Глава 9. Основа для диагноза
Психическим расстройством принято считать состояние, отличное от нормального, здорового. Но прежде, чем возникнет желание назвать кого-то психом, надо разобраться с критериями «нормальности». Психически здоровыми принято считать людей, умеющих приспособиться к условиям жизни и находить решение жизненных проблем. Однако вряд ли найдётся человек, способный сохранять спокойствие, находясь в окружении насильников и убийц, поскольку реакции, считающиеся патологическими в обыденной жизни, могут оказаться спасительными в экстремальных ситуациях. Скорее, речь нужно вести об адекватном поведении, то есть реакция на внешние раздражители должна соответствовать возникающей угрозе. Тут всё настолько тонко, что отличить здорового человека от психа иногда не представляется возможным. К примеру, если человек вспылил, кого-то обругал нехорошими словами или влепил по физиономии, это вовсе не значит, что он псих. Всё дело в том, насколько устойчиво такое состояние и может ли человек прийти в себя без посторонней помощи. Скверный характер, повышенная раздражительность – это ещё не причина для того, чтобы отправлять в психушку.
Ещё более сомнительным является термин «душевнобольной» – хотя бы потому, что словосочетание «душа болит» несёт в себе смысл, далёкий от каких-то патологий. Повышенную впечатлительность, когда человек остро реагирует на то, что происходит в окружающем мире, сочувствует, сострадает людям, нельзя считать расстройством психики. А вот неспособность осознать значение своих действий, контролировать их, так или иначе корректируя свои поступки, – на первый взгляд это кажется надёжным критерием для выявления психического расстройства. Но как же быть в том случае, когда в голове художника возникает некий образ, причём возникает сам собой? Сознание тут оказывается ни при чём, поскольку далеко не сразу художник понимает значение того, что стало результатом вдохновенного порыва.
По мнению специалистов, для психических расстройств характерно сочетание анормальных мыслей, представлений, эмоций, поведенческих реакций и отношений с окружающими. Здесь снова упираемся в неточное определение: что значит «анормальная мысль». Если возникло желание залезть под юбку незнакомой женщине, это лишь признак невысоких нравственных критериев либо сексуальной озабоченности. А уж «анормальные представления» – это и вовсе курам на смех! Учёный никогда не совершит открытия, если будет опираться на представления исключительно нормальные, то есть на то, что написано в энциклопедиях, учебниках и в монографиях его коллег.
К психическим расстройствам относят депрессию, биполярное аффективное расстройство, шизофрению и прочие психозы. Для больных депрессией характерно подавленное состояние, чувство вины, потеря интереса к жизни и способности получать удовольствие, низкая самооценка, нарушения сна и аппетита, утомляемость и плохая концентрация. Для биполярного расстройства характерно чередование маниакальных и депрессивных состояний с периодами относительной ремиссии. Маниакальные состояния характеризуются повышенной возбудимостью и раздражительностью, снижением потребности во сне. Такое случается и в жизни вполне здорового человека – различие в том, насколько долго сохраняются такие состояния. С шизофренией тоже не всё так просто – поведение шизофреника основано на искажённом представлении об окружающем мире и собственной личности. Это ещё полбеды – проблемы начинаются с появлением галлюцинаций и бредовых состояний.
При оценке психического состояния человека следует иметь в виду, что, увлечённый творческим трудом, он нередко оказывается вблизи черты, разделяющей то, что называют нормальным поведением и психическим расстройством. Неосторожный шаг в сторону и человек может рухнуть в пропасть или завязнуть в болоте, из которого не выбраться без посторонней помощи. Виной всему неконтролируемое умственное и эмоциональное напряжение – мозг подаёт сигналы, предупреждающие об опасности, но человек этого не замечает, поскольку творческий порыв сильнее, чем инстинкт самосохранения.
В чём же причины возникновения психических расстройств? Это может быть предрасположенность, когда человек наследует некие особенности генома своего предка, которые при определённых обстоятельствах приводят к возникновению заболевания. Длительная стрессовая ситуация так же чревата нарушениями психики – нередко болезнь проявляется как защитная реакция организма на внешнее воздействие, грозящее полностью разрушить организм. Как бы то ни было, надо соизмерять свои желания с возможностями, поскольку любой организм имеет предел прочности, и перегрузка, перенапряжение могут привести к печальному исходу.
В психиатрии под термином «психическое расстройство» обычно понимают группу симптомов или поведенческих признаков, причиняющих страдание и препятствующих функционированию личности. В таком определении есть резон, хотя в нашем мире очень многое может причинить страдание или помешать спокойно жить. И тут никакой психиатр вам не поможет.
Самое распространённое заболевание – это депрессия. У людей есть немало причин для её возникновения – пандемия, которой нет конца, война, на итоги которой нет возможности как-то повлиять, болезни близких, да и преклонный возраст со всем, что к этому прилагается, не прибавляет оптимизма. У писателя есть шанс на спасение – это творчество. Но что делать, если на каждой странице – то наркомат, то алкоголик, то человек, близкий к умственному помешательству. А ещё приходится опровергать утверждения, будто совершить открытие или написать симфонию можно только находясь в бредовом состоянии. Пока обо всём об этом пишешь, рискуешь и сам забронировать себе место в палате № 6.
Глава 10. Гений или псих?
Аристотель полагал, что знаменитые поэты, политики и художники были либо меланхоликами и помешанными, либо мизантропами. Демокрит говорил, что «без безумия не может быть великого поэта». По мнению Платона, «бред совсем не есть болезнь, а, напротив, величайшее из благ, даруемых нам богами; под влиянием бреда дельфийские и додонские прорицательницы оказали тысячи услуг гражданам Греции, тогда как в обыкновенном состоянии они приносили мало пользы или же совсем оказывались бесполезными». Французский психиатр Моро де Тур утверждал, что гениальность – это невроз, полуболезненное состояние мозга, причём повышенная раздражимость нервной системы является общим источником как выдающейся психической энергии, так и душевного заболевания, а вот вполне нормальное состояние организма никогда не сочетается с высокой одаренностью. Шопенгауэра утверждал, что гениальные личности обнаруживают недостатки, аффекты и страсти, сближающие их с безумными. Итальянский психиатр Чезаре Ломброзо тоже склонялся к мысли об идентичности гениальности с безумием. Вообще говоря, эти понятия трудно совместимы – гениальность учёного предполагает наличие выдающегося ума, а безумие – отсутствие такового. Конечно, слова могут быть другими, но понять истоки творчества ни философам, ни психиатрам по-прежнему не удаётся.
Психиатр Михаил Кутанин попытался решить эту проблему, ограничив сферу своих исследований истоками творчества писателей, художников, философов и музыкантов – в конце 20-х годов были опубликованы две его статьи: «Гений, слава и безумие», «Бред и творчество». Вот что он писал:
«Связь искусства и одарённости с душевным заболеванием тема не новая, но в современном освещении она приобретает новый интерес и становится всё более привлекательной. Не так давно отдельные авторы высказывались, что экспрессионизм отражает в себе признаки душевного расстройства. Однако здесь самую постановку вопроса надо считать неправильной. Вопрос об оценке произведений, решает их качественная сторона как таковая, а не то или иное состояние здоровья автора».
На самом речь должна идти не об «оценке» произведений – о поисках истоков вдохновения. Почему один человек способен написать лишь статью, сплошь состоящую из набивших оскомину пропагандистских штампов, а другой – рассказ «Царь-рыба» или повесть «Зависть»? Конечно, никому не придёт в голову мысль, будто Астафьев и Олеша страдали психическим заболеванием, так почему же такое предположение возникает при «оценке» произведений Скрябина или Ван Гога? Возможно, дело в том, что и у некоторых психиатров не всё в порядке с разумом. Примером может служить следующий пассаж из статьи Михаила Кутанина:
«Душевно больные, а ещё больше патологические личности, были и будут реформаторами в различных областях человеческой жизни, а потому изучение их деятельности, поведения и, в частности, творчества заслуживает всякого внимания. Здесь в этой области будут открыты весьма важные закономерности, нужные для общего прогресса человечества».
Вот уж не хотелось бы, чтобы двигателями прогресса человечества стали психопаты. Скорее всего, психиатр имел в виду лишь косвенное их участие, в качестве «подопытных животных», хотя и такая формулировка вряд ли кого-нибудь устроит. На самом деле, надо разобраться в истоках вдохновения, в причинах возникновения творческих способностей, а уж повлияет ли это на прогресс всего человечества, будет понятно по результатам проведённого исследования. Однако Кутанин настаивает на своём:
«Творческий процесс, – это надо считать установленным – происходит вне сферы ясного сознания. Создать аналитическим умом, „надумать" картину, поэму, симфонию – нельзя. Для этого нужно иметь специальный дар, и самое произведение появляется в главных своих очертаниях неожиданно из таинственных недр бессознательного; оно приходит из тех же областей, где возникает бред и близкие к нему патологические и сходные с ними состояния».
Что это за дар, психиатр не объясняет, да и откуда ему это знать, если не создал ни поэму, ни симфонию? Всё, что он может, это призвать на помощь Ницше:
«В момент творчества ты только воплощение, только медиум высших сил. Что-то внезапно с несказанной уверенностью и точностью, становится видимым и слышимым и до самой глубины потрясает и опрокидывает человека. Тут слышишь без поисков, берёшь, не спрашивая от кого. Мысль вспыхивает, как молния… Это какое-то бытие вне себя, с самым ясным сознанием бесчисленного множества тонких дрожаний. Это глубина счастья, где самое болезненное и самое жестокое действует не как противоречие, но как нечто логическое».
Постараемся обойтись без «высших сил» – можно лишь согласиться с тем, что мысль или образ приходит в голову внезапно, когда вроде бы нет никаких предпосылок для этого явления. Но здесь налицо противоречие – Кутанин полагает, что «творческий процесс происходит вне ясного сознания», а Ницше, по сути, утверждает, что вдохновение невозможно при отсутствии «самого ясного сознания». Кутанин этого противоречия не замечает, вслед за откровением философа приводя мнения известных композиторов:
«Моцарт изображает, например, в своих самопризнаниях процесс творчества, как непроизвольную игру мыслей и образов, озарявших его против его воли, как в прекрасном сне: „Откуда и как, этого я не знаю, да я тут и не при чем"».
А вот как Вагнер объяснял возникновение в своём сознании отдельных фрагментов оперы «Тристан и Изольда»:
«Вдруг постучался ко мне мой добрый гений, моя прекрасная муза, и всё осветилось в одно мгновение. Я сел за рояль и стал писать с такой стремительностью, как будто я всё уже знал наизусть».
Сходным образом процесс творчества описывает Чайковский:
«В другой раз является совершенно новая самостоятельная музыкальная мысль… Откуда это является – непроницаемая тайна… Сегодня, например, с утра я был охвачен тем непонятным и неизвестно откуда берущимся огнем вдохновения, благодаря которому я знаю заранее, что всё написанное мной сегодня будет иметь свойство западать в сердце и оставлять в нём впечатление».
Итак, по-прежнему неясно – что, откуда и почему? Кутанин пытается найти ответ во сне – к счастью, не в своих сновидениях:
«В психической полутемноте или, ещё чаще, в полном мраке душевной деятельности возникают симфонии, баллады, песни, сказки и произведения изобразительных искусств… Нередко художники, писатели и поэты сами сравнивают свои творческие переживания со сном… Когда мы всмотримся внимательнее в сонное переживание, то мы должны будем сказать, что границы между нормой и психической болезнью стёрты. Сумеречное состояние истеричного построено по тому же трафарету, что и сновидение. С другой стороны, бредовое лихорадочное состояние тифозного, онейроидная спутанность, шизофреническая вспышка – всё это взаимно переплетается самыми незаметными переходами».
Тут следует пояснить, что онейроидный синдром – это что-то вроде грёзоподобной дезориентации. Хотя и такое толкование мало что объяснит неспециалисту.
Кутанин настаивает на том, что именно «в полном мраке душевной деятельности возникают симфонии, баллады, песни, сказки…» Попытаемся разобраться, что из себя представляет этот «мрак».
Представим, что есть некая проблема, которая не даёт покоя Автору, будь то учёный или же художник. Сначала Автор пытается найти решение логическим путём, потом перебирает варианты наугад, и вот наступает момент, когда мозг уже не в состоянии следовать его желаниям. Надо отдохнуть – вздремнуть, отвлечься, к примеру, занявшись физическим трудом, и вот через некоторое время Автора, что называется, осеняет. Вдруг появляется вполне оформленная мысль, или художественный образ, или музыкальная фраза – остаётся только положить это на холст или на бумагу. Почему же так произошло? Судя по всему, в мозгу продолжился процесс поиска решения, но уже помимо воли Автора – он тут как бы ни при чём, но мозг из сохранившихся воспоминаний и эмоций пытается составить некую цельную картину, нанизывая одно памятное событие на другое, или формирует из обрывков мыслей цепь непротиворечивых суждений, которая заканчивается принятием решения. По сути, здесь срабатывает некий защитный механизм – механизм самосохранения. Блуждающие в возбуждённом мозгу мысли сродни известным нам из химии свободным радикалам, они способны нарушить тщательно отлаженные процессы, благодаря которым человек сохраняет здравый ум и твёрдую память. Если этих «радикалов» слишком много, тут недалеко и до безумия. Недаром образование в организме свободных радикалов связывают с процессами старения. Но, связываясь в некую цепочку, эти блуждающие мысли становятся безвредными, возбуждение спадает, а если очень повезёт, эта «цепочка» превратится в образ или мысль, что позволит Автору решить вроде бы неразрешимую проблему.
Достоинство такого «метода мышления» в том, что он не подвержен влиянию эмоций, ему неведома усталость – допустим, человек спит, но мозг ни на минуту не имеет права «отключиться». Там, где-то в глубине идёт тяжёлая работа. Иными словами, сознание человека отдыхает, а подсознание работает. Что станет итогом такого рода творчества? Тут многое зависит от личности Автора – бывает так, что воспоминания не впечатляют, обрывки примитивных мыслей приспособить не к чему. Есть только претензия на гениальность…
Теперь самое время возвратиться к проблеме, которая до сих пор не решена – к проблеме связи творчества с безумием. В 1863 году итальянский психиатр Чезаре Ломброзо написал книгу «Гениальность и помешательство». Там есть такие строки:
«Ещё Аристотель, этот великий родоначальник и учитель всех философов, заметил, что под влиянием приливов крови к голове "многие индивидуумы делаются поэтами, пророками или прорицателями и что Марк Сиракузский писал довольно хорошие стихи, пока был маньяком, но, выздоровев, совершено утратил эту способность"».
Кровоснабжение мозга безусловно важное условие его работы – по себе знаю, что после сытного обеда в голове не появляется ни единой интересной мысли. Видимо, основные силы организма брошены на поддержание работы органов пищеварения, ну а голове достаются только крохи. Однако и на пустой желудок трудно что-то впечатляющее написать – тут требуется что-то среднее между сытостью и голодом. Недаром Антон Чехов утром пил только кофе, днём – бульон, и только к вечеру позволял себе кое-какие кулинарные излишества. Однако процесс творчества куда сложнее, чем может показаться, особенно если происходит вблизи грани, за которой властвует безумие.
Судя по всему, безумец «спит наяву», то есть работает тот же механизм, что и у здорового человека, но мозг испытывает двойную нагрузку – человек сознательно пытается найти решение проблемы, но параллельно этому идёт процесс поиска помимо его воли. Увы, силы организма не беспредельны и потому не избежать беды, если не удастся «взять себя в руки». Однако выздоровление может означать потерю прежнего «алгоритма принятия решений», и нет никаких гарантий, что недавний «безумец» найдёт адекватную замену. Иными словами, потенциальный гений превращается в посредственность. Но это моя версия развития событий, с которой дипломированные психологи вряд ли согласятся.
Заплутав в «психической полутьме», Кутанин переходит к анализу бредовых состояний:
«Нечто подобное развёртывается в психике больного и при различных состояниях отравления. Одним из типичных можно считать бред при белой горячке. И здесь, знакомясь с переживаниями больного, мы попадаем в мир чертей, в преисподнюю, в различные фантастические страны, туда, куда уносит нас поэт в своих воображаемых ситуациях. Неудивительно, что Э. По и А. Гофман, злоупотреблявшие спиртными напитками, использовали эти переживания в целях своих, поразительных по жуткости, рассказах и сочинениях».
По мнению психиатра, всё предельно просто – стоит крепко выпить, и вот отравленный организм сам выдаёт такие образы, которые трезвому человеку и не снились.
«Здесь, в этих областях … „подсознания*, сближается гениальность и помешательство, здесь рождается бред, и отсюда возникают прекраснейшие произведения искусства. Поэтому изучение болезненного творчества обещает нам приоткрыть завесу над скрытой ещё областью творчества здорового».
А я вот очень сомневаюсь – по себе знаю, что стоит написать хотя бы несколько строк в нетрезвом состоянии, как после отрезвления убеждаешься, что это ерунда, не достойная пера писателя. Более того, после сильного подпития мне требовалось около недели для восстановления творческих способностей, как в науке, так и в живописи или в писательском труде. Скорее уж алкоголь можно использовать для избавления от стресса, вызванного обилием образов, которые создал своим воображением – образов, которые существуют как бы сами по себе и не дают покоя, пока не найдёшь им должное применение.
В чём Кутанин безусловно прав, так это в том, что психическое заболевание может разрушить творческие способности:
«Кто видел картины Врубеля в расцвете его деятельности и в состоянии болезни, тот может подтвердить силу разрушительного влияния прогрессировавшего психоза на творчестве великого художника… Известно как Мопассан долго возился с своим последним романом… и так и не мог его окончить. Также осталась невыполненной его статья о Тургеневе, которую он так хотел разработать. Сходный упадок творческих способностей можно констатировать у Ницше с развитием его болезни… Умственная слабость последних лет жизни Глеба Успенского также нашла себе полное зеркальное отражение в его увядшей писательской деятельности».
Аналогичным образом действует и неумеренное употребление алкоголя, однако психиатр, сроду не державший в руках кисти, не написавший ни одного рассказа, настаивает на своём:
«Мы можем считать несомненным, что психическая альтерация будит творчество. Для доказательства этого теперь собрано немало примеров. Здесь можно указать на упомянутые уже произведения Э. По, Гофмана, а также Бодлера, Мопассана, В. Брюсова и других, пользовавшихся алкоголем и другими наркотическими ядами и затем отобразившими психотические картины отравления в своих стихах, рассказах и других произведениях. Также действуют и эндогенные отравления при эпилепсии, шизофрении, маниакально-депрессивном психозе. Состояния просветления перед эпилептическими припадками, так прекрасно описанные Достоевским, по-видимому, играли роль для создания отдельных мыслей и моментов в произведениях великого писателя. Riеsе думает, что живопись известного Ван Гога также обязана эпилептическим приступам его душевного расстройства».
Вот уж с чем никогда не соглашусь! Опять же на основе собственного опыта утверждаю, что занятие любимым творчеством, будь то живопись или работа над книгой позволяет избавиться от признаков депрессии и прочих маний, которые так и норовят разрушить мозг. Примером может служить случай с Джоном Нэшем, которому избавиться от параноидной шизофрении помогло возвращение к занятиям математикой. Тут главное не переусердствовать.
По неизвестной мне причине особое внимание Кутанина привлекло творчество Чурлёниса, самобытного композитора и живописца.
«Мы полагаем, что и знаменитые, редкие по своей композиции, картины Чурлёниса созданы также силой психического заболевания… "Сказки" Чурлёниса – галлюцинации, прозрения по ту сторону реальных предметов, реальной природы. Они поражают не сказочным вымыслом, а своей иррациональностью. Не дегенеративно выдуманы, а вдохновенно иррациональны эти фантастические конусы гор с дымящимися алтарями, нелепые ряды всё выше и выше, в бессмертность пространства вздымающихся пирамид, это белое полукружие райской лестницы, уходящей невидимо для нас в небо. Это нагромождение, противоречащее всем законам тяжести, кошмарных зданий, над которыми вещий горит закат… Картины Чурлёниса не для трезвых, скептических душ. Надо сознать и полюбить его бред, надо позволить отдаться наваждению, переступить вместе с художником видимые грани и за ними почуять невидимое, словно отраженное в бесконечном ряде зеркал… Его сказка, „фантазия”, «буря», «рай», «кладбище» и «сонаты»,– всё это довольно рельефно отражало, как нам кажется, шизоидный, а позднее паранойяльный склад его психики».
Что же получается? Стоит человеку создать что-то необычное, такое, что не вписывается в общепринятые рамки, как тут же его провозглашают психом. Нет, и с этим согласиться не могу! На самом деле, художник, вынужденный добиваться успеха собственным трудом, без помощи влиятельного покровителя, рано или поздно обречён стать жертвой своего стремления добиться славы и тем самым обеспечить достойное существование семье. Тут важно вовремя остановиться, чтобы после долгих размышлений понять, что этот мир существует не для таких, как он, и, если хочешь выжить, нужно приспособиться. Коль скоро речь зашла о живописи, надо привлечь к себе внимание публики с помощью эпатажа, провокации.
Именно такой провокацией стали созданные Пабло Пикассо декорации и костюмы к постановке новаторского «сюрреалистического» балета «Парад» Русского балета Сергея Дягилева. В итоге Пикассо добился своего и после «театрального» успеха стал диктовать публике, что теперь модно в живописи, а что нет. С Чурлёнисом всё куда сложнее – то ли он не мог писать иначе, то ли таким образом хотел привлечь внимание к своим холстам. Какова бы ни была причина, он продолжал идти своим путём, надеясь, что публика оценит его творчество, работал по ночам, подорвал своё здоровье, а неудачи привели к длительной депрессии. Увы, признание пришло только после смерти. Как бы то ни было, тонкое душевное устройство художника не может стать основанием для врачебного диагноза.
Однако у врача свой образ мыслей, свои «декартовы координаты» и своё восприятие реальности. Не в силах разобраться в том, что составляет основу творчества, он всюду ищет проявления безумия. Вот и композитору Скрябину досталось:
«Теми же нотами, думаем мы, звучат и произведения Скрябина. Его грёзы, с одной стороны, и поэма экстаза, с другой – являются отражением сенситивно шизоидного склада, и последнее произведение, думается нам, служит симптомом некоторого психотического озарения, столь типичного при шизофренически-паранойяльных заболеваниях. Скрябин жил известного рода сверхценной идеей "Вселенской мистерии". Это была бесконечно иррациональная мысль, лежавшая в плане мистических ощущений композитора, – мечта, которая могла казаться фантазией психически больного художника. Она заняла слишком центральное место в жизни Скрябина, в его творческом пути, в его художественных дерзаниях. Его творчество, подарившее миру ряд бесконечных красок, сильно зависело от его "безумия ", которое его биограф ставит в кавычки. Мы думаем, что здесь было состояние близкое, если не совпадавшее с истинным бредом параноика».
Правда, озвучив свой суровый приговор, Кутанин тут же замечает:
«Внешним образом Скрябин был безусловно нормален, был здоровым, живым человеком, но чувствовалось, что его принятие мира уже по существу глубоко иррационально».
Выходит, дело не в здоровье, а в том, что художник воспринимает мир не так, как остальные люди. Да если бы все воспринимали мир одинаково, спасение от этого убожества было бы одно – бежать куда глаза глядят!
Попытки обнаружить связь между гениальностью и безумием продолжаются до сих пор – особым упорством в этом деле отличаются американские учёные. Гарвардский психолог Шелли Карсон даже ввела в научный оборот новый термин – «когнитивная расторможенность» (cognitive disinhibition). Якобы люди с такой особенностью психики не способны удалить из своего сознания накопившиеся там воспоминания о сиюминутных событиях, визуальные изображения, случайные мысли или образы. А в результате возникает спутанность в сознании, которая может привести как к бредовому состоянию, так и способствовать появлению гениальных идей.
Но позвольте, разве можно дать приказ своему сознанию, чтобы оно отфильтровало ненужные воспоминания и обрывки впечатлений? По-моему, это ещё никому не удавалось. Разве что помимо воли человека сработает некий защитный механизм очищения сознания от того, что скверно влияют на здоровье. На самом деле для того, чтобы избавиться от «ненужных» впечатлений, надо дать отдых своей голове. Тогда организм самостоятельно устранит влияние уже упоминавшихся выше «свободных радикалов». Если же работать на износ, тогда всякое возможно – и бред, и пьянство, и даже суицид.
В одной из своих статей Михаил Кутанин пытается найти ответы на такие вопросы:
«Есть ли гений некоторая особая разновидность человеческого рода, нечто биопсихологически обособленное?.. Есть ли что-нибудь психологически общее у выдающихся людей, что делает их гениальными?.. Действительно ли эти герои человечества, эти святые, или гениальные в большей части нервозны, болезненны, дегенеративны или даже душевно больны?.. Да и существует ли гений, как что-то объективное, абсолютное?»
В итоге психиатр приходит к парадоксальному итогу:
«Не гений создаёт своё произведение, а потребители создают гения, как такового, другими словами: произведение создаёт гения, а не наоборот. То же самое произведение сегодня не будет иметь в себе ничего гениального, а завтра община сделает творца его гением».
Иными словами, все рассуждения о связи безумия и гениальности можно выбросить в корзину. Кого-то признали гением, другому, увы, не повезло, однако определить ценность созданных ими произведений, возможно, смогут лишь потомки.
А вот интересно: каков по мнению психиатров психически здоровый человек? Не представляют ли они его в образе некоего подобия робота, совершающего только разрешённые поступки, а испытываемые им эмоции не выходят за пределы, которые установлены законом. Увы, психиатр не в состоянии понять художника, и все его попытки найти связь между безумием и творчеством обречены на неудачу. Только художник, став на какое-то время психиатром, если конечно найдёт в себе достаточно сил, чтобы освоить эту область знаний, сможет найти истоки своего творчества. Впрочем, большинству из нас это ни к чему.