Глава 11. Культура как средство
В книге Ницше «Человеческое, слишком человеческое» есть такие слова:
«Современная подвижность всё прогрессирует к Западу, так что американцам все жители Европы представляются существами наслаждающимися и любящими покой, тогда как ведь и последние жужжат и суетятся, как пчёлы и осы. Эта подвижность так велика, что высшая культура не может уже пожинать своих плодов – времена года как бы слишком быстро следуют друг за другом. Благодаря недостатку покоя наша цивилизация переходит в новое варварство».
О варварстве речь пойдёт чуть ниже, а пока придётся разбираться с тем, что в столь замысловатой форме попытался довести до читателей философ. Если декларированную им «подвижность» понимать как развитие средств коммуникации, тогда всё встанет на свои места – ныне телевидение и интернет почти мгновенно распространяют те самые «плоды», а человек, не успев толком понять суть того, что ему только что подсунули, становится объектом ещё более изощрённых форм воздействия. В результате мозг переполнен чёрт-те чем, и никто не сможет предсказать, когда всё это «выстрелит». Ну а что же происходит со способностью к собственным суждениям? Позвольте, но для чего эти суждения нужны, если всё давно уже растолковали, что называется, разложили аргументы и факты по полочкам? И уже незачем напрягать мозги, чтобы сделать окончательные выводы.
Неужто нет выхода из столь прискорбной ситуации? Ницше предлагает довольно странный способ излечения от хвори:
«На одре политической болезни народ обыкновенно обновляет себя и вновь приобретает свой дух, который он постепенно утратил в искании и утверждении своего могущества. Культура обязана высшими своими плодами политически ослабленным эпохам».
Иными словами, только оказавшись в тупике, власть и общество прибегнут к помощи ранее отвергнутых интеллектуалов, и те, позабыв прежние обиды, станут возрождать культуру, что позитивно скажется и на политике, и на образовании, всего и не перечислить. Но кто из власть имущих согласится на признание, будто прежде ошибались и только теперь поняли, что всё делали не так?
Вот и Ницше пишет о «о страхе государства перед духовным развитием», приводя пример из истории Эллады:
«Греческий полис, подобно всякой организованной политической силе, был исключительно недоверчивым к росту образования; его могущественная основная тенденция оказывала почти всегда лишь парализующее и задерживающее действие на этот рост. Он не хотел допустить никакой истории, никакого движения культуры; установленное государственным законом воспитание должно было быть обязательным для всех поколений и удерживать их на одном уровне».
Тогда что же – революция? Маловероятно. Или придётся ждать, когда власть «естественным» путём приведёт страну, а то и всю эпоху к неизбежному упадку? Возможно, ответить на столь непростой вопрос смог бы Збигнев Бжезинский, советник по национальной безопасности в администрации президента Джимми Картера: в книге «Великая шахматная доска» (The Grand Chessboard: American primacy and its geostrategic imperatives), опубликованной в 1997 году, он так объясняет причины краха Великого Рима:\\\
«Три основные причины, в конечном счёте, привели к краху Римской империи. Во-первых, империя стала слишком большой для управления из единого центра, однако её раздел на Западную и Восточную автоматически уничтожил монополистический характер её власти. Во-вторых, продолжительный период имперского высокомерия породил культурный гедонизм, который постепенно подорвал стремление политической элиты к величию. В-третьих, длительная инфляция также подорвала способность системы поддерживать себя без принесения социальных жертв, к которым граждане больше не были готовы. Культурная деградация, политический раздел и финансовая инфляция в совокупности сделали Рим уязвимым даже для варваров из прилегающих к границам империи районов».
По словам Бжезинского, всё упирается в культуру, поскольку проблема «управления из единого центра» для нас неактуальна благодаря интернету и космической связи. Коль скоро это так, снова придётся разбираться в том, что собой представляет из себя культура, на этот раз уже в более широком смысле, выходящем за пределы образования и искусства. К сожалению, нет такого толкования этого понятия, которое бы устраивало всех. Одни определяют культуру как совокупность производственных, общественных и духовных достижений. Другие считают, что культура – это искусство и другие проявления человеческой интеллектуальной деятельности, рассматриваемые в совокупности. Есть и такое определение, согласно которому это понятие объединяет идеи, обычаи и социальное поведение того или иного народа или общества. Какое бы определение мы ни выбрали, главный вопрос, который возникает при анализе сущности этого понятия – способствует ли культура совершенствованию человека или ведёт к подавлению сознания, делая человека послушным исполнителем чужой воли?
Опасность ложного понимания современной культуры и распространения её суррогатных заменителей стала вызывать беспокойство ещё в 60-х годах прошлого века. Немецкий философ Карл Ясперс был возмущён тем, что творится в мире, и рисовал довольно неприглядную картину:
«Объединение людей земного шара привело к процессу нивелирования… К этому нивелированию стремятся, будто оно создаст единение людей… Одежда повсюду одинакова. Одни и те же манеры, танцы, одинаковый спорт, одинаковые модные выражения… Расы смешиваются. Исторически сложившиеся культуры отрываются от своих корней и устремляются в мир технически оснащенной экономики, в пустую интеллектуальность».
В чём-то философ, безусловно, прав. Однако вопреки его утверждению нивелирование объединяет людей, как бы огорчительно это ни было для тех, кто более всего ценит в человеке самобытность, индивидуальность. Если идёт естественный процесс, делающий жизнь комфортнее, ведущий к простоте общения, то против такого нивелирования трудно возразить. К примеру, по улицам Нью-Йорка вряд ли удобно передвигаться в одежде бедуина, и столь же неразумно негодовать по поводу того, что английский стал международным языком, на котором могут объясняться, худо-бедно, сотни миллионов жителей Земли. Другое дело, если это нивелирование – управляемый процесс навязывания людям неких правил поведения, общения, критериев оценки художественных ценностей. Здесь важно разобраться, с какой целью всё это вдалбливают в головы людей.
Начнём с анализа мыслей политолога Самюэля Хантингтона, изложенных в книге «Столкновение цивилизаций», опубликованной в 1993 году:
«Что же делает культуру и идеологию привлекательными? Они становятся привлекательными, когда в них видят корень материального успеха и влияния».
Нет сомнений, что житель глубинки после переезда в большой город получает возможность пополнить свои знания, реализовать свои способности и начать прилично зарабатывать. Город, как правило, является средоточием культурных достижений, которые привлекают людей, поэтому политолог отчасти прав. Однако как может увлечение человека живописью французских импрессионистов или чтение книг Фёдора Достоевского и Уильяма Фолкнера повлиять на уровень его доходов?
Столь же сомнительно и утверждение Хантингтона, касающееся привлекательности идеологии, которая нередко тесно связана с культурой:
«Коммунистическая идеология привлекала людей по всему миру в 1950-е и 1960-е годы, когда она ассоциировалась с экономическим успехом и военной мощью Советского Союза».
Как же я не заметил, что уже в 50-е годы прошлого столетия Советский Союз перегнал Соединённые Штаты по производству мяса и по доходам на душу населения? Видимо, от нас скрывали, что советские авианосцы бороздили воды мирового океана, а первую атомную бомбу сделали в СССР, а не в США. Вот и верь после этого историкам!
На самом деле привлекательность Советского Союза определялась тем, что наша страна сыграла решающую роль в низвержении фашизма, а кроме того, импонировало то обстоятельство, что власти СССР провозгласили построение справедливого общества, целью которого должно было стать улучшение жизни простых людей. Далеко не всё в этом деле получилось, но именно благодаря поддержке СССР началось национально-освободительное движение в колониях западноевропейских стран. Эту заслугу у Советского Союза не отнять, поэтому и стала привлекательной коммунистическая идеология.
Ещё один тезис Хантингтона выглядит как упрёк выходцу из захудалой деревеньки, который после обретения желанного материального успеха вдруг стал критиковать приютивший его город. Видите ли, ему не нравится, что жители этого города увлечены одной единственной мечтой: увеличить свой доход, и ради этого они готовы на всё – обидеть слабого, предать близкого друга и даже совершить уголовно наказуемое преступление. Хантингтону подобное прозрение не по душе:
«Западные ценности и институты привлекали людей из других культур, потому что они рассматриваются как источник западной мощи и благополучия… Однако… жители Восточной Азии приписывают своё стремительное экономическое развитие не импорту западной культуры, а, скорее, приверженности своей традиционной культуре… Теперь, когда они из слабых превратились в исключительно мощные страны, они не исключают случая напасть на те же ценности, которые до этого использовали для преследования своих интересов».
Неблагодарные! Однако не стоит принимать на веру то, что написано в книге Хантингтона. Вот и обвинения в адрес стран Восточной Азии не обоснованы, словно бы взяты с потолка. Эти страны заимствовали всё, что их устраивало в западной культуре, но это не обязывает их раствориться в западном мире, полностью утратив свою национальную идентичность. По аналогичному пути шло и развитие России при Петре Великом. Да и Западная Европа в своё время многое приобрела, используя достижения Древнего Рима и арабских стран. Но это вполне естественное заимствование культурных достижений не означает необходимости копировать всё от «а» до «я». Что-то отвергается категорически, поэтому и возникает необходимость критики, те самые «нападки».
В следующем утверждении, которое сформулировано как вопрос, Хантингтон пытается оправдать основную мысль книги – мысль, определившую и само название этого научного труда:
«Почему же культурная общность облегчает сотрудничество и единство среди людей, а культурные различия ведут к расколу и конфликтам?»
На самом деле вовсе не культурные различия ведут к конфликтам, а неуважение к особенностям жизненного уклада других народов. Действительно, культурная общность делает более простым общение – куда удобнее разговаривать на английском языке, без переводчика. Однако это не может гарантировать от конфликтов не только в экономике, но и в военной сфере. Примером могут служить вооружённые столкновения между Великобританией и Аргентиной за Фолклендские острова, напряжённость в отношениях между Китаем и Тайванем, война между Ираком и Ираном, нападение Ирака на Кувейт и гражданские войны в Африке. Причины перечисленных конфликтов, как правило, находятся в материальной сфере и не имеют отношения к культуре.
Однако политолог настаивает на своём:
«Различия между светскими идеологиями – например, марксизмом-ленинизмом и либеральной демократией – можно, как минимум, обсуждать, как максимум – разрешить. Разногласия в материальных интересах также можно уладить путём переговоров и свести к компромиссу, что невозможно в случае с вопросами культуры. Индуисты и мусульмане вряд ли решат вопрос, что строить в Айдохья – храм или мечеть, или и то и другое, или ничего».
Обсуждать причины столкновений между религиозными фанатиками – занятие малоинтересное и бесперспективное. Гораздо важнее понять, в каких сферах жизни возможно достижение компромисса. Если различия и разногласия принципиальные, антагонистические, то взаимоприемлемое решение по коренным вопросам полностью исключено. Коммунисты и либералы никогда не договорятся, потому что одна идеология построена на приоритете коллективизма, а другая ставит во главу угла индивидуализм. В основе коллективизма – взаимовыручка, забота об общем благе, доходящая до самопожертвования в крайних своих проявлениях. В основе индивидуализма – забота о личном благе вне зависимости от интересов других людей, минимизация своих обязанностей перед обществом. А вот в религиозной сфере согласие и компромисс вполне возможны. Пример – многолетнее сосуществование православных и мусульман в России.
В поисках оправдания неизбежности конфликтов и столкновений Хантингтон вынужден призвать на помощь психологию:
«Человеку свойственно ненавидеть. Для самоопределения и мотивации людям нужны враги: конкуренты в бизнесе, соперники в достижениях, оппоненты в политике».
Более чем странное утверждение, что называется, притянутое за уши. Человеку вовсе не свойственно ненавидеть! Но человек существует благодаря инстинктам, и если обстоятельства препятствуют реализации инстинктов, тогда может возникнуть ненависть человека к людям, установившим перед ним преграду. Однако это совсем не означает, что чувство ненависти воплотится в действие, поскольку есть важный сдерживающий фактор – нравственное начало в человеке. В либеральной экономике Запада ставка сделана именно на инстинкты – понимаемый в расширенном смысле инстинкт продолжения рода может привести человека даже к воровству ради обеспечения материального благополучия своих наследников. Неоспоримый факт – освобождённая от груза нравственных ограничений частная инициатива способна творить чудеса, чему все мы являемся свидетелями. Однако забвение нравственных принципов в экономике чревато распространением этой заразы и на другие сферы – такие как массовая культура, отношения между людьми и даже внешняя политика. Следствием этого становится торжество принципа: цель оправдывает средства. А уж его последствия каждый может испытать на собственной шкуре, если «повезёт».
Влиянию культуры на экономику посвящено немало строк в книге Збигнева Бжезинского «Великая шахматная доска»:
«Фундамент растущих геополитических амбиций Америки обеспечивался быстрой индустриализацией страны. К началу первой мировой войны экономический потенциал Америки уже составлял около 33% мирового ВНП, что лишало Великобританию роли ведущей индустриальной державы. Такой замечательной динамике экономического роста способствовала культура, поощрявшая эксперименты и новаторство. Американские политические институты и свободная рыночная экономика создали беспрецедентные возможности для амбициозных и не имеющих предрассудков изобретателей, осуществление личных устремлений которых не сковывалось архаичными привилегиями или жесткими социальными иерархическими требованиями. Короче говоря, национальная культура уникальным образом благоприятствовала экономическому росту, привлекая и быстро ассимилируя наиболее талантливых людей из-за рубежа, она облегчала экспансию национального могущества».
По-прежнему настаиваю на том, что экономическому росту в США способствовала вовсе не культура, но лишь освобождение частной инициативы, которая к культуре не имеет отношения – за исключением способов общения, организации управления производством и тех случаев, когда человек работает в области киноиндустрии, на телевидении или в средствах массовой информации. Значительное влияние на рост экономики оказала ещё и мораль американского общества – именно отсутствие нравственных ограничений при ведении бизнеса способствовало развитию частной инициативы. Основным критерием при выборе сферы деятельности стало получение максимального вознаграждения или прибыли. Нация, увлечённая этой идеей, совершила невиданный скачок за последние сто лет. Соединённые Штаты в этом деле стали примером для многих стран, но вот беда – иногда культура препятствует использованию этого опыта в полной мере. Людям, воспитанным на произведениях Чехова и Достоевского, Булгакова и Хемингуэя, Стейнбека и Сэлинджера претит желание зарабатывать деньги любым путём, во что бы то ни стало.
Здесь самое время снова вернуться к теме привлекательности культуры. Вот мнение Збигнева Бжезинского:
«Применение Америкой "имперской" власти в значительной мере является результатом превосходящей организации, способности быстро мобилизовать огромные экономические и технологические ресурсы в военных целях, неявной, но значительной культурной притягательности американского образа жизни, динамизма и прирожденного духа соперничества американской социальной и политической элиты».
Тут всё смешалось в кучу, но не в этом дело. Богатая страна сама по себе притягательна – недаром Америку до сих пор называют страной эмигрантов. Она способна приютить и накормить любого, кого привлекает возможность получать более высокую зарплату, а может быть, даже основать свой бизнес. Если бы Соединённые Штаты были страной-неудачницей или изгоем, вряд ли молодёжь стала бы копировать американский образ жизни. В сознании людей даже американский рок переплетается с экономическим могуществом страны. Вот и Бжезинский вольно или невольно отождествил экономическое превосходство США с воображаемым культурным превосходством:
«Культурное превосходство является недооценённым аспектом американской глобальной мощи. Что бы ни думали некоторые о своих эстетических ценностях, американская массовая культура излучает магнитное притяжение, особенно для молодежи во всём мире. Её привлекательность, вероятно, берёт своё начало в жизнелюбивом качестве жизни, которое она проповедует, но её притягательность во всём мире неоспорима».
Не стану спорить: американский джаз, популярные шлягеры в исполнении Фрэнка Синатры, Эллы Фитцджеральд, Луи Армстронга и других замечательных певцов надолго останутся в памяти многих поколений. За интернет и джинсы – отдельное спасибо! Однако культурное превосходство и притягательность культуры вовсе не тождественны. Одного человека привлекают картины Модильяни, Ренуара, а другому по нраву порнография.
Одной из причин увлечения советской молодёжи американской культурой стал протест против примитивных методов защиты от «тлетворного влияния загнивающего Запада». Запретный плод нередко кажется особенно сладким, и власти своими действиями невольно способствовали возрастанию интереса к современной западной культуре. Помимо увлечения рок-музыкой, абстрактной живописью в пику всем надоевшему соцреализму возник ещё и огромный интерес к американскому кино. Продукцию голливудской киноиндустрии поначалу можно было увидеть только на закрытых показах, ну а в последние десятилетия она составляла основу российского кинопроката, спасая его от разорения. Обилие спецэффектов, сцены насилия и эротика заменили на киноэкранах всё, чем славилось советское кино – здесь речь идёт о лучших его образцах, таких как «Девять дней одного года». Особенно невнятны аргументы в пользу превосходства американской культуры, когда речь заходит о литературе. Америка вряд ли может что-либо противопоставить лучшим произведениям русских и европейских классиков, несмотря на обилие популярных авторов.
Анализу феномена американской культуры посвящено немало строк в книге Джорджа Фридмана «Следующие 100 лет», изданной в 2009 году:
«Американская культура представляет собой адскую смесь торжествующего высокомерия и беспросветной тоски. Итог – чувство уверенности, постоянно снедаемое страхом того, что страна уйдёт под воду из-за таяния ледников при глобальном потеплении или будет стёрта с лица земли Господом, разгневанным гомосексуальными браками, за что в обоих случаях мы несём личную ответственность».
Фридман нарисовал весьма впечатляющую картину, однако, по большей части, это имеет отношение к психологии американцев. Жизнь в обществе, которое в прошлом веке развивалось бешеными темпами, может привести и к душевному расстройству, и к смещению понятий добра и зла. И даже привести к трагическим эксцессам, когда обидчикам мстят с помощью огнестрельного оружия. Если в одном человеке сочетаются черты покорителя Дальнего Запада, ковбоя, бизнесмена и банковского служащего, тогда, и в самом деле, возникает подозрение – что-то здесь не так. Джордж Фридман попытался дать этому феномену объяснение:
«Существуют три стадии развития культуры. Первая – варварство. Варвары считают, что обычаи их деревни являются законами природы и что каждый, кто живёт не так, как они, не достоин даже презрения и должен избавиться от своих заблуждений или умереть. Третья стадия – декаданс, упадок. Декаденты цинично полагают, что нет ничего, что было бы хоть чем-то лучше чего-то другого… Цивилизация – это вторая и самая редкая стадия развития… США находятся в самом начале своего культурного и исторического пути. До настоящего времени они были недостаточно последовательны для того, чтобы у них была определенная культура. По мере того, как они становятся центром притяжения мира, у них развивается такая культура, которая неизбежно будет в варварском состоянии».
Если следовать приведённым определениям, то варварство отличается от декаданса лишь тем, что не останавливается в своём развитии. Но возникает вопрос: куда это приведёт? Похоже, Фридман надеется, что варвары способны создать некую новую цивилизацию. Варвары разрушили культуру Древнего Рима, но что они построили взамен? Со временем на Апеннинском полуострове и близлежащих территориях возникли разрозненные княжества, враждовавшие между собой, позднее здесь властвовали австрийцы и французы. Наконец, возникла единая Италия, но можно ли считать «венцом творения», итогом развития этого государства – фашизм во главе с Бенито Муссолини?
Джордж Фридман считает, что ничего подобного Америке не грозит. Несмотря на нынешнее «варварское состояние культуры», залогом процветания станет разработка новых технологий:
«Американская культура – это бурлящая смесь библейских истин и компьютерных технологий, традиционных ценностей и радикальных инноваций… Компьютерные технологии меняют облик американской культуры и являются истинной причиной её гегемонии во всём мире».
Не могу в это поверить. Неужели создание компьютерных технологий стало возможным только благодаря варварскому состоянию американской культуры? Неужто миром правят варвары?
Вопреки утверждению Джорджа Фридмана, нынешний технологический прогресс стал результатам усилий многих стран мира. Недаром значительную часть программистов в Силиконовой долине составляют выходцы из России. Америка лишь предложила оптимальные условия для быстрого внедрения инноваций в экономику и дальнейшего совершенствования технологических разработок. За это ей огромное спасибо!
Ещё более сомнительно утверждение, будто компьютерные технологии обеспечили гегемонию США во всём мире. Какая ещё гегемония? Даже Бжезинский уже давно не использовал это слово в своих монографиях, предпочитая ему «лидерство». Никто не спорит, что операционные системы для компьютеров разрабатывают, как правило, в США. Всем известно, что большинство серверов, без которых невозможна работа интернета, расположено в Америке. Но можно ли говорить об американской гегемонии, если китайские и российские хакеры то и дело взламывают защитные коды и считывают секретные данные из хранилищ информации финансово-промышленных корпораций и правительственных учреждений США? Глобальная информационная сеть вовсе не гарантирует гегемонии, напротив – делает Соединённые Штаты гораздо более уязвимыми в результате распространения современных технологий по всему миру. Это общемировая проблема, которая не имеет никакого отношения к культуре.
Особенности американского образа жизни находят отражение и в экономике. Бжезинский сетует, что европейцы не следуют «позитивному» примеру:
«По мере того, как западное государство всеобщего благосостояния, включая его германский акцент на "право участия в решении вопросов" между предпринимателями и профсоюзами, начинает терять свой экономический динамизм, всё больше европейцев высказывают мнение о том, что необходимо последовать примеру более конкурентоспособной и даже жестокой американской экономической культуры, если не хотят, чтобы Европа откатилась ещё больше назад. Даже в Японии больший индивидуализм в экономическом поведении признаётся как необходимое сопутствующее обстоятельство экономического успеха».
Слова Бжезинского об индивидуализме как одном из условий экономического успеха наводят на мысль, что политолог является поклонником Алисы Розенбаум, более известной под псевдонимом Айн Рэнд. В своих книгах она пыталась доказать, что эгоизм – это источник прогресса человечества. Если иметь в виду только личный экономический успех, то Бжезинский с Розенбаум, безусловно, правы – многие бизнесмены в Соединённых Штатах и в России разбогатели, следуя этому нехитрому принципу. Но если люди будут вести себя, как одинокие хищники в лесу, можно ли тогда говорить об их культуре? Тут снова приходится напомнить о суррогатных заменителях.
Однако Бжезинский находит новые аргументы в пользу эгоизма:
«Стремление к личному успеху укрепляет свободу, создавая богатство. Конечная смесь идеализма и эгоизма является сильной комбинацией. Индивидуальное самовыражение, как говорят, это Богом данное право, которое одновременно может принести пользу остальным, подавая пример и создавая богатство».
Личный успех укрепляет личную свободу и свободу для своей семьи, но вовсе не обязательно «принесёт пользу остальным». Создавая богатство для себя, человек не только подаёт пример, но вызывает зависть у неудачника, которого он победил в борьбе за обладание богатством. «Жестокая экономическая культура», о которой писал Бжезинский, может принести вред не только другим людям, но и самому этому успешному человеку или его потомкам, разрушая взаимное доверие в обществе и вызывая ненависть, чреватую скверными последствиями.
В 1997 году, когда Бжезинский писал свою книгу, эти возможные последствия никто в Америке не воспринимал всерьёз. Даже 11 сентября 2001 года не заставило задуматься о том, что американское богатство, основанное на эгоизме, стало исходной причиной этих трагических событий. Нарастание пропасти между богатством и бедностью в нашем мире привело к появлению новой идеологии, которую взяли на вооружение «Аль-Каида» и ИГИЛ, запрещённые в России.
В конце концов, можно согласиться с превосходством американской культуры в некоторых областях человеческой деятельности, причём несомненно, что это приносит экономическую выгоду. Однако стоило ли писать о том, что в какой-то мере очевидно? Читаем в книге у Бжезинского:
«Поскольку подражание американскому пути развития постепенно пронизывает весь мир, это создаёт более благоприятные условия для установления косвенной и на вид консенсуальной американской гегемонии».
Теперь всё стало на свои места. Культура как одно из эффективных средств установления мирового господства – такой новаторский взгляд на предназначение культуры способен вызвать восхищение. Если бы не одно «но». Бжезинский сам признавал, что навязываемой американцами массовой культуре свойственна «некоторая примитивность» (some crassness). Я бы добавил, что она частенько апеллирует к низменным чувствам, создавая благоприятную почву для распространения насилия и других пороков. Рискну предположить, что в самом скором времени вслед за снятием ограничений на курение марихуаны будет разрешено употребление других наркотиков, якобы в лечебных целях, будут узаконены проституция и порнография, которая и сейчас уже свободно распространяется в интернете. Когда-нибудь дойдёт дело и до разрешения педофилии, естественно, по взаимному согласию.
Нет сомнения, что такой метод воспитания новых поколений, послушно следующих советам своих мудрых наставников, способен обеспечить максимальную эффективность управления людьми. Но чем эти люди будут отличаться от примитивного животного? Видимо, снова придётся делить людские массы на плебеев и патрициев, совершенствовать полицейский аппарат, чтобы держать в узде разбушевавшихся плебеев, строить новые тюрьмы для преступников, а там, глядишь, дойдёт и до создания резерваций для тех, кто окончательно свихнулся на почве увлечения компьютерными играми.
К счастью, не получила распространения ещё одна особенность американской культуры – право граждан на владение оружием. Это право с 1791 года закреплено во второй поправке к Конституции США. Первоначальный смысл такого решения законодателей состоял в обеспечении готовности ополчения к отражению вооружённой агрессии против страны. В 2008 году Верховный суд США в своём постановлении пояснил, что оружие предназначено для самообороны, для защиты своего жилища. Однако на деле получается иначе – жертвами вооружённых маньяков то и дело становятся ни в чём не повинные люди, граждане Соединённых Штатов.
Время от времени федеральные власти США пытаются ограничить или запретить продажу оружия, но этому препятствует мощное оружейное лобби в Конгрессе – и впрямь, нельзя же запрещать то, что приносит прибыль. Вслед за американским президентом признаётся в своём бессилии и психолог Рон Астор, который в течение многих лет изучал проблему насилия в американских школах:
«Мы достигли критической точки насыщения в отношении инцидентов с применением оружия и массовыми жертвами, и это стало частью того оцепенения и замешательства, которые мы ощущаем. Но нельзя сказать, чтобы мы смирились. Проблема в том, что мы не понимаем, что делать с тем моральным возмущением, которое есть у каждого из нас».
Почему же в Европе, откуда родом значительная часть американцев, многое устроено не так, как в Соединённых Штатах? На этот вопрос попытался дать ответ Брент Скоукрофт в беседе со Збигневом Бжезинским:
«Вот ещё одно из фундаментальных различий между Европой и Соединёнными Штатами: европейские страны развивались так, что людям приходилось ладить друг с другом. Из-за географических ограничений всё больше населения скапливалось в городах, и приходилось вырабатывать правила поведения, правила взаимодействия людей. Те, кому эти стесняющие правила мешали, переселялись в США».
Последняя фраза даёт простор для предположений. Не исключено, что упомянутые Скоукрофтом правила сковывали частную инициативу, мешая развитию предпринимательства. С другой стороны, можно допустить, что переселенцев не устраивали нравственные ограничения, принятые в европейском обществе. Если судить по тому, что принесла миру массовая американская культура, то вполне жизнеспособны обе точки зрения.
После славословий в адрес американской культуры, в изобилии присутствующих в книге «Великая шахматная доска», Бжезинскому потребовалось всего десять лет, чтобы в этом усомниться. Рассуждая в книге «Америка и мир. Беседы о будущем американской внешней политики» на тему о мировом лидерстве, он высказал следующее мнение: