– Он без пузыря и пальцем не пошевелит, – резонно возразил Богдан, ловко добираясь до своего балкона, словно канатоходец в цирке.
Но однажды изменил своему правилу. Прежде, чем раздавить чекушку «Биленькой», решил покурить. Тут его и наказал сквозняк, поскольку забыл закрыть балконную дверь. Только за порог, а дверь хлоп! Пошарил по карманам – ключи остались в помещении. Нажал кнопку электрозвонка соседней квартиры, благо Павел дома.
– Выручай, танкист!
– Опять ключ оставил? – не удивился сосед.
– Опять, – подтвердил Богдан и посетовал. – Даже к горлышку не успел приложиться. Ждет меня на столе «Биленька», чтобы был я здоровенький.
– Мне хождения по балкону до чертиков надоели! – в сердцах произнес ветеран. – Чувствую, что добром твои приключения не кончатся. Сорвешься и крышка. За твою дурь и меня на старости лет повяжут.
– Типун тебе на язык, Паша! – огрызнулся Богдан. – Если я под «мухой» легко перелажу, то на трезвый глаз и подавно. Не трусь, дед, казаком, атаманом станешь. Кавалерия, как говорил Буденный, главная ударная сила.
– Бронетехника решает исход сражения, – возразил танкист.
Богдан с решительным видом направился на балкон. Лихо перелез через ограждение и, потеряв равновесие, камнем упал вниз. Павел замер от страха. Услышал вой сирены сработавшей сигнализации. На ватных ногах подошел к краю балкона, взглянул с высоты. Сосед, скорчившись, лежал на крыше белого автомобиля «Жигули», у подъезда. Стонал от боли, тщетно пытаясь подняться.
– Ну, слава тебе, Господи!– перекрестился пострадавший. – Хоть жив остался.
Действительно, если бы вместо «Жигулей» с корпусом, словно яичная скорлупа, стояла «Победа» с крепким корпусом, как броневик, то отправился бы Богдан к праотцам, а не будь транспорта – разбился бы в лепешку о бетон. Крыша автомобиля, словно батут, смягчила удар.
На вой сирены с безумными глазами и пеной у губ подъезда выскочил владелец авто. Стащил с помятой крыши страдальца. Богдану этот затяжной прыжок обошелся в 200 долларов на ремонт и еще 50 на лечение ран. С той поры он носит ключ на груди, как талисман.
«СПЕЦЗАКАЗ»
Опытный фотограф сорокасемилетний Леонтий Колченог, некогда работавший в фотоателье «Мираж», перейдя на «вольные хлеба» и памятуя принцип «волка ноги кормят», ошивался в выходные дни у здания ЗАГСа, а в будни – у бюро ритуальных услуг, высматривая клиентов. Вооружившись фотоаппаратами «Зенит», «Кодак» и другими аксессуарами (в зависимости от заказов на черно-белое или цветное фото), он ненавязчиво, деликатно предлагал свои услуги. Охотно показывал ранее сделанные фотошедевры счастливым новобрачным и их шумной охмелевшей свите, либо скорбящим родственникам усопших, изображая печально-кислую мину и высказывая искренние соболезнования.
Недостатка в заказах, как впрочем, и в настырных конкурентах с дорогими аппаратами «Коника» и «Никон» и мощными объективами, не было. На безбедную жизнь, иной раз с коньячком и балычком, Леонтию хватало. Изредка вкушал деликатесы с икрой и маслинами. В понедельник, который из суеверия прослыл, как тяжелый и черный, свадеб не предвиделось. Вряд ли кому взбредет в голову обручиться, соединить сердца в этот день, заведомо зная, что брак обречен, и после медового месяца наступят горькое похмелье, семейные склоки, обиды и слезы.
Прихватив спортивную сумку со штативом и фотоаппаратами, Колченог занял свое место у обшарпанного здания бюро ритуальных услуг. Интуиция его не подвела. Повесил на грудь «Кодак», развернул для рекламы мини-фотовыставку и дипломы за мастерство. Минут через пять к нему приблизилась женщина, лет эдак под шестьдесят. Благо, конкуренты отдыхали и Леонтий очень обрадовался этому обстоятельству.
– Надо срочно сфотографировать покойницу, – сдерживания рыдания, вытирая влажные глаза уголками черного платка, произнесла женщина.
– Не убивайтесь так шибко, все мы под Богом, – посочувствовал Колченог и поинтересовался. – В каком цвете будем снимать? Черно-белом или…
– В цветном, обязательно в цветном, чтобы видно было, как свечи горят и бледное лицо умершей.
– Процессию траурную тоже будем снимать?
– Нет, процессию не надо, только покойницу в комнате с ее дочерью, – ответила женщина.. – Пусть хоть фото сохранится на память о скорбном событии.
– Вы верно заметили, жизнь человечья быстротечна, а фото – вечно. Достанется и внукам, и правнукам, – с удовлетворением поддержал Леонтий и деловито сообщил.– Работаю с предоплатой. Для меня клиент дороже золота, но и время – деньги. К тому же имейте в виду, что я не просто фотограф, а фотохудожник или профессор в своем деле. Участвовал в престижных фотовыставках, имею кучу дипломов, грамот и призов. Но не возгордился, как иные, беру по минимуму. Не обессудьте, капитализм, рынок, коммерция, едри ее вошь в дышло, вынуждает вертеться белкой в колесе…
– Сколько? – промолвила она.
– За час фотосессии, без учета вредности, хотя никак не могу привыкнуть к горю, чужого ведь горя не бывает, за десять фотографий пятьсот рублей, – отозвался фотохудожник и посетовал. – Я бы и не прочь сбросить цену, но нынче очень дорогие фотоматериалы, химические реактивы. На чужом горе не наживаюсь, знаю меру…
– Ты, господин профессор, быстро управишься, – польстила и пообещала заказчица, подавая мятые мелким номиналом купюры.
– Кто преставился, кто Богу душу отдал? – спросил он, озадачив женщину.
– На месте узнаешь, – после паузы промолвила заказчица.
Они договорились о времени съемки в три часа пополудни, и гражданка удалилась. До съемки у Леонтия оставалось около четырех часов. Больше клиентов не предвиделось и поэтому он был рад хоть единственному заказу.
В назначенное время Колченог прибыл в один из частных домов, но внешних признаков, скорбящих соседей и друзей, будь то открытые ворота (пришла беда – отворяй ворота), крышки от гроба и деревянного креста, венков не увидел. «Наверное, чуть позже соберутся, а меня пригласили заранее, чтобы никто не мешал съемке», – решил он. Зашел во двор, а затем в веранду. Его встретила молодуха лет тридцати пяти от роду. Коричневая кофта, на голове черный платок. – Проходите в комнату, чувствуйте себя, как дома. Мама вас ждет, – сказала она, потупив скромный взгляд. – Пока вы будете снимать, я немного причепурюсь, наведу макияж, чтобы хорошо выглядеть на фото.
– Странно? – пожал Леонтий плечами.– В доме покойник, траур, слезы и стоны, а она вздумала чепуриться. Ох, уж эти женщины, никакой здравой логики.
Старинное трюмо в прихожей было задрапировано черной тканью, и этот признак смерти несколько развеял смутные сомнения, тревогу, было охватившие его. Леонтий вошел в полуосвещенную с зашторенными окнами комнату. В верхнем углу икона и лампадка с оранжевым язычком пламени. Посредине на табуретках стоял гроб, обшитый красным бархатом и отороченный черной тесьмой. Покойница, за исключением лица, была накрыта белой ажурной накидкой, сверху живые цветы. На тумбочке у изголовья в бронзовых подсвечниках возвышались длинные свечи. Колченог, не акцентируя внимание на деталях, быстро установил штатив и закрепил фотоаппарат.
– Ау, где народ? Где родственники и плакальщицы? – вполголоса произнес он, ощутив озноб и жуть от уединения с покойницей. Ему показалось, что кто-то затаился и пристально наблюдает за ним.
– Где-е родня, друзья-приятели? – он замер в оцепенении, на мгновенье задержав взгляд на лице усопшей. Увидел, как разомкнулись ресницы, и поймал на себе ее взгляд. Зашевелились губы, а у него остатки жидких волос встали дыбом. Она с обидой произнесла:
– Ирод, креста на тебе нет… Свечки, свечки зажги, бусурман, антихрист. Я те, за что большие кошты, полпенсии заплатила?
Леонтий побелел, словно мел, и только теперь вспомнил, что именно эта гражданка заказала съемку. Сбив штатив, как ошпаренный, выскочил из комнаты, столкнувшись с молодухой, успевшей нанести макияж.
– Старая идиотка! С ума спятила! – кричал он, пребывал в состоянии аффекта. – Обе чокнутые бабы. Упаси меня Господь от таких заказов.
– Не обижайтесь, профессор, мама давно хотела узнать, как она будет выглядеть в гробу, – пояснила дочка, часто моргая белесыми ресницами.
– В гробу я вас видел предупреждать надо, в таких случаях, – негодовал фотохудожник. – Сообщу в милицию, пусть вас определят в психушку, чтобы нормальным людям не отравляли жизнь.
И покрутил пальцем у виска. В проеме двери показалась старуха, в белой ночной рубашке, только косы в костлявой руке не хватало.
– Куды ты? Держи его, нехристя, Ганка! – закричала она и бросила на Колченога гневный взгляд. – Сымай меня, бестолочь! Я сама свечки зажгла. Такое с утра хорошее было настроение, так настроилась на съемку, а он все испортил. Постыдился бы себя профессором называть. Запомни, надо живого человека бояться, а не мертвого. Он, как та колода, ни рукой, ни ногой не пошевелит. Какой ты после этого фотохудожник, обыкновенный халтурщик.
Колченог чуть не впал в истерику, а старуха вдруг заявила:
– Отдавай деньги и прочь с моих глаз, мы с Ганкой настоящего фотографа, а не трусливого халтурщика, закажем.
БЕКОН
Вдоволь наслушавшись легенд, од, баллад и серенад о сале, Семен Запека, был очень озабочен и озадачен падением спроса на нацпродукт из-за роста цен. Поэтому окончательно и бесповоротно вместо коз и овец решил основательно заняться свиноводством. Причем, задался целью выдавать на-гора не примитивное, тонкое, словно у нутрии, сальце с черной щетиной, а бекон, который бы таял во рту, а бизнес не вылетел в трубу.
Особенно его вдохновило на этот бизнес сообщение о том, что какой-то чудак из Львова открыл кафе под экзотически амбициозным брендом, а может бредом, «Сало в шоколаде», пользующееся повышенной популярностью у гурманов.
Купил Семен на рынке поросенка с розовым пятачком и хвостиком колечком, назвал его Беконом. А вот по какой технологии его кормить, дабы получилось сало с мясными прослойками, ни бельмеса не знал.. Обратился за советом к местному «самородку» Ефрему Чудило, поскольку другие крестьяне своих свиней без всякого научного подхода, чем попало кормили, только бы не визжали с голодухи.
– Помоги, Ефрем Сидорыч, мудрым советом. Ты у нас, почитай, светило, ходячая энциклопедия, семь пядей во лбу, – начал он с восхваления и заискивания, зная о непомерном тщеславии односельчанина. – Подскажи, как хряка на бекон выкормить? Чтобы сало было ого-го! Толщиной в два кирпича.
– Эх, темнота, век живи, век учись. Без меня, академика сельхознаук, никто не может обойтись, – с гордостью, набивая себе цену, заявил «светило» и с глубокомыслием продолжил. – Если у тебя мозги в порядке, то поймешь логику моих рассуждений. Запомни, что свинский организм устроен также, как и человеческий.
– Так это и ежу понятно, – ухмыльнулся Запека. – Ежу может и понятно, но ты не делаешь разумных выводов.
– Каких еще выводов?
– Простых, но мудрых. Ты заметил, что обжоры очень жирные, сальные, страдают от избыточного веса, – пояснил знаток. – Особенно американцы, которых разнесло на гамбургерах и хот-догах. А наши мужики, да и бабы чем питаются? Им бы выпить, да чем попало закусить. Поэтому они тощие, поджарые и мускулистые. Так и свинья или хряк. Если их кормить до отвала, то обрастут салом, а если впроголодь, то худо-бедно нарастят прослойки мяса Ты, Семен, понял, в чем соль, где кошка или собака зарыта?
– Понял, понял, теперь своим умом допер! – возликовал свинарь.
– Так уж и своим?
–Ефрем, дай я тебя обниму, ты – гений! – потянулся к Чудило, но «академик» уклонился. – На хрен мне твои телячьи нежности. Гони первак и закуску за мудрый совет. – Все гениальное просто! Главное, строго соблюдай режим кормления. Во время хорошей кормежки, не реже трех раз в день, отрастает сало, а во время хреновой, через пень-колоду – мясо. Поэтому двое суток хряка до отвала корми, а на третьи – голодом мори. Вот и получится бекон с четырьмя, а может, и пятью прослойками. Гляди, еще и на выставку или ярмарку научных достижений с ним поедешь за казенный счет. Не забудь рассказать, кто тебя надоумил.
– Как же я сам не догадался?! – сокрушался Запека, так как за ценный совет пришлось ему выставить «светиле» литровый пузырь спотыкача, что чист, как слеза, и горит синим пламенем, а не мутного зеленого самогона, которым впору огнетушители заправлять или клопов и тараканов травить.
Семен с усердием принялся воплощать оригинальную технологию на практике. И вскоре по издаваемым с его подворья звукам односельчане безошибочно определяли: если тихо, то меню у Бекона богатое и идет процесс наращивания сала, а если визжит, словно его режут тупым ножом, то значит, худо-бедно формируется мясная прослойка.
В дни наращивания мяса фермер старался быть подальше от свинарника, чтобы не слышать жуткую какофонию. Зато его пес Барон, как только Бекон брал самые высокие ноты, шалел от избытка децибелов, метался на цепи, теряя остатки собачьего слуха и нюха.
– Пошто ты, Семен, издеваешься над животиной? Лучше бы заколол его, чем обрекать на такую муку, – не раз увещевала соседка Евдокия. – Мои козы из-за крика Бекона впадают в стресс и не дают молока, а куры перестали нестись. Напишу жалобу в общество защиты животных и милицию, чтобы тебя самого посадили на цепь и голодом морили или оштрафовали.– Только посмей, – сурово заявил экспериментатор. – У тебя, бабка, козий и курячий бизнес, а у меня поросячий. Вот увидишь, завалю беконом рынок и тебе кусочек дам, только помалкивай.
Но Бекон, было набравший вес, под прессингом иезуитской технологии захирел, подвергся обильному метеоризму. Некогда розовый пятачок превратился в синюшный, словно шнобель у субъекта, пребывающего в последней стадии алкоголизма. И без того маленькие злые глазки с белесыми ресницами потускнели и закатились. Видя, что Бекон тает на глазах, а не во рту, Запека не на шутку всполошился и, сломя голову, примчался к «академику».
– Выручай, Ефрем! – завопил он с порога.– Бекон дуба дает. Отощал и от ветра, словно фанера качается.
– Не паникуй, всегда держи нос по ветру, а хвост – трубой! Лекарство приготовил? – Какое лекарство, для кого? – не понял фермер. – Для меня, спотыкач. – Конечно, только ты помоги, спаси мой бизнес, – взмолился Семен.
– Ладно, поглядим, какой из тебя фермер, – глубокомысленно изрек Чудило, находясь под допингом-гонораром, накануне выпитым за очередной «мудрый» совет по поводу повышения плодовитости овец романовской породы и способа борьбы с прожорливой медведкой.
Вместе с фермером прибыв на место научного эксперимента, Ефрем, приняв двести граммов спотыкача «на грудь», закусил соленым огурцом и вальяжно вошел в свинарник, где хряк уже не кричал, а стонал. Собрав последние силы, изголодавшийся Бекон, подобно свирепому псу, бросился на «светило» и отхватил, кусок ткани от штанины. Знаток спасся бегством, но это не помешало ему вынести вердикт и диагноз:
– Порода для наращивания бекона не та, хряк загулял, ему нужна свиноматка. Покажи его психиатру, заодно и сам проверься, а то глаза у тебя какие-то дикие и речь бессвязная. От тебя он и заразился.
У Запеки от такого диагноза нижняя челюсть отвисла и он, словно оглушенный обухом, потерял дар речи.
Только переход на повседневный режим кормления спас Бекона от летального исхода. Хотя сало получилось тонкое в один палец, Семен уверял, что настоящее, украинское. Однако это не изменило ситуации на рынке – цены на нацпродукт выросли. А ведь ушлые политики грозились завалить Европу салом. Увы, свиней с каждым годом становится меньше, а гурманов-едоков – больше.
ДЕГУСТАТОРЫ
Во времена сухого закона и трезвости, когда по дурости и дикости чиновников, попав под плуг и топор, пострадала виноградная лоза, произошла эта потешная история. В ту достопамятную пору за дефицитной водкой, выдаваемой по одной, две бутылки в руки, выстраивались длиннющие очереди, в основном из самых активных членов «общества трезвости», решивших таким оригинальным способом уничтожать зловредный напиток.
Наша сборная команда «спортсменов» по линии профсоюза культработников отправилась на соревнования в Евпаторию, провозглашенную зоной сплошной трезвости. В составе команды из журналистов, культработников, музыкантов и библиотекарей, вообще людей творчески изысканно-интеллектуальных были и два моих коллеги Калмык и Узбек, прозванные так по месту предыдущей дислокации и работы.
– Взял? – поинтересовался у меня Узбек, едва мы расположились в автобусе для дальней поездки.
– Да, как договорились! – заверил я с оптимизмом, блеском в глазах и похлопал ладонью по саквояжу с выпирающимся контуром бутылки. – Как сказал поэт, класс он тоже выпить не дурак, а тем более, наш пишущий брат в надежде на Жар-птицу вдохновения. Кроме харчей, я взял с собой накануне добытые в селе – пол-литра первака двойной перегонки, чистого как слеза младенца, горящего синим пламенем, крепостью градусов под шестьдесят. В селе после пресловутого Указа о борьбе с пьянством почти в каждом дворе появилась своя винокурня, и круглые сутки толстопузый участковый инспектор Тягнирядно бродил по дворам, дегустируя до шального блеска в глазах крепкие напитки. Рационализаторов, кто жадничал, требуя с блюстителя правопорядка плату за стаканчик-другой с огурчиком или салом, он сдавал в ментовку. Дрожащей рукой царапал протоколы об изъятии аппарата, браги и готового продукта, не забывал указать его крепость, то бишь качество
Поздно вечером, как зеницу ока, оберегая напиток, прибыли в Евпаторию. Поселили нас, как впрочем спортсменов из других городов, в летних домиках пионерского лагеря.
Бесспорными фаворитами соревнований и уже не первый год были молодые, крепкие спортсмены-инструкторы, мастера спорта и перворазрядники из МДЦ «Артек», легко занимавшие первые места и загребавшие кубки, дипломы, призы и ценные подарки. Зная свои скромные возможности, немного попрыгав на волейбольной площадке, мы отправились на ночлег, чтобы утром на свежую голову сразиться с первым соперником.
Саквояж с драгоценным напитком я спрятал под койку. Спозаранку решил проверить. По весу определил, что бутылка пуста. Разбудил Калмыка и Узбека, застав их врасплох. Глядя на вещдок и часто моргая и дыша перегаром, они под напором неопровержимых улик выдали себя.
– Прости, Володя, – пал на колени и воздел руки вверх Узбек. – Мы немножко продегустировали, невмоготу было терпеть, когда ни в одном глазу. Перед соревнованиями для динамики приняли этот допинг.
– Да-а, немножко попробовали, пригубили, – кивнул повинной головой Калмык. – Теперь у нас энергии, хоть отбавляй.
–Хороша дегустация, высушили до дна,– возмутился я.
– Это нам Муля помог, у него зверский аппетит, горло луженое, – выдали они неподвижно лежащего на койке в углу члена нашей команды, бывалого журналиста и рыбака.
– Маркович вне подозрения, – отмел я напрочь эту версию. – У него алиби. Раньше меня уснул и не мог принимать участия в уничтожении первака.
– Да, да-а, я спал, как убитый, – приподнял голову над подушкой Маркович, счастливо улыбаясь. Однако позже признался. Застукав Калмыка с Узбеком за бутылкой, он пообещал выдать их с потрохами, и тогда они распили первак на троих, закусив салом, огурцами и прочей снедью.
Резвые жеребцы – тренеры из «Артека», гоцая по волейбольной площадке копытами в фирменных кроссовках и футболках «Adidas», разбили в пух и в прах своих инфантильных соперников. Но среди четырех команд мы заняли почетное третье место, т. е. стали бронзовыми призерами. Проведя тщательную рекогносцировку на местности, мы не без участия водителя автобуса, даже в зоне сплошной трезвости в городе-курорте отыскали-таки целебные источники водки и вина и, как полагается, обмыли честно добытую «бронзу».
«ДИВЕРСАНТКА»
Если даже веснушки и родинки, по-моему, придающие шарм девушкам и женщинам, почему-то юным созданиям доставляют огорчения, то что говорить тогда о бородавках. Вот и пятнадцатилетняя Настя с милым личиком и губками бантиком, на которую засматривались старшеклассники, не находила себе места, тщетно пытаясь избавиться от двух бородавок на внешней стороне пальцев левой руки.
Мало того, что они мешали надеть колечко или перстенек, так еще и сразу бросались в глаза, как некая несуразность. Оно и понятно, ведь девичьи руки, так же, как лицо, грудь, бедра, ножки и осиная талия – привлекают внимание тех, кто неравнодушен к девичьей и женской красоте, их хмельным прелестям. Перед женской магией вряд ли кто устоит. О Настиных страданиях ее мать, секретарь-машинистка одного из отделов НИИ оборонной промышленности, поведала своим коллегам-физикам. – Мается дочка, не ест, не пьет, – начала она издалека.
– Влюбилась, наверное, твоя Настя. Возраст у нее интересный, влюбчивый, гормоны бурлят. Смотри, чтобы глупостей не наделала,– предположила и предупредила одна из сотрудниц.
– Бородавки дитя замучили, – призналась Настина родительница. – У дерматологов много раз на приеме были, разные препараты пробовали, и к бабке Дарье, народной целительнице, ходили – всё впустую. Посоветуйте что-нибудь эффективное. Жаль девчонку, из-за пустяка ее зеленая печаль-тоска заела…
– А попробуй бородавку обработать жидким азотом. Только осторожно, – предложил инженер-физик. – Сведущие люди сказывают, что сто процентов гарантии. Жидкого азота у нас вдоволь, сами на установке производим, да и потребуется его какая-то капля. Приходи завтра с термосом.
– Ой, спасибо, обнадежили!– воскликнула женщина.
На следующее утро секретарша с термосом пришла в лабораторию. – А пробка-то от термоса где? – удивился физик. – Ведь жидкий азот испаряется уже при температуре минус 196°С. Ты же домой пустой термос принесешь.
– А я в конце дня к вам загляну и побольше пакетов на термос надену, да и живу недалеко…
В конце рабочего дня заполнили термос жидким азотом, надели на него несколько плотных полиэтиленовых пакетов и крепко замотали их изоляционной лентой.
– Иди быстро домой, лечи дочку, – напутствовал ее начальник лаборатории.
Вместе с сослуживцами секретарша подошла к проходной.
– Что у вас в пакете? – спросил у нее бдительный вахтер, застопорив турникет.
– Ничего особенного, термос, – ответила заботливая мама и подняла пакет к окошку будочки, в которой стоял охранник. Едва мужчина прикоснулся к пакету, как тот стал раздуваться. Почудилось: какое-то живое существо пытается выбраться из оболочки– бурно испаряющий азот пытался обрести свободу. Вахтер опешил. Испуганная секретарша на глазах удивленных сотрудников института с криком: «Ой, мамочка!» толкнула свою поклажу в окошко и присела на корточки у турникета. А в кабинке вахтера раздался смачный хлопок…
– Караул! Диверсия! – закричал он, хватаясь за кобуру с муляжом пистолета.
Инцидент замяли. Никто не пострадал, зато адреналина в крови прибавилось. Вскоре Насте удалось избавиться от злополучных бородавок, и она не стала прятать ладони с тонкими, словно у пианистки, пальцами. А сотрудники закрытого НИИ еще долго с улыбкой вспоминали секретаршу-диверсантку.
СЕЛ НА МЕЛЬ
Измученный проблемой выживания, народ, похоже, смирился с парадоксом: мелкий воришка, похитивший шпалу или, как тот безграмотный персонаж из чеховского рассказа «Злоумышленник» несколько гаек на грузила, получает в суде «под завязку» и отправляется на нары, к параше, а ушлый делец-аферист, укравший железную дорогу, завод и прочую крупную собственность, получает… орден за заслуги и другие почести и блага.
Реф-машинист Петр Кряч, конечно, траулер прихватить не мог, но оставлять родную посудину и уходить с пустыми руками тоже обидно. Тем более, что измочаленное штормами и изъеденное коррозией судно с мешками цемента в трюмах в местах пробоин, давно отслужившее свой срок, предназначалось на металлолом. А вот за рыбу, добытую в Атлантике и проданную по демпинговым ценам, судовладелец и крюинговая компания заплатили жалкие гроши. Поэтому Петра угрызения совести не мучили, а, напротив, точил червь вопиющей несправедливости. На свое детище – морозильную установку с аммиаком – он не претендовал. Зачем она, если домашний холодильник пуст, а вот на якорь глаз положил. Прежде, чем сойти по трапу на причал, каждый из обозленных членов экипажа по бартеру прихватил какую-нибудь полезную вещь. Один взял спасательные шлюпке и плоты, второй – кухонную утварь для будущего кафе «С Большого Бодуна», третий – якорную цепь и фрагмент трала, последний стащил трап. Ну, а Кряч довольствовался якорем.
Нанял автокран, грузовик и доставил «сувенир» к месту проживания на второй этаж одного из двухэтажных, барачного типа, строений с деревянными перекрытиями. Оставлять во дворе не рискнул, опасаясь, что охотники за металлом в один миг умыкнут. В городе даже был случай, когда чекистам лишь в Джанкое удалось перехватить похищенный с судостроительного завода «Залив» гребной вал из сплава цветных металлов. Выставил Петр в квартире оконную раму, да и втиснул комнату якорь. Не возиться же с ним во дворе, на холоде и под дождем.
– Петро, ты що, с глузду зъихав? – всплеснула пухлыми ручками его супруга Кира. – Не потребна нам ця зализяка.
– Цыц, баба с куриными мозгами. Эта железяка кормить нас будет! – крикнул бывалый рыбак на свою супругу. – Валюты у нас нынче – кот наплакал. Лавочка закрылась, больше рейсов не видать. Одни траулеры разбазарили, другие сгнили, не на чем ходить в моря и океаны, потускнела-захирела слава рыбацкой столицы. Вот и прихватил с собой якорек на память. По частям буду сдавать его в пункт приема металла, на те гроши жить будем.
– Що ж ты, дурень, його сразу в пункт не здыбав?
– Эх, пиявка, горбатую могила исправит, у тебя не мозги, а полова. Там меня менты сразу бы взяли под белы ручки в камеру клопам и вшам на корм. А по частям оно незаметно, – покачал Кряч головой и упрекнул. – Вместо того, чтобы после долгой разлуки обнять и согреть мужа, ты лезешь с глупыми претензиями. А может, пока я там, борясь со штормами, рыбу добывал, ты здесь хахаля завела? Отвечай, стерлядь этакая!
Кира, словно уличенная в блуде гимназистка, скромно потупила взор.
– Узнаю, убью и тебя, и любовника, – пригрозил Петро, сверкнув шальными от голода глазами, с досадой заметил. – Никому не позволю наставлять мне рога! Бревно ты, а не женщина.
– Сам ты чурбан, – парировала она его «комплемент»
Но все же, с аргументом по разделке якоря в домашних условиях Кира вынуждена была согласиться. Петро, вооружившись пилами, зубилом кувалдой, натирая мозоли, тщетно принялся разделать обросший ракушками, пропахший солью и водорослями, упрямый металл. Ночью просыпался от душераздирающих криков и плача. Это благоверная в очередной раз, натыкаясь на якорь, получала ссадины и синяки на нежном теле.
– Петро, краще бы ты шматок парусины взяв, або висло, чем цей бисов якорь, – стонала она, размазывая на щеках слезы с тушью.
– Ну, ты и даешь, совсем баба спятила! – возмутился он, протирая сонные глаза. – Я ведь не на паруснике «Херсонес» рыбачил, а на СРТМ. Очнишь, вспомни, в каком веке мы живем?
– В сумном, и нэ жывымо, а выживаемо, – хмуро заметила она. Неизвестно, сколь долго бы Кряч пытался расчленить непокорный якорь, но однажды ночью послышался страшный грохот. Петра и Киру, словно катапультой, сорвало с постели. Перед их изумленными глазами в комнате вместо якоря зиял провал, над которым вился столб пыли. Через три минуты в дверям появился анемичный пенсионер Ерофей Кляузин с желчной усмешкой на перекошенном запыленном лице.
– Ну, Петрусь, держись у меня! Я с тебя, обормота, теперь не слезу, – заявил старикан, резво стукнув каблуком о порог. – Мало того, что днями и ночами гремел, как в паровозном депо, житья не давал, так еще якорь бросил. Восполнишь мне и моральный, и материальный ущерб. Поди, много валюты с промысла привез вот и поделишься с нищим ветераном.
Мореман, понурив голову, с горечью осознал, что теперь якорного металла не хватит, чтобы рассчитаться: «Слава тебе, Господи, что он ветерану на голову не свалился. Однако занудный дед, жалобы во все инстанции строчит, как из пулемета Максим. Не зря у него фамилия Кляузин. Задолбает своей писаниной».
ХИТРЕЦ
Супружеская чета – Наталка и Грицько Деренбай – жили, как кошка с собакой. И причиной тому было пристрастие «чоловика» к «зеленому змию». Сама «жiнка» и виновата. Будучи уроженкой одного из хуторов, что в Житомирщине – родине цукровых бурьякiв, а значит, и самогона, Наталка в далекую пору медового месяца поделилась с пылким Грицько упрощенной технологией самогоноварения. При наличии браги с помощью двух кастрюль и миски (не буду в деталях раскрывать секрет), водрузив эту конструкцию на газовую плиту, она изготовляла «виски», то бишь самогон – первак двойной перегонки. Хлопоча возле плиты и снимая пробу, супруга весело напевала: «Самогонэ, самогонэ, хто же його зараз не гонэ и в селах, и в мiстах…» Ни одно из застолий не обходилось без этого «лекарства от простуды».
Апофеозом этой народной терапии был ритуал особо почитаемый Наталкой. Дойдя до кондиции и окинув тщедушного супруга посоловевшим взглядом карих глаз, она властно приказывала:
– Танцюй, Грицю, гопака, докы нэ маняла тоби бока!
И Деренбай в расчете на премиальную стопку-другую первака, заплетавшимися ногами выделывал замысловатые, толи пируэты, толи кренделя и менуэты.
– Ох, Грицю, Грицю, якый жах!? – всплескивала пухлыми ладонями хохлунья. – Тоби як тому танцюристу, мабуть, щос заважае.
– А что ты от меня хочешь, я же не балеро, не Махмуд Эсенбаев, чтобы исполнять экзотические танцы народов мира.
– Вчись, Грицю, вчись, не ганьбуй неньку-Украину, – наставляла она. – Будешь у мэнэ кроковяк, або фокстрот танцюваты
Для красочности, колорита ритуального танца Наталка пожертвовала из своих сокровенных запасов четыре метра атласной ткани малинового цвета чоловику на шаровары, в каждой галявине которых могло поместиться по два мешка бульбы или по паре копченных окороков. Такие роскошные шаровары могли бы вызвать зависть у всех вместе взятых украинских гетманов и легенды казацства Тараса Бульбы. Однажды супруга, будучи в творческом экстазе, возжелала, чтобы Деренбай наголо до блеска обрил свою грушевидную голову, сохранив лишь длинный чуб на темени, дабы быть похожим на справжнього казака из Запорожской Сечи. Грицько наотрез отказался от этой экзекуции, даже слезу горючую обронил ей на голые колени и бабье сердце дрогнуло и сжалилось.
В последние пять лет после того, как жена связалась с какой-то сектой баптистов или нудистов, бабу словно сглазили и подменили – перешла на соки, молоко и минералку. О самогоне, водке, вине и пиве даже слышать не желала и Грицьку строго-настрого запретила принимать для «сугрева». Все бы отдал Деренбай (кроме любимого напитка), чтобы вернуть то время, когда они жили душа в душу, по вечерам, а то и в полдень дегустируя «дюже крепкий напiй»