не хватает, на вес золота.
– Тоди отвари сало и воно само во рту растает, – посоветовала продавец.
– Щиро дякую, но это долгая песня про нанайцев без яйцев, – пустил он в качестве аргумента домашнюю заготовку. – Мне хавать сейчас хотца, варить нет времени и накладно, газ шибко дорогой. Этот шматок, наверное, фосункой шмалили.Бензином попахивает. Ты мне дай, чтобы на пшеничной соломе было поджарено с мягкой золотистой шкуркой.
– Ишь,щого бажаешь, сам такэ сало пошукай, – велела она.
Между тем, Шелкопер указал рукой на кусок сала в самом низу пирамидки. Она снова терпеливо перебрала и отрезала ему кусочек для пробы. Гурман медленно пережевал его вставными протезами и слопал.
– Нет, не то, слишком тонкое, подбрюшина без мясной прослойки, остроты, пикантности не хватает.
– Ну, шо такый привередливый? – возмутилась хохлунья. – Ничого ему не подобаеться. Тилькы даремна турбота. Геть вилселя!
Она своим могущим бюстом угрожюще нависла над прилавком. Сальные пирамидки опасно накренились, словно Пизанская башня и рухнули на грязный пол. Женщина в отчаянии бросила в Сашу шматок сала. Он его ловко перехватил и сунул в пакет.
– Во, злодий! – крикнула она.
– Яка груба бабище, – спокойно изрек он. – Твое сало годится только на смазку втулок колес и кирзовых сапог. Я люблю сало со шпигом под красным или черным перцем и с чесночком, лучком.
Миновав несколько прилавков с нацпродуктом, гурман подвалил к приглянувшемуся и диалог с некоторыми вариациями-импровизациями повторился. Он с явным удовольствием принялся дегустировать сало, сопровождая свои вкусовые ощущения не лестными для продавца комментариями. Видя, то он вошел в роль, в азарт, напрочь забыв о коллегах, я вынужден был вмешаться в перманентно-бесконечный процесс. Отвел его в сторону.
– Похоже, задался целью все сало на рынке дегустировать, а мы там себе места не находим, все глаза проглядели, – упрекнул я Шелкопера.
– Не все, не все, – с досадой возразил он, явно огорченный, что я ему помешал.
– Горючее купил?
– Да, за три гривны, ответил он и достал из пакета бутылку с зеленовато-мутной жидкостью и стойким запахом жженой резины.
– Почему не полная?
– Я за углом граммов сто дернул для моторности и проворности и вот хожу по рядам и закусываю, – пояснил Калмык и ехидно усмехнулся. – А бабы-дуры решили, что я выбираю и торгуюсь, чтобы купить. А того не знают, что у меня в кармане вошь на аркане. На шару всякое сало и прочий продукт всегда вкуснее.
– Ну, ты и хитер бобер! – восхитился я его смекалкой и предупредил. – Однако в следующий раз этот номер у тебя не пройдет. Последние зубы повыбивают и протезы сломают.
– Пройдет, на рынке много разных харчей. На сале клин светом не сошелся, перейду на пробу рыбы, сыра, творога, солений и варений. Крестьяне народ наивный, доверчивый, поэтому в простаках дефицита нет, – уверенно произнес коллега.
Мы наскребли деньжат и купили в довесок к пойманному от хохлухи шматку, малюсенький, толщтной в полпальца пожелтевший от старости шматочек сальца. Возвратились в контору и живо приговорили самогон.Шелкопер смог убедить нас в том, что хорошая вдка имеет два недостатка: во-первых, дорого стоит, а, во-вторых, слабо берет, по шарам не бьет. Поэтому «Хортице», «Карату», «Олимпу», «Хлебному дару», «Прайму», а уж тем более дорогущим коньякам, наша пишущая братия в ту суровую пору хронического безденежья, предпочитала самогон. Дешево, сердито и круто!
ОХОТА НА «ДИЧЬ»
Из-за слабой физической закалки Сергей Редька в футбол играл неважно, а если быть до конца откровенным, то из рук вон плохо. Однако это отнюдь не мешало ему поучать других секретам мастерства и хитроумным игровым комбинациям. В гордом одиночестве, путаясь и теряя мяч, даже в отсутствии соперников он, спотыкаясь, совершал корявый дриблинг, а затем в пяти метрах от ворот выполнял удар «сухой лист», удивляя ребятишек-болельщиков поразительной неточностью. За фанатичное увлечение футболом и страсть к поучению других Редька заслужил прозвище «тренер Феола», на которое охотно отзывался. Но по-настоящему прославился он в ипостаси охотника на пернатую «дичь».
– Я дюже люблю птыцю, – заявлял гурман в кругу футболистов. – Не за соловьиное пение, а за диетическое мясо. Завтра махну на охоту. Настреляю уток, фазанов, дроф. А если с птыцей не получится, то завалю кабана или нащелкаю зайцев. Перед матчем наедитесь до отвала, и победа будет за нами.
«Футболист из Феолы никакой, так, может, охотник приличный », – воспылали надеждой отведать дичи его одноклубники, пожелав Сергею и пуха, и пера.
– К черту! – бодро ответил он, и спозаранку, едва забрезжил рассвет, прихватив двустволку, снаряженный патронташ и объемную сумку, отправился на охоту. Полдня, блуждая по полям, оврагам и урочищам, так и не встретив диких уток, фазанов, дроф, перепелок, зайцев, а тем более кабана, вышел на берег поросшего камышом озера. Глаза разбежались – на воде плавали сытые гуси и утки, а в отдалении двое подростков были увлечены рыбалкой.
– Бог ты мой, сколько дичи! А я понапрасну ноги убивал!– воскликнул Феола. Лихо вскинул ружье и пальнул из одного ствола в гуся, а из второго в утку. Выстрелы оказались на редкость точными. От пораженных гуся и утки полетели перья, словно лепестки с яблонь, а вода обагрилась кровью.
Испуганные подростки, оставив удочки, дали стрекоча в село, расположенное в двух километрах от озера. Редька, собрав «дичь», тоже благоразумно ретировался, распугав поднявшую гвалт живность, тщетно пытавшуюся поднять свои сытые тела в воздух. Футболистам жаркое из гуся и утки очень понравилось, наелись до отвала и с треском проиграли матч. Даже допинг в виде самогона-спотыкача не укрепил волю к победе, не придал им азарта и спортивной злости. Тем самым подтвердили аксиому о том, что футболист, как и журналист, должен быть голодным и злым. Лишь тогда он может рассчитывать на успех, ведь сытость – союзница лени, пассивности и фиаско. Однако футболисты азарту игры предпочли мясные блюда, крепкие напитки и шашлыки из жирной утятины и гусятины с выездом на пикник. Польщенный их похвалой, он снова отправился на промысел. Время и ноги убивать не стал, а прямиком на озеро. Огляделся – ни единой живой души, а гуси и утки, как на картине. Приложил приклад к плечу и пальнул в радужно переливающегося перьями селезня. Вдруг из камышей набежала с воинственными криками, подобно индейцам, с дубинами и палками в руках орда мужиков и баб.
– Глаза у тебя повылазили или пьян в стельку, это же домашняя птица!? – угрожающе замахнулась на него здоровенным дрыном боевая баба.
– По-моему это натуральная дичь, – угрюмо возразил охотник. – Домашняя птыця дома, на подворье сидит, а эта вольная, бесхозная, сама по себе гуляет…
Этот аргумент не возымел на владельцев домашней живности никакого воздействия. Они отобрали ружье, патронташ и изрядно поколотили любителя деликатесов. Утром Редька появился в спортклубе с двумя синяками под глазами и рассеченной губой.
– Ну, что, хрен редьки не слаще, где твоя дичь? – вопрошали его коллеги.
– А-а, – с досадой махнул рукой. – Встретил дикого кабана, но вепрь оказался матерый с клыками, пришлось сразиться врукопашную. Но сдрейфил, ушел зверюга…
– Где ружье потерял? – посмеивались «виртуозы» кожаного мяча, до которых молва донесла слух, что жители из соседнего села избили пришлого сумасшедшего охотника, по пьяной лавочке перепутавшего домашнюю птицу с дичью. На этом завершилась охотничья карьера Феолы.
ПСИХОТЕРАПИЯ
Невзрачного вида, тщедушный, роста ниже среднего новобранец Петро Перебийнис оказался крепким орешком. В этом взвод отдельной учебной роты химической защиты убедился в первую же ночь после того, как прозвучала команда «Отбой!» Но прежде суровый замкомвзвода старший сержант Валерий Серна помурыжил призывников минут двадцать командами: «Отбой – подъем!», пока они не вложились в норматив и, наконец, не улеглись в постели двухъярусных коек.
Спустя пять минут, неожиданно раздался богатырский храп, и те, кто не успел окунуться в объятия сна, обернули головы на крайнюю нижнюю койку, где, раздувая ноздри и губы, воспроизводил органную музыку Перебийнис.
– Ночной рапсодии нам только не хватало, – с досадой произнес Серна, нехотя поднялся, и затормошил Петра. – Убавь децибелы, ты не один в казарме.
Но через полминуты Перебийнис продолжил с прежним усердием выводить рулады.
– Товарищ старший сержант, может, он косит под больного, чтобы комиссовали и досрочно отправили на гражданку? – выдвинул версию ефрейтор Семен Наливайко.
– Вряд ли, за храп от службы еще никого не освобождали, – возразил Валерий. – Чаще всего имитируют энурез, а потом вместо физкультуры сушат матрацы. Но опытные урологи быстро уличают симулянтов.
– Что ж нам теперь придется терпеть его концерты? – возмутился старослужащий Иван Заботин. – Я бы на него с удовольствием надел противогаз. А то ведь получается, что весь взвод бодрствует, а он, как король, отдыхает. Так не годится. Он нас через месяц психами сделает.
– Давайте я ему голову портянкой прикрою, – предложил Наливайко.
– Не ровен час, задохнется, а вот рядом положи, – разрешил Серна. Но «ароматизированная» портянка вызвала обратный эффект – храп усилился.
– Надо Петра почаще дневальным в наряд ставить, – заявил Заботин. – Мне до дембеля осталось каких-то пять месяцев, а я вынужден страдать от причуд салаги.
– Это не выход, – вздохнул старший сержант, не сомкнувший, как и полвзвода, глаз до самой утренней команды: «Подъем!»
– Куда пойдем? – бодро спросил хорошо выспавшийся Перебийнис.